Текст книги "Клоуны и Шекспир"

Из ближайшей боковой улочки неожиданно выбежало с десяток голых женщин и мужчин, за которыми гнались (впрочем, без особой прыти и усердия), два усатых стражника с короткими мечами наголо.

Обнажённые люди, сверкая пятками, устремились к элегантному мосту, переброшенному через спокойную, в меру широкую речку. А солдаты остановились и, убрав мечи в ножны, принялись громко свистеть и улюлюкать.

– Что это было? – спросил Макаров. – Почему эти люди ходят голыми, совсем без одежд?

– Наверное, адамиты[32]32
  – Адамиты – древняя (первые века Новой эры), еретическая секта, проповедавшая возврат к первобытной невинности, олицетворение которой видели в наготе.


[Закрыть], – предположил Франк. – Я слышал про них. Но видеть живьём – ещё не доводилось…. Что им надо? Для чего они раздеваются? Не знаю, честное слово.

– Дурью маются, – лениво зевнул один из стражников. – Впрочем, господин прокурор считает, что к адамитам не стоит относиться с излишней строгостью. Приличный штраф и плети, не более. Мол, они совсем неопасны. Бегают себе в голом виде, да орут всякую чушь…. Вот, грамотеи, умеющие читать и писать, совсем другое дело. Эти и греховные книжки Лютера могут прочесть ненароком. В костры их всех. И книжки, и грамотеев…. А, вы что тут делаете? Почему не на площади?

– Мы проезжающие бродячие циркачи, – вежливо доложил Лёнька. – Заканчиваются че…. Корм у дрессированных животных заканчивается. Решили заглянуть на ваш городской рынок за покупками.

– Сегодня рынок отменён, – сердито дёргая густыми усами, объявил второй стражник. – Всем велено следовать на Круглую площадь. Всем, в том числе, и приезжим.

– Что там будет? И как нам найти означенную площадь?

– Еретиков будут пытать, мучить и казнить. Каждый добрый католик обязан посмотреть на это – дабы ещё раз укрепиться в Вере истинной. Идите, циркачи, по этой улице. Всё прямо и прямо. А, как пройдёте мимо собора Святого Бавона и башни Беффруа, так и поворачивайте направо…. Ну, чего стоим? Может, вы тоже – еретики?

– Идём, добрые солдаты. Уже идём…. Да хранит всемогущий Бог – Папу Римского!

– Симпатичный городишко, – шагая по каменной мостовой, бурчал Макаров. – Только сонный какой-то. Мрачный и, такое впечатленье, слегка заброшенный…. Ого, рыцарский замок на холме! Солидный такой, приземистый, с множеством симпатичных башенок. Сооружение, заслуживающее уважение…. Как он называется?

– Замок Герерда Дьявола.

– Ну, чего замолчал? Рассказывай, давай! Кто, что, как и почему.

– Какой вы, дядя Ламме, любопытный, – язвительно хмыкнул Франк. – Прямо, как смазливые монашки в Германии. Мол: – «А, что, милый мальчик, спрятано в твоих штанишках?». Ладно, ладно, не надо так грозно хмуриться и брови сдвигать. Рассказываю…. Знаменитый рыцарь Герерд, сын графа Гента – Зегера Третьего, родился…э-э-э, несколько сотен лет тому назад. Прозвище – «Дьявол» он получил из-за очень смуглой кожи и кудрявых угольно-чёрных волос. Почему так получилось? Графа Зегера, мужчину белокожего и светловолосого, данный закономерный вопрос тоже очень интересовал. Стал он спрашивать об этом у матушки Герерда, предварительно подвесив её, понятное дело, на пыточное колесо и поместив нежную ступню правой ножки графини в «испанский сапожок». Впрочем, ничего выяснить так и не удалось – умерла графиня, сердечко остановилось…. Да и жизнь самого Герерда не задалась – отец его не любил, а старшие братья постоянно шпыняли, насмехались и издевались. Но, так уж, получилось, что все родственники Дьявола – мужского пола – погибли в боях и умерли от болезней, а он стал полноправным и полновластным графом Гента…. Про замок «Дьявола на холме» рассказывают много кровавых историй и тёмных легенд, леденящих человеческую Душу. Вот, одна из них…. Войдя в возраст, Герерд женился на симпатичной дочери барона из Мейборга. В положенное время молодая жена родила графу сына – ещё более чернокожего, чем он сам. После этого Дьявол впал в безумную ярость и убил обоих – и несчастную женщину, и своего странного отпрыска…. Впрочем, один старик-валлон уверял меня, что всё было по-другому. Мол, Герерд только хотел убить жену и сына, а потом, выпив чуть ли не бочку местного пива, подобрел и раздумал. Мальчишка вырос. За злобный вспыльчивый нрав и очень тёмный цвет кожи его прозвали – «Мавром». Герерд возжелал, чтобы сын отправился в Крестовый поход вместе с другими дворянами. Возжелал, а на утро был найден в постели с перерезанным горлом. Мутная история, короче говоря.

«Надо будет потом всё это Тилю перерассказать», – решил Лёнька. – «Он сам не свой до таких дурацких историй, наполненных мистикой и прочей навороченной хренью. Глядишь, и пригодится…».

Глава четырнадцатая
Пытки и казни

Когда они свернули за ближайший угол, осторожный и разумный Франк предложил:

– Может, сделав крюк по городским улицам, вернёмся назад? Что мы тут, собственно, позабыли? Рынок, всё равно, не работает.

– А, как же быть с чернилами, гусиными перьями и мясом для прожорливого леопарда?

– Ерунда, пойдём к нашей временной стоянке другой дорогой. Там, уже ближе к впадению реки Лис в реку Шельда, расположена большая птичья ферма. Гусиных перьев и мяса там вдоволь…. Чернила? Может, и их удастся приобрести. Некоторые местные фермеры владеют грамотой. Особенно, крупные. Им же надо производить расчёты с постоянными покупателями, вести реестры должников, отчитываться перед сборщиками податей, ну, и так далее…. Не достанем чернил? Ничего страшного. У дяди Тиля ещё есть немного, на пару дней хватит. Потом прикупим по дороге, в ближайшем городке…. Так как? Идём к ферме?

– Не знаю, не знаю…, – задумался Лёнька. – Может, дойдём, всё же, до знаменитой Круглой площади? Надо же, в конце-то концов, посмотреть на эти хвалёные пытки и казни своими глазами…. В том плане, вдруг, всё изменилось, пока мы с Уленшпигелем странствовали по мирной и сонной Скандинавии?

– Изменилось? – недоверчиво покачал головой парнишка. – Ну-ну. Мечты, мечты благословенные. Темните вы что-то, дядечка Ламме…. Ладно, шагаем к площади.

Собор Святого Бавона и башня Беффруа оказались зданиями на удивление величественными и эстетичными.

– Лепота и полная уважуха, – оценил Макаров. – Из серии: – «Меня охватывает трепет и экстаз, граничащие с серийным многоуровневым оргазмом…».

– Это ещё что. Так, ерунда сущая, – хмыкнул Франк. – Вот, собор Святого Николая, это да. Гораздо круче. Только он расположен в другой части города…. Ого, сколько народа! Что будем делать?

– Ничего особенного. Пробиваться, активно работая локтями, просачиваться, проскальзывать…. Эй, уважаемые! Подвиньтесь-ка немного. Дайте, пожалуйста, пройти.

– С чего бы это? – нахмурилась пожилая красноносая тётка с пышным кружевным чепцом на голове. – Всем хочется посмотреть. Вы, голодранцы, какие-то особенные?

– Это точно, особенные, – широко и дружелюбно улыбнулся Лёнька. – Сегодня будут пытать нашего соседа. Сволочь вредную…. Вы же меня, мадам, понимаете?

– Конечно, понимаю, – заверила красноносая тётка и принялась сердито покрикивать на горожан и горожанок, сгрудившихся впереди: – Эй, морды наглые! Расступитесь! Дайте пройти пузану и мальчишке! У них сегодня праздник – соседа будут унижать и изничтожать…

Круглая площадь оказалась совсем и не круглой, а, наоборот, прямоугольной. Но – при этом – очень просторной.

По периметру площади разместились разномастные народные массы, а в центре красовались два высоких квадратных помоста, грубо сколоченные из неровных берёзовых досок – один побольше, а другой чуть поменьше и пониже. На более высоком помосте наблюдались три массивные кожаных кресла, деревянные подлокотники и спинки которых были украшены искусной резьбой, а на втором – длинный топчан и пузатый керамический кувшин.

Рядом с помостами стояла железная клетка, в которой находились три человека – двое мужчин среднего возраста и одна молоденькая женщина. Чуть дальше располагался высокий деревянный столб, несколько вязанок сухих смолистых дров, массивная дубовая плаха с воткнутым в неё топором самого зверского вида, тощая новёхонькая виселица и солидное пыточное колесо.

Между шумными народными массами и всем прочим (помостами, клеткой, столбом, дровами, плахой, виселицей и пыточным колесом), выстроились, образовав квадрат, плечистые стражники, вооружённые чёрными копьями и короткими мечами.

– Идут! Идут! – послышались возбуждённые крики.

Макарову и Франку удалось пробиться в первый ряд зрителей, поэтому обзор был отличный.

Со стороны величественного собора Святого Бавона появились три человеческие фигуры, облачённые в тёмные монашеские рясы. На головах крайних монахов находились аккуратные угольно-чёрные скуфьи, напоминавшие перевёрнутые чаши без подставок. А голову высокого человека, шедшего в центре, плотно охватывала высокая тёмно-фиолетовая митра, украшенная узкими пурпурными вставками и разноцветными драгоценными камнями.

«Не иначе, по центру шагает какой-то высокопоставленный епископ, удостоенный высокого доверия со стороны самого Папы Римского», – смекнул догадливый Лёнька. – «Хотя, могу и ошибаться, так как откровенно не силён в церковной католической иерархии. Но, в любом раскладе, это – Главный. То бишь, полновластный Хозяин здешних средневековых мест, которому дано право и казнить, и миловать…».

Инквизиторы – под неоднозначный ропот толпы, по короткой горбатой лесенке – поднялись на помост и расселись по креслам. Чуть позже на помосте появился и широкоплечий, нарядно-одетый господинчик: светло-сиреневый камзол, разукрашенный ядовито-жёлтыми кружевами, круглая широкополая шляпа с пышным белым пером, из-под которой небрежно ниспадали – почти до широкого пояса с дворянской шпагой – рыжие кудряшки парика.

– Личный глашатай Красной собаки, – тревожным шёпотом пояснил бородатый сосед справа. – Говорят, из фландрийских знатных дворян. Стыд-то какой…

«Это что же у нас получается, блин горелый? В центральном кресле, с нарядной митрой на седовласой голове, восседает легендарный кардинал Гранвелла – собственной персоной? Мать его…», – мысленно присвистнул Макаров. – «Какой удобный и неординарный случай, всех в одно место. Так и подмывает – на активные боевые действия…. Например, можно по-тихому разузнать, где проживает данный кровавый деятель. Потом произвести – аккуратно, со знанием дела – подробную разведку на местности: охрана, график смены караулов, наличие заборов и сторожевых собачек. Неплохо было бы разжиться и планом здания…. А, вдруг, всё срастётся? Тогда и чёткую диверсионную операцию не грех провести. Летние ночи здесь, слава Богу, долгие и тёмные. Проникли в кардинальские покои, да и свернули – резким поворотом головы на сто двадцать градусов – шею Красной собаке. Делов-то, блин, на рыбью ногу. Даже пикнуть, сука в шапочке, не успеет. Напрасно, что ли, два года отдано славным российским ВДВ? Надо будет с Серёгой посоветоваться…».

Нарядный господинчик, с минуту пошептавшись о чём-то с Гранвеллой, подошёл к краю помоста и громко-громко откашлялся.

Над Круглой площадью установилась мрачная тишина.

Глашатай достал из-за пазухи несколько тугих пергаментных свитков, выбрал нужный и, развернув его, принялся зачитывать – зычным, хорошо поставленным голосом:

– Отныне и во веки веков. Аминь! Именем великого короля Филиппа Второго! Владыки Фландрии, Брабанта, Геннегау, Голландии и Зеландии. Именем Папы Римского и Святой Инквизиции…

«Это, скорее всего, надолго. В здешних средневековых Нидерландах обожают длинные и цветастые преамбулы», – решил Леонид и вновь погрузился в повседневные размышления: – «Пожалуй, моя идея не так, уж, и плоха. Наоборот, она решительно и бесповоротно хороша! Это я про придушенную (так, между делом), Красную собаку…. Может, убив эту старую сволочь, удастся остановить череду жестоких пыток и казней? Жестоких, а, главное, совершенно бессмысленных? Ведь, всё равно, не смотря ни на что, Инквизиции не победить…. Если кровавый кардинал будет мёртв, то – на некоторое время – некому будет отдавать и подписывать приказы на проведение массовых казней. Потом, понятное дело, пришлют полноценную замену. Но – потом. Да и приемник Гранвеллы, наверняка, помня о незавидной участи Красной собаки, поумерит прыть и жестокосердие. Железная логика? Железобетонная! Так его и растак…».

Господин в длинном рыжем парике, тем временем, покончил с официальной частью и перешёл к делу, то есть, приказал вывести на судное место первого подсудимого. Вернее, подсудимую.

Тощий неуклюжий ландскнехт вставил бронзовый ключ в громоздкий ржавый замок и, сделав ключом пару оборотов, приоткрыл узенькую дверцу, после чего двое рослых солдат выволокли из железной клетки пленницу. Светлые волосы молодой женщины были растрёпаны, тёмное длинное платье порвано в нескольких местах, а распухшее лицо покрыто сизыми и жёлтыми синяками.

Стражники, подгоняя пинками, затащили подсудимую на второй помост, а глашатай принялся зачитывать обвинения.

Перечень был длинным – до полной бесконечности. Женщина обвинялась в следующих прегрешениях и преступлениях. В свободное от работы время она часами сидела на берегу и бездумно вглядывалась в речные воды. Каждый день – ранним утром и поздним вечером – кормила голубей и прочих городских пичуг. По воскресеньям, после посещения церкви, на весь день уходила в пригородные поля-луга и подбирала там всяких раненых зверушек и птиц, которых потом приносила домой и старательно выхаживала. Никогда не ела мяса, колбас и прочих копчёностей. Ну, и так далее. Короче говоря, самая натуральная ведьма, колдунья и записная еретичка…

Бородатый сосед справа, грудь и живот которого скрывал кожаный фартук, покрытый красно-бурыми пятнами, (наверное, мясник или колбасник), тихонько пробормотал:

– Чудачка она, наша Таннекен. Мечтательная и очень добрая. Причём, с самого рождения…. Разве это – преступление?

– Признаёшь ли ты, девица Таннекен, ведьмину сущность? Говори громче! Все должны слышать твой ответ.

– Нет, не признаю, – морским ветерком прошелестел тихий, но твёрдый голос. – Я ни в чём не виновата. Клянусь.

– Готова ли ты, дщерь Божья, пройти испытанье водой? – проскрипело над площадью – это разомкнулись тонкие губы человека, над головой которого красовалась нарядная епископская митра.

– Готова, отче.

– Да, будет так! Прими прямо сейчас…

– Ничего не понимаю, – пробормотал Лёнька. – Ни речки, ни глубокого пруда поблизости не наблюдается…. Ну, и?

– Обленились нынче господа инквизиторы, – осуждающе покачав головой, пояснил бородач в фартуке. – Дойти до реки? Ноги же устанут. Потом ещё утопленницу надо будет вылавливать баграми. Откачивать. Допрашивать…. Зачем? Они, догадливые, и здесь всё сделают. То бишь, вольют – насильно, понятное дело – в женщину речную водицу вон из того пузатого кувшина, что стоит на помосте. Если после этого девица останется жива, то отпустят восвояси. Не извиняясь, конечно…. Только я что-то сомневаюсь. То есть, сомневаюсь, что Таннекен не помрёт. Больно, уж, сосуд объёмный. Да и наполнен, как заведено, до самых краёв.

«Действительно, объёмный. Спора нет», – мысленно согласился с соседом Макаров. – «Литров, наверное, на тридцать пять. Может, и на все сорок. Да и девица тоненькая и субтильная вся из себя…».

Женщина покорно, не оказывая ни малейшего сопротивления, легла на длинный топчан-скамью. Здоровенные солдаты ловко связали ей руки-ноги и надёжно пристегнули худенькое тельце – несколькими широкими кожаными ремнями – к топчану. После этого стражникам снизу передали некий светло-серый грушеобразный предмет.

«Клизма?», – засомневался Лёнька. – «А из чего, интересно, она сделана? Резины, по идее, ещё не изобрели…. Может, судя по характерному цвету, из какого-нибудь специального войлока?».

– Начинайте! – неловко махнул старческой рукой Гранвелла. – Пусть восторжествует истина!

Один стражник разжал коротким кинжалом Таннекен зубы, а другой, предварительно набрав воды из кувшина, поднёс тонкую часть грушеобразного предмета ко рту женщины и принялся размеренно нажимать-надавливать ладонями на «щёки» войлочной клизмы.

– Выводите лысого злодея! – велел глашатай. – На колесо его! Привязывайте!

– А-а-а! – раздалось через несколько минут. – Больно! А-а-а!

Послышался противный для слуха треск.

– Суставы и сухожилия трещат, – печально вздохнув Франк.

Размеренно заскрипело – это пыточное колесо (примерно трёхметрового диаметра), провернулось примерно на одну пятую оборота, вознося очередного подозреваемого в ереси наверх.

– Чтобы почтенным зрителям было лучше видно, – невозмутимо пояснил бородач. – Инквизиторы, они очень любезны и предусмотрительны…

Обладатель кудрявого рыжего парика коротко и доходчиво объяснил суть церковных претензий. Оказалось, что кто-то из добрых горожан случайно увидел в доме ткача ван Роста Новый завет (естественно, конформистского содержания), изданный богопротивным Иоанном Целем. Увидел и, как полагается, сообщил – кому и следует сообщать. Тому, которому – веками повелось. Не нами придумано, не нам и отменять. Велено – доносить? Велено. Доносим. Чётко и исправно. Роздыху не ведая и не зная. Мать вашу, нашу и всех прочих дам и господ. Упакованных дам и господ, любезно уточняю. С придыханием – уточняю. С придыханием вечно-голодного степного (лесного?), волка, мать вашу, уточняю…

– Не виноват я, – с трудом переводя дыханье, вещал наивный ван Рост, распятый на пыточном колесе. – Подарили мне эту книгу на весенней ярмарке. Кха-кха. Подарили…. Но я её не читал. Ни единого разочка. Господом Богом нашим клянусь…

– Почему – не читал? – с медовым елеем в голосе уточнил тучный инквизитор, сидящий по левую руку от Гранвеллы.

– Не умею я читать. Зачем ткачу – грамота? Так, маета одна. А книжку эту я использовал только при разжигании камина…. Сами посмотрите! Там же половины страниц не хватает…

– Не дерзи, еретик! – густым басом прикрикнул третий, тощий и костистый монах. – Совсем, понимаешь, разбаловались. Никакого почтения к Святой Инквизиции. Совесть и страх потеряли…. Признавайся, злыдень, у кого купил сей сонм ересей Лютеровых?

– Я не покупал. Мне, действительно, подарили…. Кха-кха-кха!

– Кто – подарил? Отвечай, исчадье Ада!

– Ярмарка была. Торговая. Весенняя. Птички весело чирикали. Кха-кха…. Два монаха-премонстранта[33]33
  – Премонстранты – католический монашеский орден, основан в двенадцатом веке, пользовался безоговорочной поддержкой Папы Римского.


[Закрыть] продавали индульгенции, освобождающие от грехов прошлых и будущих. Я купил две. Кха-кха…. Одну – за пять флоринов – за прошлые грехи. Другую – за три полновесных дуката – за грехи будущие. Кха-кха…. Монахи очень обрадовались. Много шутили и улыбались. Даже эту книгу мне подарили. Совершенно бесплатно…

– Это точно были премонстранты? – засомневался бас. – Не врёшь, морда лысая, кандальная? Или же путаешь? Может, заблуждаешься?

– Нет, не путаю. Это были монахи-премонстранты, продающие Святые индульгенции. Облачены в чёрные рясы, поверх которых были наброшены белые кружевные рубахи. Кха-кха…

– Молчать, безумец! – взвыл глашатай. – Молчать!

«Обыкновенная классическая подстава», – мысленно поморщился Макаров. – «Втюхали простаку, суки кружевные, запретную книженцию, да и сообщили об этом вышестоящему начальству. Из знаменитой серии: – «Знаковые мероприятия надо готовить загодя, чтобы комар носа не подточил. Достоверность – превыше всего…». Как там вещал тощий басовитый инквизитор? Мол: – «Совсем, понимаешь, разбаловались. Совесть и страх потеряли…». Так и подмывает добавить: – «Сталина на вас нет!». Да, как же тесен Мир. Вернее, Миры…».

– Готов ли ты, подлый еретик, пройти испытанье железом? – после короткого совещания с коллегами, проскрипел Гранвелла.

– Согласен, отче. Кхы-кхы…, – глухо прокашлял ван Рост. – Готов…

– Да, будет так! Обвиняемый в ереси приговаривается к сорока пяти ударам железным прутом – в область, где его ноги срастаются с туловищем. Выживет, значит, не виновен. Помрёт – еретик! Последнее слово…

– Сорок пять ударов? – тихонько переспросил сосед-бородач. – Многовато будет. Многовато…. И я, клянусь Богом, такого не пережил бы. Даже не смотря на многие слои подкожного жира, смягчающего удары. Бедный ткач…. Кому он мешал? Работал, как проклятый, по пятнадцать часов в день. Детей приучал к труду. Жену любил. Шлюх обходил стороной. Эх, жизнь наша – жестянка…

– Прощай, моя прекрасная, добрая и верная Луиза! – выкрикнул обречённый на верную смерть, и затянул – слабым и чуть подрагивающим голосом – песню:

 
Ты. Как мелодия злая, волшебная.
Ты – как святая и злая – вода…
Капает – с Неба. Как приз – от волшебника.
Капает – с Неба. Всегда….
 
 
И лишь дожди – в перубленной памяти.
Грозы и молнии – в пьяном бреду.
Гром на завалинке старенькой заверти.
Хвастайтесь кто-то. А я – не смогу.
 
 
Ты. Только ты. Перублены – просеки.
Тихий закат. И забытый – причал.
Тихая роща. Забытые – сосенки.
Тихий причал, как начало – начал.
 
 
Всё ещё будет. Как мелкие – капельки.
Этого странного, право, дождя…
Кто-то сказал, что грехи мы отплакали.
Он всё соврал. Он соврал – навсегда.
 
 
Кто-то сказал. А мы – отдуваемся.
Кто-то сказал, и пропала – стезя.
Солнце взошло. Оно – улыбается.
Правильно всё. Без Любви нам – нельзя.
 
 
Правильно всё. И арбузною – корочкой
Тлеет заветный – закат.
Всё возвратится – щедрою сторицей.
Лет эдак тридцать – назад.
 
 
Всё возвратится – коль так тебе хочется.
Всё разорвётся – на тысячу мук.
Что впереди? Лишь оно, одиночество.
Мир, он сплетён из – вечных – разлук…
 
 
Мир – он сплетён. Начинайте же заново.
Новый виток. Как порыв нежных рук.
Сердце – как Мир – безнадёжно изранено.
Жизнь состоит – из новых разлук…
 
 
Сердце – как Мир – безнадёжно изранено.
Жизнь состоит – из новых разлук…
 

– Молчать, тварь! – зычно скомандовал кардинальский глашатай. – Приступаем!

Рослый ландскнехт, приторно улыбаясь, взял в руки длинный-длинный металлический прут.

Взмах, свист железного прута, рассекающего средневековый голландский воздух, смачный звук удара, разрывающего нежную человеческую плоть на составные части, громкий вопль, наполненный ощущением непереносимой боли.

Взмах, свист, шлепок, вопль. Взмах, свист, шлепок, вопль. Взмах, свист, шлепок, вопль…

– Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, – мёртвым голосом считал бородатый сосед справа. – Четырнадцать, пятнадцать…

Взмах, свист, шлепок, тишина. Взмах, свист, шлепок, тишина…

– Всё, он умер, – чуть слышно всхлипнул Франк ван Либеке. – Жалко. Красивую песенку спел ткач перед смертью.

Со стороны низенького помоста раздались странные звуки, слегка напоминающие серию глухих хлопков новогодних петард.

– И наша мечтательная Таннекен распрощалась с жизнью, – обыденно пояснил бородатый сосед. – Жалко. Словно весёлая птичка-синичка, не выдержав лютых злых морозов, померла.

«Мочевой пузырь у барышни лопнул», – предположил Лёнька. – «Вот же, суки в рясах. Ничего, мы ещё посчитаемся, твари в митрах…».

– Слава Господу нашему! – картинно воздев руки, известил кардинальский глашатай. – Да, будут прокляты еретики и ведьмы!

– Да, будут прокляты…, – жиденько поддержали народные массы.

– Справедливость восстановлена!

– Восстановлена…

– Слава Господу Богу! Слава Папе Римскому! Слава Великой Инквизиции!

– Слава…

«Да, везде одна и та же откровенная хрень», – присмотревшись, решил Макаров. – «Бедно-одетые люди мрачно молчат, или же только рты открывают, изображая неописуемый восторг. А публика побогаче – та, что в париках и кружевах – орёт активно, во всю глотку. Мать их…. Бизнес-политическая элита, получается, везде одинакова. Во все Времена и во всех Мирах. Суки сытые и алчные. Как в том давнем стихотворении. Потом обязательно процитирую…».

– Всем – молчать! – взвыл глашатай.

– Вывести третьего злодея! – дождавшись относительной тишины, велел Гранвелла. – Подготовьте там всё…

Ландскнехты торопливо обложили высокий столб, вкопанный в землю, вязанками дров, выволокли из клетки неприметного худенького человека и, водрузив его на дрова, крепко привязали к столбу.

– Поджигайте! – дружно выдохнули инквизиторы. – Немедленно!

– Разве не будут зачитывать обвинения? – заволновался Франк. – Это же не честно. За что хотят сжечь этого дяденьку?

– Он художник, известный на всю округу, – пояснил бородач. – Такие картины рисовал, такие – портреты. Слов нет. Настоящее всё…. Только с этого великолепия – не прожить. Не, прожить-то можно. Только впроголодь…. Пришли к Хансу (так пока ещё зовут художника), монахи. Предложили нарисовать – за большие деньги, со щедрым авансом – парочку картин. Он, чистая Душа, и нарисовал…. За это сейчас с жизнью и расстанется. Одна из его картин называлась: – «Волхвы, пришедшие к Святой Деве Марии». Там, действительно, были изображены три странника, принёсшие весть благую, мол: – «Забеременела, ты, Дева – практически целомудренная, плодом Божьим. Непорочным образом, понятное дело, забеременела…». Красивая такая была парсуна, слов нет. Лично созерцал. Даже на скупую мужскую слезу пробило…. Но у Красной собаки другое мнение образовалось. Мол: – «Неправильные у нарисованной Марии глаза. Блудливые слегка. Чего это она уставилась на левого странника с таким нездоровым интересом? Так и прожигает – взглядом похотливым…». Говорят, что Гранвелла приходится герцогу Альбе молочным братом. Один брат – за всю жизнь – ни одной женщины не познал. У другого, бают, каждый день – новая. Записным и идейным бабником является высокородный герцог Альба, короче говоря. Вот, наш кардинал и беснуется – от такой вопиющей несправедливости. Бывает.

– Пусть огонь будет медленным, – тягуче проскрипел голос Гранвеллы. – Цена вины – велика…

– Пощадите, ради Господа! – попросил художник, облачённый в пёстрый балахон «сан-бенито[34]34
  – «Сан-бенито» – длинный полотняный балахон, одеяние осуждённых Инквизицией к смерти, как правило, светло-коричневого цвета, с ярко-алыми языками пламени, грубо изображёнными поверх общего фона.


[Закрыть]». – Пощадите! Молю…

– Медленный огонь! Я сказал.

Через пару минут над Круглой площадью заклубился – неровными рваными полосами – серо-жёлтый вонючий дым.

– А-а-а! – прорвался через дым отчаянный вопль. – Отрубите мне ноги! Отрубите мне ноги! Отрубите мне ноги! Молю…