Текст книги "Владелец кинотеатра"

27.

Серебряный свет полной луны превращал зимний лес в колдовское царство иллюзий. Искрящийся иней на тонких ветках расчерчивал черное небо сверкающей паутиной; а выше были только звезды, огромные и равнодушные.

По прямой как стрела лесной дороге летела санная рессорная карета, запряженная вороной тройкой. Кучер нещадно нахлестывал лошадей, и карета мчалась быстрее, как метеор в снежном безмолвии.

В карете, на атласных подушках роскошного дивана, полулежала молодая женщина, закутавшись в шубу из меха русского соболя. Головного убора на ней не было, и с легким покачиванием кареты колыхались ее прекрасные, изумительно густые черные волосы. Время от времени она поднимала голову, рассеянно смотрела в окно. Она была совершенно спокойна, несмотря на то, что карету не сопровождал никакой эскорт; а ведь по ночам, да и днем на этой дороге безобразничали порой лихие люди…

Но у смуглолицей красавицы в соболиной шубе была охрана. Немного поотстав, за каретой бесшумно, как призраки, неслись два белых полярных волка. Их зеленые глаза горели в потоках лунного света.

Кучер, очевидно, хорошо знал, где следует остановиться, потому что без всякого приказа карета пошла медленнее и наконец замерла на краю большой поляны, укрытой нетронутым снегом.

Женщина открыла дверцу и вышла. Волки подбежали к ней, что почему-то ничуть не испугало лошадей, которые даже не шелохнулись. Один из них лизнул ей руку, а она ласково потрепала его по загривку. Так она стояла молча, оберегаемая волками, ничего не говоря ни им, ни кучеру. Она всматривалась в темноту леса, похоже было, что она ждет… И ждать ей пришлось не очень долго.

К неподвижной карете приблизилось странное существо – небольшого роста, сгорбленное, в каком-то криво сидящем облезлом тулупчике.

– Рада видеть тебя, Хранитель Лейе, – сказала Зоя.

Волки приветствовали карлика высокими прыжками. Немой горбун залопотал что-то по-своему. Речь его, если это можно было назвать речью, состояла из повышающегося и понижающегося по тону мычания разной продолжительности, щелкающих звуков и причмокиваний, но Зоя отлично его понимала.

– Ты все сделал правильно, мой друг, – сказала она. – Теперь расскажи мне о Ланге.

Карлик снова залопотал и защелкал.

– Вот как, – Зоя кивнула, и видно было, что она довольна. – Значит, он продолжает свои путешествия в Будущее… Что ж, возлюбленный мой Александр, ты оказался хорошим учеником. Жаль, что тебе так многое предстоит постигать одному… Лейе, теперь о Кордине. Ты узнал, где он спрятал книгу?

Горбун ответил несколькими длинными фразами на своем причудливом языке.

– Вот она где, – задумчиво произнесла Зоя. – Это… Пожалуй, лучшее место, и я бы не придумала такого удачного тайника. Пусть книга там и остается. Мы знаем, где она, а Кордин…

Она умолкла. Лейе вопросительно смотрел на нее снизу вверх.

– Кордин, – продолжала Зоя, – пусть пока веселится. Но не упускай из вида ни его, ни Ланге. Я должна знать все. Полнолуние на исходе. Приближается ночь Унга, и я должна быть у Врат. Сон Хогорта глубок. Нам нужны все ключи, чтобы подготовить пробуждение.

Карлик что-то коротко промычал.

– Ах, когда ? Когда мы разбудим Хогорта? Может быть, еще не скоро, Лейе. Но мы разбудим его и выпустим в этот мир…

Она стояла недвижимо, как изваяние, глядя вдаль поверх головы Лейе. Крошечные голубые молнии струились с ее пальцев на загривок белого волка.

28.

– Уф! – выдохнул Горский, врываясь в кабинет графа Ланге. – Ну и погодка сегодня!

Александр Ланге сидел за столом и что-то писал. Увидев своего друга, энергичного и раскрасневшегося, явно в неплохом настроении, он улыбнулся, отложил перо и встал. Обойдя громадный письменный стол красного дерева, он обнял Горского. При этом писатель едва не выронил довольно толстую синюю папку, которую держал в руках.

– А что с ней такое, с погодой? – поинтересовался Ланге.

– Посмотри в окно! – писатель бросил папку на секретер. – Меня совершенно засыпало снегом, пока я к тебе добирался! Твой лакей меня не узнал! А посему, если ты сейчас же не прикажешь подать мне горячего чаю с ромом, ты есть самый безжалостный инквизитор…

Нажатием кнопки Ланге вызвал служанку и распорядился о чае.

– Как я слышал, твой роман имеет большой успех? Прости великодушно, не успел еще прочесть…

Писатель повалился в глубокое кресло, вытянул ноги к отделанному мрамором камину, где жарко пылал огонь.

– Да, успех, – небрежно обронил он. – В газетах поругивают, но к этому я привык… Пусть ругают, лишь бы не молчали! Главное – как продается, а продается отлично.

– Поздравляю.

– Пустяки, еще одна книжка Аркадия Горского… Расскажи-ка лучше, как идут твои дела с нашим общим другом.

– С Кординым? – Ланге помрачнел. – Пока никак.

– Прямо-таки совсем никак?

– Прошло еще слишком мало времени, Аркадий. Я ведь не могу задавать ему вопросы. Я стараюсь сблизиться с ним, хотя дальше уж, кажется, и некуда… Знаешь, мне не часто приходится общаться с убийцами. Но если бы на моей душе висел такой груз, я вряд ли смог бы вести себя так, как он.

– А как он себя ведет?

– В том-то и дело, что никак. Обыкновенно, будто ничего не случилось. Либо у него поистине дьявольское самообладание, либо он – чудовище, для которого жизнь человека – сущий пустяк.

– Есть и третья возможность, – сказал Горский.

– Какая?

– Ну, мы знаем… Или лучше скажем – уверенно предполагаем, что у него был сообщник. Обстоятельства преступления нам неизвестны. Можно допустить, что Кордин возлагает на сообщника всю вину.

– А… Может быть. Но, все равно… Рано или поздно он сделает ошибку. Любая оговорка, обмолвка… По неосторожности, в запальчивости или в пьяном угаре… И мне этого хватит, пусть только приоткроет дверь, а войти я сумею… Ведь ты мне поможешь?

– Конечно. Но что, если он не сделает такой ошибки?

– Тогда…

– Да, что тогда?

– Тогда я буду действовать по-другому.

Это прозвучало зловеще. Писатель собирался что-то сказать, но тут девушка принесла чай. Пока она разгружала поднос, Горский набивал трубку превосходным голландским табаком из коллекции Ланге. Девушка исчезла, сделав кокетливый книксен. Писатель раскурил трубку и произнес.

– А я сегодня не с пустыми руками, Александр.

– Твоя папка? Я думал, это что-то литературное.

– Помнишь, ты меня спрашивал? Лиджонг, ламаджи…

Весь подавшись вперед, Александр Ланге словно окаменел.

– Тебе удалось выяснить что-то об этом?

– Да, и я на тебя в обиде.

– Почему?

– Потому что ты не был откровенным со мной. Хотел иметь лиджонг в своей оранжерее, да?

– Почему бы и нет?

– В самом деле. Но разве не странно, что этот ряд имеет продолжение?

– Какое продолжение? Ради всего святого, Аркадий…

– Первое – это ламаджи. Второе – лиджонг. Третье…

– Третье?

– «Зерцало магистериума».

Ланге сел в кресло – там, где стоял, напротив Горского.

– Ради всего святого, Аркадий, – повторил он, – объясни, что это означает…

– Сначала ты мне объясни. Было это до смерти отца Павла. Значит, ты уже тогда о чем-то догадывался?

– Нет, клянусь тебе!

– Ну что же, – кивнул Горский, – клятвам я верю… Понимаю, случайное совпадение, и нет тут никакой связи. Напрасно я это все ворошил. Пожалуй, заберу свою папку, да и пойду…

Он сделал вид, что встает, и Ланге удержал его импульсивным движением руки.

– Хорошо, ты выиграл…

– Да? – Горский усмехнулся. – Есть все-таки связь?

– Не знаю. До того анонимного письма я слыхом не слыхивал ни о каком «Зерцале магистериума». Не считая предсмертной записки брата, но она… Неужели ты способен поверить, что я знал или догадывался о грозящей брату опасности и ничего не сделал?

– Нет, – сказал Горский серьезно, – в это я поверить не способен. А вот в то, что ты меня обманул…

– Я не обманывал тебя!

– Нет так нет, – вздохнул писатель. – Ты искал лиджонг для оранжереи.

– Не для оранжереи, но…

– Ага! Куда-то мы, во всяком случае, продвинулись.

Приложив руку ко лбу, Ланге просидел так с минуту.

– Аркадий, давай сделаем вот как. Ты расскажешь мне, что тебе удалось выяснить, а потом я расскажу, откуда взялся лиджонг.

– Почему не наоборот?

– Потому что твои сведения, возможно, помогут мне что-то правильнее понять…

– А если нет?

– Если нет, все равно расскажу.

– Идет, – Горский хлопнул себя ладонью по колену, дотянулся до папки и принялся развязывать тесемки.

29.

– Нелегко мне пришлось, – сказал Горский, поглаживая уже развязанную, но еще не раскрытую папку. – Где я только не искал, включая библиотеку Императорской Академии, кого только не расспрашивал… Собственно, поначалу я не слишком упирался. Просто хотел взглянуть, что это такое, моего и твоего интереса ради. Только когда убедился, что нигде ничего нет, вот тут меня заело… Что же это такое, думаю, неужели я… Но ладно, не в этом суть дела. А в том, что добрался я до одной частной библиотеки – владелец просил не упоминать его имени – и обнаружил в ней прелюбопытнейший документ…

– Ты что же, – перебил его Ланге, – так и листал все подряд, в поисках лиджонга или ламаджи?

– Нет, конечно. Это сам владелец вспомнил, когда я с ним разговорился.

– И что за документ?

– Рукопись, датированная 1732-м годом. Автор – Петр Семенович Корженевский, участник экспедиции Бажанова. Тебе о чем-нибудь говорят эти имена?

– И о Корженевском, и о Бажанове слышу впервые.

– А с историей освоения северных морей до открытия Аляски ты хорошо знаком?

– Неплохо! Кое-что читал, увлекался… – Ланге с улыбкой процитировал по памяти. – «Когда с помощью Божией в показанное место в вояж вступите и прибудете, старайтесь иметь договор, которые товары потребны в России, также какие в его областях товары из России надобно суть, и как можно трудитесь, чтобы между обеих сторон произвести к пользе благополучную коммерцию».

– Что это?

– Как раз одно из наставлений будущему открывателю Аляски… Витусу Берингу. Если не ошибаюсь, это открытие было сделано в 1741-м году, верно?

– Верно. Но до него, даже до его первых плаваний, еще при жизни Петра Великого, была снаряжена другая экспедиция. Петра интересовало, существует ли северо-восточный проход, можно ли плавать из Архангельска в Индию и Китай? Соединяются Азия и Америка или разделены проливом? Вот этот вопрос был поставлен перед экспедицией Бажанова. На двух пакетботах она вышла из Авачинской бухты летом 1720-го года…

– Об экспедиции Бажанова я ничего не читал.

– Неудивительно. Экспедиция потерпела полную неудачу, и вскоре о ней забыли.

– Кто был Бажанов?

– Капитан-командор, выпускник Морской Академии. Для нас это не так важно, Бажанов нас мало интересует. Куда важнее для нас другое имя в экспедиции – Федор Брагин…

– Не Корженевский?

– Он тоже, но главным образом Брагин. Кстати, это была личность и сама по себе интереснейшая. Самородный талант, наподобие Ломоносова. Учился в Москве, потом в Гейдельберге и Сорбонне. Полиглот, энциклопедист. Мечтал создать универсальную науку, где сошлись бы все области человеческого знания…

– Странно…

– Что странно?

– Такой человек должен быть известен не меньше, чем Ломоносов. А между тем…

– Ты все поймешь, когда мы дойдем до рукописи Корженевского. Вот это воистину странный документ!

– И он здесь… В твоей папке?

– Не совсем.

– Как это – не совсем? – удивился Ланге.

– Видишь ли, Александр… Рукопись очень сильно повреждена. Она пострадала и от скверных условий хранения до того, как попала в ту частную библиотеку, и от усилий доморощенных реставраторов. На многих страницах трудно что-нибудь разобрать. Прибавь к этому еще и манеру изложения, порой весьма туманную… В папке – моя реконструкция этого документа. Хорошо сохранившиеся фрагменты я переписал, а вот остальное пришлось восстанавливать по крупицам… И кое-что, уж прости, домысливать. Но эти места у меня отмечены особо. Ты сам прочтешь, или хочешь, чтобы я рассказал?

– Лучше расскажи, а потом я прочту.

Писатель кивнул и раскрыл папку.

– Я буду сверяться. Так вот, как тебе уже известно, экспедиция Бажанова вышла на двух кораблях – это были построенные в Охотске пакетботы «Добрая Надежда» и «Святой Николай». Федор Брагин сам настоял на участии в ней… А вот кандидатуру Корженевского, астронома и рудознатца, предложила адмиралтейств-коллегия по представлению Академии Наук. Корженевский был в экспедиции кем-то вроде адъюнкта, помощника Брагина. Бажанов шел почти тем же путем, что позже повторили Беринг и Чириков. Под пятидесятым градусом северной широты, в сильном тумане, корабли потеряли друг друга из вида. О судьбе «Святого Николая» ничего не известно – во всяком случае, Корженевскому. А «Добрая Надежда», на борту которой находились Бажанов, Брагин и сам Корженевский, продолжила плавание на северо-восток. В конце июля были замечены признаки близкой земли – ветки деревьев в море, береговые утки, тюлени. Вскоре «Добрая Надежда» оказалась в виду высокого берега. Сплошные утесы, и высадится было негде… В поисках удобного места Бажанов обошел этот остров кругом и обнаружил тесную бухту, но войти туда не сумел. Ночью разразилась страшная буря, и корабль разбился о скалы. Спаслись только Брагин, Корженевский, боцман и трое матросов. Каким-то чудом им удалось выбраться на берег.

– А координаты острова? – спросил Ланге.

– Увы… Не сохранились в рукописи. Прослеживая путь «Доброй Надежды», можно предположить, около пятьдесят первого или пятьдесят второго градуса широты. С долготой сложнее. Ближайшие известные острова там – Алеутские, но едва ли Бажанов мог так быстро достичь одного из них. Это остается загадкой, Александр… Но словом, они спаслись, и население острова встретило их гостеприимно и приветливо…

– Население?

– Да, племя ламаджи. Ты, конечно, догадывался об этом…

– Вот о ламаджи подробнее.

– Насколько смогу… Точнее, насколько я сумел разобраться. Итак, не имея возможности покинуть остров, русские мореплаватели остались жить у ламаджи. Брагину не составило особого труда выучить их язык, Корженевский тоже сносно им овладел. Воззрения ламаджи, в изложении Корженевского, выглядели совершенно необычно. Прежде всего, у них не было никаких богов. Ничего похожего на религию.

– Но ведь это невероятно! – воскликнул Ланге. – Это противоречит всему мировому опыту! Ни одна человеческая культура, тем более примитивная, не обходилась без религиозных представлений, хотя бы самых смутных… Нет, Корженевский, должно быть, ошибся… Или его не допускали в тайны их культов…

– Ну, тайных культов у них как раз хватало. Они широко практиковали магию.

– Так что же тогда…

– Но магию, – продолжал Горский, – понимаемую не в религиозном, а как бы мы сказали, естественнонаучном смысле. Магия как расширение границ познания мира и управление силами природы. Как раз в этих обрядах – вернее было бы назвать их опытами – использовалось растение лиджонг. Местная дикая флора. Корженевский описывает его как вьющееся растение с плотными треугольными листьями, имевшими множество отверстий…

– Да, верно.

– Ты видел лиджонг?

– О лиджонге потом, Аркадий.

– Да… Возвращаюсь к Брагину. Тут начинается романтическая история. Федор Брагин влюбился в дочь одного из шаманов, потрясающей красоты девушку по имени Джейя, и чувство это было взаимным. Он учил ее русскому языку и основам европейских наук, а она, посвященная в их магические тайны, вероятно, кое-что открывала и Брагину.

– Вероятно?

– Корженевский толком ничего об этом не знал. Вообще там, где он говорит о магии ламаджи, его слог становится особенно невразумительным. А может быть, просто взволнованным, что понятно, если учесть дальнейшее.

– А что случилось дальше?

– Русские прожили на острове около четырех лет. Они выстроили дом, где в одной половине поселились Брагин и Джейя, в другой – Корженевский. Боцман и матросы жили в стойбище, вместе с ламаджи. Ты увидишь, почему это важно… Настал день, когда шаманы провели некий обряд. Корженевский пишет, что среди белого дня потемнело небо, смерчи гуляли по острову… Потом он увидел, как над горизонтом появилось то, что он называет «черным туманом». Этот туман надвигался, он окутал весь остров, стало темно, как ночью, но в темноте блестели звезды… Это продолжалось всего несколько минут, затем черный туман схлынул, и вернулся день. Впечатляет, правда? Похоже, что магия ламаджи была не совсем уж бесплодной…

Ланге с сомнением пожал плечами.

– Это может быть приукрашенным суевериями описанием солнечного затмения.

– Пожалуй, если бы это писал невежда. Но не забывай, что Корженевский был ученым, а именно астрономом. Не думаю, что солнечное затмение могло сбить его с толку… Но так или иначе, на следующее утро племя ламаджи исчезло.

– Исчезло?

– Вместе с боцманом и матросами. Когда Корженевский, Брагин и Джейя вышли из дома, они не застали на острове никого. Все лодки ламаджи были на своих местах, так что уплыть на них люди не могли. Да и годились такие лодки только для прибрежной рыбалки в тихую погоду… Запасы еды в стойбище, их примитивное оружие, сани – все оставалось в порядке и неприкосновенности. Полярные песцы, которых ламаджи приручали для упряжек и охоты, были привязаны возле жилищ, как обычно. Но люди пропали, и никто из оставшихся троих так никогда и не узнал, что с ними стало, хотя они и обошли в поисках весь остров.

– А Джейя?

– Как утверждает Корженевский, она была потрясена и растеряна не меньше, чем они с Брагиным. Она ничего не могла объяснить. Так это виделось Корженевскому – а что она знала на самом деле или о чем догадывалась, то нам неведомо… Еще месяц они жили на острове. В конце августа 1724 года в бухте стал на якорь русский фрегат под командованием капитан-лейтенанта Миллера. Это была спасательная экспедиция, посланная адмиралтейств-коллегией на поиски Бажанова. На этом фрегате Брагин и Корженевский вернулись в Россию, с Брагиным в Россию отправилась и Джейя.

– Наверное, они вернулись не сразу? Экспедиция Миллера ведь не могла не исследовать столь загадочный остров?

– Этих страниц не разобрать, а дальше Корженевский ни разу не упоминает о Миллере и достигнутых его экспедицией результатах. Едва ли они были значительными, тогда об этом было бы известно из других источников… В Санкт-Петербурге Брагин и Корженевский возвратились к научной работе в Академии. Через год у Брагина и Джейи родилась дочь…

– Они были повенчаны? Джейя приняла христианство?

– Нет. Ей были глубоко чужды идеи о боге и богах любого рода. Ярым атеистом стал и Брагин. Об эволюции взглядов Брагина Корженевский пишет как-то уклончиво, но видимо, тут не обошлось без влияния Джейи. Оставив Академию, Брагин все свое время посвятил работе над книгой. Он закончил ее в 1729 году, и называлась она…

– «Зерцало магистериума»!

– Правильно.

– Что же это за книга?

Горский сделал неопределенно-разочарованный жест.

– Корженевский ее не читал, а Брагин, хотя и оставался его другом, ни разу не намекнул, о чем он пишет. Думаю, мало кто прочел эту книгу. Собственно, она не была издана, если иметь в виду выход в свет. В том же 1729 году по специальному заказу Брагина был напечатан и переплетен единственный экземпляр. Все черновики Брагин уничтожил. Корженевский сообщает, что к тому времени характер Брагина сильно изменился. Он стал замкнутым, мрачным, нелюдимым, поселился с Джейей и дочерью в уединенном доме на окраине и редко выходил оттуда, почти не виделся с людьми. В начале 1730 года его дом сгорел. Пожар бушевал так, что выжег все буквально дотла, даже металлические предметы оплавились. После этого пожара никто и нигде не видел на Брагина, ни Джейю, ни их маленькую дочь. Предполагалось, что все они погибли в огне. Хотя на пепелище и не было обнаружено останков, это адское пламя могло обратить их в прах… Так заканчивается история Федора Брагина – по меньшей мере та ее часть, что была известна Петру Семеновичу Корженевскому.

30.

Горский захлопнул папку и выжидательно посмотрел на Ланге. В ответном взгляде он прочел тревогу, но не заметил признаков того, что Ланге очень уж удивлен пересказанной им историей.

– Ты не пытался, – спросил Ланге, – проследить дальше судьбу Корженевского?

– Искал, конечно… Наиболее логичным было обратиться к анналам адмиралтейств-коллегии и Академии Наук, что я и сделал. Но там и Брагин, и Корженевский после их возвращения упоминаются лишь вскользь. Что касается Брагина, это понятно – его новые взгляды, пренебрежение общественными условностями, а потом и самим обществом, странные штудии, образ жизни… Отступник, еретик, в лучшем случае сумасшедший. А Корженевский… Не знаю. Он записал свои воспоминания в 1732 году, с тех пор о нем – ничего… Может быть, он попал в тень Брагина?

– Может быть… А остров?

– Координаты неизвестны… Но я думаю, больше никто не бывал там.

– Почему?

– Из-за лиджонга. Судя по описанию Корженевского, это растение – настоящая ботаническая сенсация. Я искал в справочниках, расспрашивал специалистов… Нет такого растения, как его ни называй! А разве могло так быть, если бы остров исследовал еще кто-то?

– Но экспедиция Миллера там побывала.

– Вот и об экспедиции Миллера я не нашел ничего, кроме общих упоминаний. И можно только строить догадки… Это ведь была спасательная экспедиция, перед ней стояла конкретная задача, и она была выполнена. Можно предположить, что после этого что-то помешало им изучить остров. Бури, штормы… Август-сентябрь в тех широтах – не самые спокойные месяцы. Образцы могли собрать раньше Корженевский и Брагин, но кто знает, что сталось с их коллекциями, если они и были…

– В любом случае, Миллер не мог не нанести остров на карту.

– Александр! Речь идет о картах тех времен, когда еще и Аляска не была открыта! Сколько на них наносилось островов, существование которых не подтвердилось впоследствии, сколько было ошибок, неточностей… Как можно полагаться на эти карты?

– Это было тогда, – сказал Ланге, раскуривая сигару. – А сейчас? Эпоха географических открытий давно миновала, неизвестных островов больше нет. А ведь это не просто остров, скала в океане. Это единственное место на земном шаре, где обитали никому более не ведомые ламаджи, единственное, где обнаружилось растение, которого нет ни в каких других местах!

– Ни в каких? – вопросительно повторил Горский. – Но ты видел лиджонг. Не на острове же?

– Нет, не на острове.

– Я жду.

– Я выполню обещание, Аркадий. Но этот остров… Да нет, вполне возможно, это какой-то из хорошо известных ныне островов, только лиджонга там теперь уже нет. А следы давно покинутых поселений, кому они интересны?

– Или он погрузился в океан, как Атлантида!

Ланге взял папку из рук Горского, открыл ее и принялся медленно перелистывать страницы. Писатель вновь разжег свою погасшую трубку, зажав щипцами уголек из камина, и с сожалением покосился на остывший чай. Он так и не прикоснулся к чашке. Ланге между тем неожиданно увлекся чтением, хотя поначалу хотел лишь бегло просмотреть содержимое папки. Ему становилось ясно, какая огромная работа проделана его другом. Это были не наброски, а оформленный по всем правилам, завершенный научный труд со сносками, дополнениями и комментариями. Текст, написанный рукой опытного беллетриста, читался захватывающе…

Внезапно Ланге издал удивленное восклицание.

– Что там? – полюбопытствовал писатель, отставляя в сторону кочергу, которой вздумал было поворошить в камине угли.

– Вот здесь, – Ланге отчеркнул строку ногтем. – Ты мне не рассказал об этом…

Горский подошел ближе и склонился над папкой.

– Ах, да… Опустил на первый раз ради связности.

– Получается, что потерпевшие крушение на «Доброй Надежде» были не первыми европейцами на острове?

– Не обязательно… Дай мне папку, там где-то ближе к концу подробно… Ну, ты уже прочел, что у ламаджи была своя письменность, но не фонетический алфавит, своеобразное идеографическое письмо… Где же это… Они резали по кости, по дереву, но в их надписях не встречалось ничего даже отдаленно похожего на символы латинского алфавита… Ага, вот, нашел!

– И вдруг встретилось, – проговорил Ланге.

– Да, вдруг встретилось. Корженевский подобрал кусок дерева с полустертой надписью. Какое-то слово латинскими буквами, он уверенно разобрал только «N» в начале, через пропуск «А» и подряд еще одно «N». Но это не означает непременно, что на острове побывали европейцы. Ни Джейя, ни другие ламаджи не подтвердили, что кто-то высаживался на острове, и в их преданиях не говорилось, чтобы это случалось когда-то прежде…

– Или не захотели подтвердить.

– Или не захотели, – согласился писатель. – Но скорее, этот кусок дерева с разбившегося где-то корабля долго носило по волнам, прежде чем выбросить на берег острова. Это могла быть часть обшивки, штурвала, гарпуна, или на чем там еще вырезали названия…

– «N-АN». Как же мог называться этот корабль?

– Да как угодно. «Нормандия», «Нью-Холланд»… Сотни вариантов, на любом языке латинского алфавита. А какая разница?

– Никакой. Мне просто показалось занятным совпадение. В слове «Нимандштайн» тоже есть эти «N-АN».

– Александр, корабль не может называться «Нимандштайн». Корабль – это не замок.

– Разве мы точно знаем, что это было название корабля7

– Нет, но какая связь…

– Какая связь… – Ланге покрутил в пальцах сигару и вдруг швырнул ее в камин. – Какая связь! Ламаджи, лиджонг, магия, Джейя, Брагин, «Зерцало магистериума», Нимандштайн, Кордин! Не станешь же ты утверждать, что между всем этим нет никакой связи!

– Устанавливать эти связи, – сказал Горский с упреком, – нам было бы проще, если бы ты, наконец…

– Сейчас расскажу! Еще только одно…

– Всего одно? Это уже обнадеживает.

– Ты не делал попыток узнать что-нибудь о прежнем владельце Нимандштайна? О человеке, который продал замок старому Кордину?

– Вопреки твоему запрету?

– Делал ты попытки или не делал?

– Ох, – вздохнул писатель, – от тебя ничего не скроешь…

– Что ты узнал?

– Ничего.

– Аркадий!

– Да говорю же тебе, ничего! Это привидение какое-то. Никто его не знал, никто с ним не разговаривал. Даже с юридической фирмой, которая оформляла сделку, все переговоры велись через посредников.

– Но он должен был хотя бы подписать бумаги.

– Из этих стряпчих трудно что-то вытащить, профессиональная этика. Но я почти не сомневаюсь, что он и подписание документа сумел устроить, не показываясь им на глаза.

– Так я и думал, – произнес Ланге.

Он подошел к окну, долго стоял и следил за полетом кружащихся в сумерках снежинок.

– Метель утихает, – негромко сказал он, – эта ночь будет безмятежной…

Задернув портьеру, он обернулся к Горскому.

– Аркадий, ты помнишь ту девушку, Зою? Дочь моего лесничего?

– Ту, что сбежала непонятно почему?

– Я отлично знаю, почему она сбежала. Она была моей возлюбленной. Я… Обидел ее. Оскорбил ее чувства.

– О! Это… Безусловно, печально. Я уверен, что ты не хотел. Но…

– Она – потомок ламаджи, Аркадий. Она сама говорила мне об этом. И лиджонг показала мне тоже она. В подземелье… В пещере, которую я не смог потом найти.

– Значит, ты все знал с самого начала, – укоризненно констатировал Горский.

– В том-то и дело, что нет! Слово «ламаджи» было для меня пустым звуком. Она сказала, что так называлось племя… Связывала с лиджонгом и с магией. Она… Продемонстрировала мне магический обряд. И это все. Теперь ты видишь, что я не лгал тебе. Умолчал о том, о чем говорить и смысла не имело…

– Какой обряд? – спросил Горский с живым любопытством.

– Да это неважно… Намного важнее другое. Сейчас, после твоих изысканий, можно попытаться выстроить цепочку догадок. Джейя могла привезти семена лиджонга с острова. Я не знаю, погиб ли в огне Брагин, но Джейя спаслась и спасла свою дочь, и семена, и книгу. Либо все трое скрылись от преследований, а дом подожгли, чтобы замести следы. Отсюда и берет начало семейная линия Зои.

– Конечно, это возможно. И что из этого следует?

– Она угрожала мне. Убийство брата – это ее месть. Разве это не очевидно? Если книга передавалась по наследству, она должна была в конце концов оказаться у Зои.

– Но вот как раз с книгой далеко не все ясно. Ее написала не Джейя, не таинственная ламаджи. Ее написал русский ученый Федор Брагин. И что же он мог такого написать, что привело священника к самоубийству?

– Но мы не знаем, – возразил Ланге, – ни степени влияния Джейи на Брагина, ни обстоятельств создания книги. Может быть, рукой Брагина водила Джейя? Но к чему гадать… Вот найдем книгу, тогда посмотрим.

– Ты все-таки надеешься ее найти?

– Обязательно.

– А как ты привязываешь сюда Нимандштайн? Кусок дерева на острове? Прости великодушно, это…

– Нет, просто я считаю сомнительным, что две загадочные истории, так тесно переплетенные, никак не связаны одна с другой… Нимандштайн – замок Кордина…

– И ты по-прежнему жаждешь отомстить Кордину? Даже зная, что он был простым инструментом, слепым орудием в чужих руках?

– Не слепым орудием, – подчеркнул резко Ланге, – а сообщником убийства. Он знал, что делает. У Зои были свои мотивы, а у него свои. Они равно виновны, но если Зое можно даже сочувствовать, то Кордин – презренный негодяй!

Горский взял со стола изящные ножницы для сигар, щелкнул ими в воздухе, точно отсекая этим жестом какую-то мешающую часть своих размышлений.

– Не укладывается тут что-то, – сказал он.

– Что?

– Почему удар был направлен не против тебя, а против отца Павла? Он в чем виноват – только в том, что имел несчастье быть твоим братом? И кто написал анонимное письмо – Зоя? И если она, то зачем?

– Аркадий, тут можно придумывать более или менее убедительные ответы. Но стоит ли нам тратить на это время? Я уверен теперь, что письмо написала Зоя. И боюсь, что все это – книга, смерть моего брата, письмо, Кордин – лишь карты в какой-то дьявольски хитроумной игре.

– А игрок – Зоя?

– Может быть, тоже карта, – сказал Ланге.