Текст книги "Владелец кинотеатра"

10.

Этого холма Ланге не помнил. Он должен был знать его, как знал все в округе, в его владениях… Но нет, он не помнил этого холма с каменистой осыпью на склоне. Или вспышки молний во мгле, в стене дождя, изменили холм до неузнаваемости?

Зоя остановилась, высоко вскинула руки, развела в стороны и протянула к холму, ладонями вверх… И тут же две молнии низринулись с темных небес. Они ударили в ладони девушки, под углом отразились от них и рассыпались на камнях склона голубыми искрами.

Что-то сдвигалось под землей со скрежетом, как огромная каменная плита. Это и была каменная плита, укрытая в склоне холма; она медленно отползла вглубь и вбок, открывая черный зев подземного хода. Там, в глубине, метались оранжевые отблески факелов.

Обернувшись к Ланге, Зоя рукой указала ему на открывшуюся пещеру; разговаривать все равно нельзя было из-за ежесекундных яростных взрывов грома и адского шума низвергавшегося ливня. Как сомнамбула, Ланге шагнул вперед… И застыл.

Из темноты подземной пещеры к нему скользнула змея. Она изогнулась в готовности к атаке, за ее головой трепетали распростертые кожистые крылья. Это была королевская кобра. Невероятно, ибо королевские кобры в России не водятся – но Ланге, прикованного к месту страхом, эта очевидная истина утешала мало. Отражение молнии заполыхало в холодных глазах змеи.

Эта же молния позволила Ланге увидеть карлика. Тот стоял в черном проеме, облаченный в серый балахон с капюшоном.

Змея бросилась на Ланге. Его спас мгновенный выпад Лейе, перехватившего кобру неуловимым движением скрюченной руки. Клыки с капельками смертельного яда в разверстой пасти сверкнули в полудюйме от лица Ланге. Что карлик сделал с плененной извивающейся змеей, Ланге не успел заметить – Зоя увлекла его вниз по наклонному ходу. Ланге оглянулся. Карлик шел за ними, каменная плита ползла назад, закрывая пещеру и отрезая их от поверхности. Когда она полностью перекрыла вход, наступила тишина. Буйство грозы не было властно здесь.

Дорогу освещали десятки факелов, наклонно вставленных в расщепленные колоды. Путь вниз продолжался недолго. Зоя, Ланге и карлик очутились в обширном подземном зале. Летучие мыши носились над их головами. Стены зала почти сплошь покрывали, как плющ, толстые коричневые тяжи вьющегося растения с треугольными листьями. Эти листья были в беспорядке просечены многочисленными отверстиями в форме неправильных ромбов. Маленькие голубые цветки с красной сердцевиной мерцали, как небывалые драгоценные камни.

– Это растение лиджонг, – сказала Зоя, – его знало древнее племя ламаджи. Лиджонг цветет раз в девять лет, под северной грозой.

– Где мы? – спросил Ланге, озираясь.

– В сокровищнице. Лейе – хранитель.

– Но я не вижу здесь сокровищ.

– Земные сокровища – ничто по сравнению с этими цветами. Лиджонг – цветок Времени. Я дам тебе силу и власть. Ты сможешь видеть, ты сможешь управлять. Иди за мной.

Левой рукой она очертила треугольник в воздухе. Золотая огненная дорожка пробежала по гранитной стене пещеры, и гранит исчез, испарился в легкой дымке, открыв треугольный вход.

Шагнув за девушкой в эту магически возникшую дверь, Ланге оказался в другом подземелье, по размерам не уступавшем первому. Факелов здесь было еще больше, они окружали весь зал по периметру. В центре Ланге увидел просторное ложе, с большим искусством высеченное из цельной глыбы прозрачного минерала, наподобие горного хрусталя. Отблески оранжевого света горели в хрустальной толще, наполняя ее теплом, играя в ломаных гранях резных украшений. Перед ложем стояла бронзовая жаровня. В ней на раскаленных углях, в сосуде, который показался Ланге отлитым из чистого золота, клокотало и пенилось какое-то зелье. Зоя опустила руки в сосуд. Ланге ахнул; девушка, смеясь, зачерпнула полные горсти. Красная жидкость стекала с ее пальцев обратно в сосуд.

– Холодное! – воскликнула она. – Ледяное! Лейе приготовил это из цветов лиджонга. Зелье Времени… Ты должен это выпить.

Ланге с опаской приблизился.

– Зелье Времени? И если я выпью это… Смогу перемещаться во Времени?

– Перемещаться? Нет. Ты сможешь видеть, ты сможешь управлять. Но не сразу… Теперь – пей! Ничего не бойся. Ты под защитой звезды ламаджи. Вот ее знак, видишь?

Она указала на стену, где сверкала девятиконечная серебряная звезда над изголовьем ложа. Ланге сделал еще один шаг к жаровне. Ничего не бойся? Он не боялся. Он не испытывал никаких чувств, кроме охватившего его острого возбуждения.

Протянув руки, он взял золотой сосуд. Не жар, а ледяной холод обжег его ладони. Языки бледного тумана струились над красным зельем. Глоток за глотком, Ланге выпил все, до конца. Вкус был горьким, терпким, вяжущим.

– Теперь раздевайся, – приказала Зоя.

Как во сне, Ланге освободился от промокших одежд. Смутная истома владела им, но возбуждение не проходило, даже усилилось. Зоя скинула платье, оно упало к ее ногам. В руках Лейе появилось что-то похожее на маленький бубен, и карлик принялся выстукивать причудливый ритм на этом инструменте. Зоя танцевала. Она извивалась,

/как та королевская кобра?/

изгибалась грациозно в околдовывающем ритме соблазна. Она тихо пела, сначала без слов, потом в ее песню одно за другим вплелись слова на незнакомом Ланге языке. И он мог бы поклясться, что этот язык мало кому на Земле знаком! Это было что-то оттуда, со звезды ламаджи… Из иного, чужого мира.

Танец убыстрялся, следуя за гипнотическим неистовством бубна. Девушка ласкала себя в исступлении этого танца, тело ее содрогалось. Громче, жарче, быстрее… Еще быстрее…

– Лейе!!!

Бубен смолк. Девушка застонала, замерев неподвижно, дрожь волной прокатывалась по ее телу снизу вверх.

– Лейе…

Бросив свой бубен, карлик протянул ей нож с бронзовым лезвием. И тут же с потолка обрушилась прямо в руки Зои громадная летучая мышь. Одним взмахом ножа Зоя отсекла ей голову. Хлынувшая кровь окатила девушку с головы до ног, забрызгав и стоявшего совсем рядом Ланге. Отшвырнув мертвую летучую мышь, Зоя потянула его на ложе, сжимая окровавленный нож.

– Иди ко мне…

Она лежала на спине, раскинув руки, и ее лоно дышало огнем жажды. Если бы Ланге и попытался удержаться, он бы не смог… Но он и не пытался. Желание горело в нем, переполняло его как никогда еще в жизни.

Он вошел в нее… В крови мистического совокупления. И в миг наивысшего наслаждения нож в руке Зои рассек его предплечье, скользнул ниже к ее телу, рассек и ее кожу, освобождая кровь… В судорогах магической страсти перемешивалась кровь трех существ – мужчины, женщины и летучей мыши.

Нож со звоном упал на каменный пол.

– Теперь мы одно, – прошептала Зоя, – я отдала тебе все…

Она гладила его спину, она целовала его, в ее огромных глазах плясало пламя факелов.

– Ложись, – сказала она, высвобождаясь из его объятий.

Ланге лежал на спине, а она лила на его рану что-то маслянистое и прохладное из поданной карликом чаши. Боль уходила, растворялась в небытии, ее место занимали видения, неясные, призрачные. Ланге не знал, что это… Не смог бы их описать.

– Боли не будет, – донесся издалека голос Зои, – твоей раны больше нет. Ты другой отныне… Но ты еще не сумеешь распорядиться тем, что ты получил. Я научу тебя. Вставай.

Она помогла ему подняться и вывела наверх, к подножию холма. Гроза здесь бушевала по-прежнему, и ливень смывал кровь с их обнаженных тел. Приблизив губы к самому уху Ланге, Зоя крикнула.

– Вытяни руку! Ладонью вверх!

Ланге повиновался. Сорвавшаяся с туч молния ударила его в ладонь… И он отразил эту молнию, как раньше Зоя, разбил ее на осколки гаснущих искр.

– Твой первый урок! – выкрикнула Зоя, счастливо смеясь. – Теперь поймай меня!

Она бросилась бежать в сплошном дожде. Ланге устремился за ней, поражаясь необыкновенной легкости своего тела… Он словно взмыл над землей.

11.

Аркадий Горский раскрыл выпавшие ему карты.

– Сегодня не мой день, Александр, – посетовал он. – Если мы сейчас не прекратим, придется мне играть в долг…

– Не прибедняйся, – сказал с улыбкой Ланге, небрежно сдвигая выигранные деньги на край ломберного столика. – Впрочем, изволь, в долг я тебе готов поверить. Напишешь еще пару романов… Как старик Достоевский, ха!

Оба рассмеялись. Горский бросил карты, встал из-за стола и откупорил новую бутылку вина.

Он приехал в имение Ланге неделю назад, Аркадий Евгеньевич Горский, тридцатилетний модный писатель. Его произведениями зачитывались как прогрессивная молодежь, так и более консервативные круги читающей публики. Он умел играть подтекстами и быть интересным для всех, каждый мог найти в его книгах близкие идеи, а менее близкие легко обращались в свою противоположность. Если Горский брал историческую тему, то с первоисточниками обходился весьма вольно, если современную, конца девятнадцатого столетия, то и тут ухитрялся ловко маневрировать между популярными в обществе настроениями. У самого же Аркадия Евгеньевича не было ни принципов, ни предрассудков, ни политических взглядов… Вернее, один принцип у него все же был, но касался он неуступчивости в спорах с издателями о размерах гонораров. Ланге чрезвычайно ценил своего друга за острый ироничный ум, цинический скепсис и снисходительность к чужим порокам. Они были похожи, но не настолько, чтобы им было неинтересно вместе; еще и поэтому Горский с удовольствием принял приглашение Ланге погостить в его имении.

Наполнив два бокала, Горский протянул один из них Ланге и предложил.

– Может быть, партию на бильярде?

– О, нет… Я достаточно выиграл сегодня…

– Боитесь, ваше сиятельство? – поддел Горский.

– За тебя! Но на самом деле, Аркадий, я просто не люблю откладывать партии, а доиграть мы не успеем. Они вот-вот должны быть здесь.

– Кто должен быть здесь?

– Я же говорил тебе вчера… Везут новые голландские сорта орхидей для моей оранжереи.

– Ах, да…

– Думаю, и тебе будет интересно посмотреть?

– Конечно! Правда, я не большой любитель орхидей. Сладкий яд! Мне по душе цветы попроще.

– Ни за что не поверю. Кстати, о цветах…

– Да?

Не сделав ни глотка, Ланге поставил бокал на стол. Прежде чем задать другу вопрос, он перетасовал карты, перевернул верхнюю, взглянул на нее. Он проделал это механически, размышляя о своем, а вовсе не из каких-то суеверий… Ибо суеверным он не был.

– Аркадий, ты слышал что-нибудь о растении под названием лиджонг?

– Лиджонг? Как будто мне это ничего не напоминает… Разве что маджонг, но это не растение, это игра… Но я ведь не ботаник. Посмотри в энциклопедии.

– Смотрел, там нет…

– Зачем тебе? Откуда ты взял этот лиджонг?

– Упоминал один из моих поставщиков растений. По его словам, что-то весьма экзотическое. Хотелось бы иметь в коллекции, в оранжерее…

– Понимаю утонченные запросы вашего сиятельства. Но нет, не слышал я о лиджонге.

– А другое слово – ламаджи?

– Тоже растение?

– Нет. Какое-то племя, народ… Возможно, давно уже не существующий.

Писатель заинтересованно посмотрел на Ланге.

– А это откуда?

– Оттуда же. Тут есть связь, но не очень для меня ясная. Этот лиджонг будто бы использовался в неких магических ритуалах или обрядах племени ламаджи, или что-то в этом роде.

– Да? Тут может нарисоваться сюжет! Таинственное племя, не менее таинственное растение, магические обряды… Я постараюсь узнать об этом.

Золотым карандашиком он аккуратно записал в свой блокнот два слова – «лиджонг» и «ламаджи».

– Постарайся, – сказал Ланге.

– Но ведь, – Горский убрал блокнот в карман, – ты, наверное, еще встретишься с этим поставщиком?

– Наверное, но ему нечего добавить. Не слишком воспламеняйся насчет сюжета! Все это может оказаться далеко не столь романтичным. Загадки волнуют, разгадки обычно разочаровывают.

– Ничего, я не расстроюсь… Мне пока хватает сюжетов! Тот роман, о котором я тебе рассказывал… Я набросал тут ночью кое-что для продолжения… Оригинальный поворот.

– Поздравляю! Но ты не покинешь меня в ближайшее время… По зову муз?

– Если я тебе не надоел…

– Напротив, ты мне очень нужен, – Ланге положил ладонь на плечо друга. – Через три дня приезжает мой брат, священник. О да, конечно, он мой родной брат, и я люблю его… Но он бывает таким сухарем и педантом! Ты абсолютно необходим, как противовес.

Горский кисло улыбнулся.

– Хорошенькую роль ты мне уготовил…

– Не унывай! Приезжают еще и мои соседи, владелец замка Нимандштайн и его сестра. И вот это гораздо веселее.

– Представляю, – поморщился писатель. – Столетний хозяин этих живописных развалин, его сестрица – старая дева…

– Баронесса юна и очаровательна, барон – настоящий авантюрист…

– Ну да? – Горский заметно оживился. – Подожди, что значит авантюрист? Все мы авантюристы, однако…

– Авантюрист в прямом смысле, как в твоих романах. Он даже в тюрьме сидел…

– Захватывающе! – писатель хлопнул в ладоши. – Теперь я ни за что не уеду, хоть прогоняй… А как же барон ухитрился пуститься во все тяжкие? Полагаю, он не беден? Нимандштайн выглядит не блестяще, но все же замок – это замок. У меня вот нет замка.

– Тут какая-то странная история…

– Еще одна странная история? Ты щедр на них сегодня.

– Так рассказать или пощадить?

– Рассказывай, не томи.

Ланге уселся в кресло и снова взял свой полный бокал.

– Имей в виду, то, что ты услышишь, я бы под присягой не подтвердил… Мне кое-что известно на уровне светских сплетен, но почти ничего – от самого Владимира Кордина.

– Так зовут барона-авантюриста?

– Да.

– Он очень скрытен?

– Думаю, он избегал подобных разговоров не из скрытности. Я могу его понять… Но вернемся к Нимандштайну. Ты видел где-нибудь в России похожую архитектуру?

Налив себе еще вина, Горский пожал плечами.

– Вблизи я замок не осматривал… Но издали… Он бы естественнее смотрелся в средневековой Германии, чем здесь.

– Вот, вот. Это копия старинного немецкого замка… Или имитация – не знаю, существует ли именно такой замок в Германии. Строил его, как уверяют, немецкий архитектор…. А первого владельца никто не видел.

– Как это – никто не видел? – удивился писатель.

– Да нет, кто-то его видел, конечно… Но в Нимандштайне он не жил, а если и приезжал сюда, то редко и словно бы тайком. Потом он продал Нимандштайн вместе с баронским титулом коммерсанту Андрею Кордину, отцу Владимира и его сестры.

– Получается, твой авантюрист – не такой уж и барон?

– Во втором поколении. Но самое занятное впереди… По завещанию старого Кордина, все деньги отходили дочери. Владимир получал только Нимандштайн, но прежде чем вступить в права наследства, он должен был подписать бумагу.

– Какую бумагу?

– Согласно ей, он не имеет права продать замок, заложить его или сдать в аренду.

– Вот так бумага! – воскликнул Горский. – Но, Александр, разве может быть такое завещание? Если Владимир Кордин получил замок, что помешает ему…

– За выполнением обязательства строго следит юридическая фирма, душеприказчики старого Кордина. Все документы у них, и Владимир бессилен что-либо предпринять, если бы он и вознамерился нарушить волю отца.

– Значит, у нового барона Кордина нет ни гроша?

– Сомневаюсь, что у него нет ни гроша, но от отца ему ни гроша не досталось. Он владелец замка, но… Как бы на правах пожизненного нанимателя. И знаешь что, Аркадий… Утверждают, что такое завещание было составлено Андреем Кординым по настоянию прежнего владельца Нимандштайна. Только на этом условии Кордин купил и замок, и титул за баснословно низкую цену.

– Но содержание такого замка, как Нимандштайн, должно стоить недешево?

– Насколько мне известно, учрежден особый фонд, из которого оплачивается содержание замка, жалованье слуг и прочее. Им управляет та же юридическая фирма, и эти деньги проходят мимо Владимира. Размеры же состояния, доставшегося его сестре… Очень значительны. Не берусь оценить, но едва ли ошибусь, если скажу, что по сравнению с Еленой Кординой я выгляжу бедняком.

– Не очень-то справедливое завещание по отношению к Владимиру! Но почему?

– Тут много «почему». Если и впрямь было такое условие приобретения замка, почему старик согласился? Почему он вообще решил купить Нимандштайн? И почему завещание не было изменено впоследствии?

– Да, почему же?

– Обьяснений можно придумать десятки. Ты беллетрист… Давай, придумывай.

– Так… – Горский упал в кресло и приложил палец ко лбу, карикатурно изображая напряженную работу мысли. – Может быть, он попал в какую-то зависимость от владельца Нимандштайна? Допустимо?

– И снимает все вопросы. Кроме одного: зачем самому владельцу понадобилось такое завещание?

– Оттолкнуться не от чего…

– Да, это придется оставить. Ну, а если не было зависимости?

Горский снова принял позу размышляющего романного сыщика.

– Тогда три варианта. Первый: скуповатый старик искал возможность приобрести поместье и титул подешевле. Подвернулся Нимандштайн, и он на радостях согласился на все условия. Изменить же завещание позже помешали или какие-нибудь крючкотворские параграфы, или понятия о чести… Второй: никаких условий не было, просто старик не ладил с сыном. Третий – он рассчитывал, что сын всего добьется в жизни сам, тем более что титул введет его в общество… А вот дочь, как менее приспособленную к жизненной борьбе, решил обеспечить. Пожалуй, есть еще и четвертый вариант…

– Какой же?

– Условие было, и старик принял его, потому что посчитал пустой формальностью. Полагал, что дети сами разделят и деньги, и замок… А как на самом деле, Александр? Сестра, по-видимому, не слишком щедра к брату, коль скоро ему приходится….

– Людей толкает на поиски приключений не только бедность… Но об их взаимоотношениях я мало знаю, особенно о теперешних. Мы давно не встречались. Я учился в Санкт-Петербурге, а Владимир…

– Это поистине странная история, – сказал писатель, поигрывая своим знаменитым золотым карандашиком. – Я бы не прочь взяться за расследование. Это, пожалуй, куда как забавнее лиджонга…

– Прошу тебя, никаких расследований, Аркадий! Владимир Кордин – мой друг, во всяком случае, он был им раньше. Надеюсь, останется им и теперь, и я не хочу ворошить эту историю. Никто ведь не знает, как все это может откликнуться.

Золотой карандаш исчез в кармане Горского – это был демонстративный жест.

– Обещаю… Но с прекрасной миллионершей ты меня познакомишь?

Граф Ланге не успел ответить, потому что на пороге появился садовник.

– Орхидеи прибыли, ваше сиятельство.

– Наконец-то… – Ланге допил вино и встал. – Идем, Аркадий. По пути мне нужно еще переговорить с инженером. Установка электрического освещения затягивается, будет ли готово к приезду брата?

12.

В Нимандштайне электричество даже и не думали проводить. Граф Александр Ланге и барон Кордин сидели в малой гостиной при свечах, наслаждаясь превосходным бургундским из погребов графа (четыре ящика были доставлены в Нимандштайн в подарок еще в день прибытия Кордина и Елены). Горский не приехал в этот вечер. Против своего ожидания, он быстро сблизился с отцом Павлом. Личность и суждения священника-ученого притягивали его, как магнит, отчасти потому, что были полной противоположностью его собственным. Вот и сегодня священник и писатель увлеклись острейшим теологическим спором.

Елене Кординой нездоровилось. Она отправилась в свою спальню, оставив мужчин вдвоем. Среди прочего они беседовали и о санкт-петербургском предприятии Кордина. Ранее Кордин поведал о нем графу лишь в общих чертах, теперь коснулся и некоторых подробностей.

– Ну вот, – продолжал он, – после того, как сто тридцать тысяч из денег Елены я поместил в банк, у меня оставалось еще двадцать тысяч. Вполне достаточно, чтобы в течение двух недель играть роль щедрого лорда Фитцроя… Этот спектакль доставил мне немалое удовольствие! Правда, пришлось потрудиться над банковским чеком. Полночи я размывал печать и обводил подпись, стараясь, чтобы чек выглядел как можно подозрительнее! И выйдя из магазина Зака, я вел себя тоже как можно подозрительнее…

– Однако, – заметил Ланге, с тонкой улыбкой слушавший друга, – могло и не сработать. Представь, что они все же не вызвали бы полицию! Тогда бы ты проиграл.

– Ничуть, – возразил Кордин. – Ведь у меня осталось бы колье. Я бы продал его и попробовал в другом месте. Но нет, не могло не получиться – и как видишь, получилось! Я отлично знаю эту публику…

– И сто пятьдесят тысяч – неплохой куш, да? – Ланге засмеялся. – Но ты не стесняешь себя в расходах. Что ты станешь делать, когда эти деньги закончатся?

Кордин беспечно махнул рукой.

– Придумаю еще что-нибудь… Вряд ли похожее, не люблю повторяться. Это искусство, а я – художник…

– А стартовый капитал? Ведь теперь тебе не приходится рассчитывать на деньги Елены.

– Почему? – насторожился Кордин.

– Как почему? Ты ничего не знаешь?

– А что я должен знать?

– Елена тебе ничего не рассказывала?

– О чем?

Граф Ланге прикусил губу.

– Вот как, – пробормотал он. – Я думал, ты знаешь… Я узнал от брата… Но так как Елена тебе ничего не говорила, имею ли я право… Нет. Она сама все расскажет тебе, когда сочтет нужным.

– Что происходит, Александр? – спросил Кордин в недоумении. – Ты должен, ты обязан все рассказать мне… Как друг!

Ланге вздохнул.

– Что ж, ты все равно рано или поздно узнаешь… Елена собирается принять постриг.

– Принять постриг ?!

– Да, уйти в обитель… И передать все деньги церкви.

Потрясенный, Кордин сидел неподвижно, глядя в пол. Ланге спрашивал его о чем-то, но он не слышал. Он был оглушен и ослеплен внезапно обрушившимся на него ударом. Ланге провел рукой перед его глазами. Никакой реакции.

– Отнесись к этому проще, – сочувственно проговорил граф. – Ты действительно художник своего искусства… Ты выкрутишься.

Кордин продолжал молчать.

– Напрасно я тебе сказал, – с искренним сожалением промолвил Ланге. – Елена сумела бы тебя подготовить… Мне лучше уйти сейчас.

– Да, – Кордин поднял на друга невидящий взгляд. – Мне надо остаться одному… Осмыслить это. Прости. Я приеду, как только…

– Ты прости меня, – коротко сказал Ланге и вышел.

Еще несколько минут Кордин сидел в оцепенении, потом вскочил, схватил канделябр с тремя свечами и помчался в спальню сестры. Он распахнул дверь с таким грохотом, что перепуганная Елена (она не спала, а читала в постели) уронила книгу на одеяло. Тут же Кордин подхватил пухлый том, захлопнул, посмотрел на обложку.

– А, наставления преподобных святош! Я знаю, кто подсунул тебе эту дрянь…. – он швырнул книгу в угол. – Лена… Это правда?

– Что… Правда?

– Что ты собираешься стать монахиней! – заорал Кордин, припечатывая канделябр к столу. – И отдать им все свое состояние!

– Тебе Ланге рассказал?

– Какая разница, кто мне рассказал! Это правда?

Опомнившаяся уже Елена твердо встретила бешеный взгляд брата.

– А если правда, тогда что?

Кордин весь как-то обмяк, словно воздушный шар, из которого выпустили воздух. Он без сил опустился на стул возле кровати.

– Тогда… Тогда ты сумасшедшая, вот что.

– Почему? По-твоему, все те, кто посвятил жизнь Богу – сумасшедшие?

– По-моему, да.

– А по-моему, ты сокрушаешься больше о том, что тебе негде будет брать деньги для твоих афер!

– Я знаю, знаю, знаю, – повторял Кордин, раскачиваясь на стуле, – я знаю, кто сбил тебя с толку… Вот эта его афера будет поразмашистей моих… Я убью этого негодяя!

Елена презрительно усмехнулась.

– Убьешь? Ну, так убей… Бери пистолет и иди убивать, чего же ты ждешь?! Немало мучеников положили жизни за святую церковь, создай еще одного… Но имей в виду – мученическая смерть отца Павла лишь укрепит меня в моем решении. Подумай об этом в камере, прежде чем тебя поволокут на виселицу!

– Лена, – Кордин умоляюще протянул к ней руки. – Лена, не делай этого. Ты попала в сети ловкого проходимца и его своры. Пойми, им дела нет до спасения твоей души. Им нужны твои капиталы!

– Владимир, чем скорее мы прекратим этот разговор, тем лучше для нас обоих.

Закрыв лицо руками, Кордин заплакал.

– Я люблю тебя, Лена… Я не хочу терять тебя навсегда…

– Уходи, – спокойно сказала она.

Когда он медленно брел к двери, а она смотрела на его согнутую спину и опущенные плечи, сердце ее замирало от жалости. Но она не остановила, не окликнула его.