Текст книги "Владелец кинотеатра"

9.

Лучик утреннего солнца, многократно отразившись от зеркал, упал на лицо Бориса Багрянцева. Борис поморщился, перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть, но что-то мешало ему. Какое-то ощущение… Неудобства? Да нет, ему было удобно. Но все же он чувствовал что-то такое… Как будто он лежит не в своей постели.

Борис открыл глаза и сел…

Потом он открыл глаза еще шире.

Он находился в совершенно незнакомой комнате… Но не просто в незнакомой комнате. Как в музее, черт!

Кровать в центре, на которой он сидел, уж точно была музейным произведением искусства, с резными спинками, украшенными деревянными головами не то грифонов, не то других каких-то сказочных чудищ. И еще балдахин сверху… Из-за этого балдахина Борис мог видеть только часть расписного потолка. На стене справа, между двумя громадными окнами с полузакрытыми портьерами, размещалось мозаичное панно или фреска, как это там называется. Изображала эта фреска четырех всадников Апокалипсиса. Борис узнал сюжет, потому что видел раньше знаменитую гравюру Дюрера. Но тут всадники выглядели не такими, как на гравюре – значительно более динамичными, стремительными, угрожающими. Первый всадник целился из лука прямо в центр комнаты (и следовательно, в того, кто должен был спать на кровати, кто бы это ни был!) Второй всадник вздымал сверкающий меч так грозно, словно готов был вот-вот обрушить его на головы несчастных грешников. Третий всадник, с весами («мерой») в руке, был едва виден позади, зато четвертый – Смерть – нависал над всеми в гротескной, устрашающей маске-черепе, на огромном, взлетевшем на дыбы коне.

– Если это спальня, – пробормотал Борис, – очень миленькое пожелание доброй ночи…

Противоположная стена была выложена керамической (или похожей на нее) плиткой, сплошь покрытой сложным асимметричным узором. Борису показалось, что в этом узоре заключен некий конкретный смысл… Как на картинке-загадке «найди спрятавшегося охотника и лису».

Как бы то ни было, Борис недолго искал охотника и лису. Он инстинктивно потянулся к тумбочке за сигаретами, прежде чем сообразил, что ни его тумбочки, ни его сигарет здесь нет.

– Так, – сказал он себе. – Передо мной стоят, по-видимому, два вопроса. Первый – где я? И второй – как я сюда попал?

Открылась высокая, тяжелая, щедро декорированная золотом дверь, и впустила человека в странной одежде, напоминающей… Что-то вроде мундира? Нет, это не мундир. Борису припомнилась иллюстрация к какой-то книге. Ливрея, вот что это такое. Значит, перед ним – лакей?!

– Ваша милость! – воскликнул человек в ливрее. – Владимир Андреевич, когда же вы успели вернуться? И никто не встретил… Ох, простите, простите!

– Я не… – начал Борис и прикусил язык. Если этот… лакей принимает его за неведомого Владимира Андреевича, вряд ли разумно его разочаровывать… Хотя бы до тех пор, пока не удастся разобраться в обстановке.

– Да вот… Вернулся, – неопределенно сказал Борис.

– Ночным поездом, ваша милость?

– Да, да. Ночным поездом.

– Вы прошли, наверное, через каретный двор?

– Да, через каретный двор, – согласился Борис и добавил, осмелев. – Не хотелось никого беспокоить.

– О, ваша милость… Прикажете одеваться?

– Да, одеваться.

– Пришлю сию минуту.

Лакей исчез, а вместо него появился другой слуга, одетый попроще, который и принялся помогать Борису облачаться в костюм.

Этот костюм не был для Бориса новостью – брюки с галунами, жилет с часовой цепочкой, накрахмаленный галстук, сюртук… Точно такой же (если не тот же самый), какой он надел однажды у себя дома. Но была и существенная разница. Тогда, надевая костюм, Борис считал его своим и некоторое время ничего необычного не замечал. Теперь же он понимал, что не все в порядке… Или, куда вернее, все не в порядке! На беду, это было единственным, что он понимал. Он даже не мог толком заговорить со слугой, потому что не знал, как нужно к нему обратиться – на «ты» или на «вы». Если бы можно было задавать прямые вопросы! А он стоит здесь, как потерявший память персонаж известного детектива…

Стоп! Вот она – спасительная идея! Симулировать потерю памяти, и тогда можно смело спрашивать о чем угодно! Но как это сделать? Люди не теряют память ни с того, ни с сего. Пожалуй, следует для начала упасть в обморок.

Борис сделал шаг в сторону кровати (не на пол же падать), довольно натурально захрипел и вцепился пальцами в воротник, будто бы тот его душил.

– Ваша милость! – всполошился слуга. – Что с вами?

– Плохо, – простонал Борис. – Скорее, воды…

С этими словами он рухнул на кровать. Перепуганный слуга бегом кинулся из комнаты. Кажется, неплохо сыграно, подумал Борис.

За дверью послышались торопливые шаги. Из-под полуприкрытых век Борис видел, как в спальню входит пожилой благообразный джентльмен, а за ним юная девушка в одежде горничной. Тут Борис закрыл глаза плотно. Он чувствовал влажную прохладу на висках, потом ощутил характерный режущий запах, который ни с чем нельзя спутать. Нашатырный спирт… Что же, так и так пора приходить в себя.

Медленно, миллиметр за миллиметром, Борис поднял веки. Пожилой джентльмен склонялся над ним с платком в руках, лицо его выражало такую неподдельную тревогу, что Борису на мгновение стало стыдно. Девушка стояла поодаль, держа флакон с притертой пробкой.

– Кто вы? – прошептал Борис, едва размыкая губы. – Вы врач?

– Да какой же врач, ваша милость? Я управляющий ваш, Сиверский Павел Петрович… За доктором послали.

– Отмените, – потребовал Борис значительно более твердым голосом.

– Но, ваша милость…

– Отмените!

Управляющий сделал знак девушке, и она выбежала за дверь. Сиверский достал из шкафчика на гнутых ножках хрустальный графин, налил воды в бокал с портретом белокурой красавицы, подал Борису. Тот приподнялся, выпил большими глотками, вернул бокал управляющему и сел.

– Вам бы полежать, Владимир Андреевич, – заботливо сказал Сиверский.

– Ничего, спасибо… Мне лучше, я… Переутомился, вот и все. Только… Пустота какая-то внутри. Ничего не узнаю. Где я?

– О, Господи, Боже мой!

– Успокойтесь, Павел Петрович. Просто ответьте, и все встанет на свои места. Я не сошел с ума, это временное последствие обморока. Так бывает.

– Вы в вашем замке, Владимир Андреевич. В Нимандштайне.

– В Ниманд… Ах, ну да, конечно.

Изобразив усилие, Борис встал, подошел к окну и отодвинул портьеру. Он увидел внизу парк с тенистыми аллеями под кронами ухоженных деревьев, цветники, каналы… В конце одной из аллей стояла распряженная карета. Ужасное подозрение вдруг закралось в душу Бориса. Он резко повернулся к Сиверскому.

– Скажите, какой сейчас год?

– Господь с вами, ваша милость… Девяносто пятый.

– Девяносто пятый?

– Да, тысяча восемьсот девяносто пятый год.

Борис покачнулся. Ему очень хотелось сесть, но сесть поблизости было некуда, и он вновь отвернулся к окну, чтобы Сиверский не видел его лица.

Тысяча восемьсот девяносто пятый год. О, нет… Это невозможно. Как это может быть? Тогда получается, что все эти люди вокруг него давно умерли, а сам Борис еще не родился? Но эта комната, и лакей, и горничная, и парк, и карета…

Нет, это какой-то розыгрыш. Но ради чего? Все эти впечатляющие декорации – для того только, чтобы посмеяться над Борисом Багрянцевым?

Но эти мысли, промелькнувшие за миг, ничего в сущности для Бориса не значили. Они были как бы обязательным антуражем – полагалось так подумать, вот он и подумал. На самом деле же он знал – и это глубинное знание было прочным и непререкаемым – что его не разыгрывают и не обманывают, что он в своем уме, не галлюцинирует и не спит. То, что происходит с ним – логичное и неизбежное продолжение его истории. Самое время вспомнить предупреждения владельца кинотеатра…

Подойдя к стоявшему в ожидании Сиверскому, Борис собрался было задать ему вопрос, но тут открылась дверь, и на пороге возник лакей.

– Его сиятельство прибыли, – объявил он. – Прикажете принять?

– Его сиятельство?

– Ваш друг приехали, его сиятельство граф Ланге.

– Просите, – обронил Борис таким тоном, каким мог бы произнести это настоящий хозяин Нимандштайна.

Друг – это весьма удачно… Тут можно, продолжая симулировать потерю памяти, постараться узнать побольше.

В комнату вошел молодой человек утонченно-аристократической наружности, соответственно и одетый – элегантно, с большим вкусом, но сдержанно, ничего показного. Вот это я понимаю, граф, подумал Борис, вот бы сюда режиссеров некоторых наших фильмов, подучиться…

– Оставьте нас, – холодно сказал граф управляющему.

Сиверский вопросительно посмотрел на Бориса. Тот кивнул. Управляющий покинул комнату, бесшумно и плотно прикрыв за собой дверь.

Граф Ланге молча разглядывал Бориса Багрянцева, и его ледяной взгляд не был похож на взгляд друга … Может быть, в отличие от остальных граф сразу догадался, что Борис – не тот человек? Как же, в таком случае, себя вести?

Ответа на этот вопрос Борису доискиваться не пришлось. В руках графа блеснула сталь револьвера. Окаменевший Борис, не мигая, уставился в черный зрачок ствола.

– Ты поедешь со мной, Кордин. Револьвер заряжен, и он на взводе. Он будет в моем кармане, а палец – на спусковом крючке. И даю тебе слово, Кордин – а что такое слово графа Ланге, тебе известно – что если ты закричишь, позовешь на помощь, в ту же секунду я выстрелю и убью тебя. Ты хорошо это понял, я надеюсь?

– Я… Понял, но…

– А… Ты, конечно, хочешь сказать – а что же будет со мной, если я застрелю тебя на глазах у свидетелей? А почему тебя это интересует, Кордин? Ведь к тому времени ты будешь уже мертв, так не все ли тебе равно?

– Нет, я не это хотел сказать, – выговорил Борис, пытаясь сохранить самообладание. – Произошла ошибка, я не…

– Хватит разговаривать, Кордин. Идем.

10.

Водитель такси остановил машину на улице Льва Толстого, возле здания кинотеатра Dream Theater. Оля Ракитина расплатилась и вышла. Машина умчалась, подвесив в неподвижном воздухе клуб серо-синего бензинового дыма. Больше на улице не было ни машин, ни людей.

Оля медленно подошла к двери кассы. Ей казалось, целая вечность миновала с тех пор, как они побывали здесь с Борисом. Она рассматривала здание, как будто видела его после долгого-долгого отсутствия.

Почти ничто не изменилось тут, исчезла только афиша фильма «Все грехи мира». Других же афиш не появилось, пыльное витринное стекло было пустым и пугающе темным.

Дверь кассы оказалась запертой. Оля попробовала открыть парадную дверь, и это ей удалось. Она вошла в тихое пустынное фойе, где не горели, как в прошлый раз, свечи в канделябрах. И не спешила к ней строгая старушка-билетерша, и закрыты были двери в зал… Кинотеатр изнутри виделся Оле покинутым, даже заброшенным. Она растерянно озиралась, стоя посреди фойе. Зачем, почему она пришла сюда? Потому, вероятно, что идти ей больше некуда…

В углу, справа от эстрады – та самая маленькая дверь… Но не заперта ли она? Нет, под рукой Оли дверь легко подалась. Вот и винтовая лестница на второй этаж…

И свечи здесь были зажжены.

Оля приободрилась. Если горят свечи, значит, их кто-то зажег. И значит, здесь есть кто-то, у кого можно хотя бы спросить…

По лестнице Оля поднялась в коридор. Она помнила, что кабинет Кремина располагался в самом конце. По вытертой ковровой дорожке, глушившей шаги, она дошла до двери кабинета и негромко постучала.

– Войдите, – послышалось из-за двери.

Голос как будто принадлежал Кремину, и сказано это было самым обыденным тоном, как в любом учреждении, где принимают посетителей.

Оля шагнула в кабинет. Кремин сидел за письменным столом, вглядываясь в экран компьютера. Посмотрев на Олю едва ли не мельком, он кивнул ей и указал на стул.

– Подождите минуту, я сейчас…

Набрав что-то на клавиатуре, он выключил компьютер.

– Слушаю вас… Мм… Оля Ракитина, если не ошибаюсь?

– Нет, вы не ошибаетесь, – ответила она.

– Чем могу быть вам полезен?

Оля молчала. В самом деле, чем может быть ей полезен Кремин? Идя сюда, она смутно надеялась, что стоит Кремину увидеть ее, и… Что? Он даже имя ее вспомнил с трудом. Или притворяется, комедию разыгрывает? Но для нее – никакой разницы…

– Слушаю вас, – повторил Кремин с легким нетерпением.

– Я… Я не знаю, – пролепетала Оля.

– Не знаете? – брови Кремина чуть приподнялись. – В таком случае, простите… Я тут, видите ли, несколько занят…

– Нет! – крикнула Оля с таким отчаянием, что и сама испугалась этого эмоционального всплеска. – Подождите, не прогоняйте меня…

Кремин поднялся, обогнул стол, приобнял девушку за плечи.

– Успокойтесь… Коньяку хотите?

– Да, спасибо…

Из тумбы стола появилась бутылка и один бокал.

– Вот, выпейте… Пожалуйста, успокойтесь и расскажите мне все.

Расскажите мне все! Эти слова будто включили механизм в сознании Оли, освободивший туго сжатую пружину.

– Можно, я… Пересяду в кресло?

– Конечно. Устраивайтесь, как вам удобно.

Но еще не добравшись до кресла, она уже начала говорить – быстро, сбивчиво, взахлеб. Она рассказывала Кремину обо всем, что случилось с ней и Борисом. Она говорила о превращении денег, о человеке из Серебряного Братства, желавшем купить какую-то книгу, о снах Бориса, о странной и зловещей перемене в ней самой, о визите к Раевской, о пауке… И о том, как в поисках Бориса она пришла к нему домой, о том, что она там увидела и что произошло с ней, когда она прикоснулась к трости. Она боялась упустить что-то существенное, и потому рассказ ее становился еще сумбурнее из-за повторов, но Кремин выслушивал ее невозмутимо и внимательно. Он ни разу не перебил ее.

11.

Когда она закончила свой рассказ и выпила наконец коньяк, владелец кинотеатра спросил.

– И почему же вы пришли с этим ко мне?

– Не знаю. Может быть, из-за вашего имени.

– Из-за моего имени? – удивился Кремин.

– Да, из-за надписи… У Бориса дома, возле двери… Там было написано ваше имя – Ниманд.

– Это не мое имя, – сказал Кремин мягко.

– Не знаю… Все равно… Константин Дмитриевич, вы не верите мне?

– Я верю вам.

– Так помогите…

– Милая Оля, чем же я могу вам помочь?

– Объясните хотя бы… Что случилось с Борисом? Эти деньги, и все прочее… Что это?

Кремин вернулся за письменный стол, посидел с минуту молча, глядя на экран выключенного монитора.

– Это похоже на магию, – ответил он. – Но на магию, примененную плохо, неумело, я бы сказал, по-дилетантски. По всей вероятности, кто-то из Прошлого нащупывал Бориса магическими средствами. То, что вы описали – побочные эффекты, результат интерференции.

– Непонятно…

– Оля, вам ведь известно, что материальные тела состоят из элементарных частиц, а те – из частиц поменьше, ну и так далее?

– Это и детям известно.

– Но в основе всего – чистая энергия. Вот этот стол, например, можно математически описать как волновой процесс. Он не более и не менее материален, чем скажем, радиоволна.

– И что же?

– Волны имеют свойство интерферировать, проще говоря, накладываться одна на другую. Вот это и произошло, но с волнами времени – и то, мы называем материальным или вещественным, изменилось.

– Как просто, – Оля покачала головой.

– Конечно, все не так просто, – сказал Кремин. – Но не хотите ли вы, чтобы я преподал вам за полчаса основы теории магического управления?

– Да не нужны мне ваши премудрости… Я хочу знать, где Борис!

– Оля, но я не знаю, где именно находится Борис. Разве что догадываюсь в общих чертах…

– Давайте в общих.

– А вы как думаете?

Оля помедлила и ответила без особой уверенности.

– Его… Затянуло в Прошлое?

– В одно из вероятных Прошлых, – поправил Кремин.

– Разве их несколько?

– Их много. Люди привыкли считать, что Прошлого уже нет, а Будущего еще нет, есть одно Настоящее. На самом же деле… Хорошо, я покажу.

Он достал из ящика стола что-то напоминающее колоду карт и положил перед Олей. Это и была колода карт, но не обычных игральных. На верхней карте была изображена с большим искусством сложная композиция, включающая многочисленных фантастических животных и птиц, причудливо переплетенные ветви растений, странные геометрические фигуры.

– Это так называемые карты Тонгра, – произнес Кремин, – они использовались для гаданий в одном из древних культов… Но для нас не культ сейчас интересен, это просто пример. Сдвиньте верхнюю карту.

Оля повиновалась.

– Посмотрите на вторую, – продолжал он. – Что вы видите?

– Она в точности такая же, как и первая.

– Разве? Смотрите внимательнее.

С полминуты Оля разглядывала обе карты, потом пробормотала.

– Ага… Вот здесь не две ветки, а три…

– Правильно, – кивнул владелец кинотеатра. – Теперь посмотрите на следующую.

На третьей карте к замеченному Олей изменению прибавилось еще одно – птица, сидевшая прежде со сложенными крыльями, теперь взлетала.

– И так далее, – сказал Кремин. – Думаю, вы уже догадались, что увидите на последней карте.

Оля вынула нижнюю карту. Изображение на ней было совершенно иным.

– Да, – подтвердил он, – лишь небольшие перемены от одной карты к другой, но в результате нарисованный мир полностью меняется…

– Вы хотите сказать…

– Да, с Временем то же самое. Варианты Прошлого, словно карты Тонгра – дальше и дальше, один отличается от другого лишь в какой-то мелочи, затем добавляется еще одна… А там, в глубинах…

– Но… Это ведь очевидно. Если двигаться в глубь времен… Сначала будет современность, потом дойдем и до средневековья, потом до античности… Ясно же, что все они отличаются.

– Нет, не то… Я говорил не об отличии одной эпохи от другой, а о множественности вариантов одной и той же эпохи. Например, нет одного девятнадцатого века, есть множество различных девятнадцатых веков…

– Но если это так, тогда…

– Подождите минуту. Сложите карты снова… Так. Теперь представьте себе, что у вас есть игла, которая может проткнуть несколько карт, но не всю колоду насквозь. Вы не можете сказать, какой именно карты она достигнет, правильно?

– До тех пор, пока не посмотрю.

– Но вы не можете посмотреть заранее. Когда колода развернута, вы видите все карты, но не можете проткнуть колоду иглой, потому что карты смещены относительно друг друга. Можно проткнуть только одну карту. Если колода, напротив, сложена, вы можете проткнуть несколько, но не можете видеть …

– А! – воскликнула Оля.

– Теперь вы понимаете, почему я не могу сказать вам, где Борис?

– Да, кажется, понимаю…

– Судя по тому, что вы рассказали мне об изменившихся деньгах, об олеографиях в квартире Бориса, о найденных в его шкафу вещах, мы имеем дело с завершением девятнадцатого или самое позднее, началом двадцатого столетия. Но с какой картой из множества? Магия – это и есть наша игла. Она способна проникать сквозь слои Времени, замыкая их через измерение Эрида. Однако это не означает…

– Что такое измерение Эрида?

Кремин усмехнулся.

– Ну, точно этого вам никто не скажет… Это одно из высших измерений континуума. Оно каким-то образом изначально связано с психикой…

– С духовным миром?

– С духовным миром, если угодно.

– И Борис сейчас там… В этом духовном прошлом?

– Нет, не в духовном. В самом что ни на есть реальном… И боюсь, далеко не безопасном.

Оля вскочила. Бокал на столе опрокинулся, янтарная капелька перекатывалась внутри.

– Так что же вы сидите! Нужно вытаскивать его оттуда!

Владелец кинотеатра только развел руками.

– Я не могу.

– Конечно, вы можете…

– Нет. Во-первых, я не знаю, где это, на какой из карт Тонгра. Я даже точной даты не знаю. Но если бы и знал, не смог бы попасть туда.

– Почему?

– Потому что это не в моих силах. Достаточно вам такого ответа?

– А я?

– Что – вы?

– Может быть, я смогу?

Под пристальным взглядом Кремина Оля опустила глаза. Проникнуть сквозь Время, сквозь все эти запутанные варианты и слои – ей, самой обыкновенной девушке? Она и объяснения владельца кинотеатра если и поняла, то больше при посредстве женской интуиции.

Следующие слова Кремина прозвучали для нее очень неожиданно.

– Вы его любите?

В первый момент она даже не поняла, о чем он спрашивает, потом поняла и удивилась. Но вопрос задан, и нужно ответить…

– Да, – сказала она.

Изучающий взгляд владельца кинотеатра по-прежнему не отпускал ее. Казалось, Кремин взвешивает какие-то неверные шансы.

– Я должен был догадаться…

– О чем?

– Должен был догадаться, – повторил Кремин, – когда вы рассказывали о пауке. Да, паук… Не исключено, не исключено…

– Что не исключено?! – чуть не закричала Оля.

Кремин будто проснулся.

– Оля, я не могу сказать вам прямо сейчас. Чтобы знать, я должен убедиться… Мне придется просить вас…

– Да хоть о чем просите, если это поможет Борису!

– Гм… Не так это легко… Оля, вы позволите мне подвергнуть вас эксперименту?

– Позволю.

– Не спешите. Такие эксперименты бывают… Не вполне безобидными. А вдобавок он может оказаться и бесполезным! Я ничего не обещаю.

– Я согласна.

– Хорошо, тогда начнем.

Вновь покинув свое место за столом, Кремин передвинул одно из кресел и поставил его между двумя странными устройствами на шестиугольных столиках, интриговавшими Олю и Бориса еще тогда, после фильма. Конструкция справа от кресла состояла из сложных призм, зеркальных многогранников и других стеклянных и металлических деталей, отражавших и преломлявших свет в беспрерывном движении – они крутились и качались на изогнутых осях, сновали по миниатюрным блестящим рельсам. Источником же света служил прозрачно-желтый кристалл, медленно вращавшийся на вертикальной оси над центральной полусферой, заключенной в эту зыбкую оптическую клетку. То, что находилось слева от кресла, выглядело намного проще, но оттого еще загадочнее. Хрустальный шар, в котором вспыхивали и гасли голубые искры, висел в воздухе. Под ним на невысоком треножнике стояла овальная чаша, сделанная из бронзы или похожего на нее металла. Из-за висящего довольно низко шара Оля не могла увидеть, пуста ли чаша или в ней что-то есть.

– Сядьте сюда, – сказал Кремин, и Оля уселась в кресло. – Вам удобно?

– Да.

– Закройте глаза. Расслабьтесь и сосредоточьтесь.

– На чем сосредоточиться?

– Это не имеет значения. Главное, чтобы вы думали о чем-то одном. Неплохо, если вы будете мысленно напевать какую-нибудь привязчивую песенку… Но не принуждайте себя, не напрягайтесь. Если отвлечетесь ненадолго, ничего страшного. Вы готовы?

– Наверное, готова.

– Начинайте…

Оля закрыла глаза.