Текст книги "Русский ад. Книга вторая"

76

Караулов ненавидел эти минуты: подлетаешь к Москве, кругом – елки и снег, пейзаж скучный, серый, картина всеобщего одиночества.

Бросается в глаза Москва-река: гадюкой извивается, крутится по сторонам, словно ускользнуть норовит, спрятаться там, за деревьями, в лесу…

Где они сегодня, воды Москвы-реки: мощные, неоглядные, с волной? Одна из старинных гравюр «Буря на Москве-реке…».

Буря? Какая буря, откуда?.. Везде грязный, грубый гранит. К воде спускаются бетонные ступеньки, по которым никто никогда не ходит; вода зимой не замерзает, вода отравлена химией, а на лодочках здесь, по Москве-реке, уже давно никто не катается…

Якубовский прилип к иллюминатору.

Да, получилось у них, получилось – у великих советских строителей! Навалились они – всем миром – на эти низкие берега, соорудили канал, поставили шлюзы-плотины с тюремными воротами, зато подмосковные водохранилища сейчас – одно вальяжнее другого!..

Как победить этот город, если столько воды вокруг…

– Слышь, старый! А ты не думаешь, что единственный позитивный канал на телевидении…

– …тот, где я работаю, – устало кивнул Караулов. – Канал «Россия», наш многократный товарищ и друг Олег Максимович Попцов, в 23 года ставший первым секретарем Ленинградского обкома ВЛКСМ…

Правда, через стенку от Попцова сидит и мучается в поисках хоть какого-нибудь гешефта… товарищ Лысенко, Анатолий Григорьевич. Этот дядя в широких затемненных очках (очки прячут глаза) боится всего на свете. Потому и уцелел. Другие каналы – один беззубый разговор. Ни о чем!..

– Не-а, старик! Самый позитивный канал – это эротический, – уверенно сказал Якубовский. – Подумай: ни убийств, ни терактов, все любят друг друга…

Караулов чувствовал: злится. Все в его жизни – от сурового воспитания. На медные деньги, как говорится. Верит только в себя, но, если земля вдруг уходит из-под ног – сразу паника, почти истерика… сразу…

– Старый, ты сам-то Макарову веришь? – прошептал Якубовский. – Макаров стольких нормальных людей говном измазал, что быть среди них не обидно. Я вот другого не пойму: на хрена я Коржакову?

– Чтобы помочь ему высморкаться, я думаю…

– Так я готов, – встрепенулся Якубовский, – пусть только жить дадут! Я не испугаюсь, даже если Коржаков по ночам изумруды жрет!

Самолет, правительственный Ту-134, специально выделенный Коржаковым для доставки Якубовского в Москву, плавно шел на посадку.

Здравствуй, Родина-мать!

…Ломит голову, особенно виски, и сон вроде бы уже приходил, но Караулов и через сон слышал, как веселятся Макаров и Илюшенко, сидевшие в первом ряду. Макаров вдруг так громко приказал «подать шампанское», что Караулов полностью проснулся.

Оказалось, что шампанского нет. Макаров сложил губы бантиком.

– Как это?.. Серьезнейший самолет, а шампанского нет?!

Стюардесса побледнела. Как с охоты возвращаются, честное слово!

– Коньяк тащи… – смягчился Макаров. – Алексей Николаевич выпить хотят…

Царская охота…

Якубовский устал и не замечает, похоже, что Макаров в самолете сразу стал нарочито холоден. А Илюшенко упился! Виски, пиво, сейчас коньяк… – на халяву и уксус сладкий…

Неужели Ельцин действительно назначит его Генеральным прокурором России? Слух об этом шел стойкий.

Якубовский волновался:

– Старый, ты б подработал весь этот блядоход, а?

– Подработаем, – важно кивнул Караулов. – Ты чего хочешь?

– Встретиться с кем-то. Из… старших товарищей.

– Это правильно, если у человека насморк, ему важно вовремя подать носовой платок.

Якубовский вздрогнул.

– Мной что? Сопли вытирать будут?

– Лучше сопли, чем жопу… – успокоил его Караулов. – Только Макарова, старый, надо пожалеть: то палач, то адвокат. Во жизнь парня кидает! Сам – килограммов под сто тридцать, я думаю, а ведь пылинка, просто пылинка, любой сдунуть может…

«Их слава в сраме…», как древние говорили…

– Старый, я, когда Макарова увидал, меня это морально подшатнуло… – веришь?

– Вот Сталин, Дима, – рассуждал Караулов. – Любого государственного деятеля товарищ Сталин мог запросто превратить в дерьмо. А из любого дерьма он мог сделать государственного деятеля! – Только в случае с Андрейкой, старик, товарищ Сталин был бы бессилен, потому как Андрейка – мужчина с женским задом, а значит – с нарушенной психикой… Прикинь, старик: каково иметь женский зад?

– Он же всю жизнь из чужих ладоней пьет!

– Библейская сцена, по-моему…

– Нам бы помог – и святой источник бил бы у него прямо под окнами…

– А, брось… Знаешь, как древние говорили? Что х… ем не вложено, кулаком не вобьешь!..

Якубовский замолчал, ему опять стало страшно: кто знает, как встретит его Коржаков? Зато Макаров аж раскраснелся от важности! Если для доставки Якубовского Кремль выделяет самолет, значит это решение, он не сомневался, лично Президента. И Александр Васильевич наверняка проинформировал Бориса Николаевича о его, Макарова, супермиссии! – Андрюша закрывал глаза и видел эту картину: Борис Николаевич входит в кабинет Баранникова на Лубянке, берет его за шею и резко бросает на пол. Следом, по-военному чеканя шаг, входит он, Андрей Макаров.

С маузером наперевес. Макаров делает знак – вводят Якубовского.

И здесь, в эту минуту, Баранников все понял! Он бросается на колени, целует Ельцину ноги, потом ему, Макарову, но Макаров непреклонен:

– Прикажете расстрелять, Борис Николаевич?

Все враги Президента должны быть расстреляны.

На Баранникова и Якубовского надевают наручники. Борис Николаевич медленно, не торопясь, выходит на балкон, а внизу на площади – Ельцин приехал! – уже собралась огромная толпа.

Президент находит глазами Макарова, скромно стоящего за чужими спинами, и подталкивает его к микрофонам: за мужество и отвагу Андрей Михайлович Макаров награждается высшей государственной наградой страны – орденом Андрея Первозванного!

– Отрядец бы, отрядец нам, Михаил Иваныч, – приставал Макаров к Барсукову. – Сами подумайте: Цюрих, горы, а горы у Руцкого – излюбленное место, это с Афгана, он же против нас целую базу в горах развернет! Да и для нас, русских, Альпы – проклятое место, это еще Суворов отмечал, Александр Васильевич…

Барсуков не верил собственным ушам:

– Погоди, Андрюша, разве ты не еврей?

– Еврей… – разводил руками Макаров. – Ноя больше всех евреев русский, Михал Иваныч!

И малый этот, дружочек Караулова (еще одна гнида, Караулов, вы бы обратили на него вниманьице), – так вот, Якубовский о Руцком все до копеечки знает, я это фибрами… фибрами чувствую, у меня фибры как у пса, Михал Иваным, честное слово…

– Ты, Андрюша, давай не трепись! – Барсуков был строг. – А то мужик один… слушал-слушал, что ему в лесу кукушка нагадала… и перестал отчислять деньги в Пенсионный фонд! Понимаешь?..

Вместе с Макаровым и Илюшенко в Цюрих были командированы полковник Борис Просвирин и трое бойцов из «Альфы».

Кроме того, отправили Караулова. Его проект все-таки…

Караулов заявил, что и на этот раз он возьмет с собой девушку, еще лучше – двух (если для государства, конечно, это не дорого).

Якубовский попросил, чтобы девушки были образованные и по утрам играли ему на флейте.

– П… страдальцы! – рассвирепел Макаров. – У нас политическая миссия, а не секс-туризм!

В Швейцарии московская делегация жила целых четыре дня… Каждое утро Макаров и Илюшенко «работали с документами» – без конца перебирали одни и те же счета, оставленные женами Баранникова и Дунаева в лучших магазинах Цюриха.

– Та-ак, смотрим, смотрим, Дмитрий Олегович… – суетился Макаров. – 17 июля братец ваш, Станислав Олегович, приобретает за 3265 долларов 19 центов два билетика в бизнес-класс компании «Swissair». Для госпожи Баранниковой и госпожи Дунаевой, супруги первого заместителя министра внутренних дел.

Ваше ведь было распоряженьице, Дмитрий Олегович?.. Так?..

Якубовский устало кивал головой.

За окном – старый немецкий город, яркое солнце, теплынь…

– И платили вы, Дмитрий Олегович…

– А кто же еще?

– Значит, готовы подтвердить: из Москвы в Цюрих гражданочки прибыли 20 июля, а домой улетели 24-го… И на магазинчики три чистых дня…

– Мало?

– Смотрим, смотрим, Дмитрий Олегович… проживают дамочки в отеле «Савой»! Супруга Виктора Павловича в номере 504, а госпожа Дунаева имеет номер 507.

– А что ж не стенка в стенку? – поинтересовался взлохмаченный Илюшенко. Его мутило после вчерашнего. Илюшенко. Его мутило после вчерашнего. Илюшенко уже давал себе слово не пить больше дорогие коньяки, его организм спокойно принимал только водку, но вчера Илюшенко снова поддался соблазну и сейчас – страдал.

– Номерочек, Дмитрий Олегович, – продолжал Макаров, – потянул аж на 480 франков… Итого 4516 франков и 50 сантимов. Не жалко?

– Деньги всегда жалко, – отрезал Якубовский, отвернувшись к окну.

– А проводив жен наших дорогих руководителей на Родину, вы, Дмитрий Олегович, доплатили еще 105 франков за номер госпожи Дунаевой и 88 франков за госпожу Баранникову.

– Это они на дорожку мини-бар грабанули… Минералка, шампанское, ликер…

– А водка была? – насторожился Илюшенко.

– Даже гондоны взяли…

– Гондоны?

– Все, что было. Как пылесосом смели…

Макаров встрепенулся.

– Презервативы, я думаю, Алексей Николаич, включать в справочку не будем…

– Почему-то? Отличная деталь.

– Перед Президентом неудобно, – замялся Макаров. – Не поймет, я думаю…

– Он что… не мужик, что ли? – удивился Илюшенко. – Не-не, скрывать нельзя. Президент у нас – глубокий человек…

– Вернемся, однако, к магазинчикам… – предложил Макаров. – Скоренько, скоренько так пробежимся, Дмитрий Олегович, – бормотал он, – сами не задержимся и вас не задержим. – Он любовно разглаживал каждую бумажку – Магазин «Leder Locher», Банхофштрассе, 91. имеется чек на сумму 24 300 швейцарских франков. Меховое пальто. Доставка: «Савой», № 507. С доставочкой… – да, Дмитрий Олегович?

– Услуга такая, – пояснил Илюшенко. – Чтоб самим не таскать.

Он все-таки не выдержал: подошел к мини-бару, достал банку с пивом и рванул на банке крышку.

– Вчера же все переписали… Зачем опять? – удивлялся Якубовский.

– Для конфиденциального доклада Президенту, – грубо отрезал Макаров. – Смотрим дальше: «Парфюмерии Штеммлер» – 7300 франков. Магазин «Мадам» – 27 300 франков с указанием: «Савой», «фрау туристке BaranniKova», 507. А в номер 504 из «Мадам»… так, смотрим, смотрим… одежда и золотые украшения: 11 674 франка.

– Оборзели… – Возмущенный Илюшенко плюнул себе под ноги и тут же ногой растер по паркету собственный плевок.

Макаров торжествовал:

– Алексей Николаич, Алексей Николаич… Мы ж сейчас весь их маршрутик проследим! Выйдя из отеля, дамочки сворачивают на Вокзальную и не пропускают ни одного магазинчика. Прям… от двери к двери! «Пельц АЧ», кожаные и норковые пальто: 79 250 франков. «Пеказет», одежда: 32 597 франков 15 сантимов. «Шанель»… 17 230 франков… – Они что, Дмитрий Олегович, ящиками брали?

Якубовский не ответил.

Больше всего его бесил Илюшенко: сухое, неподвижное лицо и глаза, как у медузы: смертоносный взгляд!

– Идем, идем дальше: часы «Ролекс», две штуки – 19 840 франков. Фотоаппарат – 598 франков. «Мастер Зильбер», столовые приборы из серебра-8377 франков. «Жильбер Альберт», ювелирка, колечки… значит… разные, – бормотал Андрюша, – рубины из Таиланда: 21 500 франков!

А это как? А?! «Ессо Автобан», шоколад, 425 франков и 70 сантимов.

– Шоколад не портится, – заметил Илюшенко. Он глотал пиво из банки и даже порозовел.

Пьяный человек не всегда совпадает с реальностью, поэтому Илюшенко боялся себя пьяного. Пример он брал с министра обороны: напившись, Грачев сразу ложился спать, хотя бы час до обеда, поэтому он мог спокойно напиваться два раза в день.

– А сейчас, господа, самое интересное, – заметил Макаров. – «Джелмоли Гранд-Пассаж», ночное белье! Трусики там, маечки из шелка… – из шелка ведь… да, Дмитрий Олегович?

Якубовский с тоской глядел на Караулова.

«Может, обратно, в Канаду?..» – молча говорили его глаза.

– Трусы на 5018 франков, – горячился Макаров. – Отдельный чек – корсеты. 54 штуки… Стоп… – и Макаров вдруг поднял голову.

– Презервативы есть, – медленно начал он, – а детской одежды нет?.. Якубовский, это как?!

– Дети… отдельным чеком шли.

– И где чек?

– Какой чек?..

– Отдельный!

…Эх, Андрюша, Андрюша… – как же вкусно пить твою кровь!

– Исчез чек, – пояснил Якубовский. Он старался говорить вежливо.

– Исчез?

– С концами. Не сохранился.

– Ах, не сохранился… Не сохранился, говорите…

– Так ведь блуда никто не ждал, – пояснил Караулов. Все это время он тихо сидел в уголке и просматривал швейцарские газеты: умеют же люди писать ни о чем! – А тут… вон какая отбраковка…

Трудно им было понять друг друга!

Два раза в день Макаров звонил в Кремль с докладами: счета генеральш, позиция Якубовского, работа по Руцкому и – т. д. и т. п.

Барсукова поразили корсеты. Он о них никогда не слышал. Жены офицеров Кремлевского полка не носили корсеты.

– Это такое белье на шнурках, товарищ генерал, – объяснял Макаров. – Располагается перед трусами на животе. Перед исподним.

– Для сего? – не понимал Барсуков.

– Чтоб жир спрятать. Корсет у них как мундир.

– Чего-о?

– Ну, мундир… ночной, товарищ генерал-лейтенант.

– Они спят в нем, что ли?..

– Никак нет, – замялся Андрюша. – Спать в корсете-то не очень…

– Непонятно докладываешь, Макаров. Бабе моей, короче, такой же представишь. Две штуки.

– Есть, Михал Иваныч!

– Вот так.

– А размер… какой?

– Ты безразмерный бери – не ошибешься!

Карьера Макарова была сейчас полностью в руках Барсукова, потому как Александр Васильевич встречаться с Макаровым не желал, справедливо полагая, что одно знакомство с таким человеком, как Макаров, портит репутацию.

Стоянку Ту-134-го в аэропорту Цюриха продлили.

На самом деле Макарову просто хотелось погулять по Цюриху, главное – съездить в Женеву и в Люцерн.

Как же много все-таки людей, которым вообще не надо бы рождаться на свет!

Алексей Николаевич по-прежнему налегал на коньяки. Он пил, не чувствуя вкуса, и мог пить бесконечно.

– Печень посадишь, – предупреждал Караулов.

– Ага, – соглашался Илюшенко, – посажу.

И кидал бокал за бокалом.

– А я в Москве сразу на диету… – улыбался Макаров. – Какие у меня диетки, друзья, если б вы знали! Спасибо, Дмитрий Олегович, за трепетное отношение к моему здоровью!

Почему никто из генетиков до сих пор не вывел комаров, которые могли бы отсасывать жир?

Больше всего Андрюше полюбились яхта и многочасовые прогулки по озеру. Из-за обжорства Макаров плохо спал по ночам, но здесь, на этих приятных волнах, он засыпал легко и просто – видимо, от умиротворения.

– Хрюкает… – шептал Якубовский. – Он ведь чем-то на Гайдара похож…

– Дурные премьеры всегда заразительны, – кивнул Караулов.

Он смотрел на Димку и понимал – обратной дороги нет, Якубовский так хотел в Москву, что отдал бы свою душу не только Коржакову, у него, у Димки, что… есть выход, что ли? И Якубовский спокойно сел в самолет, кому-то громко сказал в отеле, что он – скоро вернется, но Караулов понимал: Димка – весь на нервах, Ту-134 был без бизнес-класса, обычный самолет, поэтому Якубовский сразу забился в конец салона, всю дорогу молчал, а разговорился – только сейчас.

– Мне, старый, всего одиннадцать было, а я уже первый свой бизнес сделал… Дядька родной повез меня под Ижевск, на знаменитые Соловьевские дачи. Там же озера везде, и дядька уклейку ловил, это рыбка такая, по вкусу на линя чем-то похожа.

Ловит и выпускает, ловит и выпускает…

А я в толк не возьму: зачем ловить, если выпускать? Продать же можно!

Беру, значит, я рыбку и выхожу на шоссе. Народ, смотрю, вовсю уклейкой торгует. Ведрами, по-крупному А у меня уклейки – с Дунькин пуп!

– Аферист… – вздохнул Караулов.

– В бизнесе главное – не отступать! Я беру ящик, раскладываю на нем газету, под газету подсыпаю песочек, а сверху рыбку кладу: вроде как у меня ее до фига…

Подлетает «жигуль», мужчина открывает окно:

– Почем?

– Дешевле, говорю, дяденька, чем у всех. На 40 копеек! Последняя осталась…

– Заверни!

Он пока кошелек доставал, я рукой песочек р-раз! И – мгновенно разметал, даже пыли не было.

Караулов заинтересовался:

– А если б, старик, п… лей отвесили?

– Не, – зевнул Якубовский. – Я если рискую, то по капле. Орел мух не ключет!

– Точно?

– Зуб даю!..

До Москвы оставалось всего несколько минут.

77

Хорошо у окна, спокойно: огромные голубые ели, подсвеченные прожекторами, дотягивались аж до оконных рам. Ельцин закрыл глаза, и ему вдруг представилось, что по Красной площади идут – колоннами – десятки тысяч человек. Они вот-вот ворвутся в Кремль, схватят его за руки и вытащат на мороз, на Красную площадь…

Для глумления.

– Борис Николаевич, в зал, в зал надо возвращаться, – тараторил Черномырдин. – Они там до импичмента доорутся; аппетит у таких приходит во время беды!..

Виктор Степанович то ли оговорился, то ли пошутил, но все так устали, что никто не засмеялся, шутки (любые шутки) уже пролетали мимо ушей.

Черномырдин всегда производил на Ельцина впечатление надежного человека. Родом он происходил из оренбургских мормонов – это спокойные, степенные люди. Те, кто знал Черномырдина, всегда выделяли его опыт работы в аппарате и склонность к интригам – сам Черномырдин называл этот опыт «искусством незаметного предательства». – Но в компании, среди друзей Виктор Степанович был душа-человек: замечательно играл на гармошке, пел, причем гармошка была у него настоящая, оренбургская, с колокольчиками!

Там, на Урале, Ельцин закадычно дружил с Геннадием Богомяковым, первым секретарем Тюменского обкома КПСС. Недалеко от села Деидово, на самой границе двух областей, находилась заимка, где Богомяков и Ельцин встречались раз в месяц, по субботам. Вместе с Богомяковым всегда приезжал и Виктор Степанович – в те годы начальник тюменских нефти и газа.

Пили водку и пели песни под гармошу В Деидово Черномырдин приезжал всегда с банкой соленых огурцов. Это великий Максим Михайлович научил, любимец Сталина: для баса, говорил он Черномырдину, минут за десять до концерта хорошо съесть два соленых огурца, голос будет ярче. Старинный рецепт!

В Свердловске, на ликеро-водочном, был особый цех, где водку (в небольших объемах) очищали от сивухи двенадцать раз – специально для Ельцина и его гостей.

Выпив, Ельцин становился драчлив. Он очень любил бороться, особенно пьяный.

– Ну, кта-а… на меня?..

Желающих было немного. Однажды Ельцина поборол, сдуру, его собственный шофер.

– Ты уволен, – сплюнул Ельцин, потирая ушибленное плечо.

Шофер, Емельян Павлович, психанул и – ушел. Пешком, через лес, до ближайшей электрички. Из Свердловска вызвали резервную машину…

Когда Чубайс ополчился на проект Указа Президента о создании единого «Газпрома», Черномырдин сразу «ушел в тень». По идее, руководитель ТЭКа страны должен был бы возмутиться действиями Чубайса и объяснить Ельцину, что отдавать в частные руки стратегические отрасли промышленности – это безумие. В Италии даже электрические сети в руках государства! Но Виктор Степанович так боялся Анатолия Борисовича, его влияния на Ельцина, что Черномырдина – сразу – будто подменили: он осунулся и похудел.

К Ельцину пробилась тогда Фануза Арсланова, депутат из Тюмени (помог Коржаков). И Ельцин согласился с Арслановой: он взял карандаш и вычеркнул из текста Указа все слова о разделении газовых структур.

Илюшин тут же присвоил бумаге государственный номер, скрепил бумагу печатью, и черновик Указа, с которым – внимание! – пришла к Ельцину депутат Арсланова (Президент успел забыть о том, что прежде он во всем был согласен с Чубайсом), тут же стал Указом Президента Российской Федерации.

Позже, когда рядовой мастер Тимофеев из Сургута приобретет – за наличный расчет – 210 миллионов акций «Газпрома» то есть сразу, в одночасье, станет долларовым миллиардером (ведущих миноритариев «Газпрома» было шестьсот человек, Тимофеев был во главе списка), – так вот, когда Коржаков объяснит Ельцину, что мастер Тимофеев – это не кто иной, как сам… Виктор Степанович Черномырдин, его живой «псевдоним», Черномырдин тут же уйдет на больничный и приготовится к отставке…

Отставка? Арест!

Ельцин – простил, хотя Коржаков встал тогда насмерть…

Здесь, у Президента, Виктор Степанович осмелел, он словно чувствовал: Гайдару приходит конец.

– Только для справки, товарищи. Вот я – хозяйственник. И премьер у нас… тоже по этому делу. Ему – Черномырдин выразительно провел ладонью по горлу – во покуда хватает хозяйства. – Почему тогда депутаты уравнивают нас… и Бориса Николаевича? На съезде распедалили только хозяйство. Я не слышу международных вопросов. Может, я оглох?

Черномырдин задумался, но сам себе ответил:

– Не оглох, по-моему! А за хозяйство… что? Отвечает только Президент? Съезд в своем уме? Но они же призывают! Вот почему надо не противодействовать сейчас, а категорически отстаивать! И не допустить того, на что они намекают! У нас еще есть шанс сохранить свое лицо. Потом будем сохранять другие части тела…

Шумейко нагнулся к Шохину:

– Как думаешь, – кивнул он на Ельцина, – какое у него настроение?

– Как у больного кота… – усмехнулся Шохин.

Он бы и еще что-то сказал, но Черномырдин строго на них посмотрел и приложил палец к губам.

– В зал надо… – уверенно повторил Черномырдин. – Или такие злополучные, как Тулеев, там будут только размножаться!..

Его поддержал Шумейко:

– В зал, Борис Николаевич! Вырывать инициативу и идти напролом!

Вскочил Грачев:

– Я согласен с выступающим!

– Да сядь уже… – цыкнул на него Баранников.

– А вы, Чубайс, значит… в стороне? – сощурился Ельцин. – И на критику… ответить нечего?

– Борис Николаевич! – Чубайс встал. – Я прошу дать мне возможность выступить завтра на съезде.

– А шта вы… скажете? – насторожился Ельцин.

Он медленно вернулся к столу и сел на место председателя.

– Наш парламент – учреждение молодое, – начал Чубайс. – Следовательно, грешит самолюбованием…

– И шта?..

– У меня написана речь, Борис Николаевич. Консолидированная позиция правительства должна быть предельно резкой.

– Я поддерживаю! – вскочил Грачев.

– Президент не сомневается в вашей позиции, Павел Сергеевич, – улыбнулся Ельцин и кивнул ему на стул.

С победным видом Грачев опустился обратно в кресло и нагнулся к Баранникову:

– Надо же что-то сказать, раз пригласили…

– Здесь не твоя война, идиот! – усмехнулся Баранников. – Другие пусть… шары катают…

– У меня такое переменчивое настроение, знаешь… – зашептал Грачев. – То радуюсь жизни, а то вдруг завалить кого-нибудь хочется…

Баранников удивился:

– А в чем вопрос? Завали и – радуйся жизни!

Похоже, что такая простая мысль Грачеву в голову просто не приходила.

– Если съезд, – продолжал Чубайс, – не живет жизнью России, значит России этот съезд просто не нужен. Я хочу напомнить, что внезапное появление в 1916-м конституционных свобод, дарованных императором, привело к революции. Самое главное – это банковский кризис, господа. Тот же 1916-й! Возвращаясь с первого думского заседания, граф Фредерике записал в дневнике, что депутаты напоминают ему шайку бандитов, выбирающих момент, чтобы перерезать горло министрам правительства. И сейчас – многое повторяется! Грандиозный курс на смену политического и экономического режимов, – а Борис Николаевич именно так, мы помним, сформулировал цель нашей работы, – нельзя оценивать сейчас простым количеством строек под нашими окнами.

Полторанин поднял голову:

– Падение экономики, Толя, в два раза, – напомнил он. – Если человек потерял половину крови, он выживет?

– Человек – нет, рынок – да, Михаил Никифорович. Рынок никогда не умрет.

– Даже… в раю? – уточник Полторанин.

– Рай, Михаил Никифорович, живет без денег, ибо зачем же душам… бессмертным… деньги? А вот людям они нужны. Людям как без денег? Мы, питерцы, знаем, что даже в блокаду в городе не закрывались колхозные рынки. Так что черт с ними, со стройками, уважаемый Виктор Степанович! Пусть пока их вообще не будет! Главное… – Чубайс эффектно, демонстративно развернулся к Черномырдину, – чтобы в России никогда больше не было октябрьских переворотов. А стройки мы наверстаем: такие домины отгрохаем – страну никто не узнает! Скинем на Запад побольше нефти, и – пожалуйста, вот они, новые краны и новые бетономешалки! Главное, уважаемый Виктор Степанович, заслуженный наш… советский министр… чтобы не было на улицах крови! Разве нужна нам кровь…

– …а ты что меня трогаешь?! – не понял Черномырдин. – Я не из тех, кого можно руками! Все орут, что недовольны приватизацией… Я, может, тоже недоволен, но я же не ору! И хватит пугать нас революцией! Если б на троне сидел царь Иван Грозный, а не Николай, никакой революции вообще не было…

– …ну да, – подхватил Чубайс. – А был бы Иосиф Виссарионович, не было бы сейчас Бориса Николаевича…

Черномырдин побагровел.

– Я ничего такого не говорил, – громыхнул он. – И ты мне не приписывай! Здесь все слышали, что я не говорил!

– Остроумно, Виктор Степанович… – засмеялся Ельцин.

– В 17-м, – продолжал Чубайс, – когда придворные генералы, устав от Распутина, Вырубовой и всеобщего идиотизма, подловили государя на станции Дно и добились от него отречения… все как-то сразу расслабились… И вдруг – оп-па: Ленин. Откуда? Из Швейцарии? Или – в действительности – из самых глубин России, из каких-то… совершенно невиданных ее глубин?..

Ленин говорил то, чего ждали люди, – вот и весь секрет его политического успеха, хотя Керенский не сомневался: Ленин и его соратники – пришли на два-три месяца, не больше. Они отпишут – через какой-нибудь Брестский мир – Украину кайзеру, своему покровителю, измажутся в позоре, Россия очнется, он, Керенский, вернется во власть и, как истинный патриот России, за неделю разобьет весь этот чертов гегемон…

Ситуация 17-го… еще раз хочу спросить… она ничего нам не напоминает? лейтмотив концерта, только что сыгранного на кремлевской сцене известным кемеровским большевиком в золотых очках, тот же, что и в феврале 17-го: да здравствует смута, да скроются… – послушайте, если по Тулееву, это мы, правительство, должны сейчас быстренько исчезнуть! Вместе с Ельциным. Потому как новый Ельцин у них уже есть. Может, это сам Тулеев? Или Лужков? Кто ответит на этот вопрос?

Значит, господа, нужны мощные и нетрадиционные ходы! – воскликнул Чубайс. – Такие ходы, которых никто не ждет! Например: пригласить в наш кабинет… Тулеева!

– Кого?.. – изумился Шохин. Ему показалось, он ослышался.

– Тулеева, Саша, – повернулся Чубайс. – Почему нет? Сделать его министром по делам национальностей. И пусть работает! Под твоим руководством!

– Тогда уж и Жириновского… – посоветовал Шахрай. – Если дурачиться, значит по полной… У Коржакова, кстати, была идея сделать его министром рыбного хозяйства. Чтобы он не лез в Президенты. Так Жирик ему ботинки целовал, в восторг пришел…

Летом, в отпуске, Анатолий Борисович почти две недели катался на яхте по Скандинавии – в компании шведских бизнесменов, имевших выгодные контракты с Россией. В Стокгольме, в ресторане их нечаянно «застукал» журналист Саша Хинштейн. Через день в «МК» (так назывался теперь «Московский комсомолец») появилась статья Хинштейна об отпуске Чубайса – с фотографиями.

Ельцин отмахнулся, газету у Коржакова не взял: «У Анатолия много врагов…»

– Уважаемый Борис Николаевич! – продолжал Чубайс, добившись тишины. – Всего год, как правительство осуществляет программу приватизации. В своем докладе Егор Тимурович показал те исходные цифры по тем нескольким десяткам кафе, ресторанам и другим предприятиям, оказавшимся – на конец прошлого года – в частных руках.

Главный вопрос сегодня: что сделано? Отвечаю. В России появилась законодательная база приватизации. Ну так и дайте нам еще хотя бы полгода, и мы увидим, уважаемый Виктор Степанович, сколько у нас под окнами будет новых кранов-гигантов и бетономешалок! Мы увидим, как расцветет частная собственность! Это же не мы, молодые экономисты, неполный год находящиеся у власти, измучили советскую экономику, а ваши, господин Черномырдин, знакомые и незнакомые друзья, терзавшие Россию целых 73 года: читайте «Арипелаг ГУЛАГ»! И частная собственность будет…

– А кроме частной собственности ты что-нибудь знаешь об экономике? – перебил его Черномырдин. – Я извиняюсь, Борис Николаевич, – повернулся он к Ельцину, – но тут некоторые просто кувыркаются от радости, что мы… или мои там… мучили страну! – Только такие, как мы с Борисом Николаевичем, эту страну построили, а ты, Анатолий, ее отымел!

Как говорил Оскар Уайльд, правда редко бывает чистой и никогда не бывает простой.

Ельцин взглянул на Черномырдина и вдруг кивнул головой в знак согласия с ним. Черномырдин воодушевился:

– Я еще раз повторяю: Президент у нас терпеливый и воспитанный человек! Он всегда дает нам шанс. И с-час он тоже дает шанс… – вон Шохин, смотрю, кивает, и правильно делаешь, Шохин, что киваешь… только, дорогие мои… нельзя же так пламенно лезть к Президенту с объятиями, продолжая делать то, чего мы уже много наделали! Ведь стоит тому же Анатолию… рот раскрыть, как ему сразу насуют, можно не сомневаться! Просто мы находимся сейчас на таком этапе реформ… – Черномырдин достал из кармана листок бумаги, – когда не виден позитив. Я вот верю только в Бога и в цифры. Поэтому меня трудно обмануть! Смотрим: 90-й. По валовке у России второе место в мире. Факт? Еще какой факт. Кто может опровергнуть? Кто такой смелый?..

– Я хотел бы… – поднялся Шумейко, но Виктор Степанович не дал ему сказать.

– По глазам вижу, Владимир Филиппович: тебя уже тошнит. Но я, как все воспитанные, начинаю с себя. Цифры по ТЭКу. Падение 40 %. Нефть. Падение в 1,8 раза. – Это что, радует?.. Меня – убивает, прямо говорю. Переработка нефти – падение на 43 %. Производство бензина – на 40 %. Горная металлургия. Падение в три раза, хотя год назад мы были первыми в мире. Именно так: в мире, коллеги… если кто не понимает сейчас Виктора Степановича!

– Слышим-слышим… – пробормотал Ерин.

– И молодец, – похвалил его Черномырдин, не отрываясь от бумаги. – Выпуск стали всего 60,7 % – от 90-го. Прокат – 63,7 %. Трубы стальные – 11,9 %.

То есть… – Черномырдин все время украдкой поглядывал на Ельцина, – хоть глаза не открывай, Борис Николаевич, когда такие вот бумаги ложат тебе на стол.

Чубайс засмеялся:

– Коммунисты, в Политбюро особенно, вообще жили с закрытыми глазами. Громыко, говорят, очень удивился, когда узнал, что в стране мяса нет…

– И при чем тут, Анатолий, коммунизм и призрак, который где-то бродит в Европе, а у нас – навсегда останавливается? – Хватит нам бродячих! Мой ответ экономическому блоку и себе самому: нельзя больше растягивать процесс реформ. Он и так смерти подобен! Производство бульдозеров сократилось в 5 с половиной раз. Экскаваторов – в 7,8. Электровозов в 29 раз! Не в два, Анатолий! В 29! – То есть: упав на эти цифры, товарищи, мы серьезнейшим образом подставили Президента! Народ спрашивает с Ельцина. А мы чуть… не убили его своими реформами – чего уж тут кривить! Поэтому дальше идти на какие-то там… хотелки… с приватизацией – нельзя. Сейчас надо исправлять. Трудно, что ли! Уверен: нет. Спасибо за снимание… – И Виктор Степанович уселся на свое место и гордо всех оглядел.