Текст книги "Русский ад. Книга вторая"

57

– Не останавливайся, миленький… Давай, давай! Где он сейчас, этот прелестный бунт женских половых органов? Прибавь нежности, малыш… сильнее, сильнее… волчком крутись, волчком!

Окурочек Григория Алексеевича устал и отвалился – заснул намертво.

Рот одеревенел. Алька пыжилась, глотала-выпускала, глотала-выпускала… Какие нервы должны быть у девушки, чтобы она не взбесилась? – Если бы окурочек Григория Алексеевича был бы жилистым и упругим, может, и была бы какая-то надежда. Мелькали сначала какие-то всполохи – и опять сбой: окурочек категорически не хотел подниматься.

– А я у тебя… не в черном списке?.. – процедил вдруг Григорий Алексеевич.

Он сильно переживал собственную усталость.

– Нет, блин, ты у меня в Красной книге! – пошутила Алька. – Как быстро исчезающий вид твари…

– Послушай, ребенок, я живу по принципу: если мне не нравится, как накрыт стол, я сразу его опрокину… – предупредил он.

– Понимаю, любимка, понимаю…

– Хорошо… цто понимаешь…

– Конечно, понимаю! Я б тебе, любимка, и бровки бы разгладила… только темно здесь, боюсь, глазик выколю…

…За такой результат Ева, конечно, по голове не погладит: окурочек вроде бы собирался с силами, собирался… и снова падал, как трава на ветру.

Алька привезла с собой красивую ночную сорочку. Почти платье. Григорию Алексеевичу очень нравились белые шелка: цвет его детства.

«Мама в белом… – вспоминал он Чехова. – Мама в белом…»

Позавчера Григорий Алексеевич чуть не взбесился. Ему хотелось страсти, и он попросил его так поцеловать, чтобы этот поцелуй запомнился на всю жизнь.

«Как в последний раз, как в последний раз…» – бормотал Григорий Алексеевич.

В последний? А как целуют в последний раз? Алька задумалась и поцеловала его в лоб.

Как хорошо, как легко жить людям, когда их не тревожат собственные сексуальные комплексы, – вот, кстати, чем так хороша старость…

Григорий Алексеевич долго не засыпал. Ворочался, перекладывал себя с боку на бок, мял руками подушку, как будто выбивал местечко помягче.

– Прикинь, слушай! – Алька пыталась поднять ему настроение. – Катька, подружка моя, вчера напилась. А Эдик этим воспользовался.

– Изнасиловал?

– Не-а, сбежал…

Алька нервничала; Командор (так она звала Григория Алексеевича) был очень бледен, будто с него кожу сняли. Скулы на его лице чуть подрагивали, и в них сразу появлялись злые пружинки.

А если он дуба врежет от напряжения… что тогда? Григорий Алексеевич лежал на двуспальной кровати, не поднимая головы. Вертинский тоже, говорят, на бабе умер.

Красивая смерть? Красивая. А бабе каково?

– Может, переключишься, Командор? Хочешь, запусти мне язычок… в святая святых… – а?.. Потом порадуешь, беленькой нальешь…

Григорий Алексеевич был похож на человека, только что задушенного в подворотне.

– Слушай… – Алька пыталась его хоть как-то развеселить. – Правду говорят, если китайцы дерутся район на район, то их драку видно из космоса?

– Не мешай! – заорал Григорий Алексеевич. – Не мешай, дура! Запомни: мой член реагирует только на личности! Во мне вообще очень много… неоправданного романтизма!..

Его голова опять свалилась на подушку.

Был такой шахматист – Роберт Фишер. Он до смерти избил русскую девочку в Белграде, потому что в постели с ней Фишер, извольте видеть, не чувствовал себя мужчиной.

Григорий Алексеевич застонал.

– Что?.. – испугалась Алька.

– Продолжай, продолжай… труженик легкого поведения.

– Может, воды?..

– Про-дол-жай, – закричал он. – Продол-жж-ай, – у тебя зверь должен сидеть между ног! Поняла? Зверь! – Давай, давай… хозяйка мохнатого котлована…

Алька вытерла губы и снова засунула окурочек в рот.

– Сильнее, – попросил Григорий Алексеевич.

– Сильнее – отвалится…

Григорий Алексеевич был будто в забытьи.

– Политик… – прошептал он, – это человек на сахарном троне под проливным дождем…

Алька вытерла губы.

– Любишь умные фразы, да?..

Она использовала любую возможность, чтобы передохнуть.

Григорий Алексеевич приподнял голову:

– Поц-цему… спрашиваешь?

– У тебя фразы как деньги.

– Не останавливайся! Сейчас все будет!.. Сейчас… подойдет, я уже чувствую, чувствую…

– Так идет уже, началось…

– Идет? – насторожился Григорий Алексеевич. – А поц-цему я не чувствую, что идет? Раньше он вскакивал, как пионер по горну. Это я для сведения говорю. Тело не слабеет, Алевтина Веревкина, если его призывают настоящие желания…

«Во Президент у нас будет!.. – подумала Алька. – Какой он, бл, Президент, если в нем Бога нет?»

Подушка была совершенно мокрой: огромное пятно под головой. «Падаль, – подумала Алька. – Упал, лежит, смердит…»

– Ты терзай меня… терзай! – приказывал он.

– Хочу тебя… – прошептала Алька. – Очень хочу, Гришенька! Полюбила я…

– Так…

– А ты что хочешь, родной?

– Я? – он задумался. – Вырваться из плена этой жизни. И – быть счастливым!

Тоскливо горел ночник, скрашивая темноту. Григорий Алексеевич всегда спал со светом, словно боялся чего-то – или воров, или убийц.

Окурочек скрючился и втянул головку, как черепаха под панцирь.

– Давай утречком, хочешь? – ласково предложила Алька. – Я убаюкаю, и ты отдохнешь. А утречком, как раньше, по-нашему… по-хорошему… Жить не могу без тебя, Командор. У тебя не губы, а пирожное! Картошка! Знаешь такое пирожное?..

На всякий случай Алька подальше отползла от Григория Алексеевича. Если он вдруг залепит ей в ухо (так было уже однажды), она успеет закрыться подушкой.

Окурочек дернулся, будто бы проснулся, но сразу упал обратно набок.

– Все это стрессы, конечно… – бормотала Алька. – Сколько же Россия сил уносит…

Так всегда говорил Сергей Иннокентьевич. Если хотел спать.

– Ты, Гришенька, ва-а-щеу нас… какой-то недобитыш.

– Цто-о…? – удивился Григорий Алексеевич. – Повтори, повтори, девочка…

Алька поняла, что сказала глупость.

– Недобитыш – это в смысле Бог тебя бережет. И я еще! А у Зюганова знаешь… какой? Прямо-таки огромнейший, поэтому он и ходит всегда враскорячку. Как медведь. Кегля там, кегля! Клянусь!

Григорий Алексеевич поднял голову.

– Ты спала с врагами?

– Боже избави, – испугалась Алька. – Если каждому давать, поломается кровать! Это девочки у нас их съезды обслуживали! Как с таким спать, что ты?! Стошнит. Вот Жирик… – ворковала Алька, – этот еще ничего! Что скажет, я умираю прям…

Григорий Алексеевич в самом деле был очень бледен: тоска человека, у которого нет своего места на земле.

– Жирик твой… бесплатно даже воздух не портит, – прошептал Григорий Алексеевич. – Он как Ленин. Правду говорю все – там все очень похоже. «Вся власть Советам!» – «Нет, не вся… и не Советам». – «Блокируемся с левыми эсерами…» – «Нет, не блокируемся, торопиться не будем…» – это талант, если хочешь… – любой лозунг поменять уже к вечеру!

Ты скажи: что Жириновский сделал для России? У тебя есть ответ на этот вопрос? Жирик – это же… как педикулез. Знаешь, что такое педикулез?

– Знаю, – кивнула Алька. – Я тут про Ленина целое сочинение настрочила.

Теперь Григорий Алексеевич был настроен поговорить.

– Вот, Алевтина Веревкина. Исторический парадокс: в Зюганове нет ничего ленинского, включая кеглю, – так? А в Жирике – все ленинское! И самое главное – кошачья живучесть!

Иван Грозный убил сына. Петр Первый убил сына. Тарас Бульба убил сына. И только при советской власти Павлик Морозов смог отомстить за всех!

– А это… модно с-час?

– Цто?

– Под Ленина косить?

Алька схватила подушку и засунула ее за спину Григория Алексеевича: так удобнее вести беседу.

– Я цто скажу тебе, Алевтина Веревкина? Используя игру как средство достижения какой-то большой цели… – что ж, в движении к цели человек часто использует какие-то нечестные методы. Но когда он, этот человек, добивается своей великой цели, он сразу, резко меняет жизнь людей к лучшему.

То есть через игры, через то, что мы называем политикой, этот человек добивается великой цели: указать людям самый короткий путь к счастью.

Настоящие политики – Линкольн, Рузвельт, Де Голль, Ганди, Бен-Гурион… жили только интересами своей нации.

Но когда у политика, Алевтина Веревкина, нет великой цели, когда он в этих своих играх теряет сам себя, значит он никогда никем не станет, он просто разменял себя на актерское ремесло…

Понятно говорю?

– Конечно, – кивнула Алька, хотя она ничего не поняла.

– После Беловежской Пущи, Алевтина Веревкина, – продолжал Григорий Алексеевич, – я говорил с одним человеком, близким к Ельцину. Вот, спрашиваю: сейчас, когда Ельцин уже все развалил (а мы – все – дружно ему в этом подыгрывали), он хотя бы сейчас будет добиваться исторических результатов?.. Может быть, создаст новый тип жизни? Или человека? Мы увидим новую по духу страну?..

– И что? – зевнула Алька.

– На это мне было цестно сказано: «Ой… умоляю вас, Григорий Алексеевич! Какой там… исторический результат…» Иными словами: нам бы день простоять и ночь продержаться, вдруг Россия опять взбрыкнет!

Алька не просто устала – если бы Григорий Алексеевич молчал, просто делал бы свое дело, все ей было бы как-то полегче.

А тут…

– Может, вина? – предложила Алька. – Алкоголь на выдумку хитер!

– Налей, – согласился Григорий Алексеевич. – В этом, Алина, они все похожи: Ельцин, Зюганов и этот твой… не знающий приличий; главное для них – быть в игре. Всегда быть в игре. На виду! И при этом обязательно что-то схватить для своих детишек. Чтоб они позже бы не пропали. Но в какой-то момент, Алевтина Веревкина, у каждого нормального человека появляется вопрос к самому себе. – Зачем мне это все? Зачем они нужны, эти «мерседесы», большие деньги, тайные квартиры для встреч с красивой девушкой Алевтиной Веревкиной… – во имя чего я живу? У меня… в моей работе… есть исторический результат? Что я оставлю после себя? Неужели вся моя жизнь свелась только к тому, чтобы вкусно поесть хорошо отдохнуть, посмотреть мир и переспать с определенным количеством красивых и сексуальных девушек?

– Тоже неплохо, – хихикнула Алька.

– Иосиф Сталин, кавказский боевик, Алина Веревкина, вдруг обнаружил, что он очень любит Россию. Причем – сумасшедшей любовью, если угодно – самопожертвующей! И когда на Страшном суде Господь спросит человечество, Алевтина Веревкина, что оно скажет в свое оправдание, люди предъявят Господу «Дон Кихота» Сервантеса – книгу о том, каким на самом деле должен быть каждый человек…

– Ты позволишь? – перебила Алька, кивнув на окурочек. – А то я заслушалась… невзначай.

– Понятно говорю?

– Конечно! Но я не знала, что «Дон Кихот» бандиты сочинили. То есть Сталин в смысле… – поправилась она.

Григорий Алексеевич вздрогнул.

– Странно вы все устроены… – пробормотал он. – Печальная штука жизнь, если живешь без иллюзий…

Тишина иногда бывает такой, что хочется застрелиться.

– «Надену я черную шляпу, – пропела Алька. – Поеду я в город Анапу! И сяду на берег мо-орской со своей непонятной тоской…»

Она подсела к нему совсем близко.

– А хочешь, поцелуй мою «кукушечку»! Хочешь? Или очень хочешь?

– Не хоц-цу Иди, детка…

– Куда?

– Домой иди.

– Придешь домой пораньше – увидишь побольше… – пропела Алька.

– Ну вот и хорошо. Вызывай такси.

– Как? – удивилась Алька. – А я разве на ночку… не остаюсь?..

– Прочтешь «Дон Кихота» – останешься! – отрезал Григорий Алексеевич.

– Во дела!.. – обомлела Алька. – Ну и условия у вас! А если я не хочу?.. Читать?

– Ну, так тебе же хуже.

– Нет, дядя, – разозлилась она. – Тебе!

– Я не спорю… – вздохнул Григорий Алексеевич и опять стал похож на покойника.

– Какой ты злой… – прошептала Алька. Она быстро оделась и с такой силой хлопнула дверью, что на потолке закачалась хрустальная люстра.

58

– Значит, главный вопрос, опер, – рассуждал Иван Данилович, прохаживаясь по кабинету. – Если из России… сейчас свалит… каждый двенадцатый, тут-то кто останется? Кто страну держать будет? В ее границах?

Китайцы? Таджики? Азербайджанцы, которых в Москве уже больше миллиона? – Что, опер, происходит с человеком, если вокруг него… на каждом шагу… одна сплошная дуропидия?

Денис зевнул:

– Деградация происходит, товарищ полковник.

– Вот… – согласился Шухов. – Живешь ты и живешь, но вдруг понимаешь, что зло вокруг тебя везде побеждает добро. Согласен, Денис? Моя мысль ясна?

…Свои первые 50 тысяч долларов Иван Данилович заработал на аресте министра финансов Российской Федерации Владимира Панскова. Тогда, в день ареста, еще кандидата в министры.

Пансков – человек аккуратный. Воровать он не умел, не хотел и всегда жил по принципу: «членские взносы – с каждого рубля!».

У московских банкиров был свой кандидат в министры: Василий Барчук. И.о. премьера не сопротивлялся, хотя Барчука он почти не знал. – А чтобы Пансков, которому симпатизировал Ельцин, не мешался под ногами, Баранников, раньше всех вовлеченный в эту игру, обвинил Панскова в шпионаже «в пользу иностранного, но неустановленного пока государства, предположительно – Японии». И отправил его в Лефортово.

Какая Япония? Где доказательства? – На самом деле Ельцин никогда не вмешивался в дела спецслужб: если Виктор Павлович сказал «Япония» – значит Япония![25]25
  Если бы обвинения в «шпионаже» развалились еще на стадии следствия, Баранников открыл – параллельно – еще одно уголовное дело: якобы Пансков купил (через подставных лиц) издательство «Колос» и выпускает сельскохозяйственную литературу. То есть-занимается бизнесом, что среди чиновников категорически запрещено законом.
  На самом деле Баранников учился у Николая Ежова и мог придумать что угодно, хотя проще всего, конечно, было бы подбросить наркотики.


[Закрыть]

За арест Панскова московские банкиры давали – наличными – полтора миллиона долларов. Баранников подстраховался: Панскова арестовала милиция, совместная работа – вроде как – сразу двух ведомств, так лучше для доклада Ельцину.

Надежнее!

Разумеется, всю работу выполнил Шухов: за 50 тысяч долларов он мог «закрыть» кого угодно.[26]26
  Сокамерников Панскова предупредили: будет вешаться – не надо мешать, пусть висит. Кто крик поднимет – повиснет рядом.
  Точно такой же разговор, слово в слово, состоялся когда-то с неким Дворкиным, сокамерником бывшего Председателя Верховного Совета СССР, гэкачеписта Анатолия Лукьянова: если «Лукьянов повесится – ты уж, родной, не шуми…»


[Закрыть]

– Так мы кому служим?.. – задумался Денис. – Клоповской шелупони, что ли?..

– Кому-кому… – усмехнулся Шухов. – Родине. Они теперь – твоя Родина, сынок! Кто, опер, тебе зарплату платит? Родина? Или Гайдар? Значит, Гайдар – твоя Родина!

Шухов не сомневался, что все эти замечательные слова: «дух времени», «ход истории», «высшая правда» и, самое главное, что над человеком есть Господин, есть Его Воля, Его Сила… это все, увы, только слова.

Все решают люди. Не история, не «дух времени», а конкретные люди. Какие люди – такие и страны!

Таков и «дух времени»…

Денис был совсем никакой: спать-то хочется, глаза закрывались сами собой. Отдел Дениса «крышевал» около десятка саун-борделей в центре Москвы, причем собственных проституток менты не пользовали – боевые подруги как-никак.

Была у них еще одна сауна – подальше от центра, в укромном месте, на Воробьевых горах.

Денис бывал здесь несколько раз в месяц, чаще всего – с друзьями и их подругами, если подруги любили крутой и страстный разврат.

У входа мигали красные огоньки: ««Дюймовочка». Ночной клуб. Вытри сопли и бухай!» Пускали не всех. Заведение дорогое, «элитное», как сейчас говорили, управляющий требовал от гостей серьезных рекомендаций.

Каждую субботу, по вечерам, в «Дюймовочке» происходили «снежные шоу». На сцену вылетали голенькие Снегурочки (голенькие, но в сине-белых зимних шапочках, чтобы все понимали: это Снегурочки). Потом появлялись «снежинки», в лоскуты пьяные, но в «пачках», и – начинался вальс.

Танцевали как могли. Под «Щелкунчика» Чайковского.

Водку «снежинки» тянули прямо из горлышка и падали на сцену [иногда и со сцены). Если кому-то из «снежинок» становилось не по себе, их тут же хватали охранники и уводили с глаз долой – чтобы не портили впечатление.

В роли деда Мороза блистал чернокожий стриптизер из Эфиопии Данила. Он так и представлялся публике: «Данила-мастер. Эфиоп».

Данила так мастерски трахал на сцене «сосулек», что публика приходила в экстаз.

«Запей на проблемы!» – кричали «снежинки» и раздавали посетителям водку.

Из детских ручек – и не взять стакан?!

– В 17-м году немецкий Генштаб, лапуля, – продолжал Иван Данилович, расхаживая по кабинету с папиросой в руке, – всерьез озаботился тем, чтобы в Питер доставили из Швейцарии не только Владимира Ильича с нелюбимой им бабой, она же – жена, но и большое количество кокаина, морфия, главным образом – кокаина.

– Повезло матросам, Иван Данилович…

– Как думаешь, опер, почему Ленин всегда только криком разговаривал? Ты видал его последние фотки? Полностью ex…еженный сидит. – Просто эту… революционную хрень, лапуля, под кокаином сотворить было легче. Представь: где-нибудь на Петроградской революционные 334 матросы останавливают трамвай. И приказывают пассажирам показать руки. Тех, у кого нет на руках мозолей, выводят за угол и – в расход!

– Картина маслом и сыром, – зевнул Денис.

– Вот что значит отдать страну дуракам! И только идиоты, слушай, могли уничтожить – в канун войны – аж 20 миллионов крестьян.

Сталин уничтожил. Просто взял и убил. В легкую, как говорится!

Он же из Кремля никуда не выезжал, разве что на отдых! Он ни разу не был в Киеве или в Минске, в Белоруссии (в Минске – только перед Потсдамом, проездом, из вагона он не выходил). Он вообще нигде не был, дорог боялся: Алма-Ата, Ташкент, Душанбе, Баку, Прибалтика, севера, Иркутск, Омск, Новосибирск, Владивосток, центральная Россия – Курск, Белгород, Орел… – очень интересный правитель был, он Россией руководил по телефонному справочнику…

…Офицерский мундир полковника Шухова был сшит строго по ГОСТу и от обычной милицейской формы не отличался. Но у Ивана Даниловича был собственный портной: Александр Евсеевич, из военных.

Александр Евсеевич справил Шухову мундир из первоклассного английского сукна. Оказалось, почти невозможно подобрать цвет (это же мундир!), но «Березку» наклонили, менты это хорошо делают, и цвет – подобрали.

Мундир Шухова никогда не мялся. Никаких «гармошек» или складок. Если что-то случалось, Шухов мог спать у себя в кабинете, не снимая брюк. А брюки такие – хоть сейчас на доклад к генералу!

Удивлялся, удивлялся Иван Данилович: разве дубленки из романовской овцы («весу в них четыре фунта, жару что от четырех печей…») хуже болгарских? Почему же Гайдар романовскую породу обрек на смерть?

Улучив минуту, Денис как-то раз поинтересовался у Ивана Даниловича, кто подсказал ему сшить форму на заказ, кто у нас такой умный?

– Кто-кто… – усмехнулся Шухов. – Раиса Максимовна, опер.

– Какая Раиса Максимовна? – опешил Денис. – Наша… что ли?

– Она, она… голубушка…

Зимой 90-го в управление Шухова пришла твердая («плюсовая», как здесь говорили) информация: банда Абрама Локка готовит налет на Советский Фонд культуры. Воры заинтересовались рукописью романа Тургенева «Отцы и дети».

Глава Фонда, академик Дмитрий Сергеевич Лихачев несколько раз приезжал в Лондон, чтобы встретиться здесь с лордом Пальмером, выдающимся коллекционером. Когда-то Пальмер выкупил у семьи Виардо две черные тетрадки – первый вариант «Отцов и детей». Позже Тургенев полностью перепишет роман, то есть ранний вариант был в России почти неизвестен.

Пальмер просил за тетрадки 800 тысяч долларов и не уступал ни цента. По просьбе Раисы Максимовны (Фонд – ее любимое детище) деньги выделил премьер Рыжков. Когда все формальности были улажены, Раиса Максимовна сама отправилась в Лондон, к Пальмеру и торжественно, при многочисленных телекамерах, вручила рукопись романа академику Лихачеву.

…Московский антиквар Абрам Локк внимательно следил за выпусками новостей. Год назад банда Локка напала на квартиру актера Малого театра Прова Садовского. Ведущий телепрограммы «Театр» Абалкин уговорил Прова Прововича провести – для зрителей – телевизионную экскурсию по своей квартире: вот портрет Прова Михайловича, прадеда, вот – великая Ольга Осиповна, моя бабушка – и т. д. и т. д.

Через неделю банда Локка украла у милейшего Прова Прововича всех его «бабушек» и «дедушек», коллекцию икон, уникальное Евангелие XVI века и множество старых фотографий…

Информацию о готовящемся налете полагалось, конечно, переправить в центральный аппарат МВД, на Огарева, но Иван Данилович не хотел «светить» источники своей оперативной информации и убедил руководство, что его опера сами обезвредят банду.

Поймали всех. Без единого выстрела. Академик Лихачев представил полковника Шухова самой Раисе Максимовне.

Первая леди страны как всегда куда-то спешила, но ей было любопытно расспросить Шухова о банде.

– Садитесь в мою «Волгу», полковник, – приказала Раиса Максимовна. – Дорогой поговорим.

Иван Данилович открыл дверцу «Волги» и обомлел: это же не «Волга», это «БМВ»!

С виду – да, «Волга», но внутри все от «БМВ» – и мотор, и кресла!

– Рассказывайте! – приказала Раиса Максимовна. – Вы, наверное, жизнью рисковали, да?

Незаметно переделать «БМВ» в «Волгу»: это какие же деньги надо иметь? Патриотизм первых лиц страны всегда очень дорого обходится государственному бюджету.

Шухов приоткрыл дверь и пригласил дежурного:

– Пива, Игорек!

– Сколько, товарищ полковник?

– Сколько?.. А чтоб хватило, парень!

…Давно, в 83-м, полковник Шухов вел дело Юрия Соколова, директора гастронома № 1 («Елисеевского», как звали его в Москве). За Соколовым было всего-ничего – 50 тысяч рублей, но в газетах тут же развернулась мощнейшая кампания: граждане СССР (даже старшеклассники!) требовали «сурово наказать зарвавшихся торгашей».

Соколова расстреляли.

За три года до «Елисеевского» прогремело (и опять на всю страну) дело гендиректора «Союзгосцирка» Анатолия Калеватова.

В этой истории был замешан некто Буряце, любовник Галины Брежневой (настоящая фамилия парня – Бурятца; родом он из богатейшей цыганской семьи, выходцев с Алтая)[27]27
  Когда в квартире Буряце был обыск, понятым пригласили его соседа – Спартака Мишулина, актера Театра Сатиры. У Шухова всегда были, ясное дело, «собственные» понятые, но вопрос-то деликатный: к Буряце тут же примчалась Галина Леонидовна, целовала Буряце так, будто хотела отгрызть его физиономию, сразу потащила Буряце в спальню, но он пальцем напомнил про ментов.
  Своих «понятых» Шухов тут же убрал-от греха подальше. Тогда-то и привели из соседней квартиры перепуганного Мишулина, который, на беду, оказался дома.
  Силы небесные! Даже подставка для чайника была у Буряце из чистого золота! Вся квартира набита антиквариатом: картины старых мастеров, гобелены, бюсты римских императоров, бронза, хрусталь…
  Когда Мишулин сообразил наконец, что эта пьяная истеричная дамочка, все время куда-то звонившая, есть сама… Галина Леонидовна, он потерял дар речи и очнулся только на следующий день, когда актер Александр Ширвиндт нашел его по телефону:
  – Спартачок, это Шура Ширвиндт, не пугайся. Ты, родной, ничего не говори, работай «на прием»: Валечка, твоя жена, вернулась вчера из санатория и по показаниям электросчетчика вычислила, сколько дней ты, скотина, не ночевал дома…
  – Ка-ак вы-числи-ла…?! – заорал Мишулин. – Когда?!
  Так он вернулся в большую жизнь.


[Закрыть].

…Дело Соколова, дело Калеватова… – это был мощнейший удар КГБ СССР лично по Виктору Васильевичу Гришину парторгу Москвы. – Как объяснить, например, тот факт, что ответственные работники МГК КПСС приятельствовали с Соколовым и заходили в «Елисеевский» исключительно через служебный вход? Где были горком партии и лично товарищ Гришин, отвечающий за все, что происходит в Москве?[28]28
  Или «Союзгосцирк». Тоже Москва! Скупая в антикварных магазинах старые бриллианты, цирковые наездники (Буряце придумал) зашивали их в брюхо лошадей. И-за кордон, на гастроли, в Европу!
  Несколько раз за границу отправлялась с цирком и Галина Леонидовна. (Ее оформляли костюмером.) Юрий Чурбанов, муж всесильной царевны, знал о всех ее «партизанских вылазках», но Андропов настойчиво рекомендовал Чурбанову не расстраивать Леонида Ильича. Инфаркты Брежнева – они ведь все из-за детей, он их ужасно стыдился…


[Закрыть]

– Догадался бы кто, плешь свинячья, воду в аквариуме поменять… – и Шухов кивнул на графин. – Полковник помои жрет. Это как?

С лета в ихуправлении не было уборщиц. Зарплаты не хватало даже на хлеб, весь технический персонал разбежался, а гонять со шваброй задержанных бомжей Иван Данилович брезговал, справедливо полагая, что от грязных людей может быть только грязь.

– Разрешите, Иван Данилович? – встрепенулся Денис. – Парни сейчас чистую принесут!

– Ага, принесут…

– Так точно!

– …и плюнут! В графин.

– Зачем плюнут… Иван Данилович? К вам такая уважу-ха. У всех!

– А, слушай… – отмахнулся Шухов. – Я начальника своего, генерала Стадничука, знаешь как уважал? А все равно плевал ему в чай. Характер такой. Не люблю начальство, как каждый настоящий русский. Мы же все как в поле рождаемся. Нам простор требуется. Какая география, такие и мы. А начальник – это всегда формат. Главное для начальника-чтобы я не размахнулся. Ему же отвечать потом… – согласен со мной?

Дежурный Игорек распахнул двери:

– А вот и пивочко, товарищ полковник!

Он нес поднос, уставленный «Жигулевским» и «Оригинальным».

– На пол ставь, – приказал Шухов.

Он открыл сейф и, озираясь, словно кто-то может войти, вытащил из сейфа пакет с воблой.

– Ну, давай, опер, к нашим баранам.

«Наконец-то», – подумал Денис.

– Значит, Красноярск… – Иван Данилович сел за стол. – В покойниках уже 48 граждан. Руководители коммерческих структур. И еще 27 человек – блошки-вошки-мандавошки… наш с тобой, опер, родной контингент.

Палят шершавые без промаха. Только что на постоянку к Богу отправили некого Цимика, Виктора Аркадьевича, бывшего секретаря крайкома партии. Этот Цимик приватизировал в Красноярске торговый центр. И получил в купол 14 пуль.

– Что там… от башки осталось…

– …маленькая лужица с ужасным запахом. Слушай, почему мозги так воняют? Не нюхал? Хуже говна, брат. Воблу хочешь?

– Никак нет.

– Астраханская… – мечтательно произнес Иван Данилович.

– Я соли боюсь. В Финляндии, говорят, даже селедку запретили! Одни инсульты кругом.

– Да? Ну, чисть тогда…

«Большая кровь Енисея» хлынула в январе 92-го, когда в центре Красноярска, у оперного театра, был расстрелян вор в законе Федоров.

«Смотрящим» за городом становится некто Косяк, но скоро, через месяц, Косяк бесследно исчезнет и власть в Красноярске перейдет в руки двух молоденьких воров: Ляпы и Толмача.

В апреле, после Пасхи, о правах на Красноярск заявила еще одна бригада – некоего Бородина (погоняло «Борода»). – Кто он, этот Бородин, неизвестно, но за ним вроде бы стоит сам Валерий Длугач, известный московский вор.

Под личным контролем у Ляпы и Толмача были уже шесть крупнейших предприятий края. В старинном полудеревянном Минусинске они быстро возводят шикарный гостиничный комплекс. («Ш-шоб как в Парижах было!» – командует Ляпа.) Два ресторана (русский и непонятно какой), бильярд, сауна, баня по-черному просто баня, бассейн, боулинг… – на кого он рассчитан, этот центр, особенно зимой, не ясно, но что делать, если бандиты шикарную жизнь полюбили, а деньги сейчас некуда девать?!

Из банды покойного Федорова выделяются два боевика – Чистяк и Синий. У них появляются собственные бригады: бывшие спортсмены и милиционеры, плюс – уголовники со стажем, по амнистии вышедшие из тюрем.

Чистяк замахнулся аж на «Красный яр» – крупнейший в городе увеселительный центр.

Война? За «Красный яр» Ляпа и Толмач загрызут кого угодно. Пройдет неделя, и Чистяк будет убит из самонаводящегося автоматического пулемета (!) израильского производства.

Через день близ Овсянки, на Енисее, местная детвора обнаружит труп Синего. Перед смертью его исколошматят железными прутьями, потом Синим полакомятся местные росомахи: они отгрызут у Синего часть живота и обе ноги…

– Вишь, лапуля, разлился как Енисей…

– Сибирь – не Ницца, перчатка не рукавица… – вздохнул Денис.

Через неделю в собственном загородном доме будет до полусмерти избит генеральный директор Красноярского алюминиевого завода Иван Трушев. Бандиты ворвутся к нему во время обеда: детей пощадят, а самого Трушева и его супругу – изувечат.

Так началась великая алюминиевая война, унесшая жизни 47 человек. Ляпа и Толмач тоже претендуют на КрАЗ.

Идиоты, сами вынесли себе смертный приговор.

Первым ляжет Ляпа. Братки показательно расстреляют его «гелендваген» прямо у проходных КРАЗа. Через сутки в подъезде нового, только что построенного таунхауса погибнет Толмач. Киллер знал, что Толмач никогда не пользуется лифтом; выстрел был сделан с крыши соседнего дома, через решетку вентиляционного окна, и пуля вонзилась Толмачу прямо в лоб.

Тогда же, в апреле 92-го, в Красноярск вернется – после отсидки – еще один матерый вор: Александр Бахтин (погоняло – «Петруха»).

В советские годы Петруха лично контролировал центральный вокзал, все городские кладбища, шесть ресторанов и «центровых» проституток. Сейчас (времена изменились!) Петруха интересуется исключительно цветными металлами и лесом. Ну а «для души», так сказать, он быстро налаживает в Красноярске производство метадона: синтетический наркотик, более опасный, чем героин.

За метадон в империи Петрухи отвечает некто Боря Дипломат. Вор со стажем, у Дипломата за плечами три отсидки.

Бахтин – вор правильный, на чужое не зарится, регулярно, как положено, вносит деньги в общак. А вот Боря – не удержался, сам подсел на метадон, и, главное, как быстро, в «пару затяжек», как говорится!

Как-то под вечер Дипломат собирает «братву». Сам – уже «никакой», язык еле ворочается: срочно, парни, берем «борт» и в Москву!

– Пахан, валить кого будем? – заинтересовался народ.

– Кого, кого… – бубнит Боря. – Ельцина, мужики. Я К-Кремль решил вз-зять, – его язык заплетался. – Сам т-теперь заместо Ель… Ель… буду… Ур-разумели, мужики?..

Обдолбался, тварь. Еще полграмма «кислоты», и он, пожалуй, на Нью-Йорк набросится, его ведь, поди, не только Ельцин сейчас раздражает…

По приказу Петрухи «братва» заманивает Борю к проституткам из столичного «Red stars», успешно гастролирующего по Сибири. И когда Боря падает, наконец, на одну из девочек, ему в спину вонзается нож.

Девочке, кстати, хорошо заплатили. Экстремальный секс: она чуть было не совокупилась со смертью, но Боря успел спрыгнуть с девчонки! Живучий, гад! Он еще минуту, наверное, носился с ножом под лопаткой по гостинице «Енисей»… – как же Боря орал, сердечный, какой мат стоял в коридорах!

Как жаль, что проститутки не оставляют мемуары, – это было бы чтение!

…Начальник Красноярского управления внутренних дел генерал Кириллов решился все-таки арестовать Петруху

В деревне Бугачово, где у Петрухи коттедж, была проведена войсковая операция. Даже вертолеты кружили над его домом. Спецназ был из Омска, своим сотрудникам Кириллов почти не доверял, их могли подкупить.

Петруха быстро, в горячке, расстрелял весь боезапас. А когда сообразил наконец, что сопротивление не имеет смысла, маханул – один за другим – два стакана водки и проглотил чайную ложечку.

Зачем? Просто тюремная больница лучше, чем тюремная камера, а Петруха – парень бывалый…

Полина, дочь генерала Кириллова, вышла замуж за ближайшего помощника Петрухи, командира одной из его бригад. На строгой беседе в Москве Кириллов заверил министра, что он с дочерью уже несколько лет совершенно не общается, в каждой семье, мол, не без урода, и попросил Ерина дать ему ровно один месяц, чтобы навести в Красноярске порядок.

Сейчас Кириллов умолял Рушайло о помощи: без фальшивой отчетности, без разоблаченных и раскаявшихся в зале суда «убийц» ему было не обойтись…

– Берешься, лапуля?

– Уже взялся, товарищ полковник!

Майор Мениханов не хотел быть сволочью, но если ты работаешь сейчас в милиции, значит ты обязан быть сволочью.

Ну хорошо, приволок Окаемов этого бомжа, Егорку. Через неделю Егорку этапируют в Красноярск, там, в Красноярке, на него повесят несколько убийств… – а если бы на месте Егорки оказался отец Дениса? Кто защитит сейчас его родного отца, Виктора Мениханова, от их же системы? От таких, как Денис.

– Значит, берешься? – повторил Шухов.

– Завтра выдам результат, Иван Данилович.

– Молодец, что завтра… Золотой ты парень, Денис.

– Разрешите идти?

– Твое здоровье, опер! – и Шухов поднял бутылку пива.