Текст книги "Русский ад. Книга вторая"

Из зала, из его бесконечных рядов, слева и справа неслись крики, заразительно налетая один на другой: что-либо разобрать было просто невозможно.

– Привожу, коллеги, другой пример, – откашлялся Тулеев, – и убедительно прошу мне не мешать: Балашихинский ЦБК.

Хасбулатов поднял голову и опять ничего не сказал: на кричавших шикали, кто-то поссорился и встал, готовый к рукопашной, но все обошлось…

Тулеев набирал силу, его голос звучал, как набат.

– Летом 91-го Балашихинский ЦБК купил у австрияков четыре машины для переработки крупнотоннажной древесины.

150 миллионов долларов. Каждая! Внимание, вопрос: почему ЦБК приватизирован сегодня всего за 12 миллионов долларов? Кому это выгодно? Стране, что ли? А?!

Ответ, похоже, знает только Чубайс. У «новых русских», говорит он, нет таких денег. Зачем тогда спешить? А, Чубайс? Ты же сегодня – государство! Или… ты сам себе не доверяешь, – так получается?! В итоге Балашихинский ЦБК, коллеги, достался некоему гражданину Шугалову Альберту Вольдемаровичу

Кто он такой? С чего вдруг такая честь?

Я выяснил: господин Шугалов – сотрудник вневедомственной охраны того же ЦБК. В звании капитана. Бывший чернобылец, пожарник, геройский парень, в момент аварии находился рядом со своим командиром Телятниковым.

Откуда у бывшего чернобыльца 12 миллионов зеленых? Если где-то и были припрятаны, что он тогда делает в охране? Подрабатывает?..

Да… не кричите вы, – взмолился Тулеев. – Только время у меня воруете…

Я вот уверен: геройский парень – он подставной. А деньги прибежали из-за бугра. Специально для покупки ЦБК. Скоро все наши лучшие заводы, друзья, будут в иностранных руках, ведь таких примеров, как Балашиха уже тысячи!

Ельцин был неподвижен, как скала. А Полторанин вздохнул и сказал, не стесняясь:

– Дело Аман говорит…

Ему никто не ответил, даже Черномырдин не шикнул: все напряженно ждали, что будет дальше.

– Сегодня в России, – горячился Тулеев, – сознательно создается хаос, коллеги! Утром Президент издает указ. В обед выпускает указ, противоречащий первому, экспортно-импортные тарифы меняются каждые два-три месяца… – сначала я думал, делается это по глупости. Потом сообразил: когда указы Президента противоречат друг другу, это же и есть мутная вода! А в такой воде… тут, друзья, я ставлю многоточие…

За подписью Гайдара и Чубайса лучшие здания края отходят сейчас в руки коммерческих структур. За копейки, разумеется. А зачем им платить, этим новым всемогущим людям, если у них в покровителях Гайдар и Чубайс?

– Правильно! – заорал кто-то из зала.

И опять все пришло в движение: каждый выкрик сливался с другими криками…

– У нас, коллеги, – продолжал Тулеев, – существует некое ОАО «Твикс». Правительство выпускает специальное распоряжение – освободить «Твикс» сразу от всех налогов, ибо продукция «Твикса» имеет государственное значение.

Как вы думаете, друзья, что производит «Твикс»? Может быть, ракеты? Или… я не знаю… какие-нибудь лекарства для детишек?..

Хасбулатов повернул к себе микрофон:

– Водку, Аман Гумирович?

– Да если б водку! – отмахнулся Тулеев. – Докладываю: «Твикс» – это зубная паста «с запахом кедра…», как сказано на этикетке. Один тюбик стоит как две бутылки водки. Снова подорожавшей! И Егор Тимурович волнуется: не трогайте «Твикс», святые люди, святых не отправляют на каторгу…

Ельцин вздохнул. Он вдруг почувствовал сея чужим среди всей это молодежи и подумал о том, насколько все-таки ему ближе такие люди, как Тулеев, Ишаев или Лужков, поразивший – как-то раз – Ельцина своим рассказом, что он, Лужкво, так в детстве наголодался, что до сих пор съедает все, что лежит у него на тарелке – дочиста.

Ельцин повернулся к Гайдару:

– Это правда? Про пасту?

– Не знаю… – съежился Гайдар. – Я подписываю двести бумаг в день.

Ельцин покачнулся.

– Вам плохо, Борис Николаевич?. – подскочил Шумейко.

– А щта-а тут х-хорошего… – рявкнул Ельцин и снова повернулся к телевизору.

– Свобода слова… – протянул Шахрай. – Безудержная!

– За что боролись, на том и прокололись… – пошутил Полторанин, но на него опять никто не обратил внимания.

Для себя Полторанин решил: если Гайдар останется, он уходит в отставку.

– И спецслужбы Кузбасса, – гремел Тулеев, – не в состоянии проверить этих «знатоков природы»! почему? Руководители «Твикса» имеют удостоверения помощников уполномоченных Президента Российской Федерации! Вся валютная выручка от продажи сырья [а это огромные деньги, коллеги) оседает только на личных счетах этой кучки дельцов! Зато Егор Тимурович все время повторяет: «Вот Кузбасс меня поддерживает…».

Зарплата некоторых генеральных директоров наших шахт – 350-400 тысяч рублей в месяц. А когда гендиректор идет в отпуск, Гайдар дает ему еще миллион! Конечно, Егор Тимурович, они вам ноги будут целовать за такую раздачу. Только чем же вы гордитесь, а?! вот так, друзья, мы – мы все! – «прочмокиваем» нашу державу!

Зал взорвался аплодисментами, но тут встал Хасбулатов:

– Без личных выпадов, пожалуйста…

В зале началась манифестация. Гайдар расслышал только слово «гады!».

– Борис Николаевич! Давайте выключим телевизор! – попросил Гайдар.

– Думаешь, поможет? – усмехнулся Полторанин.

– Досмотрим, – буркнул Борис Николаевич.

– Тогда я выйду!

Ельцин побагровел:

– Вы исполняете обязанности председателя правительства?..

– Исполняю, Борис Николаевич.

– Ну и исполняйте… молча.

Больше всего Ельцина поразили трясущиеся руки Шохина. Видимо, Шохин так впечатлился речью Тулеева, что тут же представил себя в руках голодных шахтеров.

– …и я скажу, скажу, депутаты! – громыхнул Тулеев. – На улицах Кузбасса сейчас настоящий ГУЛАГ – ГУЛАГ преступности. Если кто-то из шахтеров купит, не дай бог, иномарку, я клянусь: ездить на ней он не будет! Такая нынче зависть. Если ослушается – взлетит на воздух вместе с иномаркой!

Зал надрывался от солидарности с Тулеевым, даже стены, казалось, дрожат.

– Борис Николаевич, – взмолился Гайдар, – Тулеев и депутаты предлагают вернуть Госплан и утверждают, что в правительстве сидят иностранные шпионы…

– Замолчите, – отрезал Ельцин. – Сейчас выступает Тулеев.

Сказано было твердо, Гайдар промолчал, хотя и вспыхнул, как девушка.

– Чтобы снять напряженность, коллеги, я месяц назад обратился к Егору Тимуровичу, – продолжал Тулеев. – Надо срочно закупить хлеб. Дай денег на хлеб! Отец родной, не дай людям погибнуть. И кому? Шахтерам!

Уважаемые! – Тулеев оторвался от своих страничек, снял очки и близоруко посмотрел на ближние ряды. – Угадайте, что ответил Гайдар? На хлеб у него денег не нашлось. Но на пассажирский поезд с опричниками в Москву, чтобы здесь в Москве, опричники сидели бы на Горбатом мосту и орали бы речевки во славу Гайдара, Егор Тимурович выделяет миллиард.

Миллиард! Наличными! Чтобы раздать их опричникам на карман!

Это нравственно или нет? – гремел Тулеев, но зал не давал ему говорить…

– Убийцы! – орал депутат Павлов. Он по-прежнему был с перевязанной головой, хотя бинты на нем смотрелись сейчас комично.

Ельцин повернулся к Гайдару.

– Это правда?

– Шахтеры в Москве, да… – лепетал Гайдар.

– Про хлеб?

– А про хлеб – нет.

– Он шта-а… – побагровел еще больше Ельцин, – это все… сочинил?

– Борис Николаевич, – Гайдар встал. – Я не помню, чтобы с Тулеевым был хотя бы один разговор на эту тему…

Тулеев с трудом прорвался через овацию.

– …О какой стабильности говорит Президент, когда применяются такие подлые приемы? Правительство Гайдара – правительство не реформаторов, а разрушителей, и вести с ними какие-то дискуссии бессмысленно!

Хасбулатов встал.

– Аман Гумирович, вы просили пять минут. Заканчивайте.

– Заканчиваю, – кивнул Тулеев, поблескивая золотыми очками. – В оконцовке, друзья, я хочу обратиться сейчас к Борису Ельцину.

Зал стих, было ясно: сейчас Тулеев скажет что-то очень важное.

– Борис Николаевич! Вы неоднократно заявляли, что уйдете в отставку, если возглавляемое вами правительство провалится. Это слышали все. Вы часто обманывали свой народ, Борис Николаевич! Говорили, что ляжете на рельсах, если поднимутся цены, а цены с тех пор выросли в тысячу раз. И это сделали ваши министры, Президент Ельцин!

Призываю вас выполнить хотя бы одно свое обещание: уйти в отставку вместе с правительством всех этих офисных задохликов. Пожалейте Россию, – уходите! Хватит ей дураков!

Под громовые овации Тулеев медленно сошел с трибуны.

Члены правительства сидели перед телевизором, как дети, пойманные на вранье.

– Выключить телевизор, Борис Николаевич? – тихо поинтересовался Шумейко.

Ельцин не ответил. Он встал, тяжело отодвинул кресло и медленно подошел к зашторенному окну.

75

В «Праге» росли пальмы, было уютно и тихо. На улице – холод собачий, ветер, мгла, а здесь совсем другой мир – приветливый и добрый…

Людей немного, но все столики заняты, надо чуть-чуть подождать. Альку в «Праге» хорошо знали, она никогда не скупилась на чаевые.

– Привет, хозяин!

Метрдотель Игорь украдкой, почти незаметно чмокнул Альку в щечку. Панибратство с гостями в «Праге» запрещено, здесь строго следили за приличиями – как в старой России.

– Столик есть?

Игорь развел руками:

– Ты б позвонила, родная…

Алька небрежно, поставленным поворотом плеча, сбросила дубленку, а Игорек ловко ее подхватил.

Девушки теперь не снимают шубки, а скидывают их – в руки гардеробщика или метрдотеля.

Время кидков!

Алька обожала шубы Ирины Танцуриной. Они легкие-прелегкие, чуть расклешенные; в Питере Танцурина одевала жен местных депутатов и жены помогли Танцуриной открыть собственный магазин на Невском.

С кем же еще дружить бизнесу, как не с политиками? С интеллигенцией, что ли? Интеллигенция хочет все получить бесплатно, как это было при коммунистах…

Игорь суетился изо всех сил:

– Может, к дедульке подсядешь? Смотри, какой дедулька у окна, чай глушит, уже третью чашку, на пожрать денег нет. Ты красивая девушка, дедулька будет в восторге, красивая девушка – всегда событие.

Игорь умел говорить.

– И рожа… посмотри… смешная. Живой комикс просто…

За столиком сидел старик, одетый как бы на скорую руку: он пил чай и с удовольствием, озорно рассматривал в окно прохожих на улице.

Нашел же кого предложить, насекомое! Одиноких людей всегда видно издали. Алька подошла к старику:

– Разрешите? – Она небрежно кивнула на свободный стул.

– Бог мой! Это ж прям честь для меня, – встрепенулся старик. – Такая грациозная девушка и меня… не испугалась… Садитесь, прошу, прошу!..

– А вас надо бояться? – насторожилась Алька.

– Ой, я вот скажу… – Старик сразу перешел на «ты». – У нас в цирке, я ж цирковой… все добрые. А злые, знаешь кто? Дрессировщики. Но не все! Я когда петуха дрессировал… петух на меня вообще не смотрел. Зверь силу любит, даже петух, а я, милая, человек соловый…

Игорь крутился только вокруг них:

– Ну вот, ну вот… – подошел Игорь. – А столик наметится – сразу пересажу…

Старик смотрел на него укоризненно:

– Не горячись, а? Так познакомимся, да? – И он протянул Альке ладошку. – Олег Константинович… Фамилия простая, русская: Попов.

А вы, юная леди? Пожелаете себя назвать?

– Аля… – представилась она. – Фамилия Лоран.

– Псевдоним?

– Ну да… – смутилась Алька. – Вообще-то я – Веревкина.

– Это ничего, ничего… – успокоил ее старик. – У нас в цирке был жонглер. Тарас Целый. Фамилия такая: Целый. Добрейший парень! Как-то раз он пришел с заявлением в местком, чтобы местком разрешил ему выступать под псевдонимом Арбенин.

Алька открыла сумочку и достала пачку сигарет.

– И что?

– Постановили: «Пусть называется!»

Весь цирк смеялся, но это же все было… по-дружески, без подкопа…

Олег Константинович пил чай и аккуратно прикусывал сахар. На его галстуке плясал черный человечек – в котелке и с тросточкой.

– Чарли Чаплин, – прошептал он, тыча пальцем в галстук. – Чаплин – мой бог!..

Алька никогда не видела, чтобы на галстуках изображали людей.

– Курите?

– Что вы, мадемуазель, – засмеялся Олег Константинович. – Курить – это сейчас дорого!

Подскочил официант, щелкнул зажигалкой.

– Пива неси, – приказала Алька.

Олег Константинович смотрел на нее с обожанием.

– О, баварское! Лучшее в мире. Я его… страсть как люблю. Боюсь только немного потолстеть!

– Есть еще «Хейнекен», – подсказал официант.

– Неси, – кивнула Алька. – И орешки не забудь.

Алька поедала орехи, как свинья желуди.

– А пиво, говорят, на почки влияет… – Она не знала, как ей правильно поддержать разговор.

– У нас, у цирковых, как заведено? – оживился старик. – После представления благодарный зритель приходит за кулисы. Надо ж «спасибо» сказать, верно? И сразу вынимает какую-нибудь интересную бутылку… Иногда – просто водку, но это ж водка, слушай, была!

Мне тут… недавно… водку «Жириновский» прислали… Кошмар, Алинька! Рашпиль в горле!

Алька закурила.

– А вы, значит, из цирка?

– Из цирка, ага… Но сейчас вот… выступаю редко. В Германию перебрался, город Унгельштадт… Так вот, Алинька, цветочек мой… все у меня получилось…

– Клево! Германия!

– А вышло как? – продолжал старик. – Супруга моя заболела раком. И рак ее сожрал. На глазах прям… За полгода. Был человек – и вдруг от него только половинка осталась. А потом и вовсе комочек…

Старик замолчал, ему на глаза навернулись слезы.

Алька тоже молчала, просто не знала, что полагается говорить в таких случаях.

– Прошел, Алинька, год. Одному плохо, сама понимаешь… Жить-то надо! Поэтому веруй в Бога, не веруй… но он все-таки есть!

Сама взгляни… – как опытный заговорщик Олег Константинович огляделся по сторонам и вытащил из кармана несколько смятых фотографий.

– Вот… – И он опять перешел на шепот. – Смотри же, смотри! Бог сжалился надо мной и послал мне Габби! Она в Нюрнберге работала, в аптеке. Слышала про Нюрнберг? Там, где фашистов судили. А в аптеке, если покупателей нет, она немножко в шутку жонглировала, – Олег Константинович собрал кусочки сахара и показал Альке, как это делается.

– Она, Алинька, аптекарские бутылочки подбрасывала, из-под микстуры: on… оп… и оп!

Официант подал «Хейнекен». Алька молча подвинула свой стакан Олегу Константиновичу и кивнула официанту: еще неси!

– И вот, Алинька, цветочек мой, эта замечательная женщина, Габби, приходит в цирк. А в Германии всегда аншлаги были. Народу – не протолкнуться! И любимый номер у всех – «Солнце в авоське». Это когда я за солнечным зайчиком крадусь… тихо крадусь, как кошка, а он убегает и убегает… убегает и убегает…

– Погоди, ты что… Олег Попов?..

Старик засмеялся.

– Почему нет? – искренне удивился он. – Я и есть самый настоящий… Олег Попов. Русский клоун.

– Ну, дед, ты даешь…

– Даю, – согласился старик. – 50 лет на манеже.

– Вы то есть… – смутилась Алька. – Вы ж великая знаменитость, да?..

Олег Константинович лихорадочно схватил ее за руки.

– Так слушай, слушай!.. И Габби приходит за кулисы.

«Автограф можно?» – «Можно, – отвечаю. – Почему нет?»

И кто-то тут дернул меня… будто знак какой-то: «А телефончик ваш можно?» – «Пожалуйста… – она еще, знаешь… плечиком так повела… – Почему нет…»

– Взяли?

– Взял! Представляешь? И не потерял! Сберег номерочек.

Олег Константинович замолчал, и ему на глаза опять навернулись слезы.

– Как пиво?.. – робко спросила Алька.

– Пиво?.. Сейчас скажу.

Он медленно, со вкусом сделал несколько глотков.

– Честно? Не обидишься?

– Говно?

– Чуть-чуть… да. Ну вот, дела, Алинька, пошли плохо. Какая-то сволочь отравила у нас всех тигров. Чтобы сборы подрезать. Сторож подходит утром к клетке, а все тигры – дохлые. А глаза открыты и белые-белые – жуть прям…

Импресарио сразу сбежал…

– Немец?

– Немец, конечно.

– Немцы – суки.

– Это есть, – кивнул Олег Константинович.

– С кассой ушел?

– С зарплатой за три месяца. Только себе и заплатил, гад. Денег нет, короче, ни на поезд, ни на автобус. Ребята, кто на машинах, сразу «по коням» и – в Союз. Я бы тоже уехал, но меня не взяли… старики кому нынче нужны, сама понимаешь! Из гостиницы поперли, платить же нечем…

– Ужас…

– Еще какой!..

Алька представила себе эту картину: сидит в скверике дед с чемоданчиком. Или рюкзаком. Всеми забытый.

И какой дед: Олег Попов!

– А я, Алинька, когда в своей гримерке убирался, нашел телефон Габби. И спрятал листочек понадежнее… – вот как чувствовал что-то!..

Ведь ни одной же… родной души! Думал, в посольство, все-таки я – народный артист СССР, у меня два ордена Ленина… но посольство – где? В Берлине. А я на Боден-зее, черте как далеко. Я как до Берлина доберусь? Ведь денег нет совершенно!

– Может… еще по говну? – Алька была готова расплакаться.

– Так давай! – откликнулся старик.

Выпил он с удовольствием.

– Звоню я, короче, Габби, – продолжал Олег Константинович. – Так, мол, и так, вот такое… у меня сейчас положение… Цирк уехал, клоуна забыли! Стою в Нюрнберге на площади и детям фокусы показываю. Побираюсь, короче. Кепку кладу на асфальт… у меня есть белая такая кепка с черными шашечками – знаменитая! Специально на заказ шили. Полиция меня, слава богу, не трогает, немцы уважают стариков. Что-то под нос себе мурлыкаю, что музыка вроде как была… и корчу рожи смешные: за сосиску в день…

Увлекаясь, старик говорил все громче и громче, как на манеже, но никто на него не обращал внимания: в «Праге» не знали Олега Попова.

– А сплю, Алинька, на вокзале. Как в войну. В Нюрнберге очень большой вокзал, а людей мало, потому что немцы не любят вокзалы и не любят поезда.

Вообще, Алинька, капитализм – говенная штука; в Союзе я на любом бы вокзале о чем угодно договорился. А здесь хоть умри: нет денег – ну и до свидания!

– А Габби?

Алька любила рассказы про любовь.

– А Габби, – подхватил старик, – предлагает: хватит, говорит, мучиться, приезжай ко мне!

Вот, думаю, спасибо: выручила. Я ведь, Алинька, как решил? Перекантуюсь немного у бабы, окрепну, медяков насобираю и – домой!

А это, Алинька, 91-й, и Родина уже ничем тебе не поможет. Ей самой бы кто помог! – Переехал я, короче, к Габби, накормила она меня ужином, уложила спать, и остался я, Алинька, у нее на всю свою жизнь…

Олег Константинович все-таки заплакал.

Старики редко плачут от счастья. Просто плачут – и все…

– На каком же языке… вы говорите?

– О! – оживился старик. – Язык это была история! Нальешь – расскажу!

Алька разлила пиво и подмигнула официанту: – Еще!

– У Габби был немецко-русский словарь. А у меня, Алинька, русско-немецкий. Габби мне показывает: «Я тебя люблю!» В ответ я, значит, тычу пальцем: «Тоже люблю!» Мы и ругались со словарем, это была умора!

– Любовь, значит…

– Вот хочешь не хочешь, но в Бога после такого случая точно поверишь… – Олег Константинович сложил фотографии обратно в конверт.

Официант принес сразу пять бутылок пива.

Алька воодушевилась:

– Чиз!..

– Ну, давай, родная! Со свиданьицем!

Олег Константинович подкупал обаянием. Клоуны – они, наверное, все такие: любят людей.

– Может, закуску… дядя Олег? Или тортик? К чаю?

Старик улыбнулся:

– Спасибо, детонька. Я недавно котлетки ел…

– А сейчас, значит, в Россию потянуло?

– На три денечка, Алинька-цветочек! Иначе последнее потеряю. Адвоката вот жду. Понимаешь, – старик снова схватил ее за руки, – денег у меня нет. 50 лет я копил деньги, чтобы в старости жить по-человечески. У меня на книжке было 42 тысячи рублей. Я шесть «Волг» мог купить! И Гайдар все мои денежки ухнул. Сейчас у меня ноль. Имя есть, а денег ноль. А сегодня, Алинька, у кого деньги, у того и имя…

Все орут сейчас: Абрамович, Абрамович… А что он сделал для России?

– Какой Абрамович? – не поняла Алька.

– Да любой! – засмеялся старик. – Пойми: все, кого увечила война, все люди бережливые. Черные дни никогда не забываются. Самое страшное – в старости опять остаться голодным.

– А че… прям голод был? – не поверила Алька.

– Уй! Еще какой! Отца ведь еще до войны, в 39-м взяли. Отец был часовых дел мастер. Сделал часы самому Сталину. А они сломались. И забрали отца на Лубянку, где он сразу погиб.

Украдкой Алька все время подливала старику пиво: бутылочки маленькие, не для русских они, быстро пустели. Альке хотелось сказать старику что-нибудь хорошее, теплое, но она как-то стеснялась, да и слова где-то застревали, не находились; ругаться, оказывается, гораздо проще и легче…

– Ну хорошо, Алинька, останусь я в России. Дали мне пенсию. Если на марки… меньше ста марок получится… – рассуждал старик. – Умора, слушай! Это ж неделю не проживешь!

– А вы – к Ельцину! – вдруг вырвалось у Альки. – Он что… забыл, кто такой Олег Попов?

– Ха! Нужна ему эта фамилия, деточка, – махнул рукой Олег Константинович. – Для Ельцина сейчас каждый человек – одна неприятность. Я когда… на пенсию ушел, мне кто-нибудь похвальное письмо написал? Спасибо, мол, Олег, ты Родину прославлял! Или народному СеСеРэ похвальные письма уже не нужны?..

Он хмелел и стыдился, что хмелеет, но и не выпить нельзя, поговорить-то хочется!

– Я ж напоминаю, Алинька… у меня два ордена Ленина, три Знамени… Я если все ордена надеваю, они лупцуют меня прямо по мочевому пузырю! Ну и кому какое дело, что Олег Попов до самой жопы в орденах?

Альку осенило:

– Так ордена же продать можно…

– Что ты говоришь!?

– Хорошие деньги дают.

– Но это последнее дело, Алинька: ордена продавать… Вроде как себя продаешь. – Хотя, когда прижмет… все спустишь, конечно…

Дед аккуратно, со вкусом допил свое пиво и опять перешел на заговорщицкий шепот:

– Веришь? Иногда мне самому интересно, как эти хиппи в правительстве… гнобить нас будут? Для себя ж страну делают, разве не видно?

– В светлое будущее их сегодня ведут те, у кого темное прошлое, дядя Олег!

Так всегда говорил Григорий Алексеевич.

– Ладно, была бы война, – рассуждал старик. – И мне бы сказали: «Олег! Все, что у тебя есть! Облигации, деньги… отдай для победы». – Веришь, детка? Все бы отдал не задумываясь! – Но если время, Алинька, мирное, если вся Европа дружески объединяется… а в России у людей государство забирает последнее…

Война была беспощадная, но государство, Сталин, каждый день кормят в цирках животных. Один тигр – 30 кг мяса в день. Никого же не уморили! Люди погибали, но не тигры. И ты попробуй, не дай тигру мясо! Тигр не забывает, что он тигр. Человек забывает, что он человек, а тигр – никогда!

Алька задумалась.

– Слушай, дядя Олег! Мне даже в голову не приходило, что все так плохо…

– Дрессировщик Мансуров, Алинька, рыдал у меня на плече. Тигров надо в Москву отправить. А как? Как в одиночку ты их прокормишь? Все ж частное: антреприза! Ну и крутись… в антрепризе, пока она тебя не закрутит! – Знаешь, как для цирка надо животных выбирать? Говорю: по глазам. У животных разные глаза, не замечала? Добрые и злые, хитрые и доверчивые… У всех, кроме крокодилов.

– А у крокодилов?

– У них тупые.

– Потому что идиоты?

– Верно!

– А меня, дядя Олег, гипнознуть можешь? Как петуха?

Старик замах руками:

– Подожди, случай… Мы же не все еще выпили!

Подскочил официант. Они все слышат: такая у официантов профессия.

– Виски, – приказала Алька. – Два по пятьдесят. Отдельно – лед.

– Вот у меня, Алинька, был хороший друг, – оживился старик. – Валя Филатов, укротитель медведей. – Счастливый человек, слушай! До шестидесяти лет ел все, что хотел! А израненный весь… на нем ведь живого места не было! Медведь, Алинька, коварнейший зверь. Тигр ярится, то есть честно предупреждает: сейчас я тебя съем! А медведь непроницаем. Никогда не знаешь, что он сделает. В Новый год столы у нас накрывали прямо на манеже. Так гимнастка одна, Наденька, подвыпила хорошо, берет кусок торта: пойду, говорит, медведя с Новым годом поздравлю!

Через минуту-две возвращается. Сама пришла, веришь? Кровища хлещет… Правой руки – нет. Тот из нас, кто еще не упился, тут же протрезвел. «Он мне руку откусил!.. – кричит. – А у меня кольцо с бриллиантом!»

И – грохнулась в обморок.

– Жесть… – протянула Алька. – Руку сожрал…

– Вместе с тортом. Сначала рука. Потом торт. На десерт.

– Приветик…

Это что за талант такой, кто объяснит: Ева всегда появлялась незаметно.

– Ой, – сжалась Алька. – Смотрите, Олег Константинович, кто пришел…

Ева бросила взгляд на стол:

– Квасим?..

– Все б так квасили… – обиделась Алька. – По капле взяли! Это Ева, Олег Константинович! Самая моя родная и главная подружка.

Олег Константинович встал:

– Клоун Попов.

– Клоун? – прыснула Ева. – Ой, а я вас, кажется… знаю. Олег попов, да?..

– Точно так. это еще я.

– Ох-ре-неть… – протянула Ева. – Ну и связи у тебя девка! С великими пьешь!

– А немцы меньше пьют? – вдруг спросила Алька.

– Конечно, что ты! Немцы много пьют пива, – засмеялся старик. – А шнапс у них идет после еды. Я обалдел прям: чай подают, конфеты и вдруг – водку несут. – Родные, что вы делаете, кричу! Наоборот же надо!

Алька рассмеялась:

– Научите вы их, дядя Олег!

– Стараемся. Ведем работу.

– А мне можно вас чем-нибудь угостить?.. – вдруг спросила Ева.

– Неловко как-то… – смутился Олег Константинович. – Да и мы, по-моему, все запасы уже подчистили…

– Игорек, все, что хочет мой гость!

– Слушаюсь!

– Во как… – засмеялся Олег Константинович. – Ну, давай, брат, раз так… – Он сразу сделал строгое лицо и даже нахмурился:

– Вина и овощей!

– А поконкретнее можно? – взмолился Игорек.

– Конкретнее? Водки и огурец.

Алька взяла сигарету.

– А зависти в цирке, дядя Олег, как везде? До хрена и больше?

– Хватает, – согласился Олег Константинович. – Я в Монте-Карло работал, там у нас самый главный цирковой фестиваль. Был польский оркестр. А Ярузельский в этот момент объявил в Польше военное положение. И оркестр стал мне вредить: я ж советский! Все время дают не ту музыку!

Человек, Алинька, появившись на свет, должен сразу понять: обратной дороги у него нет. Поэтому из любой ситуации надо как-то выходить. Так вот, – играют они, значит, черте что, а я настырно делаю все, что надо: есть музыка – нет музыки…

Переиграл их, короче говоря…

– Человек-оркестр, – усмехнулась Ева, затянувшись сигаретой. – А вообще ужас, конечно…

– Ужас хотя бы то, сударыня, что вся жизнь у цирковых на колесах. Однажды на гастролях меня поселили с акробатом. Он – хронический алкоголик. И в тот момент, когда его припирала внутренняя химия. Он канючил: «Олег, пойдем на рынок! Но уговор: я пью вино и хвалю его. Пьешь ты – и ругаешься: кислое… Понял?».

– Шикардос! – засмеялась Алька. – А если б побили, дядя Олег?

– Ни разу, слушай! – встрепенулся старик. – Народ тогда поспокойнее был. Это сейчас бы прикончили. А тогда, Алинька, просто смеялись…

Артист один… работал у нас трапецию. Перед манежем стакан водки всегда – шурух! И никогда не падал. На такой высоте! А я вот… когда проволоку работал… начинал-то я, девочки, как эквилибрист-эксцентрик… и однажды я здорово упал.

Сижу, потираю бока и думаю: а с чего я упал? Просто мой организм натиск не выдержал! Ведь считалось как – если был выходной, а ты на утро не синий, значит плохо отдохнул… Ну и подогнулись мои ноженьки на высоте-то…

Ева вдруг резко потушила сигарету:

– А хотите, я завтра вас в ЦУМ приглашу? Костюм вам подберем, что-то… наимоднейшее!

– Завтра, детонька, я уезжаю, – вздохнул Олег Константинович. – Бог даст, когда-то вернусь! Очень в Москве хочу выступать, Москва, она ж мне снится!

– Для русского артиста, наверное, Москва важнее, чем Париж?

Олег Константинович погрустнел. И опять ничего не ответил.

– А вы, девочки, сами-то кто будете? – вдруг спросил он. – Если это не тайна, конечно…

– Да какая тайна, – усмехнулась Ева. – Мы, Олег Константинович, жертвы общественного темперамента. Женщины с низкой моральной ответственностью, если позволите…

– Матерь Божия… – опешил старик.

Кажется, он что-то понял. А Ева не ответила, только улыбнулась:

– Не прощаемся, ладно? Нам с Алинькой-цветочком… еще пошептаться надо. Мы тут, рядышком посидим. – Она кивнула на свободный столик. – Вы не стесняйтесь, кушайте… ведь правда все от чистого сердца!

Официант принес водку, огурцы и винегрет с килькой.

– Прикажете налить?

– Я сам, я сам… – пробормотал старик.

Не любил он лакеев. Это было видно: принимать водку из рук человека, которому все равно, кому наливать, это не по-русски как-то, лучше уж тогда совсем не пить…