Текст книги "Русский ад. Книга вторая"

Здесь же, в «Кляридже», он принимал высоких английских гостей.

Баронесса Тэтчер была одной из первых.

Эффектная женщина! Подали пиалы с чаем, пахлаву, и баронесса, сделав из вежливости несколько глотков, завела с Гейдаром Алиевичем разговор о Нагорном Карабахе.

– Вы опытный политик, господин Алиев, и я – опытный политик, – мягко говорила баронесса, – поэтому я дам вам, если позволите, совет. Забудьте сейчас о Карабахе. Отложите решение этого вопроса на 50 лет. Через 50 лет все будет проще. Новые политики, ваши внуки, ваши… – поправилась она, – ученики сами решат этот вопрос…

Накануне в Лондоне был Президент Армении Тер-Петросян. И он тоже встречался с Тэтчер. Армянский «Арарат», говорили дипломаты, лился рекой…

Гейдар Алиевич поманил Ильхама.

– Пусть ковер принесут, – приказал он.

Ильхам сделал жест рукой.

– Разверните…

Тэтчер ахнула: на ковре был портрет… Маргарет Тэтчер!

– Вот, баронесса, – начал Алиев. – Наш народный художник, товарищ Садыков, выткал на ковре ваш портрет. Полгода работал. Напряженный труд. Каждый день! Видите, как любит вас азербайджанский народ? Без любви такой ковер сделать невозможно! – А какие ужасные вещи вы сейчас сказали? Отдать родные земли! На пятьдесят лет! Не только Карабах – все районы вокруг…

Караулов, искренне уважавший госпожу Тэтчер за ее помощь Аверинцеву с интересом ждал, что будет дальше.

– Когда восстали Фолклендские острова, – продолжал Гейдар Алиевич, – вы послали туда армаду кораблей. За 10 тысяч миль от Лондона! А нам предлагаете молчать? Пока внуки подрастут? Вместе с правнуками?

Баронесса побледнела.

– Ильхам! Скажи корреспондентам, пусть сфотографируют мадам Тэтчер с ковром в руках. Для наших центральных газет. Пусть развернет и стоит, – приказывал Алиев. – А? нет, сынок, я с ней фотографировать не буду!..

Баронессе вручили развернутый ковер и повернули ее лицом к камерам. Пока английский переводчик старался как можно деликатнее сформулировать речь Президента Азербайджана, ее вежливо проводили на лестницу.

– Надо же, а?.. – возмущался Алиев. – Учить нас пришла…

…Караулов засмеялся.

– Хорошее настроение, Андрей?

– У меня в Баку всегда хорошее настроение, Гейдар Алиевич! Вспомнил, как вы с Тэтчер ругались.

– Немного нахальная женщина! Сноб никого никогда не слушает, но зачем тогда приходить? Зачем время тратить? – Ну, пойдем, пойдем, Ильхам сейчас прибудет… Там, внизу, хорошо посидим…

Гейдар Алиевич очень любил бар в полуподвальном этаже «Гюлистана», изящно оформленный под «сталактитовую пещеру». Здесь отовсюду загадочно свисали сосульки из хрусталя, горел камин, а на полу, у стола с напитками, лежала шкура пумы, которая жила когда-то у бакинского архитектора Льва Берберова.

На шкуре была дырка от пули, причем – на самом видном месте: от жары пума взвесилась, она жила в квартире, а в тот июль в Баку было очень жарко, произошла трагедия, пуму пришлось застрелить.

– Сегодня приехал, завтра уезжаешь… – улыбался Алиев. – Зачем так мало, Андрей?..

Они медленно спускались по лестнице. После инфаркта Гейдар Алиевич никогда не пользовался лифтом.

– Шахтерский труд, – вздохнул Караулов. – Каждый «Момент истины» – ручная сборка. В смысле, монтаж. Эфиры раз в неделю. И я пока ни одного не сорвал…

Гейдар Алиевич остановился.

– Нельзя на износ, Андрей, – посоветовал он. – Это неправильно. Ты живешь на износ. Дешевле умереть, слушай! Надо обязательно рассчитать свои силы, чтобы жить без надрыва, но русские плохо работают, если без надрыва.

– Вы ведь тоже на износ, – возразил Караулов. – Я не прав?

Гейдар Алиевич стал очень серьезен.

– Помнишь, Андрей, у Эльчибея кто были министры? Начальник КГБ республики – бывший врач «Скорой помощи». Всего боялся. Он по коридорам своего КГБ ходил с двумя охранниками и «Стечкиным» в руках, представляешь? Министр по делам Каспия – бывший председатель шахматной секции. Министр промышленности – бывший пожарный. Министр здравоохранения – ветеринарный врач из села. Многие из них даже в Баку никогда не были, только от должности никто не отказался, дураки в себе не сомневаются!

Они так опустили экономику, Андрей… все довели до нуля. Несколько заводов, завязанных на Россию, до сих пор стоят. Я должен найти им заказы. Кто найдет, если не я? Ведь так рубить, как рубит Гайдар, даже деревья не валят…

Караулов знал, что Алиев обязательно скажет о Гайдаре, и – сразу включился.

– Загибаю пальцы, Гейдар Алиевич. За год Россия полностью потеряла: а) приборостроение; б) всю электронную промышленность; в) судостроение, прежде всего – гражданские суда; г) промышленность средств связи; д) тяжелое машиностроение: прессы, прокатные станы, то есть производство средств производства.

Сейчас на очереди – шагающие экскаваторы. Скоро их не будет, вопрос месяца-двух. Дальше: сельскохозяйственное и тракторное машиностроение, станкостроение.

– Он… сумасшедший, Андрей?

– Гайдар? Да. Точнее, догматик.

– Всего за год?

– За год.

– Ой-е-ей…

– Канадский клуб «Ванкувер Кэнакс», Гейдар Алиевич купил Павла Буре за 25 миллионов долларов. И то всего на пять лет. А Новороссийский морской порт Гайдар с Чубайсом приватизировали за 22,5 миллиона долларов, то есть – за 0,89 % клюшки Буре. Другие расценки: завод «Красное Сормово» в Нижнем Новгороде – 21 миллион долларов, или 0,84 % клюшки. Кондитерская фабрика «Красный Октябрь» – 21,055 миллиона долларов (0,85 клюшки). Северное морское пароходство со всеми кораблями – 3 миллиона долларов, или 0,12 клюшки.

Горьковский автомобильный завод, 100 тысяч рабочих – 25 миллионов долларов, или – одна клюшка Павла Буре…

Украдкой Караулов все время любовался Алиевым. Тигр! Из семейства кошачьих! Так же, как тигр, Алиев – как политик – никогда не спешил, выбирал момент, чтобы нанести удар, не промахнуться…

– Главная жертва их борьбы с заводами – вся отраслевая наука, – горячился Караулов. – Вы же помните, как всегда было: КБ и головной институт, затем – опытный завод, где отрабатывались все новейшие технологии, потом – серийные заводы, все эти бесконечные «ящики»…

– И что?

– Плюс «управленческий» институт, отслеживавший на Западе параллельные разработки (разведка, одним словом). Отраслевые ВТУзы, ПТУ…

– Ты мне рассказываешь!.. И что?

– Егор Тимурович хочет это все приватизировать.

– И ПТУ?

– А ПТУ он пустил под нож.

Алиев опять остановился:

– Как под нож? – не понял он.

– Так. Там, где были классы, теперь автосалоны. Поймите: он все хочет приватизировать поодиночке. Так выгоднее. Разбив цикл.

– Ты ничего не путаешь, Андрей?

– Нет. Ликвидировать отрасль промышленности для наших министров, Гейдар Алиевич, это как утопить котенка в унитазе…

– А как без ПТУ? Кто работать будет?

– Наверное, роботы. Они закрыли сейчас более двух тысяч ПТУ Наши министры.

– Нет, ты что-то путаешь, Андрей. Так… не может быть, – махнул рукой Алиев.

– Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!

– Как?! Как ты говоришь?

– Русский ад. Говорю как есть: это русский ад. Гайдар – как испорченная девственница, Гейдар Алиевич. Назад – поздно, вперед – страшно, потому что как еще это все обернется…

– Мне красное вино, – приказал Алиев официанту.

– И мне вино… – пробормотал Караулов.

– То есть всю правду о том, что сейчас происходит в экономике, никто не знает? Ельцин не знает, народ не знает и Гайдар не знает?

– Никто. Только Бог.

Алиев поднял голову… и вдруг побелел; в «сталактитах» на потолке, гнездилась сотня маленьких лампочек-«звезд». Одна «звезда» перегорела – выделялась черным пятном.

– А это еще… что такое?..

Подскочил Мурадвердиев, что-то быстро стал говорить по-азербайджански…

Алиев держался очень спокойно. И вдруг – как молния сверкнула.

– Да бог с ней, с лампочкой, Гейдар Алиевич… – начал Караулов. Ему вдруг показалось, что Алиев получит сейчас второй инфаркт.

– Ты не понимаешь, Андрей! – возразил он. – Ты мой гость. Это они так подготовились к нашему приходу? В Азербайджане не принимают людей с потухшим светом. Мы сейчас пройдем в парк, а они наведут здесь порядок.

Быстро вошел Ильхам.

– Я не опоздал?..

Караулов и Иля были на «ты».

Гейдар Алиевич кивнул Ильхаму на лампочку. Тот сразу все понял: разгильдяи!

– Можно просьбу, Гейдар Алиевич?

– Просьбу? – удивился Алиев. – Ты первый раз обращаешься ко мне с просьбой. Говори!

Караулов уже пожалел, что открыл рот, но отступать было поздно.

– Помните Якубовского? Подвал на Пушкинской, я вас туда привозил…

Алиев улыбнулся:

– Мальчик, который с крысой сидел?

Караулов всегда удивлялся его смеху: тихий-тихий, даже с опаской, что кто-то этот смех услышит, с небольшой хрипотцой…

Какая у Алиева память!

Зимой 90-го Гейдар Алиевич попросил Караулова найти ему опытного юриста. (В Москве Алиев вообще мало кого знал.) Врач Эфендиев из Баку, автор – якобы автор – полосной статьи «Алиевщина, или Плач по сладкому времени», опубликованной «Правдой», прислал ему телеграмму: «Дорогой Гейдар Алиевич, статья в «Правде» является провокацией и грубым вымыслом, под которым я никогда не подписывался».

В телеграмме Эфендиев указал свой домашний адрес, телефон и даже номер паспорта.

Где опубликовать опровержение? Может ли Эфендиев подать на «правду» в суд? Гласность все-таки! Как составить иск? Удастся ли выиграть суд, если судится с «Правдой» бывший член Политбюро?

Официальная должность Якубовского – «секретарь Союза адвокатов СССР». – Не важно, что молод, должность-то звучит!

Союз адвокатов СССР, специально – ради должности – созданный Якубовским, находился в цокольном этаже жилого дома на Пушкинской.

Гейдара Алиевича сопровождал Махмуд, его зять, полковник КГБ СССР. После опалы Алиева – полковник запаса.

Других юристов Караулов не знал, да и кто принял бы доверителем бывшего руководителя Азербайджана? Все, что Якубовский сказал тогда Гейдару Алиевичу, было ясно и так: телеграмма Эфендиева – пустой звук, «Правда» не опубликует, судиться бесполезно; арест Алиева – вопрос времени, единственное место, где Горбачев не рискнет его задержать, это Нахичевань, недавно выходившая, между прочим, из состава СССР.

Алиев не хотел избираться депутатом от Нахичевани («После тех должностей, которые я имел…»), но Якубовский был прав, иначе будет беда, Муталибов закроет Алиеву дорогу в Азербайджан, хотя когда-то Гейдар Алиевич спас Муталибова, своего любимчика, своего выдвиженца, от тюремной камеры.

– Почему… закроет? – не поверил Алиев.

– Потому что – сука, – объяснил Якубовский.

Алиев верил в порядочность людей, а Якубовский не верил. Он лучше всех знал современную жизнь.

«Вас, Гейдар Алиевич, – говорил ему Якубовский, – ждет «черная метка»: чей-то труп. Убьют либо родственника, либо кого-то из близких знакомых».

Консультация заканчивалась, когда из каких-то дальних, невидимых щелей вылезла, не стесняясь, огромная мышь. Увидев бывшего члена Политбюро ЦК КПСС и Дважды Героя Социалистического Труда, мышь не смутилась, встала, как хомяк, на задние лапки и стала умываться.

От такой наглости Якубовский оторопел.

– Гейдар Алиевич, глянь! В каких, бл…, условиях я работаю…

Позже Махмуд честно признался Караулову что, если бы у него был пистолет, он бы Якубовского застрелил.

Увы, Якубовский не ошибся. Вечером, в тот самый день, когда Гейдар Алиевич купил билет в Нахичевань, был убит Аждар Ханбабаев, главный редактор крупнейшего бакинского издательства. Он часто звонил Алиеву, стал родным человеком и очень хотел встретить его в аэропорту…

«Жигули» с трупом Ханбабаева кто-то (кто?) пригнал к дому Джалала Алиева, брата Гейдара Алиевича. Тут же – звонок в Москву:

«Севиль? Ваш Ханбабаев не встретит Гейдара Алиевича в Баку. Он, извините, мертв…»

И вот спустя три года Караулов снова говорит о Якубовском.

– Смешной парень, Андрей! Твой друг, я помню…

– Он сейчас в Москве, Гейдар Алиевич. Хочет Ельцину помочь.

– Да?

– А когда поможет, у него сразу начнутся проблемы. «Мавр сделал свое дело, мавр может умереть…»

Алиев удивился:

– Зачем тогда приезжать, Андрей?

– А в Канаде Якубовский повесится.

– Надо же… Знаешь, Андрей… а мне кажется, я никогда не умру. Не может так быть, чтобы я умер, слушай… Чем же тогда я от всех отличаюсь?

– Я б, Гейдар Алиевич, Димку в Азербайджане спрятал, – тараторил Караулов. – Если, конечно, потребуется…

– А он что, о многом знает?

– Да. Про Руцкого особенно.

Алиев согласился:

– Ты хорошо чувствуешь Ельцина, Андрей… Ладно, пойдем, пойдем в сад… там и договорим…

Еще чуть-чуть, и на глаза Караулову навернулись бы слезы. Как хорошо, что есть люди рядом с ним, которые никогда, вот просто никогда-никогда тебя не предадут…

84

Ночь была такая черная и такая унылая, что рассвет еле-еле пробился сквозь тучи. Назначить явку на семь утра! И где? В Химках, у черта на рогах? Настоящий мужчина в семь утра – всегда в постели, счастлив тот, кто не встает по будильнику, утренний секс мало похож на вечерний, другие ощущения, Альке по утрам нравилось больше.

Может, господину чекисту спать не с кем, а?

С женой осточертело, с любовницей опасно?

Пятиэтажная хрущевка, обычный жилой дом, куда уже несколько раз приезжала Алька, была такая хилая, что могла развалиться на подъезды в любую минуту. В стране, где добыча нефти на человека по году – четыре тонны, можно, черт возьми, нормальные квартиры построить? Нефть в обмен на квартиры?

В России все подъезды – вонючие, все как один, кроме Арбата и Тверской, впрочем, на Арбате и на Тверской они тоже вонючие, особенно сейчас, в 92-м, – плесень и моча, запах бедности.

Стараясь не дышать, Алька пулей взлетала на верхний этаж, но чекист Лев Николаевич, мужчина сдержанный, строгий (он так и представился: Лев Николаевич, фамилию не назвал, еврей, наверное, евреи не уважают свои фамилии), – Лев Николаевич встречал Альку не в дверях, а у окна. Боялся, похоже, что она кого-нибудь приведет за собой: у таких дурех, как Алька, всегда есть охота «хвастануть» перед подругами!

И не перед подругами – тоже.

Альке захотелось – вдруг – возвыситься над всеми сразу. Резко и высоко.

Вообще над всеми.

Черта злопамятных людей: канкан на могилах своих обидчиков.

Это желание (или потребность?) стать – вдруг – «крутой», перекосило Альку в одну сторону. Ей так этого хотелось, что она в самом деле поверила – она крутая. И все ее хорошие качества сразу куда-то делись: ноги сами несли сейчас Альку в Химки, в эту квартиру на верхнем этаже; семь утра, – а она ни разу не опоздала.

Квартира была совершенно пустой: стол, лампа и два черных стула. Лев Николаевич сразу, на первом же свидании, протянул Альке листок бумаги:

– Подпишите.

– Брачный контракт?

– Именно так. Контракт.

Алька пыталась отшутиться:

– Замуж мне пока рано.

– Мы уже поженились, – сообщил Лев Николаевич. – Несмотря на тяжелую разницу в возрасте.

И Алька (куда денешься!) подписала документ «государственной важности» – о неразглашении.

Ева говорит, что в Москве, в центре, есть квартиры, которые чекисты превратили в дворцы. Верхний этаж жилого дома, дверь как дверь, обита дерматином, но эта квартира проходит через весь дом: зайти в нее можно слева, через крайний подъезд, а выйти справа, с противоположной стороны.

Для конспирации.

Это у них, чекистов, больное место: конспирация. Сдвинуты на тайне: психологическое переусложнение не по существу. А еще чекисты наполнены собственной значимостью. Каждый из них себя чуть-чуть придумал. Себя и свое значение. – Нет, до дворцов, получается, Алька не доросла: здесь, в Химках, на улице Пионерской, ее ждал не дворец, ее ждала тюремная камера.

Или так нужно? Еще в квартире было ужасно холодно. Алька сидела в накинутой на плечи дубленке, Лев Николаевич не возражал. Внимательный человек, осторожный: Альке все интересно, она слушала строгого, опытного чекиста, как ребенок слушает взрослого, открыв рот, но Алька слишком наивна, «медовая ловушка» – вряд ли получится, разведка вообще не ее дело, она не умеет расставлять капканы, для этого надо быть сукой, законченной сукой. И проституция, кстати, тоже не ее дело, в какой-то момент Алька просто перепутала секс с любовью, и секс оказался смыслом ее существования…

Поначалу Льву Николаевичу было скучно с Алькой, но ее чертячья улыбка сделала свое дело: прежде Лев Николаевич никогда не работал с проститутками, так что кокетство девушки его задевало.

Алька волновалась.

– Что я буду делать? – это был ее первый вопрос.

Лев Николаевич усмехнулся:

– Искать предателей. Выявлять.

– А что их искать-то?.. – оторопела Алька. – Сейчас все люди – сволочи.

– Не все, – улыбнулся Лев Николаевич. – Разве твоя мама, твой отец, твои бабушка и дедушка сволочи?

– У меня нет дедушки, бабушки и отца, – отрезала Алька. – Остальные – сволочи… А мужики сейчас – как фальшивые монеты. Особенно те, лег под Ельцина: чем больше фальши, притворства, тем он удачнее!

Тестирование оказалось дурацким. Лев Николаевич достал листок с цифрами:

6

24

310

17

8.

– У меня хрень с математикой, – насторожилась Алька.

Она со школы боялась экзаменов.

– Не надо математики, – возразил Лев Николаевич. – Просто запомни эти цифры. И запиши их столбиком. В таком же порядке.

Алька взглянула на листочек, перевернула его и начертила с оборотной стороны:

6

24

310

17

8.

– Молодец! – удивился Лев Николаевич. – А теперь вот так:

б 10

11 475

278 19.

15

2

Запомнила, товарищ Веревкина? Повторите, пожалуйста.

Ему хотелось, конечно, чтобы Алька провалилась: вербовать для разведки уличных проституток (Лев Николаевич не находил большой разницы между проститутками и охотницами)… было ниже его достоинства, это бесспорно, но Баранников – из ментов, куда тут денешь, у ментов, как известно, собственные представления о счастье.

Алька еще раз взглянула на цифры и написала:

б

11

278

15

2.

Потом задумалась:

10

…?

19.

– Там еще что-то было… – напряглась она. – В серединке.

– Плохо, коллега.

Алька обиделась:

– Я вам не Вольф Мессинг!

В последнее время она заводилась с полуоборота.

– Понимаю, – кивнул Лев Николаевич. – Но у вас, товарищ Веревкина, есть определенные способности, это бесспорно. В таких случаях надо просто «войти в себя». Опереться на свое подсознание.

– Да?

– Конечно!

Алька вышла из-за стола и стала медленно раздеваться.

– Что вы делаете? – обомлел Лев Николаевич.

– Вхожу в себя. Чтобы войти в себя, мне надо раздеться перед малознакомым мужчиной. Потребность такая.

– Тогда раздевайтесь.

– Это вас не обидит?.. – она эффектно стягивала платье.

– Скорее не обрадует, товарищ Веревкина, – объяснил Лев Николаевич. – А вы уверены, что нормального здорового мужчину радует чужая женщина в белье?

– Уверена, – подтвердила Алька. – Нормального – да.

Лев Николаевич откинулся на спинку стула.

– Вы, товарищ Веревкина, только что вспомнили Мессинга. Я с ним работал, между прочим.

– В Чека? – удивилась Алька.

– Это был, Алевтина, очень закрытый и бесконечно одинокий человек, – продолжал Лев Николаевич. – Особенно после смерти его Аиды, его жены. Если бы Мессинг жил бы открыто и широко, как Борис Ливанов, например, он бы просто растерял бы, я думаю, свой удивительный дар. Мессинг – человек-шкатулка. И он действительно читал мысли людей…

Алька страсть как любила непонятное. Сейчас, например, ее очень интересовала Туринская плащаница.

– Обалдеть, конечно. Я на нем была.

– На ком?

– На Мессинге.

– В каком смысле… вы на нем были?.. – насторожился Лев Николаевич.

– В Сочи. В Зеленом театре. Доски, помню, крутились с цифрами. И он эти цифры сходу считал.

– Не ошибся?

– Один раз. И снова все посчитал. Уже правильно.

Лев Николаевич разговорился:

– Я всегда очень жалел, Алевтина, что Вевлеле Мессинг не занимался лечебным гипнозом. В тридцатых годах в Москве был такой Орнальдо, он же – Николай Смирнов. Слышали об Орнальдо?

– Нет, – честно призналась Алька.

– Гений. Это был гений, товарищ Веревкина! У больных Орнальдо вызывал такой сон, что во время операции они совершенно не чувствовали боли. Ты понимаешь, товарищ Веревкина… – Лев Николаевич плавно перешел на «ты», – скольких граждан он спас? Стариков особенно. Тех, кого наркоз мог убить.

Альке хотелось подыграть Льву Николаевичу.

– У меня бабка наркоз не выдержала, – сообщила она. – И загнулась.

– Ты, Алевтина, читала «Мастер и Маргарита»? Роман Булгакова.

– Не-а… Евка читала. Я – нет.

– Книга не для детей, – согласился Лев Николаевич. – Булгаков присутствовал на сеансе Смирнова в «Эрмитаже». Булгаков предметно интересовался гипнозом, пытался вылечить себя от острой потребности в морфии. В наркотиках. Там, в «Эрмитаже», Смирнов чуть было не раздел – догола – ползала. Вовремя спохватился: в первом ряду сидел Максим Михайлов, любимец Сталина, с супругой. И могли быть… последствия, как вы понимаете… – Так вот: Булгаков так вдохновился «черной магией», что позже, с придумками, описал Орнальдо в своем романе. – А Мессинг, Алевтина, все время говорил, что любое счастье человеком (каждым из нас) не заслужено. Понимаешь? Как заслужить счастье? Какими подвигами?

Алька задумалась:

– Никак, наверное. Особенно в политике. Сплошные взяточничество и торговля.

Такой разговор Льву Николаевичу определенно нравился.

– Молодежь редко ошибается, товарищ Веревкина, – согласился он. – Выходит, не заслужил я это счастье: видеть тебя в белье. Даже в красивом. В Париже куплено?

Алька не отвечала.

– Странно как-то…

– Не с тем народом общаешься, – закончил Лев Николаевич. И снова улыбнулся: хорошая девочка. Просто вовремя не поумнела.

– Можно я оденусь? А то холодно.

– Сделай одолжение… Для меня, Алевтина, переспать с проституткой – все равно что засунуть свой член в навозную жижу.

– Фу!

– Поверь!

– Ну и сравнение у вас…

– Хотя фанатик своего дела всегда вызывают у меня уважение, товарищ Веревкина!

– Я не фанатик, – возразила Алька. – Я просто дурью маюсь…

Лев Николаевич не разрешал Альке курить, а ей было уже невмоготу.

– И чему я буду учиться?

– Если мы вас примем… – уточнил Лев Николаевич.

– Примите.

– Уверены?

– Просто я лучше других. У нас в «Мадмуазели» такая сволочь… им только деньги нужны.

– В тебе нет паскудства, – согласился Лев Николаевич. Если примем, значит, многому. Стрелять, например, Алька развеселилась:

– В кого?

– Не в кого, а когда, товарищ Веревкина. Чекисты стреляют только в крайних случаях. А главное для вас – научиться видеть людей. Вот… как Мессинг. Входить к ним доверие. Жить их жизнью, если потребуется. Каждый олигарх, Алевтина, – это сундук, закрытый на тысячу замков. Надо, значит, всего ничего: просто подобрать ключик.

– Через еб… то есть, пардон, через секс? – быстро поправилась она.

– Да через что угодно! – ответил Лев Николаевич. Поставь на стол вино – и сразу придут гости, это наш принцип, товарищ Веревкина!

…Вообще-то он был какой-то потерянный, этот Лев Николаевич. Старый чекист с манерами побитого жизнью человека из коммуналки. Да он и сам, похоже, не понимал, зачем «конторе» в большом количестве потребовались сейчас такие ребята, как Алька! Все начальники Льва Николаевича, генералы, богатеют на глазах. Это не скрывается! Они открыто «крышуют» бизнес – особенно свалки, самый легкий вид барышей. А Баранников (земля слухом полнится!] завел специального человечка (может, и не одного), который раз месяц открывает Баранникову счета «на предъявителя» в западных банках…

Алька представила Льва Николаевича в военной форме и прыснула от смеха: ей показалось, что мундир висит на нем, как пижама.

– Ты чего?.. – удивился Лев Николаевич.

– Скажите, а Ельцин… идиот?

Она вдруг сама испугалась своего вопроса и зачем-то перешла на шепот:

– Я ведь серьезно спрашиваю. А то мне… и спросить-то не у кого!

– Какие у тебя… вопросы интересные.

– Просто я статью читала… – объяснила Алька. – Как Ельцин на аэродроме поссал прямо под самолет. При людях. А они его с цветами встречали…

И так хорошо поссал, что лужа образовалась.

– Какая еще… лужа? – поежился Лев Николаевич.

– В газете пишут… Завтра принесу.

– Кто пишет?

– Не знаю… мужик какой-то. И тоже на скрытого алкаша похож.

На следующий день Алька действительно принесла полумятый номер газеты «Совершенно секретно», где выступил с интервью Павел Вощанов, пресс-секретарь Президента.

Бывший пресс-секретарь.

…Нам было сказано, что «Речной клуб» – одно из самых элитных заведений Америки… Все рассаживаются согласно табличкам с именами на огромных круглых столах. Сбываются худшие опасения Суханова – шеф выпивает, но ничем не закусывает. К нему то и дело подходят улыбающиеся американцы, трясут руку, произносят какие-то комплименты, а после, чокнувшись и пригубив из своего бокала, отходят, ступая место другому желающему поприветствовать первого советского коммуниста-оппозиционера. Зато наш Борис Николаевич, чокнувшись, выпивает до дна. Черт бы их всех подрал! И в первую очередь – этого хитромудрого Сороса, который буквально не отходит от Ельцина ни на шаг. Алференко обеспокоен не меньше Суханова – уже половина десятого, через полчаса мы должны вылететь в Балтимор, а Ельцин, похоже, только вошел во вкус неформального общения с капитанами американского бизнеса.

– Надо ему сказать, что пора прощаться.

Суханов смотрит на Алференко с жалостью.

– Может, Рокфеллер ему об этом скажет? Рокфеллера он послушается.

К счастью, банкира-миллиардера не приходится просить о столь деликатном одолжении. Поскольку самолет, которым мы должны лететь в Балтимор, принадлежит ему, то он в курсе того, что нам пора выдвигаться на аэродром.

– Мистер Ельцин! Я благодарен, что вы нашли время встретиться с нами. Это был прекрасный вечер! Но, к сожалению, мы вынуждены отпустить вас в Балтимор. Мой самолет к вашим услугами.

У богатства есть немало жизненных преимуществ: нам не надо торопиться на аэродром – когда приедем, тогда и взлетим. Не надо регистрироваться, сдавать багаж и проходить спецконтроль – нас доставили прямо к трапу, возле которого поджидает улыбающийся пилот:

– Господа, рад вас приветствовать! Самолет готов к взлету. Ваш багаж на борту, – и пожав нам руки, заканчивает сугубо по-американски: невзирая на чины и звания пассажиров:

– Как только наберем высоту, я предложу вам, парни, выпивку и закуски. Приятного полета!

Верный оруженосец Суханов недовольно ворчит: «Какая еще выпивка, какие закуски?» Ярошенко успокаивает: это традиционная американская шутка…

Лучше бы пилот и впрямь пошутил. Может, не было бы тогда того, что случилось часом позже. А случилось такое, что хочется забыть, но, увы, не забывается.

Бывают ситуации, когда презрение толпы менее трагично, нежели отвращение в глазах единственного свидетеля твоего позора. Прошло много лет, больше четверти века, но я до сих пор с содроганием вспоминаю ту ночь и не могу забыть глаза уже немолодой, но привлекательной женщины с большим букетом цветов в руках, что встречала нас на слабо освещенном поле аэродрома американского города Балтимор…

Стюарт, он же второй пилот, ставит на стол два больших подноса: на одном – ветчинно-колбасное ассорти, на другом – овощи.

– Что господа желают выпить?

Ельцин смотрит на стюарда, как учитель на двоечника, не ко времени и не по делу задавшего вопрос про каникулы:

– Мы что у Рокфеллера пили? Виски? Вот и продолжим висками. Градус нельзя понижать!

Стюарт приносит внушительных габаритов штоф «Джека Дэниэлса».

– Что я хочу сказать, – Ельцин берет стакан, наполненный ячменным снадобьем, – За то, чтобы наш визит был успешным и чтобы все цели были достигнуты!

От Нью-Йорка до Балтимора лету не боле часа, поэтому бутылка опорожняется без долгих пауз на тосты и разговоры. Последние граммы выпиваются уже при заходе на посадку. И в этот самый неподходящий для перемещений по салону момент у нашего VIP-пассажира возникает непреодолимое желание посетить туалет.

– Борис Николаевич, сядьте, пожалуйста, нельзя вставать.

– Мне надо!

– Мы сейчас приземлимся.

– Что вы мне, понимаешь, указываете?!

Но в самолете нет туалета. Он для коротких перелетов.

Шасси ударяются о посадочную полосу, включается реверс, и самолет, надрывно взревев, тормозит. В нашу сторону направляется довольно большая, человек десять, группа встречающих. Они подходят к самолету и выстраиваются полукругом в нескольких метрах от него. На полшага впереди всех улыбающаяся женщина с большим букетом в руках…

«Нет, молодца, что поборет винца!» – Алька внимательно, исподлобья, наблюдала за тем, как меняется лицо Льва Николаевича: он сразу понял, конечно, о чем идет речь, но читал все равно очень медленно:

…Первыми на поле спускаемся мы с Сухановым и Ярошенко, следом выходит Ельцин, за ним – переводчик и все остальные. То, что происходит далее, за гранью разумного…

Сойдя с трапа и оглядевшись, Ельцин вдруг резко разворачивается и шагает в сторону, противоположную от стоящих на поле американцев, куда-то за самолет. Встречающиеся переглядываются: что случилось? Кажется, я догадываюсь – что, и от этой догадки по спине бегут леденящую кожу мурашки: только не это! Вероятно, ему кажется, что в тени его не видно и стоящие на поле не разглядят, как он, пристроившись за шасси, справляет малую нужду. Но на нашу беду, не только видно, но даже слышно. К тому же его выдает ручеек, побежавший из-под самолета в сторону встречающих.

Мы в ужасе. Суханова, похоже, разбил паралич – он стоит у трапа с широко открытым ртом, не в силах пошевелиться. Ярошенко шепотом причитает: конец, это конец! Алференко отвернулся, чтоб не видели американцы, и в сердцах плюнул на землю. На лицах степенных янки выражение брезгливого ужаса. Немолодая, но весьма миловидная дама с букетом в руках выглядит так, словно ей на голову посадили отвратительно пахнущего лесного клопа.

А далее происходит еще более невероятное – Ельцин, на ходу застегивая ширинку, выходит из-за самолета и, протянув для приветствия руку, как ни в чем ни бывало направляется к встречающим. Уже ночь, но он почему-то произносит свое неизменное: «Хутен морхен!», чем окончательно добивает даму с цветами. Та издает какой-то хрип, который надо понимать как приветственное Welcome! и, уклонившись от рукопожатия, сует гостью ставший бессмысленным атрибутом букет цветов…

– Прочитали? Это правда?

– По-моему, да… – Лев Николаевич откинул газету в сторону.

– А как же его… избрали Президентом?

– Как?

– Как?

– Да вот… так…

Лев Николаевич молчал. Он знал, что Алька задает именно этот вопрос.

– Когда царь пьет… – начал он, – все молчат. Это закон. Если ближние молчат, народ не виноват. Народ просто ничего не знает.

– А вы втирали: КГБ все знает! – возразила Алька.

– Не втирал, а говорил… – поправил ее Лев Николаевич.

– Да насрать! Ельцин пьет, Ельцин блюет, а КГБ не видит? Ослеп, да? Малый этот… говорит, там вся Америка на уши встала…

– Какой еще малый?

– Тот, который на алкаша похож. Ельцин приехал! Не просыхает от счастья!