Текст книги "Сочинитель"

Дело в том, что Серегин, общаясь с самыми разными людьми в Петербурге – и с бандитами, естественно, тоже, – еще накануне вечером узнал о неудавшейся попытке покушения на Антибиотика: весть об этом мгновенно разлетелась среди питерской братвы. Дошли до Андрея и слухи о том, что предотвратил покушение не кто иной, как начальник 15-го отдела… Обнорский попытался связаться с Никитой, но тот от разговора ушел, сославшись на занятость. Тогда журналист начал обзванивать остальных своих знакомых в РУОПе, активно трепаться с ними «за жизнь», и в результате он довольно быстро узнал, что начальник управления Кузьменко по-прежнему в госпитале, Ващанов – в Финляндии, а всеми делами в «управе» заведует несравненный Серафим Даниилович Лейкин. С полковником Лейкиным Серегин был хорошо знаком и знал о пагубной страсти Серафима Данииловича к выступлениям в прессе… Еще один звонок, и Андрей договорился с Бенни Хиллом о встрече…

В Большом доме Обнорский появился как раз тогда, когда Кудасов и Резаков начали рекогносцировку на Сенной. Серафим Даниилович встретил журналиста радушно, угостил чаем и начал, по обыкновению, жаловаться «на недостаточное внимание прессы к проблемам борьбы с организованной преступностью». Обнорский скорбь Лейкина поддержал и предложил сделать с полковником большое интервью. Серафим Даниилович расцвел, а Андрей, пользуясь эйфорией полковника, начал его пробивать:

– Я думаю, это интервью будет базироваться на хорошем информационном поводе: говорят, ваши орлы, Серафим Даниилович, крутого киллера взяли, который аж самого Антибиотика грохнуть собирался?

Лейкин широко открыл глаза и внимательно уставился на журналиста: этот парень всегда почему-то обладал информацией большего объема, чем положено простому репортеру… Откуда он ее только берет? Поговаривали, что Обнорский раньше был кадровым офицером Комитета, воевал на Ближнем Востоке, занимался там непонятно чем… Честно говоря, Серафим Даниилович относился к этому парню с некоторой опаской, особенно учитывая его связи. К тому же и у самого Лейкина были с Комитетом особые отношения…

– Кстати, – продолжал Андрей, делая вид, что не замечает удивленного взгляда полковника. – Я вот не считаю случайным, что этого киллера взяли под вашим непосредственным руководством… Кузьменко – ладно, он человек заслуженный, израненный весь. А вот Ващанов… Не хочу обижать Геннадия Петровича, но у него что-то таких успехов в последнее время не было… Конечно, могут найтись такие, которые скажут – случайность, мол. Но раньше, когда нам диамат преподавали, говорили так: случайность – есть лишь непознанная закономерность…

Андрей молол абсолютную чушь, надеясь грубо подольстить Лейкину, и поэтому даже не понял, отчего полковник чуть не подпрыгнул на стуле, услышав имя Ващанова… Одна фраза Андрея практически уверила Лейкина в том, что парень этот – точно комитетчик. И Ващанова он помянул не случайно… Серафим Даниилович кашлянул смущенно и, доверительно наклонившись, сказал негромко, как своему:

– С этим киллером действительно грамотно получилось… Но это наш общий успех, особенно Кудасов Никита отличился. Только пока об этом писать рановато… Вот через пару деньков… Тогда, может, все еще интереснее окажется. Я вам не для печати, между нами, скажу: есть очень интересные перспективы.

– Выход на заказчика? – понимающе кивнул журналист.

Лейкин только головой повел:

– Ну, понимаете, сейчас об этом говорить еще рано… Мы, оперативники, – народ суеверный.

– Понимаю, понимаю, – закивал Обнорский. – О чем речь!

Столкнувшись с таким редким пониманием, Бенни Хилл снова запел соловьем про оргпреступность и беспощадную борьбу с ней. Андрей выждал минут пять, а потом снова закинул удочку:

– А я так думаю, Серафим Даниилович, может быть, мы интервью начнем делать сейчас, а потом, если все хорошо сложится, и новую фактуру к нему добавим… А?

Лейкину идея понравилась, да и журналист нравился полковнику все больше и больше. Что там говорили про его гонор и высокомерие! Приличный, воспитанный, очень тактичный парень, умеет уважение старшим выказать… Лейкин и сам не заметил, как разболтал Андрею многое из того, о чем говорить бы не должен, в частности, сказал и о возрасте Кораблева, и о его хобби – разведении кроликов на приусадебном участке в Кавголово. Хорошо хоть, имя не ляпнул – удержался… В общем, говорили они долго и обстоятельно, Андрей записал на диктофон полторы кассеты и, прощаясь, выразил горячую надежду на скорое продолжение «такого интересного интервью».

– Через пару деньков позвоните, – довольно кивнул Лейкин. – Как раз мы, Бог даст, с заказчиком определимся…

– С заказчиком или с заказчицей? – неожиданно спросил вдруг журналист, и Серафим Даниилович даже открыл рот в полном обалдении.

– Ну, Андрей Викторович… Ну, нет слов… Вы действительно очень информированный журналист… Вот узнаю, кто вам информацию секретную сливает, – накажу! Вы, конечно, человек проверенный, но порядок есть порядок… Вы уж, пожалуйста, в прессу пока насчет заказчицы ничего не давайте.

– Конечно, конечно, – заверил полковника Обнорский, как-то странно улыбаясь. – О чем речь! Я же понимаю… Кстати, вы своих орлов не ругайте – ваши сотрудники мне ничего не говорили…

Андрей сделал ударение на слове «ваши», и Лейкин понимающе кивнул. Нет, этот парень – явно комитетчик, скорее всего из так называемого «действующего резерва». Надо бы с ним поплотнее сойтись – толковый парень, грамотный.

«Толковый парень», выйдя из кабинета Лейкина, направился не сразу к выходу, а, договорившись с сопровождавшим его знакомым дежурным офицером, заглянул в отдел к Кудасову – Никита Никитич только что вернулся в управление вместе с Резаковым.

– Ты? – удивился начальник 15-го отдела.

– Я, – кивнул Андрей и предложил: – Пять минут найдешь?

– Ладно, – вздохнул Кудасов. – Только не больше, у меня сейчас дикая запарка, я потом тебе все расскажу.

– А мне больше пяти минут и не надо, – пожал плечами Андрей, выходя вместе с Никитой в коридор. – Тебя, я слышал, поздравить можно?

– О чем ты? – сделал было непонимающее лицо Кудасов, но Обнорский сразу усмехнулся зло и ответил:

– Ну, как же! Самого Антибиотика от пули спас! Весь город на ушах! Не удивлюсь, если Виктор Палыч выхлопочет для тебя у руководства поощрение.

– Андрей! – Никита схватил журналиста за рукав. – Ты что? Ты соображаешь, что говоришь? Я не Антибиотика спасал, я брал киллера! Ты многого не знаешь и не понимаешь…

– Эту фразу насчет «знаешь-понимаешь» я уже устал от тебя слышать! – перебил Кудасова Обнорский. – Только ты ни объяснить ничего не желаешь, ни знаниями поделиться… Односторонние у нас какие-то отношения получаются: я тебе все говорю, а ты мне – ничего! Знаешь, как такие отношения называются? Использование!

– Ты мне тоже многого не говоришь, – попытался было вяло возразить Кудасов, но снова натолкнулся на усмешку Андрея.

– Знаешь, Никита, я, наверное, действительно перестал тебя понимать… Раньше вроде ты говорил, что Палыч – твой враг… А теперь ты спасаешь его и сажаешь старика, который хотел избавить мир от ядовитой гадины. Не понимаю…

Кудасов несколько раз вздохнул и посмотрел на Обнорского усталыми, воспаленными глазами:

– Чего ты понять не можешь? Я – мент, а не убийца, понял? Знать об убийстве и не помешать ему – это все равно что сообщником стать, ясно? Убить Палыча я мог бы при желании много раз, но я мент, понимаешь – мент! Я его в камеру забить хочу, законно посадить!

– Ну-ну, – сухо сказал Обнорский. – Бог тебе в подмогу. Моя помощь, как я убедился, тебе без надобности. Ты ведь считаешь, что я у тебя только под ногами болтаюсь, достаю да мешаю.

– Андрей! – замотал головой Никита. – Ты не прав, у меня сейчас просто действительно нет времени тебе все объяснить…

– Ладно. – Серегин снова усмехнулся (странная это была усмешка, очень странная, Кудасову вдруг показалось даже, что журналист знает что-то очень важное – знает, но теперь уже не скажет). – Ладно, Никита, не буду отрывать тебя от важных дел… Тебе, наверное, надо операцию готовить по поимке заказчицы. С бабами воевать трудно…

Кудасов аж дернулся весь, подался к Обнорскому:

– Откуда ты знаешь? Откуда?

Андрей ничего не ответил, но Никита быстро «дотумкал» сам:

– Ты что, у Лейкина был? Вот ведь, мудак дырявый – ничего доверить нельзя! Что он еще тебе выболтал?! Ты хоть понимаешь, что эта информация не должна никуда уйти? Если ты что-нибудь напечатаешь у себя в газете…

– Не волнуйся, – устало махнул рукой Андрей. – Не буду я ничего печатать, в ближайшие три дня по крайней мере. Скажи… Вот нахватишь ты эту бабу… А тебе не приходит в голову, что она, может быть, хороший человек, который просто хотел уничтожить этого выродка? Палыч на свободе останется, ее – в тюрьму? Справедливо это будет?

– Ты романтик, Андрей, – покачал головой Кудасов. – Хорошие люди не нанимают профессиональных убийц за сумасшедшие бабки… Прости, я действительно многое не могу тебе сейчас рассказать, просто права не имею. И времени нет совсем… Давай потом обо всем поговорим?

– Давай, – безразлично согласился журналист. – Только звони уж теперь сам. Пока, Никита. Дай мне кого-нибудь из твоих, чтобы к выходу проводили, а то постовой не выпустит…

Никита Никитич вернулся к себе в отдел с абсолютно испортившимся настроением – не получился разговор с Андреем, совсем не получился. Не ко времени он состоялся – некогда было Кудасову… Правда, он нашел бы для журналиста сколько угодно времени, если бы знал одно любопытное обстоятельство: кроме Кораблева, Андрей Обнорский был единственным человеком, знавшим, кто такая на самом деле эта таинственная женщина, «заказавшая» Антибиотика. Более того, Андрей знал даже больше Кораблева – он знал, где искать заказчицу, и надеялся встретиться с ней в самое ближайшее время…

Часть II
Сочинитель

Ноябрь 1993 года

На заведующего криминальным отделом питерской «молодежки» Андрея Обнорского, писавшего под псевдонимом Серегин, в самом начале ноября 1993 года навалилось столько разных дел, что он на какое-то время почти полностью отключился от мыслей о Геннадии Петровиче Ващанове и Антибиотике, – не до них было, честно говоря.

Во-первых, хватало работы в газете. Отдел Андрея, состоявший из четырех человек (считая и самого Серегина), должен был каждую неделю готовить тематическую полосу на разные криминальные темы. Полоса – для тех, кто не знает, – это почти тысяча строк текста, около двадцати машинописных страниц. Да и кроме этой «тематической полосы» нужно было сдавать оперативные материалы почти в каждый газетный номер. Короче говоря, Обнорский просто не знал, за что хвататься, особенно учитывая то обстоятельство, что у Вики Тимофеевой, единственной барышни в его отделе, как назло, начались какие-то домашние проблемы с мужем. Естественно, из работы она «выпала», и сказать ей было нечего – ясное дело, для любой нормальной женщины домашние заморочки важнее производственных…

Во-вторых, к Серегину из Швеции приехали тележурналисты Ларе Тингсон и Сибилла Грубек, приехали не просто так, а снимать документальный телевизионный фильм «Русская мафия» – этот проект обсуждался еще в мае, когда Андрей впервые встретился с Ларсом.

Надо сказать, что примерно с начала 1993 года к Серегину стали частенько наведываться иностранные журналисты – тема «русской мафии» – все больше и больше волновала западных зрителей, читателей и слушателей, поэтому и интерес иностранных корреспондентов к проблеме российской преступности резко активизировался. Правда, западные коллеги Обнорского проявляли этот интерес как-то очень странно. Они приезжали в Россию на пару-тройку дней, разговаривали несколько раз с офицерами из пресс-центров правоохранительных органов, встречались с кем-нибудь из российских журналистов и – готово дело! – выдавали в свои издания «серьезные аналитические материалы», в которых не было, как правило, ничего, кроме «жареной экзотики».

Андрею поначалу льстило внимание зарубежных коллег, приходивших к нему как к эксперту по вопросам организованной преступности. Серегин готовился к каждому интервью, как к лекции, пытался рассказывать об истории российского криминалитета, об истоках возникновения феномена так называемой русской мафии, но это все волновало зарубежных репортеров мало… Они не понимали или не хотели понимать, что в России 1993 года организованная преступность ушла уже очень далеко от обычной уголовщины и становилась постепенно настоящим «государством в государстве». Читая в англоязычных газетах и журналах статьи тех журналистов, с которыми встречался, Обнорский только матерился и называл вслух своих западных коллег дебилами – материалы о «русской мафии» были выдержаны в стиле «балалайка – перестройка – самовар». В то время западный мир еще тешил себя иллюзиями, что русская преступность не затронет впрямую развитые страны, что она останется для Европы и Америки не более чем далекой экзотической полусказкой…

Мало-помалу встречи с зарубежными коллегами начали Обнорского раздражать: вопросы постоянно повторялись, и Андрею было жалко тратить время на тех, кто все равно напишет потом в своих изданиях всякую чушь про русских «бандиди и ворифзакон». Особенно заводили Серегина американские корреспонденты. У этих ребят, помимо всего прочего, на лицах постоянно присутствовало выражение осознания собственного превосходства, притом что дубами они были редкостными. Добил Андрея визит обозревателя из солидной газеты «Нью-Йорк таймс»: этот дядя ввалился в кабинет к Обнорскому как к себе домой, заявил, что Серегина ему рекомендовали в его консульстве, достал диктофон и, лучезарно улыбаясь, сообщил:

– Я сегодня улетаю в Штаты, поэтому у нас всего сорок минут… Я хочу, чтобы ты мне рассказал все про русскую мафию!

Со злости Серегин нарассказывал американцу такую «развесистую клюкву», что потом, читая статью своего гостя в «Нью-Йорк таймс», хохотал как сумасшедший. Ну кто же знал, что у этого обозревателя были большие проблемы с восприятием русского юмора…

После этого случая Андрей старался избегать встреч с зарубежными коллегами, интересовавшимися русской оргпреступностью.

Однако в мае 1993 года Обнорскому позвонил его старый знакомый Игорь Цой, работавший в частной телекомпании «Позитком». Русский кореец Цой давно уже работал в основном на западного потребителя, и дела у него шли, судя по всему, неплохо. Игорь сообщил, что в Швеции задумали снять большой фильм «Русская мафия» и в работе над этим проектом без его, Серегина, помощи (по мнению Цоя) было никак не обойтись… Андрей, предполагая, что речь идет об очередной «клюкве», сначала отнекивался, но Игорь проявил настойчивость и устроил-таки встречу Обнорского с автором идеи фильма – шведским журналистом Ларсом Тингсоном.

Цой со шведом заявились в редакцию, когда Серегин, переживая очередной приступ меланхолии, валялся на диване в своем кабинете и курил, пуская дым в потолок. Увидев гостей, Обнорский нехотя перешел в сидячее положение, потом встал, пригладил волосы пятерней и церемонно поклонился. В глубине души он надеялся, что скандинав будет глубоко шокирован его поведением, решит, что русский журналист законченный хам и мудак, а потому – быстренько свернет беседу и уйдет восвояси.

Тингсона, однако, ничего не шокировало, он дружелюбно улыбался и сразу же после формального знакомства начал рассказывать о проекте фильма. После первых же его фраз выражение вежливой скуки сошло с лица Обнорского – этот швед говорил по-русски абсолютно чисто. То есть небольшой акцент, конечно, присутствовал, но речь Ларса была, что называется, богатой – он говорил намного лучше, чем иные прибалты. А в контактах с иностранцами для Андрея всегда одним из главных негативных факторов был языковой барьер – даже с учетом того, что Обнорский вполне сносно болтал по-английски… С Тингсоном можно было общаться как со своим – он даже идиоматические обороты понимал. Впрочем, удивляться этому не приходилось, Ларс объяснил, что более десяти лет работал собкором шведского телевидения в Москве.

Поразил Серегина и сам проект фильма. Андрей впервые столкнулся с искренним интересом, с желанием детально, неторопливо и качественно исследовать проблему. Бюджет фильма составлял несколько сотен тысяч долларов, а по времени работа над картиной должна была занять восемь месяцев, из которых три отводилось на подготовительный период и вхождение в тему… Да и вообще. Ларс как-то сразу понравился Обнорскому, из этого сорокапятилетнего бородатого мужика так и перло обаяние – чувствовалось, что он очень веселый, умный и по-хорошему «зацикленный» на своей работе человек… Серегин даже поймал себя на мысли, что этот Тингсон, наверное, очень нравится женщинам.

(Надо сказать, что Андрей в своем предположении не ошибся. Позже, когда они познакомились с Ларсом ближе, и не просто познакомились, а по-настоящему подружились, Обнорский узнал, что Тингсон однажды умудрился даже отбить любовницу у самого Тэда Тэрнера, главы и хозяина телекомпании CNN, а это вам не кот чихнул, это показатель… Бабы, они, конечно, существа странные – и иностранки тоже, – но, согласитесь, променять миллионера на какого-то живущего на зарплату, хотя и шведскую, журналиста, это… Это какое же обаяние должно быть у журналиста?!)

Тем не менее на первом часу беседы Серегин еще хмурился (скорее по инерции) и на разные конкретные вопросы отвечал уклончиво до тех пор, пока сам не спросил Ларса:

– А вы где наш язык учили? Чувствуется, школа хорошая…

Тингсон хмыкнул, прищурился и ответил, улыбаясь:

– Школа замечательная, можно сказать – шпионская. Я ведь заканчивал заведение для военных переводчиков…

– Что?! – Обнорский широко открыл глаза и машинально перешел на «ты», как это было принято среди советских военных толмачей – независимо от возраста и звания. – Так ты что, переводяга?

– Ага, – кивнул Ларс и подмигнул Андрею, который уже улыбался во весь рот.

– Ну, дела! А ты… Ой, извините, что я вас на «ты»…

– Ничего, – махнул рукой Тингсон. – Так проще и для меня привычнее. У нас в Швеции все друг к другу на «ты» обращаются – только королю «вы» говорят. Кстати, мне Игорь, – Ларс кивнул на Цоя, – говорил, что ты тоже бывший военный переводчик, так я сразу подумал – споемся… А?

– Похоже, что так, – усмехнулся Андрей. – Чтобы два переводчика не спелись, нужно, чтобы по крайней мере один из них был полным дауном…

Ларс засмеялся, и тут в разговор вклинился Цой. Хитро сощурив свои корейские глазки, он медовым голосом промурлыкал:

– Поскольку мы оба – не дауны, думаю, что все у нас получится… Тем более, что наш шведский друг не предлагает тебе работать за бесплатно…

– Ага. – Серегин оживился еще больше и закурил сигарету. – Это волнительный момент. Дело в том, господа, что я очень люблю деньги. Правда, любовь моя трагична, поскольку пока остается безответной… Не в обиду тебе будет сказано, Ларс, но западные коллеги, высосавшие из меня море информации и сожравшие кучу моего времени, предпочитали пользоваться мной на халяву… Ты знаешь, что такое халява?

– А как же! – кивнул Ларс. – Одно из ключевых русских понятий… Но в нашем случае халявы не будет, я хочу, чтобы все знали, за что работают…

И Тингсон назвал Обнорскому такую сумму гонорара, что Андрею даже показалось сначала, будто он ослышался… Цой, довольный произведенным эффектом, загоготал, а Серегин поскреб в затылке и развел руками:

– Ну, ребята, не знаю даже, что и сказать… Вы прямо как Санта-Клаусы какие-то – предлагаете очень интересную работу за очень интересные деньги… Ежику понятно, я согласен… Надеюсь, Родину продавать не будем?

Андрей посмотрел на Игоря, но швед понял, что вопрос адресован главным образом ему, и махнул рукой:

– Это по другому ведомству. А я хочу просто сделать интересный и честный фильм…

– Ну что же, – кивнул Обнорский. – Тогда давайте обсуждать нюансы…

«Ньюансов» было много – Ларс при всей его обаятельности вовсе не был филантропом и хотел получить от Обнорского максимум возможного. В обязанности Андрея входило: проведение с Тингсоном устных занятий по курсу «Введение в бандитоведение», обеспечение контактов шведа с представителями правоохранительных структур города, проведение переговоров с бандитами на предмет их согласия на съемки и интервью, а также выбор «объектов» съемок – в телефильме ведь нужны не только «говорящие головы», требуется еще и картинка интересная… Кроме того, Ларс хотел, чтобы Серегин нашел бизнесменов – жертв бандитских наездов и «разводок», но таких, которые согласились бы рассказать о своей нелегкой доле в объектив видеокамеры… Всем, с кем Андрею предстояло договариваться, Тингсон просил передать, что фильм на российских телеканалах демонстрироваться не будет, а бандюгам и особо откровенным коммерсантам заретушируют лица и изменят голос при монтаже…

Работать с Ларсом оказалось очень приятно и интересно, «лекции по бандитоведению» всякий раз оборачивались многочасовыми диалогами на самые разные темы – Тингсон не только брал, но и отдавал, он – журналист-профессионал, объездивший весь мир, – не жадничал и делился с Андреем собственными знаниями, собственной информацией, так что неизвестно еще, кто больше приобрел во время их «занятий»… Наверное, выиграли оба, потому что, помимо шаг за шагом продвигавшегося проекта, между Андреем и Ларсом начала завязываться самая настоящая мужская дружба…

В июле 1993 года Тингсон уехал в Стокгольм – утрясать всякие финансовые и технические вопросы, а Серегин с Цоем продолжали подготовку к съемочному процессу в Петербурге. Надо сказать, что Андрей далеко не сразу смог найти нужных Ларсу бизнесменов и бандитов – и одни, и другие по понятным соображениям опасались «светиться в телевизоре», пусть даже и не российском.

Но в конечном итоге все сладилось, отыскались и терпилы, которым уже нечего было терять в российском бизнесе, и более-менее интеллигентные братки, которые по крайней мере умели связно выражать свои мысли. Правда, бандиты согласились сниматься не за бесплатно. Андрей долго торговался с ними, пока не был наконец найден консенсус: суммы, на которых сошелся Серегин с братками, не поражали воображение – по рукам ударили на тысяче долларов за один съемочный день. Что характерно – согласившиеся сниматься в фильме бандюги очень интересно объясняли мотивы своего согласия: во-первых, им самим интересно было пообщаться с западными телевизионщиками, во-вторых, они хотели рассказать про «братву без дури мусорской», в-третьих, поскольку они получали за съемки деньги – то это было как бы по понятиям. Братки заверяли Андрея, что заработок пойдет не им в карман, а «на тюрьму, на дачки[25]25
  Дачка – взятка (жарг.).


[Закрыть]». Серегин, правда, в этом сильно сомневался, но сомнения свои предпочитал держать при себе из тактико-дипломатических соображений. И, наконец, в-четвертых (этот мотив бандиты не упоминали, но он очень легко высчитывался), братаны ведь были, если несколько абстрагироваться от их профессии, обычными пацанами со своими маленькими и большими человеческими слабостями, не чуждо им было и чувство тщеславия, ну, кому не интересно в кино сняться, приятно ведь, бабам потом похвастаться можно, другим пацанам «пурги намести»… Да и чем они рисковали-то по сути дела? Андрей ведь сразу предупреждал бандюгаев, что конкретика – то есть детальные рассказы о реально совершенных уголовных преступлениях с именами, фамилиями и датами – создателей фильма не интересует.

Ларсу были известны принципиальные схемы работы и так называемый этнографический материал. Так что, даже если предположить, что кого-то из «артистов» опознали бы потом в правоохранительных органах, – что с того? За бандитизм «вообще» не сажают, нужны конкретные эпизоды этой бандитской практики… Эти нюансы, кстати говоря, очень часто не понимают добропорядочные обыватели, возмущающиеся тем, что бандиты, дескать, в открытую разъезжают по городу, пугая всех своими машинами, прическами и жуткими мордами, а правоохранительные органы бездействуют… Нет бы сразу задержать их и…

И что дальше? Спросит опер у стриженого братка:

– Ты что, бандит?

– Вообще-то да, – может степенно ответить задержанный. – А что такое?

– Так ты что, вымогательством занимаешься, барыг трясешь, дачи им жжешь? – будет продолжать опер, и братан кивнет:

– Ну, всякое бывает… А в чем дело-то?

– Так, может, ты и эту конкретную дачу спалил?

– Нет, что вы… Эту конкретную – точно не я… Кто? А у огня спросите… И вообще, за что вы меня, мальчишечку безвинного, честь по чести оформленного экспедитором фирмы «Полный привет», задержали? За то, что я себя внутренне, по жизни, так сказать, бандитом ощущаю? Так за убеждения и внешнюю атрибутику у нас не сажают, а конкретных эпизодов у вас, гражданин начальник, нет… Нема криминалу, выпускайте, однако…

И что остается делать в этой ситуации оперу?

Можно, конечно, отметелить братка за наглость так, чтобы срал потом неделю с кровью, но ведь в этом случае опер сам совершит преступление – как и в случае, если он подбросит пацану на карман «ствол» или наркотики…

Договорился Серегин об участии в фильме и с некоторыми следователями, оперативниками и прокурорами. С ними переговоры были более деликатными, но в конце концов тоже все сладилось…

К концу октября 1993 года Цой и Серегин закончили все согласования и дали отмашку в Стокгольм: дескать, «все готово, хлопцы – пьяные, кони – запряженные»…

29 октября в Питер прилетел Тингсон со своей помощницей Сибиллой Грубек – и понеслось… Полторы недели вся съемочная группа пахала как проклятая – в день снимали по пять-шесть объектов. Удалось зафиксировать и бандитские стрелки (причем одна из встречавшихся сторон не знала о том, что их снимают), и задержание руоповцами одной из «команд», и заложников в бандитском «зинданчике», и целый спектакль-разводку, который братаны разыграли специально для журналистов… Интересный материал получился в питерской тюрьме «Кресты» – там группе фактически разрешили свободно перемещаться и даже заходить в камеры к зэкам. Ларс считал, что чем больше сможет снять группа, тем лучше будет для последующего монтажа, всегда хорошо, когда есть из чего выбирать… Работать было интересно, но к концу первой недели Обнорский, спавший в эти дни часа по три в сутки, начал буквально падать с ног от усталости. Ларс заметил, что Андрей постепенно подходит к состоянию полной невменяемости, и решил предпринять срочные меры…

Тингсон и Грубек жили в гостинице «Гранд-отель Европа», где снимали сразу три номера – в одном ночевал Ларс, в другом Сибилла, а третий числился «штабным» – в нем устраивали совещания и отсмотры уже снятых материалов. «Европа» считалась пятизвездочной гостиницей, и в ней были все «прибамбасы», положенные заведению такого класса, – в том числе и сауна с бассейном и тренажерным залом. Андрей об этом «центре здоровья» слышал, но бывать там раньше ему не приходилось – цены кусались… А тут Тингсон предложил Серегину вечерами походить в сауну – для релаксации и отдохновения. Обнорский сначала отнекивался, смущался, но Ларс объяснил, что платить за балдеж он будет не из собственного кармана, а деньгами шведского телевидения, специально выделенными на «орграсходы».

– Халява, Андрюша, не стесняйся, – убедительно подмигивал швед Серегину.

Известное дело, халява – это святое, как тут было отказаться?

В «центре здоровья» Обнорский просто обалдел от стерильной (почти как в операционной) чистоты, от незнакомых тренажеров и маленького голубого бассейна. А сауна… Да что там говорить… Ларс с Андреем прогревались, потом плюхались в холодный бассейн, снова грелись, потом дремали в креслах…

На их третьем заходе в сауну к ним присоединилась и закончившая отсмотр снятого за день материала Сибилла – эта тридцатисемилетняя шведка заявилась в парилку замотанная в большое махровое полотенце, а усевшись на полок, госпожа Грубек полотенчико размотала – шведы, они вообще люди простые… Обнорский от неожиданности чуть с полка не свалился, слишком много впечатлений на него разом навалилось – и сауна экстра-класса, и голая шведская журналистка… Андрей, никогда прежде не парившийся с голыми тетеньками (а тем более с иностранками), старался не пялиться на довольно аппетитные еще сиськи Сибиллы, но глаза как-то не очень слушались, и в конце концов Обнорский не выдержал и побежал окунаться в бассейн, надеясь пригасить грешные мысли холодной водой… Надежды не сбылись: через полминуты после Серегина в купель ухнула и госпожа Грубек – в том костюме, в котором ее рожала мама…

Короче говоря, сауна в «Гранд-отеле» Обнорскому понравилась, и он, пользуясь возможностью, стал захаживать в «центр здоровья» почти каждый день: когда в компании с Ларсом или Сибиллой, а когда и просто сам по себе… Шведы-то считали, что париться каждый день – вредно, им было трудно понять кайф русского человека, дорвавшегося до честной и очень приятной халявы…

Вечером девятого ноября Обнорский как раз балдел в «центре здоровья» без своих шведских коллег – они были заняты выбором в Питере мест для стэндапов[26]26
  Стэнд-ап – появление журналиста в кадре с непосредственными комментариями.


[Закрыть], съемки близились к концу, все были довольны результатами напряженной, нервной, но, судя по всему, не напрасной работы…

Андрей с сожалением думал о том, что халява в «Гранд-отеле» заканчивается и сюда уже нельзя будет прийти вот так вот запросто после отъезда Ларса и Сибиллы в Стокгольм… Хотя почему, собственно, нельзя? Гонорар-то Серегину причитался немаленький, и Андрей еще не решил, куда потратить эти деньги. Может, взять и купить абонемент в этот «центр здоровья»? А что? Дорого? Конечно, дорого, но ведь все хорошее стоит больших денег… Зато здесь, в «Европе», – тихо и спокойно, чисто и уютно, здесь хорошо думается и мечтается, здесь сплошные положительные эмоции… От редакции, опять же, недалеко (на своем «вездеходе» Андрей доезжал от «Лениздата» до «Гранд-отеля» буквально за пять минут), да и тренажерный зал здесь классный – можно подкачаться будет, лишний жирок согнать… А от гонорара все равно останется еще вполне приличная сумма – хватит и на подарки родителям, и на обновление гардеробчика, и на разные прочие мелочи… Ну, не солить же их, эти доллары! Обнорский всегда считал, что деньги надо тратить на то, что доставляет радость, не умел он копить, не по его характеру это было…

Почти приняв уже решение о покупке абонемента, Андрей зашел в тренажерный зал, чтобы как следует в нем осмотреться. Сам он еще ни разу в «Европе» не «качался» – после съемок сил хватало только на то, чтобы доползти до сауны…

Тренажерный зал был почти пуст, только на «ходилке», имитировавшей бег по горам, скакала какая-то брюнетка в черном облегающем трико и в черных же гетрах. Андрей не удержался и проехался взглядом по формам женщины – фигура у нее была очень даже ничего… Ну, может быть, чуть более худая, чем нужно. Обнорский относился к тому разряду мужиков, которые считают, что в женщине должно быть то, за что приятно было бы с чувством подержаться…