Текст книги "Сочинитель"

– Серегиным, – подсказал Ващанов, и Виктор Палыч кивнул:

– Да-да, с Серегиным этим… Фартовый пацанчик оказался, небось не знает, сколь мало тогда его голова дурная стоила… Как он, кстати?

– Контролируем, – поспешно сказал Геннадий Петрович.

– Контролируете, значит? – усмехнулся старик. – Ну-ну… То-то мне недавно зачитывали, опять он какие-то ужасти про организованную преступность эту в газетенке своей сраной тиснул… Не с твоих ли слов, Генуля?

– Нет, конечно, – передернул плечами полковник. – Это его Никитка Кудасов с толку сбивает, мне сигналили…

– Кудасов, говоришь? – Антибиотик скривился, будто лимонную корку разжевал, вылез из-за стола и начал расхаживать по кабинету взад-вперед. – Кровосос просто этот твой Никитка, упырек какой-то. Сколь кровушки-то у меня, у старика, попил. Угомонить бы его надо, Генуля… В рамки взять. Беспредельничает ведь он, а это грех.

Ващанов кашлянул искательно и даже чуть привстал с кресла, даже не привстал, а «обозначил привставание».

– Я понял, Виктор Палыч. Я ему уже сегодня пропиздон устроил, чтоб думал в следующий раз…

– За что же, Генуля, ты его на «правилку» выдернул? – Старик остановился и с интересом посмотрел полковнику в глаза.

Ващанов сморгнул:

– Так ведь… За статью эту как раз серегинскую, чтобы впредь…

– Да хуй с ней, со статьей! – гаркнул вдруг неожиданно Виктор Палыч и аж ощерился. – Пусть они там что хотят, то и пишут, кто эти статьи ебучие читает! Пар пердячий выпускают – и ладно! При чем тут статья – ей подтереться и забыть! С Мухой нам что-то решать надо! А он ведь за Никиткой твоим числится! Я же тебе говорил в прошлый раз – нужен мне Муха, край как нужен! У меня дело без него стоит, работа! А ты мне про какую-то статью… Есть по Мухе какие-нибудь результаты?

Геннадий Петрович взопрел, подобрал животик и сполз на самый краешек кресла. Вот как чувствовал он, что разговор о Мухине пойдет – старик действительно еще в прошлый раз говорил…

Ващанов засопел и, запинаясь, забубнил виновато:

– На Мухине сто сорок восьмая… Виктор Палыч, я ведь все-таки не Господь Бог. Следователь…

– При чем тут следователь? – перебил его взмахом руки Антибиотик. – Не еби мне мозги, Генуля, не советую! Следак – не твоя забота, мы с ним уж решим как-нибудь… Уже, считай, решили… В Никитку твоего все упирается! Таких, как он, чурбанчиков обтесывать надо…

На Ващанова было жалко смотреть – у него даже капельки пота на носу выступили.

– Но я… – бормотнул Геннадий Петрович. – Я не могу надавливать. Там состав… У Кудасова хорошие связи в Москве… Я не могу… Кудасов упрется как танк, пойдет большой шум.

Виктор Палыч посмотрел на Ващанова сверху вниз, цыкнул зубом с демонстративным сожалением:

– Плохо, что не можешь… До полковника дорос, а своих людей к порядку не приучил… Ладно, Гена, слушай сюда. Я тебя и не прошу, чтобы ты на этого малахольного давил.

Антибиотик ухмыльнулся и сунул руки в карманы брюк. Ващанов недоуменно потряс головой – осторожно, будто расплескать в ней что-то боялся:

– Так… Но я… Я тогда не понимаю…

– То-то и оно, что не понимаешь, – воздел вверх указательный палец Виктор Палыч. – Господи, ведь все самому, все мне, старику, решать приходится. Помру вот – что делать-то будете? Пропадете ведь, сгинете в блуднях своих…

Геннадий Петрович открыл было рот, но Антибиотик махнул рукой:

– Ты, Генуля, запомни – людишки, они ведь как бомбы, каждая взорваться может и у каждой можно запал вытащить. И будет тогда уже не бомба, а говна кусок… Человек рожден в грехе, а зачат в блуде! И всю жизнь он грешит – один больше, другой меньше, не суть… Стало быть, к каждому можно ключик подобрать… Вот и Кудасов твой, Директор этот… Думаю, он посговорчивее будет касаемо Мухи. Завтра уже у него может мнение перемениться. Соображаешь?

Соображал Геннадий Петрович с трудом – у него аж дух захватило. Неужели старик нашел крюк на Кудасова? Невероятно… Но Палыч ведь никогда ничего просто так не говорит…

– Но, – воспользовавшись паузой, заговорил Геннадий Петрович, – если Кудасов… Тогда, конечно, другое дело. А зачем тогда мне…

– А тебе, Генуля, поддержать его надо будет! – наклонился к полковнику Виктор Палыч. – Смекаешь?

– Нет, – честно ответил Ващанов, и старик даже сплюнул с досады:

– Тьфу ты. Господи, грехи наши… Завязывай с бухлом, Гена, совсем мозги пропьешь! Паренек этот – Никитушка наш дубиноголовый, он завтра весь в сомнениях будет… Тяжело сраку под фуфел в первый раз-то подставлять. И вот тут ты, как старший товарищ, как руководитель, должен будешь его понять. Понять и помочь – участием и советом… Скажешь, что по Мухе этому тебя и так уже депутаты звонками замудохали, что бизнесмены ходатайствуют, короче, наметешь пурги… Чтоб ему, Никитке, полегче было. Чтоб он душу свою не терзал сомнениями… Только сделать это нужно будет деликатно и ласково, чтобы он, падла, не стреманулся. Невзначай так поинтересуешься у него – что, мол, там с Мухой? А если он, к примеру, скажет, что дело валится, что Севу нашего выпускать придется, что открылись новые обстоятельства – вот тут ты его и утешишь. Объяснишь в доступной форме, что когда бабу с воза скидывают – кобыле легче становится. Скажешь, что от Мухи этого все равно ничего, кроме неприятностей, не было бы – дескать, там уже и адвокаты лучшие заряжены были, и депутатские запросы писались, и дуроебов этих – журналистов наших – уже напидорили-настропалили, ждали свистка в низком старте… Плохо, мол, что бандиты от ответственности уходят, но мы еще наловим… Что-нибудь в этом роде. Короче, хорош пустое гонять, найдешь что сказать, не мне тебя учить… Уяснил теперь?

– Уяснил, – кивнул Геннадий Петрович. – А Кудасов… Он… Он точно?

Виктор Палыч осклабился по-волчьи, глаза сузил – Ващанов даже отшатнулся малость от него.

– Точно, Генуля, даже папа маме иной раз засадить не может – целит в лохматенькую, а попадает в очко… Доживем до завтра, поглядим на расклад… Что мы трем?

Ващанову очень хотелось спросить Антибиотика, на чем же, собственно, накололи Никиту Кудасова, но, поглядев еще раз на лицо старика, полковник почел за лучшее никаких вопросов не задавать… Нехорошее было лицо у Виктора Палыча, страшное, несмотря на улыбочку.

С минуту Антибиотик молчал, думал о чем-то своем, губой подергивая… Геннадий Петрович даже дышать постарался пореже. Наконец Виктор Палыч вздохнул, посмотрел на полковника ласково и махнул рукой – в знак того, что аудиенция окончена:

– Ты езжай, Гена, поспи… Не бухай только сегодня больше. Завтра тебе всяко свежая голова понадобится.

Геннадий Петрович торопливо вскочил, попрощался и пулей выскочил из кабинета…

Кудасов добрался до гостиницы «Ленинград» быстро – повезло с троллейбусом, перевезшим его через Литейный мост, а там до отеля рукой подать было. Швейцар из отставников, отворив перед Никитой Никитичем дверь, даже не дернулся задать какой-нибудь вопрос, типа: «Вы к кому, гражданин?» – гостиничные швейцары, они физиономисты и психологи, ментов и бандитов распознают сразу, словно флюиды какие-то особенные ловят.

Пока лифт плавно вез Кудасова на второй этаж, Никиту бросило в жар – на улице-то было уже прохладно и слякотно, а в отеле топили неплохо. Многомудрая дежурная по этажу, мазнув взглядом по Никите Никитичу, демонстративно отвернулась – зачем разглядывать серьезного человека, нетактично это…

Кудасов остановился перед дверью в двести семьдесят второй номер, перевел дыхание, запоздало вспомнил, что хотел было за цветами заскочить на Финляндский вокзал, но пока ехал в троллейбусе – про букет забыл… Грипп это все, голова от него совсем какая-то дырявая стала, и сердце колотится, как после бега…

Даша открыла сразу после его стука – будто ждала под дверью. Никита Никитич протиснулся в номер, обнял ее молча – она тоже, не сказав ни слова, закинула руки ему на шею, зажмурилась, отыскала своим ртом его сухие, запекшиеся губы… Поцелуй был долгим и крепким – они, казалось, боялись оторваться друг от друга… Кудасов почувствовал привкус алкоголя – судя по всему, Даша успела принять изрядно. Еще во время их последней встречи (это было в марте, в Москве) он заметил, что она налегала на коньячок несколько больше, чем нужно было бы, но говорить ей ничего не стал. Даша, в конце концов, взрослый человек, свободный, Никите не подчиненный, чтобы слушать его морали о вреде пьянства…

Она наконец вырвалась из его рук, тяжело дыша, отступила на шаг, прищурилась:

– Дай хоть посмотрю на тебя, товарищ сыщик.

Кудасов улыбнулся, снял с себя куртку, скинул с плеч кобуру со «стечкиным», шагнул в комнату:

– Какими судьбами, Даша? Почему не предупредила – я бы встретил…

Даша махнула рукой:

– Ты человек занятой, чего тебя дергать… Много бандитов наловил?

Никита пожал плечами:

– Хватает…

Он не отрывал от нее глаз. На Даше был только тоненький халатик, под которым, как он успел почувствовать, другие детали туалета отсутствовали. Она опустила глаза, нервно взяла со столика пачку «Мальборо», закурила, щелкнув дорогой тяжелой зажигалкой, однако после первой же затяжки вдруг сломала сигарету в пепельнице и решительно шагнула к Никите… Свитер и рубашку она с него просто сорвала, застонала глухо, прижалась губами к груди:

– Какой ты горячий… Никита…

Она и сама вся горела под своим халатиком-пеньюаром, но Кудасов почувствовал, как по ее спине волнами проходит дрожь… Они молча упали на постель и забылись друг в друге…

Когда к ним вновь вернулась способность думать и говорить, Даша, даже не подумав прикрыться, вывернулась из-под его руки, встала, шагнула к столу. В полумраке комнаты ее тело казалось мраморно-белым, окруженным каким-то ореолом… Или это просто круги плыли в глазах Кудасова, который не мог даже оторвать голову от подушки? Звякнуло стекло, Даша, не оборачиваясь, спросила:

– Коньяку выпьешь?

Никита вздохнул:

– Спасибо… Если выпью – боюсь, засну тут же…

Даша резко обернулась со стаканом в руке:

– Ну, так поспал бы немного… У тебя совсем замученный вид. Я бы твой сон постерегла…

Кудасов молча закусил губу, почувствовав, как вдруг ворохнулось в груди сердце… Что он мог ей ответить?

Она медленно выпила коньяк, взяла было пачку сигарет, но тут же бросила ее, села к нему на кровать, наклонилась, начала кончиками пальцев поглаживать его лицо, словно стараясь согнать, стереть с него морщины:

– Заездил ты себя совсем, Никита… Ты же молодой еще…

Он закрыл глаза, чувствуя ее пальцы подрагивающими веками.

– Дашка… Как ты вовремя приехала, ты просто не представляешь, как ты вовремя…

Даша положила голову ему на грудь, и Никита зарылся носом в пушистые, пахнущие какими-то цветами волосы. Снова сдавило сердце, потому что он подумал о безжалостно летящих минутах… И еще он понял, что совсем не хочет идти домой, не хочет отрываться от Дашиных волос… Эта женщина была для него больше чем любовницей, она была ему родной, потому что только родной человек может без слов унять боль в душе – одними лишь прикосновениями… Они никогда не говорили о любви и не баловали друг друга нежными словами. Иногда ведь можно все сказать и без слов…

Кудасов вдруг совершенно отчетливо понял, что за все шесть с половиной лет, прошедших с их первой ночи, он чувствовал себя счастливым только тогда, когда Даша была рядом. Пусть кто как хочет это называет – наваждением, любовью, страстью… Какая разница?

«А если все-таки развестись? Так, по крайней мере, было бы честнее… Татьяна… Все равно ведь мучаемся оба, делаем вид, что все нормально… Димка… Он вырастет – поймет… Должен понять… Почему я, как вор, должен встречаться со своей женщиной украдкой? Почему я должен делить ее с кем-то… Даша… А вдруг она не согласится? Она никогда даже не заводила разговор о том, чтобы… Но ведь это я ничего не предлагал…»

Никита Никитич впервые так безжалостно честно говорил сам с собой на «личную» тему. До этого вечера он старался «закрываться», уходил от вопросов, которые бередили ему душу.

Кудасов глубоко вздохнул, как перед нырком, кашлянул, спросил сдавленно:

– Даша?

– Что, товарищ? – еле слышно отозвалась она, не отрывая голову от его груди.

– Даша, я… Понимаешь… Ты… Я хотел тебе сказать… – Никита запнулся, потом с некоторым внутренним облегчением ухватился за нейтральный вопрос: – Ты надолго приехала?

Она вдруг как-то напряглась, потом неохотно подняла голову, села, откинула волосы с лица:

– Не знаю. Это не совсем от меня зависит…

Даша дотянулась до столика, вытащила сигарету из пачки, закурила.

– А от кого это зависит? Я могу как-то поспособствовать?

Она ответила не сразу – через две сигаретные затяжки:

– Ты… Не знаю. Можешь, наверное… Но вот захочешь ли…

Он рывком сел:

– Дашка! Да ты что? Я… Дашенька… Я для тебя… Расскажи, что за проблемы?

Она старательно затушила окурок в пепельнице, потом обернулась к нему, посмотрела в глаза:

– Я когда-нибудь тебя просила о чем-то?

– Нет, – покачал головой Кудасов, начиная ощущать какое-то странное напряжение, некое смутное, непонятно от чего возникшее беспокойство. – Да что случилось-то, Даша?

– Случилось?.. – Она передернула плечами, словно стряхивая озноб, еле слышно вздохнула. – Случилось… Ты же помнишь, из театра я ушла в девяносто первом… Тогда у нас кино еще снимали, предложений было море, только успевала отказываться… Выбирала те роли, которые действительно нравились, которые хотелось сыграть… Потом все очень быстро стало меняться. У новой власти денег на кино не оказалось, все посыпалось… Начатые проекты замораживались, новые не запускались… Снимающих режиссеров остались единицы, они выгребали бюджетные деньги из Госкино подчистую, но даже и им не хватало… За роли стали драться… Я сначала еще на что-то надеялась, думала, что так долго продолжаться не может, что там, наверху, опомнятся… Но кинематограф умирал. Я – актриса, товарищ. Я должна играть, сниматься… Этот процесс должен быть непрерывным, иначе теряются форма, квалификация… Понимаешь?

Никита молча кивнул. Она снова взяла сигарету, начала вертеть ее, не зажигая, между пальцев.

– Последние съемки у меня были зимой… какой-то дебильный боевик со стрельбой. Пять постельных сцен и два изнасилования… Фильм я, кстати, так и не увидела… Потом были только пробы и «смотрины». Даже самым маститым стало тяжело… А предприниматели и бизнесмены деньги вкладывать в кино не хотят. Если только какой-нибудь «кошелек» блажь свою потешить хочет, если надо ему любовницу в «актрисы» вывести… Их понять можно – прокат в стране умер, «отбить» вложенное в фильм трудно. Трудно и долго… А выкидывать деньги на ветер – они еще не настолько наелись ими… Получить роль теперь – большая удача. Получить хорошую роль – счастье…

Она замолчала, потом решительно встала. Кудасов услышал, как забулькал коньяк, переливаясь из бутылки в стакан. Выпив, Даша заговорила громче, ее голос зазвучал резче, а исходившее от нее напряжение концентрировалось все больше и больше:

– Я уже на счастье не надеялась… Еще немного – и я, наверное, согласилась бы даже на порнуху… Если бы кто-нибудь предложил. И тут звонок. Отсюда, из Питера. От настоящего режиссера, от мастера… Вечером принесли сценарий. Мне казалось, что я просто сплю, потому что о такой работе можно было только мечтать. Я все бросила – хотя что мне было бросать? – и приехала сюда…

Даша умолкла, молчал и Никита, понимая, что главное еще не сказано… Он ждал и чувствовал, что это «главное» будет очень плохим, потому что не делятся люди радостными новостями таким голосом, каким говорила Даша.

Пауза затягивалась. Наконец она вздохнула глубоко (совсем как Никита несколько минут назад) и выпалила:

– Проект можно было бы запустить очень быстро – в течение месяца. Но…

– Что «но»? – не выдержал Кудасов.

Даша усмехнулась:

– Но бизнесмен, который согласен полностью профинансировать работу, сидит в тюрьме. А без него деньги двинуться не могут. Без него этот проект не запустится…

Кудасова бросило в жар. Он сморщился, как от боли, и спросил ржавым голосом, заранее уже догадываясь об ответе, но все-таки еще надеясь на что-то:

– Кто? Кто этот бизнесмен? Как его зовут?

– Мухин… Всеволод Петрович Мухин…

Хоть и предполагал Никита, что она назовет именно это имя, а все равно показалось, будто кто-то его под дых ударил – дыхание перехватило, перед глазами крути разноцветные поплыли… Кудасов закусил губу и закрыл глаза. В случайное совпадение он, разумеется, не поверил.

«Грамотно… Грамотно они меня все-таки достали… Оперативно работают, сволочи… И ведь не подкопаешься – все чисто, все легально… Добрый бизнесмен Муха хотел делать хороший фильм, а его злые дяди в цугундер запихали… И любимая женщина не может получить роль, которая, возможно, была бы лучшей в ее жизни. Грамотно… Поспособствуешь, чтобы меценат Муха на подписку вышел – ну, подбросишь следаку кое-какие „новые факты“, скажем, – и у Дашки сложится ее счастье… А нет – извиняйте, бананов нема… И все чисто – даже на взятку такой расклад не потянет. Ловко… Как же они вышли-то на нее?..

Безруков мог сдать – он уже год как в частной охране… Эх, Даша, Даша: „Никому не скажу, никто не узнает“. Ее-то, судя по всему, „разводили“ втемную… Она, наверное, даже представления не имеет, кто такой на самом деле этот добрый бизнесмен Мухин. А об Антибиотике и слыхом не слыхивала… Ее, скорее всего, даже не просили ни о чем, просто обрисовали ситуацию… Может быть, этот самый ее „настоящий мастер-режиссер“ и обрисовал».

– Грамотно…

– Что? – Даша поднялась к нему. – Что грамотно?

– Ничего. – Никита попытался улыбнуться и не смог. Его снова зазнобило, хотя в номере было тепло, даже жарковато. А еще ему вдруг мучительно захотелось курить – этих позывов он не ощущал уже несколько лет.

– Даша… – Его голос сорвался на хрип, и Кудасову пришлось откашляться. – Даша… Этот бизнесмен Мухин – он на самом деле бандит, известный всему городу бандит по кличке Муха… Тебе сказали, что я имею отношение к его посадке?

Она молчала, будто не слышала вопроса. Кудасов кивнул сам себе и заговорил дальше, не замечая, что повышает тон, постепенно заводясь:

– Да, я его посадил! За ним такое… Я его упаковал еще в сентябре… И пообещал ему, что сидеть он будет. Ты, как я понимаю, в сентябре еще слыхом не слыхивала ни про какой-то фильм, ни про какой-то сценарий…

– Сценарий не какой-то, – перебила его Даша. – Сценарий очень хороший. И написан он был еще около полугода назад…

– Не важно, – махнул рукой Никита, но она упрямо мотнула головой:

– Это для тебя не важно. А для меня важно…

– Даша, – Кудасов уже почти кричал, – пойми ты! Тебя сейчас просто используют! Используют бандиты, которые всю эту канитель с фильмом придумали специально, чтобы Муху из хаты вытащить! Они все очень четко психологически высчитали…

– Я читала об этом, – перебила его Даша. – Читала, что люди, долгое время занимающиеся работой, как у тебя, начинают всюду видеть заговоры, хитроумные интриги. Алекс… – Она осеклась на имени, но тут же продолжила: – Наш режиссер – он что, по-твоему, тоже мафиози? Он всю жизнь только тем и занимался, что фильмы делал. Хорошие фильмы! Их вся страна смотрит. А на последние два деньги давал Всеволод Мухин, которого ты называешь бандитом! Так что ничего они специально с фильмом не придумывали, он кинематографистам давно помогает…

– Это ни о чем не говорит! Ты не понимаешь! Они и на детские дома жертвуют, и на церкви… Да только это ничего не меняет – деньги-то все равно грязные, не просто грязные – кровавые денежки… Не бывает у бандитов чистых денег!

– Не бывает? – Она тоже повысила голос. – А деньги вообще не бывают чистыми! Ты думаешь, что в ментовке работаешь, от государства зарплату получаешь, взяток не берешь – значит, твои деньги чистые? Крови на них нет? А то, что это государство, которому ты служишь, Белый дом расстреляло, со своим же законно избранным парламентом, – это как? Пол-Москвы кровью залили… То, что это государство все счета в Сбербанке заморозило, стариков пенсионеров в нищих превратило – это, конечно, не бандитизм и не воровство?! Очнись, Никита! Посмотри на рожи тех, кто в нашем правительстве сидит, посмотри, как они жрут-пьют, во что одеты, на чем ездят и куда! Но на них ты не гавкнешь, не велено!

Она стояла посреди номера абсолютно голая, чуть расставив длинные ноги, с пустым стаканом в руке. Самая прекрасная, самая желанная женщина на свете…

Кудасов с усилием сглотнул – у него начало саднить горло… Грипп, это все грипп не проходит…

– Я занимаюсь своим конкретным делом, – устало сказал Никита. – Я за всю Россию страдать не умею, хотя и вижу прекрасно все, о чем ты говоришь… Я работаю против конкретных преступников и делаю свое дело, как могу… И если я смог поймать вора и бандита, то он должен сидеть в тюрьме! Или что, по-твоему, если я все равно всех, кого надо бы, не пересажаю, значит, и никого сажать не надо? Чего, мол, нашу мелочь питерскую душить, если в Москве на самом верху такое творится? Так, что ли?

– Не надо передергивать. – У Даши поникли плечи. – Я так не говорила. Просто… Знаешь, везде в мире капиталы сколачивались одинаково. Нельзя же теперь на каждого богатого смотреть как на сволочь… Ты говоришь, они на церкви и детские дома дают. А по-твоему, лучше, если церкви останутся разрушенными, а в детских домах ребятишки будут по очереди зимние ботинки носить? Этот Мухин… Я его не знаю… Но что, от того, что он останется в тюрьме, кому-то лучше будет? Лучше, если хороший фильм не выйдет, актеры и вся съемочная группа будут, как и раньше, лапы сосать? Лучше, если наши люди по-прежнему будут эти кретинские американские боевики смотреть да сериалы про мексиканских дебилов?

– Если Муха останется в тюрьме, – Никита сжал челюсти, катнул желваками к скулам, – если он на зону уйдет – будет не лучше. Будет справедливо. Честно будет, понимаешь?

Она ничего не ответила, опустилась обессиленно в кресло у столика, длинные русые пряди закрыли ей глаза. И такая обреченная безнадежность была во всей ее фигуре, что Кудасову захотелось завыть в голос. Он растер рукой горло и сказал шепотом:

– Даша, Дашенька, ты даже не понимаешь, о чем просишь…

Она резко вскинула голову, огромные глазищи блеснули в полумраке.

– Я у тебя ничего не прошу! Не просила и не прошу. И просить не буду, не волнуйся! Ты поинтересовался моими проблемами – я тебе рассказала. Надеюсь, любопытство твое удовлетворено? Можно проходить мимо, товарищ. Каждый умирает в одиночку. Свои проблемы я буду решать сама! Мужики, которые берут на себя беды своих женщин, всегда в России были редкостью. У нас только бабы должны мужиков понимать и жалеть, сочувствовать им, советовать что-то, стрессы снимать… Бандиты и воры, говоришь? Да их хотя бы за то уважать можно, что они своих жен и любовниц из нищеты выдернули, что детей своих куском хлеба обеспечили…

– Отняв его у других детей, – закончил за нее Никита. Он вылез из постели и, покачиваясь от внезапно навалившейся слабости, шагнул к ней: – Даша, Дашенька моя… Проблемы ведь по-разному решить можно…

– О да! – Она с силой оттолкнула его руку. – Кстати, я не ваша, товарищ. Так что – не забивайте себе голову! Бесплатные добрые советы мне не нужны, я их сама кому угодно дать могу… Мою проблему можно решить изменением подхода к ней, ты хотел сказать? Правильно, товарищ! Можно переквалифицироваться из актрис в продавщицы… А можно банкирчика побогаче трахнуть, отсосать у него на каком-нибудь приеме, пока меня еще на них приглашают… Пожалуй, второй вариант поинтереснее будет, как считаете, товарищ?

– Даша… Дашенька… Ну что ты говоришь, я же… – Кудасов попытался ее обнять, но она вывернулась, выскочив из кресла, и выставила вперед руки:

– Не трогай меня, Никита! Не прикасайся!

Он замер. В полутемном гостиничном номере стояли напротив друг друга красивая женщина и здоровый, сильный мужик, а между ними, невидимая глазу, все шире и шире расползалась бездонная пропасть, из которой несло холодом, отчаянием и болью…

Даша быстро подняла с пола свой халатик, надела его, плотно запахнув:

– Уходи, Никита…

– Даша!

– Ну что – Даша? – Кудасову показалось, что она то ли застонала, то ли всхлипнула. – Что, Даша? Я уже тридцать один год Даша… Бабий век короткий, Никита… А я еще и актриса, я работать хочу. Я не могу ждать, пока в стране все наладится и мне по старой памяти будут предлагать возрастные характерные роли молодящихся тещ и умудренных жизнью свекровей…

Она вздохнула, посмотрела Кудасову прямо в глаза:

– Я все понимаю, все… Ты не можешь иначе, и тебя не в чем винить… Я-то за свое, за шкурное радею, а ты – за глобальные нетленные ценности, за честность и справедливость… Ты настоящий мент, Никита. Возможно, если бы я наблюдала весь наш разговор со стороны, то я бы даже восхитилась тобой, несгибаемый товарищ… Взял и ради долга и чести через собственную бабу перешагнул вместе с ее дурацкой мечтой и надеждой… Только, к сожалению, я сегодня не в роли зрительницы оказалась, а в роли той, через которую переступили. А женщина – запомни это, Никита, – когда через нее перешагивают, она в последнюю очередь способна оценить красоту мотивов, двигавших переступившим через нее мужиком… Уходи. Я ненавижу себя за этот разговор. Я никогда не чувствовала себя такой дрянью. Я никогда не смогу простить тебе этого… Уходи. Иди к своей жене. Я ее никогда не видела, но мне почему-то кажется, что она-то никогда не предаст тебя…

Одевался он как в бреду – натягивая брюки, даже запутался в них и чуть не упал. Даша молча ждала, отвернувшись от него и массируя виски пальцами. Кудасову было так плохо, что он прокусил нижнюю губу до крови, даже не почувствовав боли. Его грызла изнутри боль намного страшнее физической – такая, от которой хотелось закричать… Но он ушел из номера молча.

Утром Никита Никитич даже удивился тому, что умудрился пережить эту самую долгую в его жизни ночь. Он не смог забыться сном ни на минуту, а хуже всего было то, что рядом лежала Татьяна. Кудасов знал, что она тоже не спит, – так они и пролежали всю ночь молча, боясь пошевелиться. Завтракали тоже в молчании. Никита с трудом запихнул в себя яичницу с бутербродом, залил чаем плохо прожеванные куски. Где-то он читал, что брак разваливается тогда, когда супругам нечего сказать друг другу за завтраком… Уходя на работу, он глянул на Татьяну и понял, что, когда за ним закроется дверь, она заплачет.

В управлении он сумел кое-как сконцентрироваться. На утреннем «сходняке», который проводил с руководителями отделов полковник Ващанов, майор Кудасов был как обычно собранным и спокойным. По крайней мере, внешне он выглядел именно так. Когда совещание закончилось и все начали расходиться, Геннадий Петрович попросил начальника 15-го отдела задержаться. После нескольких малозначительных и рутинных вопросов (Никита, впрочем, ответил четко и подробно на каждый) полковник, словно вспомнив о чем-то, поинтересовался:

– Да, Никита, как там у тебя по Мухе с Ильдаром дела движутся? А то, понимаешь, замучили меня уже звонками со всех уровней – депутаты, пресса… То тюлень позвонит, то олень…

Геннадий Петрович был на удивление свеж и не благоухал вчерашним перегаром. И настроение у него было, судя по всему, хорошее. Кудасов же, наоборот, выглядел так, будто пробухал где-то всю ночь – под покрасневшими глазами чернота и мешки, углубившиеся морщины на лице… Правда, «выхлоп» отсутствовал, что несколько удивляло.

– Ты чего, Кудасов, спишь на ходу, что ли? – чуть повысил голос Ващанов. – Я спрашиваю: как с Мухой и Ильдаром? На суде-то не обосремся, со следствием вместе?

– Думаю, что нет, Геннадий Петрович. Доказательная база достаточная, плюс мы еще кое-что подработаем. Я планирую несколько конкретных мероприятий… Будут сидеть как суки…

– Да? – Кудасову показалось, что Ващанов посмотрел на него как-то странно, будто ожидал не такого бодрого ответа. – Ну, смотри, Никита… За эту парочку адвокаты глотки на суде рвать будут, а облажаться нам сейчас никак нельзя… Меня и по прошлым-то проколам до сих пор из Москвы долбают. Так что сам понимаешь… Тут либо грудь в крестах, либо…

– Все будет в порядке, товарищ полковник, – спокойно ответил Кудасов. – Я держу это дело на контроле.

– Ну-ну, – улыбнулся Геннадий Петрович. – Дай-то Бог. Слушай, а чего ты бледный-то такой? Заболел, что ли? Болеть сейчас никак нельзя, сам знаешь, какая напряженка. Ты, Никита, чесночком, чесночком грипп долби. Ну и рюмаху на ночь – для профилактики…

Кудасов криво улыбнулся:

– Все нормально, Геннадий Петрович, уже оклемываюсь… Грипп в этом году какой-то совсем противный.

– Это да, – охотно поддержал тему Ващанов. – Грипп препаскуднейший, я сам еле на ногах держусь. Ладно, ступай, Никита, работай…

О направленных в прокуратуру на Кудасова и Егунина материалах по поводу нарушения сроков рассмотрения заявления Гришковца полковник не сказал ни слова. «Почему он поинтересовался, как обстоят дела с Мухой и Ильдаром именно сегодня? – думал Кудасов, шагая по коридору к себе в отдел. – Совпадение?»

Но, с другой стороны, задавать такие вопросы полковник не только имел полное право – он обязан был их задавать. И все же… Почему именно сегодня?

Никита Никитич открыл дверь в свой «кабинет» (он напоминал с утра растревоженный улей), прошел к столу в правом углу от окна, сел, подперев чугунную голову рукой. Нужно было работать, а перед глазами все время стояло Дашино лицо…

– Мужики, – сказал Максим Егунин, вешая трубку телефона, по которому он несколько минут что-то увлеченно обсуждал с неким абонентом, – поржать хотите? Никита Никитич, хохму для поднятия тонуса?

Поржать в 15-м отделе никогда не отказывались, поэтому все присутствовавшие ожидающе посмотрели на Егунина. Максим кивнул на телефон и рассмеялся:

– С корешком из «спецуры» сейчас покалякали – у них ночью в гостинице «Ленинград» ЧП случилось. У них там актриса одна остановилась. Дарья… как же ее… Тьфу ты, только что он фамилию называл – из головы выскочила, склероз утренний, – ну, она еще в «Белой стае» играла…

– Знаем, знаем, – заинтересованно загомонили опера. – И что?

Егунин вновь фыркнул:

– Короче, иллюстрация к книжке про жизнь богемы. Эта Даша ночью, в сосиску пьяная, в одном халатике ночном поперлась в бар. Ее там сначала не узнали, не хотели пускать, так она быстренько построила всех – матюгами обложила; короче, прорвалась с боем, села, жахнула стаканчик и совсем поплыла. А там барыги какие-то сидели, они видят – дело такое, девушка, мягко говоря, уже совсем никакая, да еще, считай, голая, решили они ее снять и оприходовать, употребить, так сказать, по назначению… Подсели к ней, то да се, шампусика в нее еще слили – и убалтывают потихонечку… Она сначала вроде как и не возражала – хохотала, ручки целовать давала, а потом один из тех барыг – самый торопливый, видать, – начал ее за сисечки прихватывать, тем более что она их сама же на стол и вывалила. А «дойки» у нее, надо сказать, просто «мама не горюй!». Стоят торчком, даже когда она лежит.