Текст книги "Сочинитель"

– Максим Александрович, – снова заглянул в гостиную Кудасов. – Продолжайте обыск, а я на базу. Там увидимся.

– Все будет о’кей, Никита Никитич…

Вова Буль проводил широкую спину Кудасова тоскливым взглядом и остался в гостиной наедине с двумя операми. Резаков отошел к окну и открыл форточку:

– Как твое погоняло, засранец? Буль, кажется? Теперь будет – Душистый. Чем плохо? Вова Душистый… По-моему, звучит. А, говнюк?..

Кудасов между тем дошел до прихожей и кивнул ожидавшему там водителю:

– Поехали, Леша… Видишь, сегодня быстро управились… Как раз как ты заказывал.

Начальник 15-го отдела улыбался, но Алексей – тонкий психолог, как и многие водители, – почувствовал, что настроение у шефа паршивое, совсем не такое, какое должно быть после удачной реализации… Леша Семенов успел хорошо изучить Кудасова: Никита Никитич вообще-то всегда производил впечатление человека несколько мрачноватого и угрюмого, сдержанного в эмоциях, но те, кто сталкивался с ним постоянно, начинали в конце концов замечать за внешней флегматичностью и лукавые огоньки в глазах, и улыбку в уголках губ… Но это когда настроение у Кудасова было хорошим или, по крайней, мере нормальным…

На базу ехали молча. Алексей старался особо не гнать, время от времени поглядывал на расстроенного шефа. Начальник 15-го отдела РУОП, в отличие от многих других милицейских руководителей, с шофером никогда не откровенничал и проблемами своими не делился. И спрашивать его было бесполезно – либо ответит какой-нибудь ничего не значащей фразой, либо вовсе отмолчится…

«Чудак-человек, – думал про себя Семенов, уверенно лавируя в потоке машин. – Все в себе носит, не хочет слабым показаться… Выговорился бы, отвел душу, сразу бы полегчало…»

Но Никита Никитич душу отводить не умел. Он считал, что руководитель не должен показывать свои проблемы подчиненным. У подчиненных своих забот хватает. А собственные неприятности Кудасов старался переживать молча и в одиночку. Он вообще не любил, чтобы кто-то видел его боль…

Никита Никитич мрачно смотрел в окно – даже замечательные виды аристократа Петербурга, совсем одряхлевшего ко времени «расцвета демократии», не снимали нервного напряжения. Кудасов готовился к очередному неприятному разговору в главке.

Два дня назад начальник 15-го отдела РУОПа узнал о том, что полковник Полетаев, заместитель начальника ГУВД, курировавший работу РУОПа, отдал распоряжение создать специальную комиссию. Комиссии этой было поручено разобраться с обстоятельствами, приведшими к «факту нарушения действующего законодательства», имевшему место в 15-м отделе. Дело заключалось в следующем. В самом конце сентября в РУОП обратился с заявлением некий мелкий бизнесмен, на которого наехали «пермские». Дело расписали в 15-й отдел, непосредственно занялся им как раз Максим Егунин. По закону на проверку заявления отводилось три дня, в особых ситуациях – десять. А вот если опера не укладывались и в этот срок, то необходима была уже письменная санкция руководства на продление… На самом-то деле сроки нарушались частенько – на день, два или даже три, но на это обычно закрывали глаза. Обычно… В этот раз все вышло по-другому.

Полковник Полетаев, вызвавший к себе Кудасова и Егунина, был подчеркнуто официален и строг. Глядя на оперативников поверх золоченых очков, он неприятным голосом отчитывал их, словно мальчишек, не смущаясь даже тем, что офицерская традиция категорически не рекомендовала устраивать выволочку начальнику в присутствии его подчиненных:

– Так наплевательски относиться к заявлениям граждан недопустимо! Сколько вы работали по заявлению Гришковца?

– Одиннадцать дней, товарищ полковник, – упавшим голосом ответил Максим.

– Одиннадцать! – потряс указательным пальцем Полетаев. – А положено сколько?

– Трое суток, в особых случаях – десять, – отрапортовал Егунин.

– Ну! Так в чем же дело?! Почему вы Закон нарушаете? Вы что, считаете себя на особом положении, а?

– Никак нет, товарищ полковник… – попытался было ответить Максим, но Полетаев уже не обращал на него внимания, упершись глазами в непроницаемое лицо Кудасова:

– А вы, майор, куда смотрели?! Руководитель обязан нести ответственность за действия подчиненных, надеюсь, это вам объяснять не надо?

Никита Никитич кашлянул и после короткой паузы доложил:

– Товарищ полковник, заявление, о котором идет речь, не только рассмотрено. По материалам, подготовленным в ходе проверки, проведена реализация, позволившая привлечь к уголовной ответственности лиц, подозреваемых в совершении правонарушения, указанного в заявлении.

Кудасов давно уже выработал тактику, согласно которой при таких вот разборках с начальством переходил на сугубо казенный, протокольный язык. Иногда это действовало, но в данном случае заместитель начальника ГУВД остервенился еще больше:

– Что вы мне зубы заговариваете?! Вам кто дал право Закон нарушать! Опять своевольничаете?!

Никита Никитич чуть прищурил глаза и прежним ровным голосом попытался как бы продолжить:

– В целях конспирации…

Полетаев, услышав слово «конспирация», чуть из-за стола не выпрыгнул:

– Какая, к хуям собачьим, конспирация?! Нарушен Закон! Закон!!!

Внезапно полковник успокоился, словно враз утратил весь свой обличительный запал. Уронив взгляд на лежавшие перед ним бумаги, он сказал негромко, но веско:

– Короче говоря, материалы в отношении вас будут направлены в городскую прокуратуру. Мною принято решение о создании комиссии для проведения служебной проверки. Результаты работы комиссии будут вам доведены. Свободны.

Кудасов и Егунин молча вышли из кабинета. В коридоре Максим нервно закурил сигарету и недоуменно приподнял плечи:

– Бред какой-то… Если порыться, то заявлений с большими сроками проверок можно найти не одну сотню… Чего он к нам-то прицепился?

Кудасов нахмурился и вздохнул:

– Сотню, не сотню… Каждый отвечает за свое… Формально он прав. Так что ты, Макс, не эти заявления просроченные ищи, а думай, как самому в положенное время укладываться.

– Никита Никитич?! – У Егунина чуть не выпала из губ сигарета. – Вы же знаете, что раньше никак не уложиться было… Люди-то, с которыми по заявлению работать надо было, из города выезжали… И потом – Ващанов был в курсе, добро давал…

– Давал, – кивнул Кудасов. – Устное… Так что на других ссылаться не будем. Ничего, Максим, не переживай. Все перемелется – мука будет. Так?

– Так-то оно так, – вздохнул Егунин. – Да только…

– Ничего, – перебил его Кудасов. – Все образуется. Тут, возможно, более сложные расклады…

Егунин с удивлением посмотрел на шефа, но Никита Никитич развивать свою мысль не стал:

– Все, закрыли тему. Пойдем работать. У нас реализация по дятловской бригаде на носу, так что давай-ка делом займемся…

Что же касается первого заместителя начальника питерского РУОПа Геннадия Петровича Ващанова, упомянутого Максимом, то он отнесся ко всем проблемам, свалившимся на шефа 15-го отдела, с сочувствием и пониманием. Ващанов вызвал Кудасова к себе в кабинет и предложил чаю, что было знаком большого расположения.

– Ничего, Никита, ничего, – со вздохом сказал Геннадий Петрович, не тратя времени на предисловия и показывая, что он полностью «в теме». – Я в прокуратуре переговорю, чтоб там не особо жестко… Можешь на меня рассчитывать. Вот ведь дурь какая… Не переживай, помогу обязательно.

– Я не переживаю, – пожал плечами Кудасов. – Просто времени жалко… С этой проверкой столько всякой писанины будет – пока докажешь, что не верблюд. А работы – выше головы…

– Да-да, – закивал Ващанов. – У нас в России всегда так: кто больше работает, того больше и наказывают…

На следующий день Кудасова и Егунина дернули к председателю комиссии по служебной проверке подполковнику Щеглову. Подполковник долго и нудно выяснял обстоятельства нарушения сроков и вымотал операм все нервы. Днем позже планировалась реализация по бригаде Саши Дятла, но и это обстоятельство работу комиссии не затормозило – Кудасов и Егунин вновь должны были явиться к Щеглову…

Вот поэтому и ехал Никита Никитич в главк мрачный – несмотря даже на удачно проведенное задержание.

– Никита Никитич, – вывел Кудасова из глубокой задумчивости голос Семенова. – Можно я курну в форточку?

– Кури на здоровье, – махнул рукой Кудасов, бросивший курить еще лет пять назад. – Травись, если охота…

– А вот я считаю, – сказал Алексей, довольно пыхнув сигаретой, – что в наше время курево не так вредно, как все остальное, что нас окружает… Жизнь – сплошные нервы, сплошной стресс. Все это по здоровью бьет гораздо сильнее, потому что болезни – они от головы идут. Я такую передачу по телевизору видел – там один академик все очень подробно объяснил, насчет нервов… Так что сигаретка или рюмка, они даже помочь могут, потому что расслабляешься, релаксируешь…

– Да-да, – рассеянно ответил Кудасов. – Конечно…

Алексей еще раз глянул на своего шефа и замолчал, поняв, что Никите Никитичу хреново настолько, что уж лучше не лезть к нему сейчас с разговорами.

Кудасов устало прикрыл чуть воспаленные глаза и откинул голову на подголовник кресла. Все-таки странная какая-то история с заявлением этого Гришковца получилась… Почему Полетаев именно на него обратил внимание? Среди сотен других? Максим правду говорил, что если порыться, то нарыть можно было бы такого – полный караул… Потому, кстати говоря, никто особенно никогда и не рыл – и вот на тебе…

Надо сказать, что как раз в 15-м отделе сроки нарушались редко – Кудасов внимательно следил за всеми делами. И в случае с заявлением Гришковца все ведь нормально было, действительно имелась договоренность с Ващановым – доложить рапортом на предмет получения письменного разрешения на продление срока… Как на грех, Ващанов прихворнул на другой день, а тут кто-то Полетаеву настучал. Вот и понеслось.

«Ничего, – попытался сам себя мысленно успокоить Кудасов. – В другой раз наука будет. Если будет, конечно, другой раз».

На самом деле в глубине души Никита Никитич не верил в случайность истории с просроченной проверкой. В сентябре отдел Кудасова запустил несколько многоходовых оперативных комбинаций, в результате которых были задержаны, а вскоре и арестованы не только быки низшего и среднего звена, но и два человека из непосредственного окружения самого Антибиотика – Ильдар и Муха…

Много воды утекло с тех пор, когда молодой лейтенант Никита Кудасов впервые услышал кличку Антибиотик от честного русского мента Алексея Кольцова – пусть земля ему будет пухом… И мало было в Петербурге людей, которые бы знали о Викторе Палыче столько, сколько знал майор Кудасов. Старик почти никогда и ничего не делал своими руками, и его было не прихватить, но Никита Никитич очень хорошо представлял себе «оперативные возможности» Антибиотика. Знал он и то, какой чувствительной потерей стал для Палыча арест Мухи. Ильдар, конечно, тоже фигура серьезная, но Муха все-таки поумнее, поголовастее, у него дипломатических способностей больше, он перспективу дальше и шире видит, может и в автономном режиме «работать». А Ильдар – он просто очень хороший исполнитель, им все время руководить надо… И вот что интересно – сразу после ареста Мухи начал Кудасов кожей ощущать некое давление, будто кто-то невидимый все время норовил ему палки в колеса сунуть. Какие тут совпадения… С Ващановым опять же – темная какая-то тема получается…

– Никита Никитич, вы обедали?

– А? – Кудасов открыл глаза и повернул голову к Алексею. – Нет, не получилось, закрутился чего-то…

– Ну, тогда мой бублик в самый раз пойдет. Держите.

Семенов, продолжая левой рукой управлять машиной, правой залез в полиэтиленовый пакет, лежавший на полочке под «бардачком», извлек из него румяный бублик, разломил его об колено на две половинки – одну оставил себе, а вторую протянул шефу.

– Спасибо, – улыбнулся Кудасов. – Действительно, в самый раз…

Медленно (чтобы продлить удовольствие) жуя мягкий бублик, Никита Никитич вновь окунулся в недавнее прошлое…

Антибиотика Кудасов разрабатывал уже очень давно, но работа продвигалась крайне медленно, потому что старик был дьявольски хитер, осторожен и обладал умопомрачительными связями в самых разных ветвях власти… Чтобы всерьез зацепить Палыча, к нему нужен был подход. Как воздух требовался человек из ближайшего окружения Говорова…

В апреле 1993 года забрезжила надежда, что такой человек может реально появиться, – на оперуполномоченного 15-го отдела Степана Маркова вышел бывший старший следователь по особо важным делам Сергей Челищев, который, уйдя в 1992 году из прокуратуры при довольно странных обстоятельствах, прибился вскоре к «империи» Антибиотика, сделал там головокружительную «карьеру» и стал известен в бандитских кругах города под кличкой Адвокат… Точнее – Черный Адвокат, потому что был еще и Белый Адвокат – Олег Званцев, давний приближенный Палыча и друг детства Челищева.

Однако прочный контакт с Сергеем Челищевым установить не удалось. В том же апреле сотрудники ОРБ Степан Марков и Григорий Данилевский погибли при задержании мошенницы Марины Ариповой, возглавлявшей «пирамидальную» фирму с нежным названием «Кипарис». Мутная тогда история случилась – при обычном, в общем-то, задержании погибли два офицера ОРБ, сама Арипова и двое каких-то неустановленных бандитов. Из всех участников той драмы в живых остался только руководитель и инициатор задержания Валерий Чернов – заместитель начальника 17-го отдела ОРБ… Кстати, сам Чернов тоже ненадолго пережил Маркова и Данилевского, – меньше чем через месяц его труп был найден во дворе недостроенного дома в Озерках. Судя по всему, пьяный Чернов вывалился в окно одного из верхних этажей дома…

А Челищев после смерти Маркова попытался уйти в бега вместе со своим другом Званцевым и его бывшей женой Екатериной. Да только ничего из этого не получилось – и Званцев, и Челищев были убиты в июне 1993 года на одном хуторке под Лугой… Убийства эти, кстати говоря, так и зависли глухарями…

Ответы на некоторые вопросы, не дававшие Никите Кудасову покоя, удалось получить только в сентябре девяносто третьего, когда у начальника отдела состоялся доверительный и весьма долгий разговор с Андреем Обнорским – заведующим криминальным отделом крупной городской газеты, больше известным читателям под псевдонимом Серегин. С Обнорским Кудасов пересекся впервые еще в девяносто втором году. И не просто пересекся, а фактически спас парня от верной смерти… Но по ряду причин Серегин на доверительный разговор пошел далеко не сразу. Лишь в сентябре 1993 года Обнорский рассказал в подробностях, как он, сам того не желая, оказался втянутым в одну серьезную историю, касавшуюся, судя по всему, и самого Антибиотика, и некоторых людей из его ближайшего окружения. А еще Обнорский передал Кудасову обширное досье на «империю» Палыча. Досье это состояло из двух частей, первая была составлена самим журналистом, а вторая Сергеем Челищевым. Дело в том, что Челищев и Обнорский были когда-то приятелями, они даже вместе выступали за университетскую сборную по дзюдо, правда, жизнь потом надолго развела их и свела вновь лишь перед самой гибелью Черного Адвоката… Серегин передал Кудасову это досье при одном условии, – журналист хотел непосредственно участвовать в дальнейшей разработке Антибиотика, к которому имел большой личный счет.

Принять-то это условие Кудасов принял (его чрезвычайно интересовало все, что содержалось в досье), но в глубине души несколько тяготился данным обещанием (хоть и было оно весьма расплывчатым и неконкретным). Шеф 15-го отдела считал активное задействование гражданского человека в практической разработке задачей опасной, нецелесообразной и даже вредной для дела… Тем не менее Кудасов решил – пусть уж Андрей где-то рядом будет, в одиночку-то он таких дров наломать может, что сам под ними навечно успокоится… Кудасов собирался создать для Серегина иллюзию его активного участия в разработке Палыча – в первую очередь для блага самого же журналиста, который, как казалось Никите Никитичу, не совсем понимал, куда, собственно говоря, суется…

В досье Обнорского – Челищева Кудасов нашел очень много интересного, но… К сожалению, почти все, что там было, не имело доказательной силы. На момент ознакомления Кудасова с материалами, собранными Челищевым, очень многие фигуранты были уже мертвы. Мертвы были и двое из трех так называемых свидетелей Челищева: в досье находились три магнитофонные кассеты с исповедями депутата Петросовета Глазанова, утонувшего по пьяному делу в феврале 1993 года в пруду около завода «Полюстрово» на Ох-те, Валерия Чернова – выпавшего опять-таки по пьянке из окна дома в Озерках, и бывшей секретарши прокурора города Юлии Ворониной – последняя числилась не в реестре покойников, а в списках пропавших без вести, но Никита Никитич полагал, что и третий свидетель скорее мертв, чем жив.

Так что материалы досье для Кудасова представляли ценность не практическую, а, если так можно выразиться, – общепознавательную… Обнорский, похоже, не очень это понимал и потому ждал от шефа пятнадцатого отдела каких-то немедленных действий, а Никите Никитичу – опять-таки по целому ряду причин – было довольно сложно растолковать журналисту все оперские и процессуальные нюансы.

Кстати – о нюансах… Отдавая Кудасову досье Челищева и свои материалы, Серегин упомянул и о том, что Черный Адвокат оставил один экземпляр досье в 354-м отделении связи Выборгского района. Этот экземпляр предназначался представителю Генеральной прокуратуры, куда Челищев посылал письмо… Обнорский предложил Кудасову выяснить судьбу этого экземпляра, и Никита Никитич согласился. Вместе с журналистом они подъехали в 354-е отделение и там узнали, что в начале июня 1993 года некий человек действительно оставлял пакет в абонентском ящике номер 27, но пакет этот забрали буквально через несколько дней после того, как он был положен на хранение.

Кудасов, естественно, поинтересовался у вскрывавшей абонентский ящик заведующей, кто же именно забирал пакет. Заведующая округлила глаза и пожала плечами:

– Так ваш же начальник и забирал… Из ОРБ… Как же его… Ващанин, по-моему…

– Ващанов? – быстро переспросил Обнорский (он, в отличие от Никиты Никитича, почтовой служащей не представлялся, но она, видимо, решила, что он тоже из РУОПа).

– Да, точно, – обрадованно кивнула заведующая, – Ващанов… А в чем, собственно говоря, дело?

– Ни в чем, – обаятельно улыбнулся ей Кудасов. – Недоразумение вышло, маленькая накладка… У нас это тоже иногда случается… Вы уж извините, что мы вас побеспокоили…

– Ну что? – возбужденно накинулся Обнорский на Никиту Никитича, когда они вышли на улицу. – Я же говорил! Этот ваш Ващанов – очень темная фигура, я это еще по той истории с «Эгиной» понял. От него ниточки шли. И к нему тоже…

– Какие ниточки? – хмуро спросил Кудасов. – У тебя же ничего конкретного нет, одни предположения… Ты все время стараешься заменить информацию интуицией.

– Интуицией?! – чуть не задохнулся от возмущения Андрей. – А кто меня на Барона вывел? А почему Колбасов на Женькин труп тогда так быстро прискакал? И почему эти двое – Колбасов с Ващановым – тогда в Сосново оказались, когда Шварца с Ириной Васильевной убили? Не многовато ли совпадений? А теперь еще выясняется, что Серегино досье – тоже Ващанов забрал… И ни слуху ни духу о нем… Это что тебе, не факты?

– Факты, факты, – успокаивающе выставил вперед правую ладонь Никита Никитич. – Только это такие факты, которые никуда не пришьешь. И трактовать их можно по-разному… И в плюс, и в минус…

– В плюс? – Серегин саркастически хмыкнул, достал из кармана «натовской» куртки пачку «Кэмела» и закурил. – А вот объясни тогда мне, дураку… Ты руководишь, как известно, пятнадцатым отделом. Отдел запрофилирован на разработку лидеров преступных сообществ. Так?

– Ну, так… Дальше что?

– Дальше? – Андрей глубоко затянулся и посмотрел Кудасову в глаза. – Дальше – если по логике, конечно, – это досье Ващанов должен был передать именно тебе, потому что больше всего информации там как раз об Антибиотике… А если Палыч не лидер оргпреступности, то я тогда – святой Варфоломей. Ты же сам читал Серегино досье – там же все по твоей епархии…

Никита Никитич сердито помахал рукой, отгоняя синеватый сигаретный дым от лица. Логика в словах Обнорского, безусловно, была. Но…

– Ващанов, чтоб ты знал, – мой начальник, – ответил наконец Кудасов. – И ничего он мне докладывать не обязан. В том числе и мотивацию каких-то своих решений… Откуда я знаю – может, он кому-то еще этот пакет передал из наших? Или в Комитет слил? Или в Москву? Вариантов – тьма, на мне свет, между прочим, клином не сошелся… У нас один отдел не знает, что конкретно делает другой, – и это, кстати, абсолютно правильно! И так информация течет изо всех щелей… А по такой логике, как у тебя, можно на кого хочешь что угодно навесить… Я удивляюсь тебе, Андрей, ты же журналист! Твои же коллеги все перья пообломали, расписывая «сталинские методы» следствия и ментовский беспредел! А тебя послушать…

– Ты просто честь мундира защищаешь, – угрюмо перебил его Обнорский. – Как же… В ОРБ предателей быть не может… Тем более в руководстве.

– Ну знаешь! – Теперь уже от негодования чуть не задохнулся Никита Никитич. – Я защищаю не честь мундира! Я защищаю тебя самого от скоропалительных выводов и подгонки фактов под то, что хочется увидеть… Согласно интуиции… Вспомни-ка, когда тебя самого на допрос к Поспеловой дернули – как ты прореагировал? А ведь тогда у оперативников были достаточные основания полагать, что ты как-то причастен к смерти Лебедевой… Что – не так? Ты же сам всегда возмущался «двойным стандартом»!

Обнорский вздохнул и затоптал брошенный на асфальт окурок. С Никитой спорить было трудно: действительно, железных фактов в отношении Ващанова было, мягко говоря, маловато… И что толку с того, что интуиция Андрея подводила редко? Для Кудасова это не аргумент…

– Кстати, – добавил Никита Никитич. – Лида Поспелова спрашивала тут про тебя недавно, когда у нас в отделе была… Я понимаю, что у тебя могло создаться о ней не самое приятное впечатление, но она на самом деле – настоящий профессионал и очень порядочный человек. Поговаривают, что ее собираются на повышение выдвигать… Ты бы побеседовал с ней, нашел бы общий язык, она бы могла много интересного тебе рассказать – в плане следственной практики… Я бы мог тебе в этом даже кое-какую протекцию составить.

Серегин как-то странно усмехнулся и искоса посмотрел на Кудасова – не таят ли его слова о Поспеловой подвоха. Но Никита Никитич говорил абсолютно серьезно и искренне: откуда ему было знать, что отношения Андрея и Лиды продвинулись в свое время гораздо дальше обычных процессуальных…

Обнорский об этом никому не рассказывал, а Лида Поспелова, видимо, тоже не особо стремилась рекламировать всю глубину своего знакомства с журналистом Серегиным… Тем более что отношения их закончились не на самой радостной ноте.

Обнорский кашлянул и, пряча глаза, глухо спросил:

– Какую протекцию ты можешь составить?

Кудасов улыбнулся:

– Вадика Резакова из моего отдела знаешь?

– Ну…

– Так вот, у него вроде с Лидой кое-что наметилось в личном плане… Они скрывать пытаются, но я-то вижу…

– Вот как? – Обнорский достал новую сигарету. – Ну что же – совет им да любовь, как говорится… Не стоит, пожалуй, в такой ситуации время у девушки отнимать. Если она настоящий профессионал, то у нее и так каждый свободный часок на счету. Давай лучше к нашим баранам вернемся… Или ты специально меня Поспеловой спихнуть хочешь, чтобы от Антибиотика подальше отвести? Уговор-то наш еще в силе?

– В силе, в силе, – вяло откликнулся Кудасов. – Побереги нервы, Андрей, у тебя настоящая мания подозрительности начинается…

В тот день, когда они побывали в 354-м отделении связи, между журналистом и шефом 15-го отдела словно черная кошка шмыгнула – точнее, даже не кошка, а котенок. Маленький такой, абсолютно неприметный. И тем не менее некий осадок остался, какое-то не очень приятное послевкусие… Кстати говоря, в глубине души Кудасов-то ведь и сам недолюбливал Геннадия Петровича Ващанова, но считал себя не в праве руководствоваться в серьезных делах личными симпатиями и антипатиями. Несколько угнетало Никиту Никитича и то, что ему и в самом деле приходилось быть не совсем искренним с Обнорским. Но не втягивать же парня, на самом деле, в реальную разработку Антибиотика?..

…Кудасов с сожалением доел свою половинку бублика, стряхнул крошки с кожаной куртки, вздохнул и подумал о том, что разводить Андрея будет тяжело… Во-первых, душа к этому не лежит, а во-вторых, интуиция у парня и впрямь необычная… Какое-то время шефу 15-го отдела удавалось уклоняться от встреч с журналистом, ссылаясь на грянувшие в начале октября девяносто третьего кровавые события в Москве, – дескать, обстановка осложнилась, всех «на казарму» перевели… Но события-то в конце концов закончились, а в Питере и вовсе ничего особенного не было… Никита Никитич снова вздохнул и попытался внутренне подготовиться к неприятной беседе с подполковником Щегловым…

Машина уже поворачивала с Литейного на Каляева, где располагалась служебная стоянка автомобилей ГУВД.

Кудасов, наверное, не слишком бы удивился, если бы узнал, какой разговор состоялся за неделю до начала раскрутки темы с заявлением Гришковца в одной симпатичной русской баньке под Репином. Баня и впрямь была великолепной, да и то сказать – люди, парившиеся в ней, все же не у станков работали и не за учительскими столами штаны протирали. В этой баньке парился сам Виктор Палыч Говоров, а компанию ему на тот раз составлял некто Иваныч – один из самых влиятельных людей в бандитском мире Питера, кстати говоря… Только знали это немногие, Иваныч афишировать себя не любил, братвой управлял из-за кулис, а на людях предпочитал появляться в кепке, козырек которой всегда закрывал половину его лица… Простая братва его зачастую и вовсе не знала: задержит РУОП, бывало, каких-нибудь быков, они на допросах про бригадиров своих много чего расскажут, а про Иваныча молчат – не знают такого… Иногда лишь кто-то вспомнит мелькнувшего где-то на каком-то сходняке «мужика в кепке».

Повод для большого разговора с Иванычем у Антибиотика был самый серьезный, однако собеседники к основной теме переходить не спешили – баня, она, как известно, суеты не терпит. Русская баня – это прежде всего ритуал, и Виктор Палыч был одним из самых ревностных его блюстителей. Антибиотик любил и просто попариться от души, и разговор серьезный в бане составить. Виктор Палыч был тонким психологом – в парной человек голенький, не прикрытый ничем, незащищенный. Голому, с одной стороны, врать тяжелее, а с другой – его тянет на откровенность с другим голым. Да и мысли в бане иной раз неожиданные приходят – видать, температура способствует и влажность, мозги нестандартно начинают работать…

– О-хо-хо, грехи наши тяжкие, – закряхтел Антибиотик, залезая на полок. – Хорошо-то как, Господи! Все-таки лучше нашей русской бани ничего нет. Это сейчас мода пошла на всякие сауны… А ведь вся сила-то – в пару. Парок, он исключительно хорошо на нервы влияет… А эту сауну чухня придумала – от скудости ума своего и жадности. Сауна, она что – быстро нагревается и быстро остывает… А нашу баню долго топить надо, и с умом опять же – дровишки чередовать, пар выдерживать. Наша русская баня – это дело серьезное, а сауны эти – туда только блядей таскать хорошо…

Иваныч еле заметно улыбнулся и, прищурившись, заметил:

– Оно конечно, вам виднее, Палыч, но только я помню, что и у нас в деревнях детишек в банях раньше делали…

– Ну, так! – Антибиотик даже приподнялся, опершись на локоть. – Одно дело – блядство, другое дело – дитя зачать. Тут чистота нужна и душевный покой… Нет, русский народ не дурак, если пар как воздух нужен…

Иваныч спорить не стал, наклонил согласно покрытую войлочной шапочкой голову:

– А вы, Палыч, толк в парку знаете… – Он расправил широкие плечи и повел носом. – Добавляете что-то в парок? Уж больно духмяный.

– А это эвкалипт, – разулыбался Антибиотик. – Для бронхов очень хорошо. Мои-то бронхи застужены еще с Воркуты. Осталась, понимаешь, память от «хозяина»…

Иваныч сочувственно цокнул языком и покачал головой:

– Сколько годков прошло, а все не отпускает?

– Э-эх, – махнул рукой Виктор Палыч. – Молодой был, глупый, не понимал ничего. Да и время другое было… Ладно, что прошлое ворошить, жить настоящим нужно. И будущим. Сейчас-то жизнь ведь только начинается. Грех нынешнее времечко упускать, потому как золотое оно… Не для всех, конечно, для тех, кто живет с понятием и разумением.

– Верно, Палыч, – крякнул Иваныч, замачивая венички в тазу. – Не зря же люди говорят, что делу время, а потехе – час.

– Добро бы все это понимали, – вздохнул Антибиотик. – Времени-то мало, а сделать много надо… Смену готовить нужно. Чтоб не зря, значит, время-то прожито было…

– Со сменой проблема, – почесал красную распаренную грудь Иваныч. – Никто работать не хочет, все норовят сразу в дамки прыгнуть… Все ж таки нагловатая нынче молодежь пошла – сплошная борзость! Мы такими не были…

– Так ведь кто нагличает? – пожал плечами Виктор Палыч. – Только те, кому жизнь еще рога не накрутила… Непуганый, он хуже дебильного.

Младший компаньон Антибиотика вдруг усмехнулся и, непроизвольно понизив голос, сказал с каким-то оттенком злорадства:

– Из златоглавой весточка пришла – опять ОРБ увеличивать будут, вот они-то рога и накрутят.

Антибиотик перевернулся на спину и закинул руки за голову:

– Эти-то? Эти могут. Но ведь ежели с умом к теме подойти, то и с ними договориться можно. И даже с пользой для дела…

– Это как же?

– А так. – Виктор Палыч растер испарину на животе, сжал пальцы в кулак. – По телевизору, по радио все уши прожужжали уже – «организованная преступность, организованная преступность»… Хуюпность! У меня человечек есть в этом самом ОРБ – за пайку мусорскую лямку тянет, я ему говорю: дай ребятам заработать, мы мешать не будем. Ну, раз государство на них жмотится… Все ведь люди, а людям положено договариваться. Мы разных барыг охраняли – ну и вы охраняйте. Пожалуйста. Препятствовать не будем. Это ж даже полезно – меньше злости у мусорков будет. Самый злой ведь кто? Бедный и голодный. Такой только и думает, какую бы подлянку сытому и богатому учинить… Мы крыши даем – пусть и ОРБ крыши дает. Все по-честному, все по понятиям… Их, главное, в это дело втянуть, а там так понравится – за уши не оттащишь. Погоди, они нам еще с этого в общак состегивать начнут…

Иваныч не выдержал и фыркнул – трудно было ему представить оэрбэшников, отстегивающих деньги в бандитские общаки.