Текст книги "Сочинитель"

– Авторам? – переспросил Андрей, и Ларс кивнул:

– Ну да… Я предлагаю сделать эту книгу вместе – соответственно, и гонорар пополам… Как ты на это смотришь?

У Обнорского даже дух захватило от такого предложения – он давно уже подумывал о том, чтобы начать собирать материалы для книги об организованной преступности, да все руки как-то не доходили. И вообще Андрею казалось, что книги пишут какие-то особенные и жутко умные люди, что это дело очень сложное, что он лично – точно совершенно никакой не писатель. Хотя попробовать, конечно, хотелось, чего уж скрывать…

– Ларс, – сказал Серегин, нервно улыбаясь. – Я согласен. Конечно, согласен.

– Отлично! – хлопнул его по плечу Тингсон. – А что касается гонораров, то суммы там будут примерно такие… – И швед озвучил цифру, в пять раз превышающую гонорар Андрея за участие в телепроекте. Обнорский только крякнул и поскреб в затылке:

– Может, я сплю? Может, у меня пьяный бред уже? С чего это вдруг на меня золотой дождь полился? Здесь какой-то подвох есть… Ларс, может, ты все-таки шпиён?

Тингсон засмеялся и кивнул:

– По шведским-то меркам гонорар довольно средний. А подвох действительно есть – работать придется много… И писать будем сразу на шведском. То есть обсуждаем все по-русски, а потом я на компьютере уже на родном… Такая схема устраивает?

– Устраивает, – кивнул Серегин. – Конечно, устраивает… Буду теперь всем рассказывать, что я по-шведски не говорю и не понимаю, но пишу… Когда начнем?

Ларс улыбнулся и развел руками:

– Думаю, что раньше апреля не получится… Нам же еще наш фильм в Стокгольме монтировать. Кстати, я хочу, чтобы ты к концу монтажа к нам приехал, вместе с Игорем. Чтобы вы посмотрели, не будет ли каких ошибок, неточностей… Ты не возражаешь?

Обнорский фыркнул:

– Чтобы я, да в Стокгольм? Да что ты?! Никогда! Не откажусь!

Они вернулись к столу в прекрасном настроении, и отвальная продолжалась… Пили не очень много, но Андрей все равно захмелел – попрощавшись уже за полночь с Ларсом, Сибиллой и Игорем, он не стал садиться в свой «вездеход», решив оставить «Ниву» у «Европы» и забрать ее уже утром. Обнорский никогда не садился за руль, если выпивал хотя бы бутылку пива. Береженого, как известно, Бог бережет…

Приехав домой на такси, Андрей вдруг решил все-таки попробовать позвонить госпоже Рахиль Даллет. Телефонистка «Европы» соединила Обнорского с триста двадцать пятым номером, но там никто не брал трубку… Серегин не поленился и перезвонил в рецепцию[27]27
  Рецепция – служба размещения.


[Закрыть] отеля – там ему ответили, что госпожа Даллет из гостиницы не выезжала… Андрей поблагодарил, повесил трубку, попытался напрячь мозг, но не преуспел в этой попытке – глаза слипались, голова отказывалась думать напрочь… Обнорский с трудом добрался до дивана, раздеваясь на ходу, и уснул еще до того, как лег…

Одиннадцатого ноября, то есть в тот самый день, когда Василий Михайлович Кораблев пытался «снять» Антибиотика с чердака дома на Среднеохтинском проспекте, Андрей появился в редакции довольно поздно. Он отоспался, чувствовал себя достаточно бодрым и отдохнувшим, в голове тоже как-то все мало-помалу устаканивалось, поэтому Обнорский даже не особенно удивился, когда, сидя в кабинете за своим столом, вдруг отчетливо вспомнил, где видел лицо второго парня с фотографии из медальона госпожи Даллет. Проверяя себя, Андрей выдвинул ящик стола и начал рыться в своих архивах. Покопавшись в бумагах минут пять, он нашел то, что искал: в сентябре 1992 года Серегин писал о группировке некоего Олега Званцева, по кличке Адвокат, удалось Андрею тогда раздобыть и фотографию этого бандита…

Разглядывая помявшуюся карточку, Обнорский кивал сам себе – да, теперь он был уже полностью уверен: в медальоне зеленоглазой Рахиль хранились портреты Званцева и Челищева… Серегин закурил, вылез из-за стола и прилег на диван – он любил размышлять в горизонтальном положении.

А подумать было над чем… Странная какая-то вырисовывалась картинка: с чего бы вдруг, с какого такого перепуга гражданке Израиля носить на своей сексапильной груди портреты русских ганстеров? Обнорский закрыл глаза и попытался в деталях вспомнить свой последний разговор с Челищевым…

Это было в июне… Сергей рассказывал в основном о том, как попал в «империю» Антибиотика, как это все получилось… Челищев пытался размотать убийство своих родителей, на этой почве у него возник конфликт с руководством горпрокуратуры… Серега психанул и ушел в адвокаты, а потом случайно в «Крестах» столкнулся с содержавшимся там Званцевым – старым другом и однокурсником, которого Челищев считал погибшим в Афгане… Званцев успел шепнуть Сереге телефон, через который тот вышел на жену Олега Катерину. Она Челищева и «подтянула» к Антибиотику… Екатерина Званцева… Стоп, стоп… Что-то о ней интересное Обнорский слышал… От кого? Ах да, покойный Женька Кондрашов рассказывал, что она фактически замещала «закрытого» мужа… Кондрашов ее еще называл «красивой и умной бабой» и говорил, что она бы понравилась Андрею… Но Обнорский ее не видел никогда… Так… Потом Челищев рассказывал как-то мутно, что слил эту Катю-Катерину в тюрьму, – считал, что она и Олег знали правду об убийстве его отца и матери. Званцеву арестовали… Кажется, Степа Марков ее брал… Потом ее выпустили на подписку – она была беременна… А потом они все вместе собирались рвать когти за кордон – Званцева с мужем и Челищев… Сергея и Олега убили на маленьком хуторке под Лугой, Званцева пропала без вести… Так-так, так-так… Так-то так, да что-то тут не так… Андрей вдруг резко сел на диване и закурил сигарету, ловя забрезжившую догадку.

«Интересное кино получается! Какой же я мудак, Господи… Серега же говорил тогда, что уходит в бега с женой, с Катей… Я тогда внимания на это не обратил – Катя и Катя, Катерин на свете много… Причем Челищев не просто упомянул жену – он сказал, что она беременна… Времени-то потолковать подробно не было… Елки зеленые, так это получается – Серега у Званцева супругу увел, да еще киндера ей заделал… Ну да! Все сходится – он еще рассказывал, что у них разборка с Олегом была… Стало быть, Званцева бежала не с мужем, а с Серегой… А потом Челищева и Званцева убили…»

Обнорский встал с дивана и прошелся по кабинету, почесывая щетину на подбородке. Когда он обсуждал с Никитой Кудасовым «досье Челищева», естественно, разговор касался и судьбы Олега и Сергея… Андрей тогда даже поспорил с начальником 15-го отдела: Обнорский говорил, что Челищев и Званцев – нормальные люди, попавшие в тиски смутного времени, а Никита считал обоих Адвокатов натуральными бандитами. Он еще говорил: «Натворили дел, сами себя в угол загнали, да еще и бабу свою погубили…».

Да, Кудасов считал, что Екатерина Званцева тоже погибла тогда, в ходе разборки под Лугой, просто труп ее не нашли… А если эта Катя-Катерина выжила? Если ей все-таки удалось уйти за кордон? Сомнительно, конечно, – беременная баба, одна… Но ведь не случайно же Кондрашов называл ее умной? И труп не нашли…

«Так, – сказал сам себе Обнорский. – Минуточку… А чего я, собственно, уперся в Катю Званцеву? А уперся я в нее потому, что она была женой Олега, а потом Сереги… Исчезла летом в неизвестном направлении, а осенью в Питере выныривает некая Рахиль Даллет, мало похожая на еврейку брюнетка… И в медальоне у нее – оба Адвоката, а в глазах у гражданки Израиля – скорбь и тоска… Что, если никакая она не Рахиль и уж тем более – не Даллет? Что, если эта мадам и есть та самая Катя Званцева?»

Андрей бродил по кабинету, не замечая, какие странные взгляды бросает на него Мишка Петров. (Впрочем, заместитель Обнорского уже привык к некоторым странностям, проявлявшимся время от времени в поведении шефа…)

Серегин натолкнулся бедром на угол стола (кабинетик-то был тесным) и сморщился, растирая ушиб. Вид у Андрея тем не менее остался отсутствующим – губы кривились, выплевывая ругательство, а глаза смотрели куда-то сквозь стенку. Обнорский продолжал разговаривать с самим собой: «Катя Званцева, пожалуй, вполне могла бы носить медальон с портретами своих покойных мужиков… Но что ей делать в „Европе“, в отеле, где как у себя дома Антибиотик шастает? Если она от него бежала? Непонятно… И откуда у нее израильский паспорт? Ладно, положим, ксива – проблема чисто техническая, слепить любую можно, были бы бабки… Другое не срастается – она же, как Челищев говорил, беременная была… Месяце на четвертом, кажется – это в июне… Стало быть, срок рожать выходил осенью – в октябре примерно. А эта Даллет вовсю на „ходилке“ прыгает в начале ноября… Непонятно… Да и разве может женщина бросить своего младенца? Его же кормить надо грудью несколько месяцев, и вообще… Не срастается. Блин, если бы у меня фотография этой Кати-Катерины была… Может, Никите позвонить? У него-то карточка должна иметься, Званцеву его отдел „закрывал“… Позвонить-то, конечно, можно, но Никита сразу насторожится, начнет спрашивать, что да как, да почему… А если с ним начистоту потолковать? Тогда эту мадам Даллет в два счета проверить можно будет…»

После недолгих размышлений Обнорский отказался от идеи подробной консультации с Кудасовым. Бог его знает, что с этой Даллет вытанцуется – вдруг она действительно Екатерина Званцева? Тогда Никита по-простому наложит на нее лапу, а Андрея «бортанет» – и снова скажет, что это вызвано исключительно интересами дела… Кроме того, гражданка Званцева, как ни крути, нарушила подписку о невыезде – это как минимум (если она жива, конечно). А если выяснится, что Рахиль Даллет и Екатерина Званцева – одно и то же лицо, то тетеньке можно вломить еще кучу статей – начиная от незаконного пересечения границы и кончая подделкой документов… Нет, нельзя, ничего толком не выяснив, на хозяйку медальона официальную правоохранительную структуру ориентировать, а действовать частным образом Никита никогда не согласится – это, видите ли, идет вразрез с его принципами.

Андрей вспомнил один разговор с Кудасовым, состоявшийся не так давно. Обнорский тогда «наезжал» на Никит у, спор шел о допустимости использования в борьбе с оргпреступностью незаконных методов.

– Ты что, – с издевательской улыбкой спрашивал шефа 15-го отдела Серегин, – не видишь, что государство – нормальное государство – разваливается, что оно перерождается в полутеневое, в котором государственные чиновники занимаются лоббированием интересов преступников? Для них закон – ширма, из-за которой можно в любой момент выбежать! И в этой ситуации они почти неуязвимы, потому что действуют, используя весь спектр возможностей – и легальными методами, и нелегальными… Те, кто пытается бороться с ними только законным путем, заранее обречены на поражение – возможностей-то меньше!..

Никита в ответ тогда только плечами пожал:

– Не сгущай краски… Как же я до сих пор умудрялся бандитов в камеры отправлять?

Обнорский посмотрел на Кудасова выразительно и махнул рукой – сам, мол, знаешь, кто в этих камерах надолго задерживается… Никита Никитич от этого жеста завелся:

– А что ты машешь? У тебя что – есть конструктивные предложения? Может быть, ты, как какой-нибудь мудак депутат, скажешь, что бандитов надо прямо на улицах расстреливать? Может быть, нам пора «эскадроны смерти» вводить? Кто только расстреливать-то будет? По каким критериям в эти «эскадроны» людей отбирать? И чем им руководствоваться в своей работе – классовым чутьем? Было это уже все – сам видишь, чем кончилось… Преступность нельзя победить преступными методами. Да ее вообще нельзя победить – ты не хуже меня знаешь, что она всегда была, есть и будет, ее можно только ограничивать, загонять в определенные рамки, мешать ей поразить все общество!.. А если расстреливать без суда и следствия – вот тогда точно всякой демократии и свободе можно будет рукой помахать, мы тогда начнем как в джунглях жить – кто сильнее, тот и прав! Тогда кровавый хаос начнется! Нельзя на законы плевать, люди не могут жить в обществе без законов!

– А я и не говорю, что законы похерить надо, – вкрадчиво сказал Обнорский. – Ты все говоришь очень правильно – с точки зрения государственного подхода, если рассматривать вопрос масштабно… А если на личном, так сказать, уровне? Ты же не робот запрограммированный, Никита, ты же – человек! У тебя же должно быть личное отношение – особенно к некоторым нашим общим знакомым… Скажи, если, например, они что-нибудь сделают твоей семье – ты тоже им ответишь исключительно законными методами? А?

Кудасов долго молчал, катая желваки на скулах и опустив глаза, а потом вздохнул и упер Андрею в переносицу тяжелый взгляд.

– Если они тронут мою семью… и еще некоторых очень дорогих мне людей, то… То, возможно, я бы и предпринял кое-какие… э-э… непроцессуальные меры. Но я очень хочу, чтобы до этого все-таки не дошло… Те, кому надо, знают, что есть черта, которую им не стоит переступать. До сих пор они ее не переступали…

– Все когда-нибудь случается впервые, – пожал плечами Андрей. – Ты это не хуже меня знаешь… А кто эти дорогие тебе люди, ради которых ты мог бы пойти на «непроцессуальные меры»?

Взгляд у Никиты потеплел, он улыбнулся, но полного ответа все равно не дал:

– Один из этих людей ты… Хотя мы с тобой и собачимся все время, но я как-то привык к тебе…

Андрей смущенно отвел глаза – они с Никитой действительно не баловали друг друга теплыми словами и разными, как говаривал когда-то Кондрашов, «сясями-масясями». Разговоры Кудасова и Обнорского очень редко выходили за рамки профессионально интересующих обоих тем – оба они практически никогда не только не делились какими-то личными проблемами, но и вообще ничего не рассказывали о своей «частной» жизни… Но при этом – странное дело – они неплохо, что называется, чувствовали друг друга…

И вот именно поэтому-то Андрей и отказался от того, чтобы рассказать Кудасову о странной израильтянке, проживающей в пятизвездочной гостинице «Европа», – госпожа Рахиль Даллет (кем бы она ни являлась на самом деле) уж никак не входила в ограниченный круг людей, ради которых Никита мог бы пойти на какие-то нехарактерные для него шаги… Инстинктивно Обнорский чувствовал, что начальник 15-го отдела может быть просто опасен для этой загадочной Рахиль…

Ну и что, казалось бы? Кем была для Андрея эта незнакомая женщина – и кем был для него Никита? Вроде бы не имел Обнорский оснований переживать за зеленоглазую израильтянку (к тому же так холодно пресекшую его попытку ненавязчиво «подклеиться»), но… Но она как-то зацепила Обнорского, он и сам себе не признался бы в этом – понравилась ему… И в глазах у нее что-то такое щемящее было, за душу берущее… Андрей ничего не знал о том, какие события придали глазам Рахиль такое выражение, но он уже подсознательно сочувствовал, сопереживал ей… Ну и – если уж совсем честно – тетенька обладала не только печальными глазищами, но и отличной, зверски сексапильной фигурой, на Обнорского действовал и этот фактор… В общем, он не отказался бы как-то развеять грусть госпожи Даллет и уж никак не стремился создать ей новые проблемы. Даже если она никакая не Даллет. Даже если она Екатерина Званцева…

Серегин, конечно, не мог знать о том, что как раз в то время, когда он ломал голову над загадкой медальона Рахиль, сотрудники 15-го отдела РУОПа предотвратили покушение на Антибиотика и задержали Василия Михайловича Кораблева… О неудачной попытке убить Виктора Палыча Андрей узнал лишь поздно вечером, когда закончил все свои дела в редакции и решил навестить в «Европе» Рахиль Даллет. Обнорский попрежнему ни в чем не был уверен и смутно представлял себе, как выстраивать разговор с занимавшей его мысли брюнеткой, – он полагался на экспромт, на наитие…

Но в тот вечер Андрей так и не дошел до триста двадцать пятого номера – в холле «Европы» ему встретился знакомый бандюгай Слава Солдат (Обнорский знал его еще по спорту – давным-давно. Слава подавал большие надежды в дзюдо, учился в ЛИСИ и сам никоим образом не подозревал даже, что станет известным в Питере гангстером). Слава поделился с Серегиным сенсационной новостью. По словам Солдата выходило, что Антибиотика обстреляли, но сидевшие в засаде руоповцы нахватили киллеров, а командовал операцией лично легендарный Никитка Директор, принявший непосредственное участие в перестрелке…

Услышанная новость заставила Андрея изменить планы – он захотел узнать о сорвавшемся покушении побольше и поточнее, ему почему-то сразу подумалось о том, что эта информация может каким-то образом помочь ему в разговоре с израильтянкой, – особенно в том случае, если она не израильтянка… Да и при любом раскладе, даже если госпожа Даллет все-таки нормальная, природная еврейка, ее должны заинтересовать любые новости о человеке, который имел самое непосредственное отношение к гибели тех мужиков, чьи портреты она хранила в своем медальоне… Вспомнив о медальоне, Андрей вдруг на мгновение словно увидел его перед глазами и даже вздрогнул – вензель на крышке! Вензель в форме буквы «Е»! Эта буква – начальная в имени Екатерина…

«Стоп, – сказал Обнорский сам себе. – Спокойно… Так можно черт до чего дофантазироваться… С этой же буквы начинаются десятки, если не сотни других имен. Хотя совпадение, конечно, любопытное… А что, если эта Рахиль Даллет – действительно настоящая израильтянка, но действует в интересах, допустим, Екатерины Званцевой… Если допустить, что она бежала за кордон… Может такое быть? Вполне… Такое даже очень может быть… Катя-Катерина сама в Россию вернуться побоялась, да и рожать ей надо было, но остались у нее в Питере какие-то интересы, какие-то незавершенные дела… Она договорилась с госпожой Даллет или наняла ее, а медальон дала как пароль, как ключ… Ключ к чему?»

Андрей (он сидел над чашкой кофе в баре «Европы») даже сам улыбнулся своим фантазиям. Есть все-таки сермяга в словах Никиты, когда он его, Обнорского, неисправимым романтиком называет – вечно его сносит на какую-то «Санта-Барбару»…

Было уже поздно, стрелки часов подбирались к полуночи, и Серегин понял, что в любом случае какую-то достоверную информацию о покушении на Антибиотика он сможет получить не раньше утра…

Уходя из отеля, Обнорский не удержался и все-таки позвонил из холла в триста двадцать пятый номер – он сам не знал, зачем это делает: скорее всего ему просто хотелось убедиться, что госпожа Даллет никуда не скрылась и не уехала…

– Да, я слушаю, – ответил по-английски на другом конце провода голос, в котором Андрей с облегчением узнал голос загадочной госпожи Даллет.

– Добрый вечер, госпожа Даллет, извините за беспокойство, это вас из службы размещения беспокоят, – затараторил Обнорский на предложенном языке общения. – Простите, но мы бы хотели узнать – не изменились ли ваши планы относительно проживания в нашем отеле?

– Что? – Рахиль явно удивилась вопросу. – Я не понимаю, в чем проблема? Мой номер оплачен до пятнадцатого ноября и… В чем дело?

– Да-да, все верно. – Серегин вложил в свой голос максимум виноватой растерянности. – Но… У нас возникла маленькая проблема – четырнадцатого числа к нам приезжает большая делегация из Франции. Они несколько изменили время прибытия и… Мы оказались не совсем готовыми, свободных номеров недостаточно… Извините еще раз, просто мы вынуждены беспокоить клиентов – узнавать, не уезжает ли кто-то раньше…

– Нет, – холодно ответила госпожа Даллет. – Я не собираюсь выезжать до пятнадцатого точно, и кроме того, мы договаривались, что в случае необходимости я могу продлить срок проживания…

– Да-да. – Обнорский закивал, как будто бы Рахиль могла его видеть. – Конечно, госпожа Даллет… Еще раз извините нас за беспокойство, это наши проблемы, просто мы оказались в такой ситуации, что на всякий случай вынуждены уточнять, не изменились ли планы наших клиентов… Вы знаете, у нас часто так бывает, что постояльцы уезжают и раньше, и позже первоначально оговоренной даты… Извините, пожалуйста, всего доброго…

Положив трубку, Андрей шумно выдохнул и вытер вспотевшую ладонь о джинсы: теперь он точно знал, что Рахиль Даллет никуда не денется из гостиницы по крайней мере в течение еще четырех дней… Это давало Обнорскому небольшой временной «люфт»… А еще Андрей уверился в том, что зеленоглазая брюнетка – никакая не израильтянка, по крайней мере не природная, потому что интонации ее речи не соответствовали еврейским… Обнорский не очень хорошо знал иврит (хотя этот язык входил в программу его обучения на востфаке), но языковые интонации чувствовал неплохо… Так вот – интонационный строй английской речи госпожи Даллет был очень близок к славянскому… Это, конечно, тоже еще ни о чем не говорило – в Израиле, как пел когда-то Высоцкий, «на четверть бывший наш народ». И все-таки…

Почти весь следующий день Серегин потратил на узнавание обстоятельств покушения на Антибиотика – информация Славы Солдата подтвердилась лишь частично, довольно быстро Андрей выяснил, что никакой перестрелки на Среднеохтинском проспекте не было… До Никиты Обнорский дозвониться не смог, но зато ему удалось набиться на интервью к исполнявшему обязанности начальника РУОПа Серафиму Данииловичу Лейкину – и это было большой удачей… Тщеславный полковник, даже не понявший, что журналист пробивает его, рассказал Серегину очень много о задержанном киллере – имя Кораблева он все-таки умудрился не назвать, но зато сболтнул и про его прекрасный возраст, и про то, что тот разводит кроликов… С точки зрения Серафима Данииловича, эти детали были не очень существенными, Обнорскому же впоследствии они весьма пригодились… А самое главное – Андрей понял, что в РУОПе начались мероприятия по розыску и задержанию заказчика – стало быть, задержанный исполнитель потек…

Когда Лейкин употребил слово «заказчик», Обнорский даже сам не понял, почему переспросил и уточнил пол нанимателя, – наверное, снова интуиция сработала, «верхнее чутье»… А может быть, дело было в том, что в подсознании у него все время оставался образ странной израильтянки, носящей на груди фотографии двух людей, уничтоженных Антибиотиком… В июне Виктор Палыч убирает Челищева и Званцева, в ноябре пытаются убить его самого, и при этом в Питере неизвестно откуда и непонятно зачем возникает некая Рахиль Даллет, имеющая какое-то отношение к Белому и Черному Адвокатам…

Лейкин, конечно, не мог просечь всю сложную ассоциативную цепочку, побудившую Обнорского задать вопрос – о заказчике или о заказчице идет речь? Серафим Даниилович просто решил, что журналист «и так все сам знает», и подтвердил, да, мол, есть такая версия, что нанимала женщина… Собственно, полковник даже не сказал этого впрямую, но его реакция на вопрос была слишком уж очевидной, тем более для Обнорского, умевшего улавливать очень тонкие нюансы… Для дальнейших логических построений Андрею потребовалось времени ровно столько, сколько он шел от кабинета Лейкина до 15-го отдела: с одной стороны, в «Европе» проживает странная женщина, имеющая отношение к Званцеву и Челищеву, уничтоженным Антибиотиком, с другой – есть информация, что покушение на Виктора Палыча организовала как раз женщина… Только дурак не обратил бы внимание на такое совпадение, а Серегин дураком не был… Подходя к дверям кабинета Кудасова, Андрей уже почти не сомневался в том, что Рахиль Даллет имела самое непосредственное отношение к несостоявшемуся покушению на Среднеохтинском, и ломал голову над тем, как проверить свои интуитивные догадки. Поговорить откровенно с Никитой? А что получится в результате этой откровенности?

Если догадки Обнорского верны и если он поделится ими с Кудасовым, то зеленоглазая Рахиль (или кто она там на самом деле) окажется в камере, это однозначно… Для Никиты человек, заказавший убийство, – преступник, невзирая на то, кого именно планировалось уничтожить. Эту свою позицию начальник 15-го отдела подтвердил прежде всего тем, что предотвратил убийство Антибиотика. Андрей понимал, в принципе, мотивы, заставившие Кудасова поступить именно так, а не иначе, но согласиться с ними не мог – душа не принимала…

Обнорский считал, что мир стал бы намного чище, если бы Виктор Палыч перестал существовать физически, и именно поэтому, именно из-за своего личного счета к Антибиотику он сочувствовал тем, у кого сорвалось покушение… О киллере Серегин думал мало – киллер, он и есть киллер, придаток пистолета, да к тому же в данном конкретном случае старичок кроликовод и вовсе не вызывал симпатии: судя по всему, он довольно бодро сдавал заказчицу… А вот сама нанимательница – о ней Обнорский размышлял много и с симпатией.

Во-первых, он все-таки полагал, что заказчица – это зеленоглазая красавица Рахиль, понравившаяся ему еще до того, как стало известно о покушении, а во-вторых, любая женщина, вступившая в почти безнадежную борьбу с питерским паханом, заслуживала уважения… Она не могла не понимать, на какой риск шла, но все-таки рискнула… Стало быть, мотивы у нее были очень серьезными, а раз так – она объективно могла бы стать союзницей для тех, кто тоже считает Антибиотика своим врагом… А разве можно союзницу в тюрьму запихивать? Андрей полагал, что это просто глупость, правда, справедливости ради стоит отметить, что журналист не был стеснен рамками государственной службы, а частное лицо всегда думает и действует несколько не так, как казенное…

Тем не менее разговор между Андреем и Никитой все же состоялся. Он был коротким, не очень приятным для обоих, и в ходе его Обнорский окончательно решил действовать в отношении Рахиль Даллет самостоятельно…

Выйдя из Большого дома, Серегин сразу же поехал в «Гранд-отель». Он понимал, что времени осталось мало, – у Никиты, судя по всему, подготовка к операции шла полным ходом… Да и к тому же информация о неудаче киллера ведь тоже как-то могла дойти до заказчицы – и в этом случае она должна была удариться в бега, понимая, что ее начнут искать и менты, и бандиты…

Андрей прикидывал различные сценарии разговора с Рахиль Даллет и в конце концов остановился на следующем: для начала он попробует поговорить с женщиной на иврите. Если она поймет, значит, брюнетка – настоящая израильтянка, и дальше нужно будет выруливать как-то на тему портретов в медальоне… Если же Рахиль на иврите – ни бум-бум, тогда надо по-простому переходить на русский и ошарашивать ее тем, что известный ей старичок задержан… А потом – потом видно будет, как все сложится. Все равно всего не предугадаешь – жизнь в любой сценарий норовит свои коррективы внести…

Справедливость мысли о коррективах, которые вносит жизнь в любой план, Андрей оценил в полной мере, когда постучал в дверь триста двадцать пятого номера и не услышал никакого ответа… Обнорский занервничал, спустился в холл, позвонил оттуда в номер – трубку никто не брал. Серегин закурил сигарету и зашел в бар гостиницы, там он выпил чашку кофе и стакан апельсинового сока, расплатился, поразившись еще раз «пятизвездочным» ценам, и снова поднялся к номеру госпожи Даллет. На этот раз, перед тем как постучать, Андрей приложил ухо к двери – за ней было тихо.

«Ну не спит же она!» – сердито подумал Обнорский и резко постучал несколько раз. Причем постучал, что называется, от души – из соседнего номера даже обеспокоенно выглянул какой-то очкастый американец и что-то вякнул по-английски. Перспектива удаления из отеля службой безопасности за хулиганство Серегину не улыбалась, и он предпочел уйти сам.

Андрей вышел из гостиницы и сел в свою «Ниву», припаркованную чуть правее центрального входа: из машины хорошо были видны все входившие в отель люди. Обнорский запустил двигатель и включил печку – под вечер похолодало, температура воздуха явно стремилась к нулю, и Андрея поколачивал легкий озноб. Он закурил очередную сигарету, с отвращением ощущая никотиновый налет на языке, и, положив руки на руль, задумался: «Ну, куда она могла деться? Погулять пошла? Могла, конечно… Сколько сейчас? Полвосьмого… Вполне детское время… А если она узнала, что киллера взяли? Тогда – все, в отель она не вернется. Тогда мне нужно было раньше чухаться… Так, спокойно, спокойно… Время еще есть… Интересно, когда Никита предполагает провести свою операцию? И где? А что – если сегодня? Тогда он меня обскакал…»

Бесконечные «если» – все больше неприятного толка! – так и лезли в голову, Андрей даже выругался сквозь зубы. Всем известно, самое трудное – это ждать и догонять, сплошные нервы…

В восемь вечера Обнорский вдруг подумал о том, что Рахиль вполне могла пойти позаниматься в тренажерный зал – ну да, почему бы и нет, ведь именно там Андрей ее и увидел впервые… Серегин торопливо выбрался из машины и снова зашел в гостиницу – представители службы безопасности отеля проводили его внимательными взглядами: чего это парень туда-сюда шастает… Но Обнорский уверенной походкой направился сразу в «центр здоровья», прикидывая, хватит ли у него денег расплатиться за посещение сауны. За стойкой перед раздевалками сидела Юля – та самая, которой Андрей вешал лапшу на уши по поводу своей безумной любви к мифической Мадлен. Девушка тоже узнала Обнорского и обрадовалась ему, как старому знакомому:

– Добрый вечер! Вы к нам? Погреться решили?

Серегин кивнул и, облокотившись на стойку, спросил:

– А народа сегодня много?

– Почти никого, – покачала головой Юля. – Только две наших… из «спецконтингента»…

– Из «спецконтингента»? – удивился Обнорский. – Это в каком смысле?

– В прямом, – засмеялась Юля. – Есть у нас постоянные клиентки – как мы говорим, девушки с трудной судьбой и высокими заработками… Их всегда отличить можно…

– А-а, эти… – хмыкнул Андрей. – Понятно… Я, правда, думал, что путанок в «Европу» не пускают.

Юля покачала головой и махнула рукой:

– Ну, во-первых, пускают, хотя и не всех, а только самых приличных… А во-вторых, к нам-то они не работать ходят, а, наоборот, отдыхать, расслабляться, спортивную форму поддерживать… К клиентам они не пристают, не волнуйтесь…

– А чего мне волноваться? – пожал плечами Серегин. – Я парень простой, незатейливый и к тому же вашему «спецконтингенту» неинтересный, потому что, по их понятиям, неплатежеспособный… С меня, кроме любви, и взять-то нечего… Знаете, как в анекдоте: в Париже бабушка-француженка объясняет внучке: запомни, мол, глупая, любовь выдумали русские – специально чтобы денег не платить…

Юля фыркнула и порозовела:

– Все с вами ясно… Так пойдете греться?

– Еще не знаю… Вы мне объясните сначала, сколько это удовольствие стоит, а я прикину свои возможности… Раньше-то у меня халява была, но быстро закончилась, как и все хорошее в этой жизни…

Девушка задумалась о чем-то, потом зачем-то оглянулась и сказала шепотом:

– Вообще-то сауна у нас пятнадцать долларов стоит… Но для вас лично сегодня – бесплатно… Пользуйтесь моей добротой.