Текст книги "Сочинитель"

Обнорский смутился и затряс головой:

– Спасибо, но… Не стоит… Есть у меня пятнадцать долларов, и…

– Вот и пусть будут, – улыбнулась Юля. – Да бросьте, это же вы не у меня лично одалживаете, а фирма – она не обеднеет. К тому же мне для вас хочется что-то приятное сделать. Оказывается, мои родители – ваши преданные поклонники, все ваши статьи читают… Я и не знала, что вы такой известный журналист…

Серегин очень любил, когда его хвалили (особенно когда это делали женщины), но при этом чувствовал себя не очень ловко. По большому счету, он не считал, что делает что-то выдающееся, просто работа журналиста – она изначально предназначена для того, чтобы привлекать внимание людей. Причем внимание людей должно привлекаться в основном к поднимаемой в материале проблеме и только потом – к личности автора. К сожалению, многие коллеги Андрея считали по-другому и работали не столько «за идею», сколько для «самораскрутки». Спору нет, популярность, она штука приятная, да и полезная в чем-то: когда приходит известность, многие вопросы решаются легче и быстрее. Но есть и другая сторона у этой медали: чем больше «раскручивается» журналист, тем большая ответственность ложится на его плечи, а вот это как раз понимают не все… Андрей очень любил, когда его хвалили, но, зная за собой эту слабость, всерьез опасался превратиться в надутого «звездного» мудака, поглядывающего свысока на простых «людишек» и начинающего учить всех жизни… «Звездная болезнь» – она хуже чумы, потому что способна погубить даже очень большой талант.

– Спасибо вам, Юля, – искренне сказал Обнорский. – Такие слова очень приятно слышать.

Ему очень не хотелось принимать «халявное» предложение, но он видел, что Юля сделала его искренне, а обижать девушку не стоило… Но и быть обязанным женщинам Обнорский не любил… Выход он нашел простой:

– Вы мороженое любите?

– Люблю, – кивнула Юля. – А что?

– Я сейчас! – Андрей выскочил в кафе и заказал большую порцию мороженого с фруктами, взбитыми сливками и вафельными трубочками – вся эта радость стоила в «Европе» почти столько же, сколько посещение сауны. Дав официантке хорошие чаевые, Обнорский испросил разрешения утащить вазочку с лакомством с собой в «центр здоровья» – и зашел туда, держа мороженое перед собой, словно букет цветов. Юля ахнула и зарделась, Серегин довольно заулыбался. Девушка приступила к уничтожению сложной десертной конструкции, а Обнорский, пользуясь случаем, попросил разрешения позвонить. Но в триста двадцать пятом номере трубку никто по-прежнему не снимал…

В сауне Андрей парился до десяти вечера – то есть до самого закрытия заведения. Уходя, он снова «зацепился языком» с Юлей – девушка явно не возражала насчет того, чтобы поболтать, а Серегин тянул время, ему нужен был хоть какой-то предлог, чтобы остаться в «Европе» подольше, не вызывая ни у кого подозрений… Он чувствовал некоторую неловкость – Юля-то искренне общалась с ним, а он, получалось, ею как бы прикрывался… Девушка, возможно, и не стала бы возражать, если бы Андрей предложил подвезти ее домой, да Обнорский и сам в другой ситуации не упустил бы такого случая, но в тот вечер все его мысли занимала исключительно израильтянка из триста двадцать пятого номера… Поэтому пришлось Серегину якобы случайно посмотреть на часы, ахнуть, схватиться за голову, посокрушаться по поводу опоздания на какую-то важную встречу и быстро распрощаться со слегка разочарованной Юлей… Впрочем, домашний телефон у нее Андрей все-таки «стрельнул» – на всякий случай. Девушка-то, между прочим, была очень даже ничего…

Еще один звонок из холла гостиницы – и снова длинные гудки в номере Рахиль… И податься больше Андрею было некуда – разве что только в баре засесть, но ему не хотелось обращать на себя внимание персонала… Ну, в самом деле, если в приличном баре сидит в одиночку мужик и цедит сок – явно он кого-то ждет или за кем-то следит, тут и непрофессионал догадается…

Пришлось Серегину разместить наблюдательный пункт в своем «вездеходе» – тоже, кстати, вариант не из лучших… Машина уже остыла, и пока разогревалась, пока протапливалась, Андрей успел даже подрожать немного, зато потом «Нива» раскочегарилась до почти тропических температур. Наверное, именно эти температурные перепады сыграли с Обнорским злую шутку: выключив двигатель и откинувшись в кресле, он сам не заметил, как уснул…

И приснился ему очень странный сон – будто выходит он из машины, как наяву, направляется ко входу в отель, а там, в дверях, в серых пиджаках службы безопасности друзья его погибшие стоят – Илья Новоселов, Назрулло Ташкоров и Серега Вихренко. Андрей войти в гостиницу хочет, а парни ему дорогу заступают, начинают спрашивать, с какой целью он в «Европу» пожаловал… И вроде как не узнают они Обнорского, смотрят словно на чужого. Андрей им мигает изо всех сил, мол, чего вы, ребята, это же я – Палестинец, а они на подмигивания не реагируют, говорят, что пропустить в отель не могут… Обнорский злится, лезет за своим журналистским удостоверением, говорит, что у него важная встреча назначена, а его все равно не пропускают, только Вихренко вдруг предлагает Назрулло старшего смены позвать. Ташкоров исчезает куда-то, а потом возвращается вместе с Женькой Кондрашовым – тот идет и за горло держится, и тоже Обнорского не узнает… «Кончайте придуриваться, мужики, это же я!» – кричит Андрей, но крик почему-то вязнет в горле… А ребята молчат, смотрят куда-то в сторону, и холодом от них веет… Проснулся Обнорский совсем закоченевшим – машина давно выстудилась, и руки-ноги у Андрея затекли, потому что, задремав, он съежился инстинктивно в позе эмбриона… Серегин глянул на часы и выругался – до двух часов ночи оставалось всего двадцать минут. Обнорский запустил двигатель и, постукивая зубами и лихорадочно вспоминая график разведения мостов, понесся к себе на Охту – к госпоже Даллет в любом случае явно не стоило заявляться в столь поздний час…

Спалось Андрею в ту ночь плохо: то какие-то шорохи за дверью слышались, то вдруг головная боль накатывалась, то знобить начинало – давала, видимо, о себе знать дремота в холодной машине после сауны… Под утро, как положено, и насморк проклюнулся – в общем, встал Обнорский в отвратительном настроении, долго грелся горячим душем, потом заставил себя смастерить бутерброд и втолкнул его в утомленный организм, сдабривая сухие куски крепким кофе…

У «Европы» Серегин появился примерно в 9. 30, вяло кивнул охранникам, внимательно осмотревшим его фигуру, и прямиком отправился на третий этаж. Подходя к номеру Рахиль Даллет, Андрей уже даже азарта не испытывал – игра в кошки-мышки с зеленоглазой израильтянкой несколько вымотала его. Обнорский сердито, по-деловому постучал в дверь и отошел на шаг, ожидая реакции. А реакции-то никакой и не последовало, вот тут Андрей проснулся окончательно, разволновался и постучал снова, погромче – за дверью по-прежнему никто не отвечал… «Все, – закусив губу, подумал Серегин. – Она соскочила… Я упустил ее, проспал, прохалявил!.. Наверное, до нее дошла информация о неудачном покушении – и, ясное дело, она решила сваливать… Чего ловить-то при таких раскладах…»

Серегин уже собирался повернуться и уйти, но тут из соседнего номера выглянула убиравшая там горничная:

– Вы в триста двадцать пятый?

– Да, – кивнул Андрей, быстро прикидывая, какую бы версию «задвинуть» женщине. – Я, собственно…

– Так она вышла только что – минут с десять назад. – Горничную никакие версии не интересовали, несмотря на утро, лицо ее было уставшим и каким-то блекло-невыразительным.

– Вышла? – переспросил Обнорский. – А… а… куда?

Вопрос, надо сказать, был абсолютно идиотским – клиенты пятизвездочных отелей не имели обыкновения докладывать горничным о своих планах и маршрутах передвижения… Но дуракам, как известно, везет, вот и на дурацкие вопросы иногда дают очень толковые и полезные ответы – женщина убрала тыльной стороной ладони упавшие на лоб пряди волос и равнодушно сказала:

– В «Фитнесс-центр», наверное, пошла, она в спортивном костюме была и без верхнего…

– Ага, спасибо, – улыбнулся горничной Андрей. – Пойду ее там поищу…

…Госпожа Даллет действительно оказалась в «центре здоровья» – Обнорский узнал ее сразу, осторожно выглянув в зал с бассейном из-за двери, ведшей в мужской душ. Рахиль ловко двигала ногами на «ходилке», и лицо ее хоть и не светилось жизнерадостностью, но и не выражало особой тревоги: израильтянка если и была чем-то озабочена, то «головная боль» ее появилась уже давненько, не день и не два, и женщина успела к ней притерпеться… Не случайно же говорят человеку, на которого несчастье вдруг свалилось: «Переспи ночь с бедой – а дальше уже легче будет»… Обнорский, глядя на лицо Рахиль, подумал, что, наверное, ее ночь с бедой была уже давно, да, видать, беда оказалась нешуточной…

Осторожно прикрыв за собой дверь, Андрей прошел в мужскую раздевалку, подумал немного и решил дождаться, когда госпожа Даллет закончит свои занятия – ни к чему серьезные разговоры в спортзале заводить, там и уши лишние в любую минуту появиться могут, да и вообще обстановка не располагает, интимности, так сказать, недостает…

Обнорский вышел из «Фитнесс-центра» и сел за столик в кафе, заказав кофе и сандвич. Он совершенно успокоился, и даже утреннее его недомогание отступило, так уж был устроен организм Андрея – в минуты опасности или просто перед тем, как сделать какие-то серьезные шаги, он умел концентрироваться и собираться, подавляя мандраж.

Эта особенность в его характере выработалась еще в юности, когда Обнорский занимался дзюдо, – перед соревнованиями он всегда дергался и нервничал, но когда выходил на татами – успокаивался и переставал видеть и слышать шумный зал, сосредоточиваясь только на противнике…

Андрей успел несколько раз прогнать в голове разные варианты разговора с Рахиль, а госпожа Даллет все не выходила из «центра здоровья». Обнорский уже опился апельсиновым соком и беспокойно ерзал на стуле – в туалет выскочить он не мог, опасаясь, что именно в эту минуту израильтянка по закону подлости будет возвращаться в свой номер… А рисковать Серегин больше не мог, он и так чувствовал, что вычерпал весь временной лимит до дна.

Ожидание снова затягивалось, но в тот момент, когда оно стало уже совсем нестерпимым, дверь «Фитнесс-центра» открылась, и в кафе вышла стройная женская фигурка – собственно, только по фигуре, по пластике движений Андрей и узнал госпожу Даллет, – на ней был бирюзовый «адидасовский» спортивный костюм свободного покроя, а лицо – лицо разглядеть представлялось довольно проблематичным делом: лоб и волосы полностью закрывала голубая косынка, глаза прятались за большими очками-хамелеонами, а яркая помада на губах совершенно меняла природный рисунок рта…

Рахиль быстро прошла к лифтам, нажала кнопку вызова и через несколько секунд уже уехала к себе на этаж. Обнорский специально проследил взглядом по табло, где именно остановился лифт…

Стараясь не суетиться, Андрей расплатился, пару секунд поколебался – не сбегать ли ему все-таки в туалет, но потом решил собрать волю в кулак – Бог ее знает, эту Рахиль, может, ее снова понесет куда-то…

Через пару минут Серегин прибыл на третий этаж и, выйдя из лифта, огляделся – коридор был пуст. В несколько шагов Андрей преодолел расстояние до триста двадцать пятого номера и, пару раз глубоко вдохнув и выдохнув, постучал в дверь. В номере что-то зашуршало, а потом женский голос спросил по-английски:

– Кто там?

– Вам письмо, госпожа Даллет, – бодро откликнулся Обнорский, демонстрируя хорошее, поставленное в университете произношение. – Просили передать срочно и лично в руки…

Дверь приоткрылась – Рахиль стояла на пороге в белом махровом халате, и Андрей слегка оторопел – когда она успела переодеться? Ничего не скажешь – шустрая девушка… Израильтянка взглянула на лицо Серегина и, видимо, узнала его, потому что ее зеленые глаза удивленно расширились. Но ничего спросить она не успела, потому что Обнорский подался вперед и произнес на иврите:

– Доброе утро, госпожа Даллет! Добро пожаловать в Россию! Сегодня очень хорошая погода, день теплый… Хотите чаю?

Собственно говоря, этими фразами Андрей практически исчерпал свой запас знаний в разговорном иврите – еврейский язык был вторым восточным языком, который его группа изучала на востфаке. Впрочем, «изучала» – это громко сказано… Иврит в шутку называли «родной речью», к занятиям все относились спустя рукава, потому что хоть и считался этот язык в восьмидесятые годы «языком потенциального противника», но никто из одногруппников Андрея всерьез не верил в возможность практической работы с этим самым «потенциальным противником». Поэтому уже через несколько лет после выпуска от всей программы изучения иврита в голове оставалось только несколько самых ходовых и нужных фраз, типа: «я хочу есть», «я хочу пить», «у тебя красивые глаза» и «не бейте меня, я переводчик».

Однако госпожа Даллет, судя по выражению ее лица, не знала, что означают даже самые простые слова на государственном языке той страны, чьей гражданкой она являлась. Рахиль недоуменно свела красивые брови к переносице и, запинаясь, переспросила по-английски:

– Что? Что вы говорите? Что вам надо? Кто вы?

Обнорский улыбнулся с максимальной приветливостью, на которую был способен, и ответил по-русски:

– Меня зовут Андреем – мы с вами визуально знакомы, даже в одной сауне вместе сидели как-то, помните? Я предлагаю перейти на русский – для удобства общения. Потому что вы, дорогая Рахиль, такая же израильтянка, как я, извините, негр… Давайте не будем валять дурака и терять попусту время. У меня к вам серьезный разговор, который, я думаю, будет интересен нам обоим… Но поскольку речь пойдет о вещах достаточно деликатных, я полагаю, нам не стоит начинать беседу в коридоре… Позвольте войти?

Какое-то время брюнетка в белом халате молча смотрела на Обнорского, никак не показывая выражением глаз, поняла ли она то, что сказал ей Андрей, или нет… Потом она приоткрыла дверь пошире и сделала приглашающий жест рукой. Серегин вошел в номер – женщина пропустила его вперед – и огляделся, взгляд его упал на аккуратно заправленную кровать, на которой лежали бирюзовый спортивный костюм, голубая косынка и дымчатые очки.

– Ну-с, госпожа Даллет, – сказал Андрей, поворачиваясь к брюнетке с довольной улыбкой. – Давайте поговорим? Может быть, мне стоит называть вас не Рахиль, а Екатериной? Мне кажется…

О том, что именно ему кажется, Обнорский рассказать хозяйке номера не успел, потому что словил вдруг хороший удар ногой в промежность… К такому повороту событий Андрей не был готов совсем, ему вообще до того ни разу в жизни не приходилось драться с женщинами, а потому он в принципе не рассматривал представительниц прекрасного пола как потенциальных противников. Вот за эту свою «мэйлшовинистскую» позицию он и поплатился – чудовищная боль в паху согнула Обнорского буквой «зю», после чего второй удар, на этот раз в затылок, швырнул его физиономией в пол.

– О-е!!! – сказал скорчившийся Серегин на вдохе и тут же добавил на выдохе: – Уи, бля-у!!!

Ему давненько так хорошо не перепадало – до оранжевых кругов перед глазами и дурной слабости во всем теле… Через несколько секунд он, впрочем, очухался, сумел разогнуться и даже встал на колени, но полностью подняться не успел, услышав резкую команду по-русски:

– Не двигайся! Лежать!

Подняв глаза, Обнорский увидел, что госпожа Даллет стоит за кроватью, у окна, и целится ему в лоб из маленького никелированного пистолета, непонятно как оказавшегося в ее руке. Страха Андрей никакого, впрочем, не испытал, ему было слишком стыдно за то, что какая-то женщина (к тому же миловидная и вовсе не «накачанная» аки Шварценеггер) так качественно его уделала… Серегин сел на пол, вытянув ноги, и привалился спиною к стене – пистолет в руках женщины чуть дрогнул, следя за его движениями, но поскольку ничего угрожающего в них не было, выстрела не последовало. На несколько секунд в номере воцарилась пауза – они смотрели друг на друга и, судя по всему, соображали, как вести себя дальше после столь необычного начала разговора…

– Грубо, – нарушил наконец молчание Андрей. – Очень грубо и, я бы даже сказал, неинтеллигентно совсем… Я к вам – с чистым сердцем, а вы меня – ногой по кокам… Горько и обидно, мадам Даллет… Это что – у вас в Израиле так принято гостей встречать? Может быть, я слишком на араба похож? В свое время меня друзья называли, конечно, Палестинцем, но…

Обнорский трепался, стараясь выровнять дыхание, выиграть время и успокоить женщину мирными интонациями своего голоса, – эту триединую задачу ему удалось выполнить только частично – брюнетка холодно сверкнула зелеными глазищами и нетерпеливо оборвала Андрея:

– Кто вы? Что вам надо? Отвечайте – живо!!!

Обнорский увидел, как указательный палец правой руки Рахили чуть напрягся на спусковом крючке пистолета, и понял, что тянуть с ответом не стоит, похоже, эта психопатка и впрямь способна выстрелить… Женщины – они все такие, сделают сначала что-то, а потом только думают – надо было так поступать или нет… Андрей быстро заложил руки за голову и, обеспокоенно глядя на хозяйку номера, сказал:

– Э… э! Гражданочка! Вы бы там полегче пальчиком-то шурудили… Пальнет не дай Бог – вам потом с трупом возиться, с администрацией отеля объясняться… Опять же – читатели мои вам такого злодейства не простят… Кстати, о читателях: я журналист, Андрей Викторович Обнорский, он же – Серегин, ксива в бумажнике, бумажник в кармане… Прикажете вынуть?

Брюнетка вздрогнула, услышав фамилию Андрея, и чуть заметно склонила голову к правому плечу:

– Серегин? Вы Серегин-Обнорский?

В ее голосе послышалось удивление, казалось, она знала эти фамилии… Андрей недоуменно повел подбородком и кивнул:

– Ну да… Серегин-Обнорский – это я… А вы что, читали мои материалы?

Женщина ничего не ответила, подумала немного, а потом спросила очень тихо:

– Где у вас бумажник? Не шевелитесь, отвечайте словами!

– Понял вас, красивая женщина, – крякнул в ответ Обнорский. – Бумажник мой находится в левом нагрудном кармане – специально во внутреннем не ношу для таких, как вы, – граждан с тонкой нервной организацией… Издержки профессии, знаете ли… В ситуации разные попадаешь – полезешь во внутренний карман за удостоверением, а какой-нибудь отморозок решит, что к стволу тянешься… И все, привет котенку… Прецеденты были… Мне самому достать, или вы подойти рискнете?

И Андрей скосил глаза на левый нагрудный карман своей «натовки». Брюнетка слегка поджала губы и недобро прищурилась:

– Прекратите болтать! Медленно, одной левой рукой достаньте бумажник и бросьте мне – молча и плавно. Одно резкое движение, и…

Женщина выразительно качнула стволом, и Серегин понятливо кивнул:

– Не дурак, догадываюсь… Только вы пальчиком-то поаккуратнее…

Андрей медленно опустил левую руку к клапану кармана, щелкнул кнопкой, осторожно вытащил свой черный кожаный бумажник и «навесом» кинул его на кровать. Брюнетка присела на постель, не спуская глаз с Обнорского, левой рукой раскрыла бумажник и вывалила все его содержимое на покрывало – деньги, права, техпаспорт, доверенность на машину («вездеход» Андрея был оформлен на его мать), паспорт, пропуск в гараж, редакционное удостоверение, аккредитационные карты, еще какие-то бумажки – в общем, куча получилась довольно приличная… Женщина, зарегистрированная в отеле под именем госпожи Даллет, ежесекундно поглядывая на Серегина, начала рассматривать его документы, а Андрей в это время разглядывал ее. Профиль псевдо-Рахили красиво оттенялся на фоне окна – чуть вздернутый нос, четко вылепленный подбородок, нежная линия шеи… Обнорский залюбовался женщиной, забыв даже на время о пистолете в руке…

Проведенный «паспорт-контроль», видимо, несколько успокоил брюнетку, она еле заметно облегченно вздохнула, поза ее стала менее напряженной, а ствол пистолета слегка отклонился от лица Андрея. Продолжая сидеть на кровати, она спросила:

– Ну… И что вы хотите?

Серегин беспокойно дернул ногой и вымученно улыбнулся:

– Если вы больше бить меня по самому дорогому не будете, тогда я скажу правду… Я, извините, очень хочу в туалет… То есть хочу – это уже не то слово… Я пока в кафе сидел, дожидаясь, когда вы тренировку закончите, – литр с лишним апельсинового сока в себя влил. Да еще кофе… Да еще вы по очень удачному месту ударили… Да к тому же страху, можно сказать, натерпелся… Так что ежели вы меня, товарищ Даллет, сейчас к сортирчику не допустите, большой конфуз может случиться… Войдите в мое положение, а?.. Пожалейте, тетенька….

Брюнетка не удержалась и фыркнула, это действительно было очень смешно – сидит на полу здоровенный мужик с поднятыми руками и просится в туалет… Улыбка у женщины оказалась на удивление приятной – даже несмотря на то, что она не стирала полностью глубоко въевшуюся в ее лицо печаль. Андрей успел углядеть мелькнувшие ровные белые зубы и поторопился закрепить маленький прогресс в переговорах:

– Ей-богу, ничего плохого делать не буду – нападать на вас не стану, в бега не кинусь… На минутку в заведение заскочу – и обратно сюда, на пол… оружия у меня нет… Хотите, я куртку сниму? Медленно и печально… А?

Хозяйка номера помолчала немного, потом взглянула еще раз на кучу документов, лежавших перед ней на кровати, и снова посмотрела в глаза Обнорскому:

– Ладно… Куртку, свитер и кроссовки – снимайте…

– Ура! – возликовал Серегин. – Для вас я вообще могу до трусов раздеться… Все-таки добрая у вас душа, я это с первого взгляда определил, еще в «Фитнесс-центре»… А пистолет и, извините, удары по яйцам – это все наносное, это вам совершенно не идет… Карл Маркс, знаете ли, в свое время заметил, что сила женщины – в ее слабости, а старик, говорят, толк в тетеньках понимал…

Болтая, Андрей быстро скинул с себя куртку, свитер и кроссовки, время от времени искоса поглядывая на свою собеседницу. Она встала с кровати и шагнула чуть ближе к Обнорскому:

– Дверь в туалет не закрывайте!

Серегин даже дернулся весь от последнего приказа брюнетки и укоризненно покачал головой:

– Слушайте, товарищ Рахиль! Прекратите, наконец, глумиться над представителем прессы… Я понимаю, конечно, ваши опасения, но и вы меня поймите… Я же все-таки мужик, неудобняк мне в женском присутствии малую нужду справлять, да и для вас, мне кажется, удовольствие сомнительным будет… Вы же меня уже и так всего проверили – вдоль и поперек, видите же, что я не мент и не бандит, бояться меня не стоит…

– Хорошо, – махнула пистолетом женщина. – Давайте живее… Только учтите – дверь в ванной тонкая, пуля ее прошьет, не заметит даже.

– Учту-учту, – буркнул Обнорский и скрылся в туалете, невольно вспомнив мужской анекдот про «самый большой кайф». В ванной он заодно ополоснул лицо холодной водой и, обретя наконец некое душевное равновесие, вернулся в комнату.

Брюнетка по-прежнему стояла у кровати и сжимала в руке пистолет. Андрей вежливо кивнул ей и поинтересовался:

– Ну что, мне опять на пол садиться? Или, может быть, начнем как-то по-людски общаться? Что скажет израильская сторона?

Спрашивая, он сделал незаметный шажок вперед… А потом еще полшажочка. Женщина смотрела ему в лицо и, успокоенная его шутовской манерой речи, ничего не заметила. Тем не менее она не предложила Обнорскому стул:

– Давайте-ка пока на пол… До полного прояснения расклада.

– Как скажете. – Серегин послушно кивнул, разочарованно развел руками и вдруг резко согнулся, застонав, словно от боли в паху.

Брюнетка инстинктивно подалась к нему, наклонилась, чтобы посмотреть, что такое стряслось с ее гостем. Это она сделала зря – впрочем, женщин всегда губят любопытство и жалость, даже самых умных, даже самых битых жизнью…

Обнорский упал на колени, наклонившись вперед, – этим движением он окончательно сократил дистанцию между собой и женщиной… Расчет Андрей строил на том, что после «туалетной» сцены женщина расслабилась, поверила ему, а потому вышла из состояния психологической готовности к стрельбе… Казалось бы, чего там дел-то – на курок нажать, только пальцем шевельни – и бабахнет… Ан нет, не все так просто – для такого небольшого усилия требуется большая концентрация воли – даже для профессионала… А хозяйка номера, хоть и была женщиной умной и хорошо развитой физически, но к категории профессиональных стрелков явно не относилась…

Серегин одним неуловимо быстрым движением ударил ребром левой ладони под правую кисть брюнетки, заставив ее разжать пальцы на оружии, – мгновением позже пистолет уже перекочевал в его руку, а сама Рахиль, подброшенная правым плечом Андрея, отправилась в красивый полет, завершившийся на кровати. Женщина упала на спину – ногами в изголовье, но сразу же перевернулась на живот и отпрянула назад, глядя расширившимися глазами на довольно ухмылявшегося Обнорского. После неожиданного кувырка полы белого махрового халата разъехались, и взгляду Андрея явились редкой аппетитности ноги, да и мелькнувшая грудь была очень даже ничего.

– С приземленьицем, сударыня, – издевательски сказал Серегин, пижонски помахивая пистолетиком – в его клешне оружие казалось совсем крошечным…

– Ах ты, сука! – прошептала женщина, сверкая зелеными глазищами, – в этот момент она очень напоминала разъяренную лесную кошку, готовую вцепиться ногтями в противника.

– Цыц! – коротко рявкнул Андрей и выдвинул вперед нижнюю челюсть, придавая своему лицу тупой и злобный вид. – А тебе щас покажу, кто тут сука! Ща как отымею – будешь знать, как на боевого командира с пукалкой кидаться!!! Шпиенка еврейская! Лежи смирно, тварь, а я пока решу – сразу тебя к Антибиотику тащить или побаловаться сначала – для порядку… А?! Рада небось будешь с Палычем-то свидеться? А?! Старик-то обрадуется – не то слово… Лежать, я сказал!!!

Как только брюнетка услышала кличку «Антибиотик» – ее словно током дернуло, она отшатнулась к стенке, по лицу ее пробежала судорога, а в глазах плеснулось такое отчаяние, такая боль, что Серегин немедленно решил прекратить балаган – в конце концов, самолюбие его и так уже было вполне удовлетворено, покуражился он всласть, показав гражданочке, кто, собственно говоря, в лавке хозяин… Плюс пробил эту липовую израильтянку на Палыча, она явно знала, кто такой Антибиотик, и мало того, что знала, еще и совершенно точно не стремилась к встрече с ним…

Андрей вздохнул, возвращая своему лицу нормальное выражение, и спокойно сказал:

– Ладно, девушка… Хватит нам дурака валять… Вы уж извините меня, что я вас не совсем тактично в кроватку отправил, – но меня, честно говоря, нервирует, когда в мою тушку стволом тычут… Пусть даже такая обворожительная женщина, как вы, и таким, – Серегин хмыкнул, глянув на пистолетик, – декоративным оружием…

Хозяйка номера молча смотрела на Обнорского, и выражение доверия на ее лице появляться явно не спешило… Что же, понять ее было можно, странный гость за пятнадцать минут трижды менял свой поведенческий имидж, причем каждый, нужно отметить, был достаточно убедительным… Кто мог поручиться, что этот черноволосый парень снова не играет?

– Значит, так, – продолжал между тем Обнорский, доброжелательно улыбаясь. – Предлагаю «нулевой вариант»: никто ни в кого не целится, никто никого не бьет и не насилует…

Взгляд его автоматически снова упал на бедра брюнетки, но она сердито запахнула полы халата и поджала ноги под себя. Андрей ухмыльнулся и не удержался:

– Кстати, насчет того, что никто никого не насилует – оцените мою выдержку, гражданочка, ножки у вас, я вам честно скажу, – просто обалдеть можно!

Женщина попыталась было сердито нахмуриться, но в глазах ее все-таки промелькнуло что-то похожее на улыбку: комплимент он и есть комплимент, пусть даже и в таких неоднозначных обстоятельствах высказанный.

– Все-все, – закивал Серегин, – больше дурковать не буду… Начинаем разрядку и разоружение…

Он повертел пистолетик в руке (это был дамский бельгийский браунинг), выщелкнул обойму из изящной, отделанной перламутром ручки, потом передернул затвор и поймал на лету выскочивший из ствола патрончик – оружие-то, как оказалось, действительно было готово к бою… Андрей хмыкнул и загнал патрончик в обойму:

– Так-то оно поспокойнее будет…

Он присел на кровать, внимательно глядя брюнетке в глаза, пистолет Серегин держал в правой руке, а обойму – в левой…

– В знак моих исключительно добрых намерений, дорогая Рахиль, я возвращаю вам вашу игрушку, а патрончики пусть пока побудут у меня, ладно? Я надеюсь, вы не станете откуда-нибудь из-под подушки вытаскивать запасную обойму? Зачем нам карусель, по второму кругу гнать? Давайте просто спокойно поговорим… Я со своей стороны жест «доброй воли» сделал – теперь очередь за вами. Вы же понимаете, что, если бы я работал на бандитов или на ментовку, я поступил бы совершенно по-другому… Не бойтесь меня… Я совсем не хочу причинить вам зла…

Произнося все это мягким, баюкающим голосом, Андрей протянул пистолетик женщине, которая осторожно взяла оружие с его ладони и тут же ответила:

– А с чего вы решили, что я вас боюсь? И не надо со мной как с больной разговаривать!

– Да?! – саркастически хмыкнул Серегин. – А кто первым драться начал?! Так, стоп!!!

Андрей резко оборвал самого себя и устало потер пальцами лоб:

– Давайте не будем препираться, а то у нас снова балаган начнется… Какая разница, кто первым начал, в конце-то концов… Я прекрасно понимаю, что у вас не было никаких оснований доверять человеку, которого вы увидели второй раз в жизни… Вы позволите закурить?

– Курите, – кивнула брюнетка.

Серегин встал с кровати, влез в свои скинутые перед походом в туалет кроссовки, натянул свитер, потом поднял с пола куртку, нашарил в кармане сигареты и закурил. Поискав взглядом пепельницу, он подошел к письменному столу, на котором она стояла, выдвинул стул и сел. Затянувшись несколько раз, он стряхнул пепел с сигареты и вдруг понял, что не знает, с чего, собственно, начать разговор… Женщина не выдержала первой:

– Мы что, так и будем молчать? Вы, кажется, поговорить хотели? Так говорите. У меня не очень много времени…

– Хорошо, – решительно кивнул Андрей. – Я действительно хотел поговорить с вами об одном человеке, которого вы, как мне кажется, хорошо знаете… О Сергее Челищеве…

Брюнетка еле заметно вздрогнула и тряхнула волосами:

– А почему… А с чего вы, собственно, решили, что я знаю этого человека?

Обнорский улыбнулся укоризненно и вместе с тем немного виновато:

– С чего я решил? Ну, что же, объясняю… Помните, мы с вами в сауне вместе сидели – в «Фитнесс-центре»?

Хозяйка номера кивнула, и Андрей продолжил: