Текст книги "Сочинитель"

Она не откликнулась – сил уже не было… Подавляя предательскую дрожь в коленях, Катя встала с правой стороны у окна в комнате и закрыла глаза. Шагов Обнорского она не услышала – словно он перелетел из кухни в комнату над скрипящим при каждом шаге полом. Андрей тоже подошел к окну – видимо, он что-то почувствовал, потому что взгляд его стал сосредоточенным и жестким.

– Ты чего-то ждешь?

– Нет, – покачала она головой. – Просто люблю иногда в окно смотреть…

Андрей недоверчиво хмыкнул, потом вдруг увидел, как дрогнуло что-то в ее глазах. Быстро развернувшись в направлении ее взгляда, он посмотрел в окно – Катя явно следила за пятачком у «Океана», где прогуливался неторопливо вдоль магазина пожилой человек в плаще с поднятым, словно от холода, воротником… Вообще-то до Обнорского доходило все очень быстро – он повернул голову к Катиному лицу, потом снова глянул на старика у «Океана».

– Катя… Е-мое… Это что – он?! Дедушка-киллер? Что ты молчишь? Это он?

Катерина ничего не ответила. Она лишь красноречиво вздохнула и прислонилась к стенке – так, что ее правая кисть оказалась чуть ниже уровня подоконника… Андрей ничего странного в ее позе не увидел, он казался растерянным и несколько разозленным. Серегин закурил сигарету, стоя у окна и глядя не мигая уже только на пятачок у магазина:

– Ну, Катерина Дмитриевна, вы и даете… Проверку решили все-таки устроить… Ты хоть понимаешь, как мы рискуем?

Катя молчала, и Обнорский чуть повысил голос:

– Не поверила мне, значит… А теперь что – убедилась? Человек пришел на встречу, а я точно знаю, что пытавшийся застрелить Антибиотика старичок задержан… Может быть, ты думаешь, что его отпустили? С учетом возраста? Блин, ну надо же… Ее предупреждают, что дед ее сдал, а она все равно тащится в район встречи…

– Человек, пытавшийся стрелять в Антибиотика, никого не сдавал, – негромко сказала Катя.

Серегин опешил:

– Не сдавал? Ничего не понимаю… А ты откуда знаешь?

Катерина ничего не ответила. «Маяк тревоги» – поднятый воротник плаща Кораблева – она заметила сразу и теперь со щемящим чувством жалости смотрела, как мотается от одного угла магазина к другому худощавая фигура старика. Значит, Обнорский сказал правду – Кораблева действительно взяли… Но прав оказался и Вадим, утверждавший в своем посмертном письме, что Василий Михайлович не способен на предательство…

Кораблев неспешно прогуливался вдоль фасада магазина, ежась на холодном осеннем ветру. Часы у Василия Михайловича отобрали, поэтому счет времени он вел про себя – от левого угла магазина до рекламной тумбы было двадцать шагов, то есть, если прохаживаться неторопливо, треть минуты. От перекрестка Сенная – Садовая до правого угла магазина укладывалось тридцать пять шагов, или полминуты… Старик вел про себя счет времени, потому что помнил, что с Катей они договорились строго: один ждет другого на месте не больше десяти минут – по истечении этого отрезка времени ожидающий должен будет немедленно уходить, расценивая невыход человека на контакт как провал… Лишь бы Катерина не забыла все их договоренности и условные сигналы. Нет, все будет хорошо, она девочка умная, должна понимать, что на кону стоит…

Медленно расхаживая по пятачку перед магазином, Василий Михайлович спокойно разглядывал прохожих, проезжавшие машины, дома… Постоянно натыкаясь глазами на знакомые лица оперативников, Кораблев с усмешкой подумал, что держат его плотно, об уходе от наблюдения не стоит даже фантазировать – он и дернуться не успеет, к нему разом человек пятнадцать подскочат… Да, Никита Кудасов предусмотрел все, чтобы исключить возможность побега или похищения своего подопечного. Но… Он вряд ли мог предположить, что Кораблева попытаются ликвидировать, потому что не знал ни о ночном визите плешивого в изолятор на Захарьевской, ни о том, что Антибиотику еще накануне стало известно место и время проведения операции…

И если Никита был крайне заинтересован в том, чтобы взять заказчицу, то и Виктор Палыч понимал, что тот, кто организовал на него покушение, скорее всего, знает очень много… Сам Антибиотик не переставал ломать голову над тем, кто же все-таки мог рискнуть и попытаться убрать его. Врагов у Антибиотика было много, недоброжелателей и завистников – еще больше… Личная «контрразведка», как проклятая, отрабатывала и проверяла различные версии, но результаты проверок пока не радовали. Хуже всего было то, что и сам Череп, чувствовалось, пребывал в некоторой растерянности и не мог нащупать хотя бы интуитивно какую-нибудь ниточку, а такого за бывшим офицером КГБ раньше не водилось. Антибиотик всегда помнил его спокойным, уверенным и не сомневающимся в положительном результате отработок…

Когда выяснилось, что Кораблева запугать не удалось (а выяснилось это, когда старик не стал обращаться с утра к адвокату Бельсону), Виктор Палыч пошушукался с Черепом и одобрил его предложение. А предлагал «начальник контрразведки» очень простую вещь: учитывая, что место и время операции известны, надо посадить в удобное место хорошего стрелка, задача которого предельно проста: снять заказчика (или заказчицу) до того, как его (или ее) задержат руоповцы. То есть Череп руководствовался простым и очень старым правилом – если не можешь перехватить у противника источник информации, его нужно по крайней мере «закрыть»… Снайпер ни в коем случае не должен был «работать» по сотрудникам милиции – только по человеку, который должен прийти на встречу, и по самому Кораблеву. Старика надо было убрать в любом случае, даже если встреча срывалась, – этим Антибиотик решал сразу несколько задач: во-первых, резко повышал свой авторитет среди братвы, а особенно среди глуповатой, мало чего понимающей в серьезных делах молодежи; во-вторых, старик мог знать что-то лишнее, мог и мусоров еще на одну контрольную встречу вывести – а вдруг бы про нее Виктор Палыч узнать не успел?..

Нет, рисковать Антибиотику не хотелось, и поэтому снайпер, засевший на чердаке дома номер 65 по каналу Грибоедова, получил от Черепа следующие инструкции: идентифицировать по описанию старика, держать его в течение пятнадцати минут постоянно; устранять любого, кто попытается вступить с ним в контакт (в «рабочий» контакт, а не случайный), убрать самого старика и после этого немедленно уходить. В случае, если до 16.15 никто с Кораблевым на связь не выйдет, следует просто гасить старика и уходить, оставив оружие на чердаке.

Василий Михайлович, естественно, на этом инструктаже не присутствовал, но мыслил примерно так же, как и Череп. А чему было тут удивляться, они почти одинаковую школу прошли, вот и думали похоже…

Кораблев ходил вдоль магазина, считая минуты и почти физически ощущая, что его держат в прицеле, – он только не мог определить, откуда идет опасность. Разглядывая дома вокруг площади и пытаясь представить себя на месте стрелка, Василий Михайлович насчитал минимум девять качественных «гнезд», откуда можно было бы без проблем «отработать» цель… Старик почувствовал, как заколотилось сердце в груди, сдавленной бронежилетом, как вспотели вдруг ладони в карманах плаща. Зря говорят, что с годами люди меньше боятся смерти, и совсем уж ерунда, что ее не боятся те, кому часто самим доводилось убивать. Смерти боятся все, кроме идиотов…

Ощутив свой страх, поняв, что инстинктивно он начинает петлять, а не ходить по прямой, Кораблев рассердился сам на себя, закусил губу и высоко поднял голову: если уж суждено умереть, то хотя бы не загнанной в угол, ошалевшей от ужаса крысой… Он несколько раз глубоко вздохнул, усмехнулся чему-то и снова начал ходить по треугольнику внутри пятачка, считая шаги и секунды, – в конце концов, может быть, предчувствия и обманут его, может быть, все еще и обойдется…

Вадим Резаков, наблюдавший неотрывно за стариком через витрину магазина, хмыкнул и негромко сказал стоявшему рядом Кудасову:

– Ишь ты… Прямо как каппелевский офицер вышагивает…

– Почему именно каппелевский? – удивился Никита Никитич.

– Не знаю, – смутившись, пожал плечами Вадим. – Просто я кино какое-то смотрел – там офицеры Каппеля в психическую атаку шли с такими же вот выражениями на лицах, как у нашего Мазая…

Кудасов ничего не ответил, глянул на часы. После четырех минуло уже десять минут, а ничего интересного не произошло – к старику никто не подошел, радиостанции молчали…

– Ждем еще десять минут, а потом сворачиваемся, – тихо сказал начальник пятнадцатого отдела Резакову.

Вадим кивнул:

– Я тоже думаю, что уже никто не придет, обычно на такие встречи не опаздывают…

Между тем Никита Никитич с удивлением увидел, что лицо Кораблева как-то вдруг изменилось неуловимо – просветлело, что ли… Василий Михайлович вроде как даже улыбнулся чему-то, остановился на несколько секунд, словно размышляя над чем-то, а потом снова начал измерять шагами пятачок. Кудасов нахмурился – старик вроде бы вел себя безупречно, но что-то не нравилось Никите в его походке, прав был Вадим, слишком уж она торжественная какая-то…

А Василий Михайлович действительно радовался – радовался потому, что досчитал до десяти минут (и еще контрольную минуту отсчитал на всякий случай), а Катерина так и не появилась и шума никакого не возникло вокруг. Значит, заметила она поднятый воротник плаща, значит, он, Кораблев, сделал все-таки то, что обязан был сделать: прикрыл женщину, предупредил ее об опасности… Правда, Катерина может проколоться где-нибудь еще, но это уже от него, от Кораблева, не зависит… Ничего, Бог даст – выкрутится девка, она с головой дружит, недаром Вадим не только любил ее, но и считался с ней, уважал ее мнение… Кораблев снова остановился на мгновение, облизал пересохшие губы – он ничего не мог поделать с ощущением, что его держат сразу несколько человек – это было как наваждение, как психоз.

«Все уже… Надо уходить… Может, и выскочу… Если быстро к магазину рвануть – могу успеть… Расскажу Никите про плешивого… Неужели они на самом деле решатся? Вот так – среди бела дня? Хотя какой там день, смеркается уже… Нет, бежать к магазину не буду – от судьбы все равно не уйдешь, они не здесь, так в изоляторе меня достанут, никакой Никита не поможет… А может, все это мне только кажется? Ладно, спокойно, спокойно… Главное, что Катерина ушла… Все, надо и мне уходить, не могу больше… Сейчас до тумбы, а потом – сразу в магазин, скажу, что сердце сдавливает…»

Кораблев четко, по-строевому развернулся на правом углу магазина спиной к каналу Грибоедова и зашагал к рекламной тумбе… Непонятно, как он сумел почувствовать бесшумный выстрел, но он его почувствовал, потому что, не дойдя до тумбы всего двух шагов, вдруг резко обернулся и принял в лицо пулю, которую снайпер послал ему в затылок…

Кораблев споткнулся, запрокинул голову, глядя угасающими глазами в хмурое небо, и повалился спиной на тумбу – он умер мгновенно, потому что пуля ударила его точно над правой бровью…

Какая-то бабка с авоськами, увидев упавшего человека, испуганно дернулась в сторону:

– И пьют, и пьют. Господи, глотки луженые, и все мало им… А ведь пожилой вроде бы человек…

Василий Михайлович уже не услышал этих слов…

Когда старик упал, Резаков, стоявший в магазине ближе всех к выходу, немедленно выскочил и быстро подошел к Василию Михайловичу, неподвижно лежавшему на правом боку. Вадим взял его за руку, перевернул на спину и, увидев пулевое отверстие над бровью, инстинктивно пригнулся и, разворачиваясь, выхватил пистолет из наплечки:

– Бляди! Ну, бляди какие!!!

К Резакову быстрыми шагами подошел Кудасов:

– Что?!

– Снайпер, похоже… Дед готов… Бляди какие!!!

– Направление, Вадим, направление? Откуда стреляли?! С Грибоедова?

– Вроде оттуда… Он оглянулся перед выстрелом, почему он оглянулся?!

– Спокойно, Вадик, спокойно, вызывай «скорую»…

Никита Никитич достал из внутреннего кармана радиостанцию и глухо сказал:

– Пятьсот пятидесятый – всем. Работаем по третьему варианту, повторяю: работаем по третьему варианту…

«Третий вариант» означал немедленное задержание всех мало-мальски подозрительных лиц, а также перекрытие ближайших улиц силами ГАИ, досмотр и проверка уходящих из района площади автомобилей… Молчавший до этого мгновения эфир немедленно взорвался голосами:

– Пятьсот пятьдесят пятый – пятьсот пятидесятому!..

– Пятьсот пятьдесят пятый на связи!

– Пятьсот пятьдесят пятый, подтягивайся к дому шестьдесят пять по каналу Грибоедова, работай по проверке массива!

– Понял!

– Пятьсот пятидесятый – пятьсот пятьдесят девятому!

– Пятьсот пятьдесят девятый – пятьсот пятидесятый на связи!

– Пятьсот пятидесятый, ранее заметил движение в окне четвертого этажа дома номер два по Московскому!

– Понял тебя, пятьсот пятьдесят девятый, возьми пятьдесят второго и пятьдесят третьего, работайте по жилмассиву!

– Пятьсот пятидесятый – пятьсот пятьдесят пятому…

– Пятьсот пятидесятый на связи!

– От дома шестьдесят пять по каналу Грибоедова на скорости отошла зеленая «шестерка» с двумя пассажирами, госномер «32–21 ЛЕЕ»…

– Ростов, Ростов, ответь пятьсот пятидесятому!

– Ростов на связи!

– Включай план «Перехват» – зеленая «шестерка», госномер «32–21 ЛЕЕ».

– Вас понял.

– Пятьсот пятидесятый – пятьсот пятьдесят седьмому!

– На связи!

– Задержали женщину лет тридцати трех, брюнетка, двигалась от метро с коляской, пыталась скрыться, в детской коляске обнаружены немаркированные консервные банки…

Сенная забурлила. В этом районе продавали и покупали валюту с рук, можно было разжиться наркотой и оружием, здесь же предлагали и девочек по недорогой цене, а потому к облавам граждане, постоянно тусующиеся вокруг станции метро «Площадь мира», относились сдержанно, философски и деловито – то есть сбрасывали на землю все лишнее при первом шухере, не поднимая ненужного крика и визга. Вот и на этот раз никакой особой паники не возникло, только из ларька, где «серьезные пацаны» порнухой торговали, вывалился какой-то пьяненький мальчишечка и истошно заорал, ощущая себя, видимо, чуть ли не пионером-героем:

– Облава! Шухер, братва!

Взрослые валютчики дали пацаненку по лбу и закинули его обратно в ларек, извиняясь за крики перед неизвестно откуда возникшими людьми в камуфляже и черных масках.

От центральной станции «Скорой помощи» на канале Грибоедова до пятачка у «Океана» было всего метров пятьдесят, так что «скорая» к телу Кораблева подъехала быстро, но работы для бригады не оказалось – врач после непродолжительного осмотра тела констатировал смерть.

Никита Никитич по-прежнему стоял на пятачке с радиостанцией в руке и координировал действия своих людей:

– Пятьсот пятидесятый – пятьсот пятьдесят пятому!

– Пятьсот пятидесятый на связи!

– На чердаке дома шестьдесят пять по каналу Грибоедова обнаружена СВД с оптикой.

– Понял, понял… Пятьсот пятьдесят седьмой – пятьсот пятидесятому!

– Пятьсот пятьдесят седьмой на связи!

– Пятьсот пятьдесят седьмой, возьми следака и быстро на осмотр чердака дома шестьдесят пять по Грибоедова.

– Понял!

– Ростов, Ростов, – ответь пятьсот пятидесятому!

– Ростов на связи.

– Что там с нашей зеленой «шестерочкой»?

– «Перехват» ввели, дополнительный информации пока не поступало.

– Ростов – предупреди посты, что в машине могут находиться вооруженные бандиты, пытающиеся уйти от места преступления!

– Понял!

А в зеленой «шестерке» действительно пытался уйти снайпер Черепа – некий Леша Севрюков по кличке Хрящ. Он бы и ушел, если бы не водила, Миша Кабан, который от страха, пока Хряща ждал, две дорожки кокаина себе наладил – и поэтому, вместо того чтобы отъехать от дома на Грибоедова тихо и спокойно, сразу погнал как сумасшедший. Машина с канала Грибоедова по Гороховой выскочила было на Садовую, но там ее попыталась остановить сотрудница ГАИ младший лейтенант Петешукова. Кабан на взмах полосатого жезла отреагировал своеобразно: дернув рулем, он сбил женщину, крутанулся и выехал обратно на Гороховую. Сидевший рядом с ним Хрящ от дурости напарника вошел в полный ступор, и только когда «шестерка» уже неслась по Гороховой, смог закричать:

– Ты что творишь, пес, мудила ебаный!!! Тормози, придурок, бросать «банку» надо!

Но Кабан уже не мог ничего воспринимать адекватно – он еще больше надавил на педаль газа, глядя остановившимися глазами перед собой… Далеко уйти они, естественно, не смогли – на углу Мойки и Гороховой путь «шестерке» перегородил милицейский «газик», в который и впилилась на полной скорости машина с киллерами. Хрящ погиб сразу, а Кабан, успевший в последний момент отвернуть руль от себя, вывалился из «шестерки» и побежал назад, не чувствуя боли в переломанных ребрах… Он почти успел добежать до подворотни, но сзади послышались два выстрела, и Кабан присел и выхватил из-за пояса ТТ, так и не поняв, что выстрелы-то были предупредительными, в воздух… Воспользоваться своим пистолетом водитель «шестерки» не успел – его просто расстреляли гэзэшники, в чей «газик» он врезался…

Подойдя к еще дергавшемуся телу, старший группы захвата досадливо крякнул:

– Надо было, блин, по ногам бить! Живым бы взяли!

– Ничего, – ответил гэзэшник помоложе, нервно облизывая губы. – Будут знать, твари, как на ментов руку поднимать…

Тем временем в бывшей коммуналке на четвертом этаже дома номер два по Московскому проспекту также происходили весьма любопытные события…

Когда старик в плаще с поднятым воротником, вышагивавший перед магазином «Океан», дернулся и повалился вдруг на рекламную тумбу, Обнорский в первый момент даже не понял, что случилось. И лишь когда из магазина выскочил Вадик Резаков, принявшийся переворачивать безжизненное тело старика, когда к нему подбежал Никита Кудасов, быстро доставший затем из кармана радиостанцию, – вот тогда до Андрея дошло, что человека в плаще убили, причем, скорее всего, снял его снайпер с достаточной дистанции. Почему-то первая мысль, которая промелькнула по этому поводу у Серегина в голове, была следующей: старика убрала Катя за то, что он ее сдал…

Андрей резко повернулся к Катерине – она в горестном изумлении продолжала смотреть на кутерьму, поднявшуюся на пятачке у «Океана». Либо она была просто гениальной актрисой, либо действительно то, что произошло со стариком, было для нее полной неожиданностью. Обнорский тем не менее схватил ее за руку и дернул на себя:

– Ты?! Это ты сделала?!

Катя с неожиданной силой уперлась ему в грудь и вырвалась:

– Пусти!.. Ты что?! Как я могла это сделать? Я же рядом с тобой все время была.

Серегин уже понимал, что ошибся, но на всякий случай попробовал «пробить» ее до конца:

– Все равно! Ты могла нанять кого-то, чтобы его убили!

Катерина трясущимися пальцами выудила из пачки, лежавшей на подоконнике, сигарету, лихорадочно закурила:

– Когда? Когда я могла нанять кого-то? Подумай – я ведь узнала про то, что старика взяли, от тебя, а потом все время была у тебя на глазах!

Андрей упрямо качнул головой:

– Ты могла узнать об этом и раньше! И на глазах у меня ты была не все время – в «Европе» я выходил в коридор, ждал, пока ты переоденешься… Ты вполне могла успеть позвонить кому-нибудь…

– Андрей. – Катя делала одну затяжку за другой. – Скажи, а зачем мне все это нужно было делать? Мне-то зачем этого старика убивать? Объясни мотив!

– Мотив? – Обнорский саркастически усмехнулся. – Мотив-то как раз очень простой – он тебя выдал, тебе нужно было закрыть ему рот навсегда.

– Ты ошибаешься, – тихо сказала Катерина. – Он меня не выдал. Он подал сигнал опасности… С самого начала… Я и не верила, что он сможет предать, не таким он человеком был. Я его не знала совсем… Зато другой очень хороший человек знал его очень близко… Когда ты сказал, что он меня выдал, – я поверить не могла. Мне нужно было убедиться… Когда я увидела сигнал – все на свои места встало… Я даже начала прикидывать, как бы ему хорошего адвоката нанять…

– Понятно. – Серегин нахмурился оттого, что на самом деле ему ничего не было понятно – слишком много еще недоговоренного оставалось между ним и Катей… Андрей вдруг, словно вспомнив что-то, обернулся к окну: – Бляха-муха! Они же сейчас жилмассивы отрабатывать начнут!

К подворотне дома быстро подбегала группа крепких мужчин, в одном из которых Обнорский по прихрамывающей походке узнал Витю Савельева. Серегин отскочил от окна, быстро огляделся, а Катерина, наоборот, прижалась к подоконнику и сказала совершенную глупость:

– Надо уходить!

– Дура! – рявкнул Обнорский. – Господи, ну какая же ты дура! Куда уходить – они уже во дворе… Нас могли в окно заметить… Я-то, мудак, мог бы сообразить! Так, сейчас, сейчас…

Взгляд его упал на тахту и лежащий на ней свернутый плед. Серегин кивнул какой-то своей мысли и быстро стащил с себя свитер, одновременно скидывая кроссовки:

– Быстро! Раздевайся – ложись под плед! Начнут ломиться – отбрешемся как-нибудь… Я ксиву покажу… Главное, чтобы тебя не опознали… Живо, живо!

Он уже расстегивал на себе рубашку, когда, переведя взгляд, увидел, что Катя держит в руке пистолет, ствол которого ходит ходуном.

– Ты чего? Откуда пушка? Ой, дура! Ну дура! Совсем спятила?

Катерина замотала головой:

– Я… Если ты меня сдашь – я успею… Я в тюрьму больше не хочу… Терять мне нечего, Палыч там меня достанет…

– Что за бред?! – чуть не в полный голос заорал Андрей. – Ты дура, ясно тебе или нет? Живо ложись в койку, а ствол мне отдай!..

– Нет…

– Да черт с тобой – ложись со стволом, только живее! Бля, ну надо же какая дура!

Увидев, что Катерина полезла на тахту полностью одетой, Обнорский, успевший уже раздеться до пояса, не выдержал и заматерился:

– Совсем ебанулась?! Ты что? Раздевайся, живо! Скажем, что трахались здесь, ясно тебе? Ну уродка, ну, блин…

Катя замерла, и в этот момент в дверь начали звонить. Андрей чертыхнулся, быстро выпрыгнул из штанов, содрал с себя носки и трусы – уже совсем не стесняясь Катерины, и обмотал вокруг бедер рубашку… Катя, чуть помедлив, последовала его примеру – одним движением сняла с себя свитер, блузку и лифчик, расстегнула юбку и стащила ее вместе с трусиками и колготками – на одно мгновение Обнорский увидел ее полностью голой и, несмотря на нервную, прямо скажем, обстановочку, вдруг ощутил, что его словно горячей волной окатило… Катя швырнула ком одежды за изголовье тахты, подхватила пистолет и укрылась пледом… А в дверь между тем уже начали колотить, и, видимо, не только руками:

– Открывайте, милиция! Открывайте, мы знаем, что вы в квартире!!!

Обнорский глубоко вдохнул и выдохнул, вынул на всякий случай из куртки газетное удостоверение и засунул его в карман обмотанной вокруг бедер рубашки… Перед тем как открыть гулявшую под ударами дверь, он перекрестился – и, видимо, это помогло, потому что первым в квартиру влетел Витя Савельев с пистолетом в руке… Обнорский не был с Витей в каких-то особенно приятельских отношениях, но они друг друга знали, и более того, Витя очень уважал журналиста Серегина за его материалы. Поэтому Савельев, конечно же, сразу узнал Обнорского, даже несмотря на его более чем странный внешний вид и отсутствие света в прихожей.

– Андрей?! Ты что здесь…

Обнорский отступил на шаг, загораживая своим телом вход в комнату, а в квартиру с лестницы уже заходили еще двое каких-то смутно знакомых Андрею оперов… Серегин «надел» на лицо идиотско-растерянное выражение и ответил, моргая глазами:

– Я? Я здесь, извини, трахаюсь… А ты – чего? Ты что – следишь за мной, что ли? Чего стряслось-то, Витя? Что за шухер?

– Да у нас тут… мероприятие одно… – помявшись, выдавил из себя Савельев, не зная, как поступить в деликатной ситуации.

– Мероприятие? Какое? – быстро переспросил Обнорский, поправляя сползавшую с бедер рубашку.

– Да так. – Витя неопределенно покрутил левой рукой и посмотрел на оперативников, выходивших из кухни, – они отрицательно покачали головой.

– Ребята, на лестнице меня подождите.

Оставшись с Обнорским в прихожей наедине, Савельев помялся, но потом все же сказал:

– Старик, ты извини, но… Дай-ка я все-таки комнату гляну – для спокойствия душевного…

Возразить Андрей ему не успел – да и бессмысленно было возражать в такой ситуации… Витя отодвинул его и шагнул в полутемную комнату.

Открывшаяся ему картина не могла не радовать глаз: на тахте лежала полуукрытая пледом голая брюнетка, насколько Савельев успел заметить – очень красивая, глазастая и с крепкими, волнующей формы грудями.

– В чем дело? – капризно сказала женщина, подтягивая плед к самому подбородку. – Что вам надо? Андрюша, ты где? Что здесь происходит? Кто это?!

– Не волнуйся, лапенок, – откликнулся Обнорский, протискиваясь в комнату мимо замершего у входа Савельева. – Это свои, это… Это мои друзья…

– Друзья?! – Голос брюнетки зазвенел, приближаясь к истерическим ноткам. – Какие друзья?! Ты что, решил групповуху тут устроить?!

– Да не волнуйся ты! – огрызнулся Серегин, умоляюще глянув на Витю, – тот бегло осмотрел комнату, ничего подозрительного в ней не обнаружил и шагнул обратно в прихожую, буркнув женщине виновато:

– Извините, девушка…

Андрей выскочил за ним следом:

– А что случилось-то? На тебе лица нет…

– Так, – махнул рукой Савельев и скривился. – Ерунда всякая… Потом шефу позвонишь – он тебе сам все расскажет, если сочтет возможным… Ладно, извини за то, что кайф тебе обломал.

– Да брось ты, – улыбнулся Обнорский. – Я же понимаю – бывает… Только, старик, – Андрей понизил голос до доверительного шепота, – я очень тебя прошу, чтобы все это – между нами, ладно? Телка эта, – Серегин мотнул головой в сторону комнаты, – она ведь не совсем моя жена, точнее – совсем не моя жена, понимаешь?.. Мне лишние разговоры ни к чему, ты уж пойми как-то…

– Век воли не видать! – поклялся Савельев, пряча улыбку. – Падлой буду! Ничего не видел, ничего не слышал.

– Спасибо, с меня сто грамм и пончик… Ну, бывай…

Витя, матерясь в душе, вышел на лестничную клетку – там уже опера стучали и звонили в другие двери…

Обнорский на негнущихся ногах вернулся в комнату, постоял немного, а потом обессилено сел на тахту рядом с замершей под пледом Катериной:

– Кажись, пронесло…

На него вдруг навалилась чудовищная усталость, по телу побежал нервный озноб… Катя дотронулась рукой до его плеча, почувствовала дрожь (да ее и саму поколачивало, честно-то говоря) и вдруг, видимо, до конца не осознавая сама, что делает, потянула Андрея на себя, откидывая плед:

– Иди сюда… Холодно…

Обнорский, не глядя на нее, лег под плед, ощутив прикосновение к горячему бедру. Он вздрогнул, повернулся к Катерине – и только в этот момент до него дошло, что она по-прежнему сжимает в правой руке пистолет.

– О Господи, – сказал Андрей и осторожно забрал у нее оружие. Катя не сопротивлялась. Серегин поставил пистолет на предохранитель и, не глядя, тихонько положил его на пол… Потом обнял Катерину и прижался к ней всем телом…

Они отдавались друг другу молча, без слов – да и что они могли бы высказать словами? Любые фразы, наверное, прозвучали бы фальшиво. Они очень мало знали друг друга, но интуитивно чувствовали, что один другому не враг… Оба пережили очень тяжелый день, во время которого каждый не раз почти доходил до нервного срыва. Конечно, между ними не возникло никакой любви с первого взгляда – да о какой любви в таких раскладах вообще могла идти речь? Просто оба очень устали от взаимного недоверия, а, как известно, физическая близость как раз очень способствует возникновению и укреплению доверия… Они ласкали друг друга словно звери, закреплявшие таким образом договор о союзе и ненападении. А еще – оба инстинктивно почувствовали, как измотаны одиночеством, измотаны до такой степени, что терпеть его дольше уже нет сил…

Когда все кончилось, они долго лежали неподвижно в какой-то прострации, боясь пошевелиться… Наконец Андрей осторожно перевернулся на левый бок и начал ощупью нашаривать на полу рубашку, чтобы достать из нее сигареты.

– Прикури и для меня, – тихонько попросила Катя.

Обнорский молча кивнул и зажал губами сразу две сигареты, поднеся к ним огонь зажигалки…

Спалив свою сигарету до середины (пепел они стряхивали прямо в пачку, сигареты оказались последними), Андрей вдруг спросил:

– Слушай, Катя… Я одного понять не могу. Зачем ты в «Европе» остановилась? Ты что, не знала, что там Палыч часто бывает?

– Знала, – прошелестел ответ. – Знала, конечно… Поэтому и остановилась… Я думала, что если у старика сорвется – тогда я сама…

– Понятно, – кивнул Обнорский. – Что-то в этом роде я и предполагал.

Он загасил окурок в пачке, вздохнул и спросил:

– Надеюсь, ты эти глупости уже из головы выкинула?

Катерина ничего не ответила, Серегин подождал немного, а потом сказал твердо:

– Пойми ты – так его не взять… Тебе охрана даже подойти не позволит, пропадешь ни за что…

И услышал в ответ:

– Пойми и ты – я, пока с ним не рассчитаюсь, жить не смогу… Так что… Другого-то выхода нет…

– Другой выход всегда есть, – возразил ей Андрей. – Всегда… Просто иногда его увидеть очень сложно… Но сложно – это не невозможно… Я тоже хочу с Палычем поквитаться… И при этом я не уверен, что смерть для него – адекватное воздаяние. Нет, с ним надо как-то по-другому… Твоя ошибка в чем была – ты по стандарту пошла, попыталась ударить так, как он и мог ожидать. Он же все время о покушениях на свою жизнь беспокоится, он готов к этому. Нет… Его надо как-то нестандартно ковырнуть, что-то необычное надо выдумать, что-то неожиданное сочинить…

– А что тут сочинишь? – вздохнула горько Катерина. – Ты думаешь, я не пыталась?

– Пыталась, конечно, – согласился с ней Серегин. – Но на горячую голову, на нервном напряге… А знаешь, как итальянцы говорят? Месть – это такое блюдо, которое подают холодным… Только когда голова спокойная и ясная, она может что-нибудь этакое сочинить. Понимаешь?

– Понимаю. – Она снова то ли вздохнула, то ли всхлипнула. – Но я больше не могу, у меня уже сил нет.

– Это ничего, – приобнял ее Андрей. – Я с тобой своими поделюсь… Вместе обязательно что-нибудь родим.

– Что?

– Не знаю пока… У меня маловато информации, но я чувствую – все получится… Только нам с тобой очень о многом поговорить придется… Чем больше я буду знать – тем больше шансов на успех… Мне нужен максимум информации о Палыче, о его делах, о тебе. Тогда я смогу правильно прикинуть расчет сил и средств, тогда мы обязательно что-нибудь сочиним… Веришь?

– Верю? – переспросила Катя и после недолгой паузы ответила: – Может быть… По крайней мере, я хочу в это верить.

– Ну и замечательно. – Обнорский снова потянулся было к ней, но Катерина остановила его движением руки:

– Подожди… Подожди, Андрей… Я хочу, чтобы ты еще раз подумал – тебе-то зачем лезть во все эти дела?..

– Я уже тебе объяснял…

– Да… Но… Я боюсь за тебя. Ты хороший парень… А я… У меня три мужика было – за всю жизнь… И все трое – погибли, их убили… Я боюсь, что на мне какой-то рок.