Текст книги "Звериный круг"

Глава 17

Подобный бедлам Валентину приходилось наблюдать впервые. Спорткомплекс гудел, как растревоженный улей. В какой-нибудь час первые люди города организовали прибытие около полусотни «негров». Вероятно, в дружескую расположенность прокуратуры здесь не очень верили. Создавалось впечатление, что стадион готовится к жестокой осаде. С кипами бумаг по коридорам бегали непричесанные, хмурые секретарши, за окнами ревели подъезжающие и отъезжающие грузовики, возле ворот и по территории разгуливали молодцы с псами на поводках.

Подчищали все, что можно было подчистить, «паленый товар» отгружался и перевозился на другие склады. Может быть, ждали обыска, может – ревизии, но на всякий случай готовились и к тому и к другому.

С отрешенным видом Чапа сидел за столом, засаленным гребнем вычесывая из спутанных волос перхоть. Окружающая сумятица разбудила и его. Спать, когда кругом суетятся, волнуются и кричат, было не слишком этично. Это понимал даже Чапа. И потому не спал. Более того, он бодрствовал, о чем говорило его усиленное внимание к собственной шевелюре. Серым унылым кораблем ковбойская шляпа покоилась на столе. Вне головы хозяина она чувствовала себя неуютно, но в данной ситуации Чапа готов был проявить определенную твердость.

– Перхоть, шмурики, – это перхоть! И как вы собираетесь, интересно, ее вычесывать, если на голове у вас шляпа?

– Видел я в своей жизни невозмутимых людей, но чтобы до такой степени! – Валентин, кивнув Чапе, устало опустился на стул.

– А они вообще в жизни бывают? Эти твои невозмутимые люди?

– Должны быть, по идее.

– Шиш тебе гашиш! Вся наша невозмутимость – либо в лени, либо в тупости. – Сменщик поколотил гребнем об стол. – Что там за форс-мажор такой? Или хлопнули кого-то?

– Не кого-то, а самого Ароныча. В лоб. Должно быть, и еще кого-нибудь. Да загребли пару-тройку нерасторопных.

– Дела-а! – протянул Чапа. – То-то, я гляжу, у народа крыша поехала. Вон в углу хреновина какая-то электронная стояла – и ту забрали. Со склада почти все ящики вывезли. Короче, влипли, я так понимаю?

– Ерунда, выплывут. Они – как оно: всегда выплывают. Из ментовки отмажут.

Трупы заберут. Еще и извиниться кого-нибудь заставят.

– Серьезная стрельба была?

– Так… Наши больше котов ночных пугали, а вот менты не шутили. Дали из «Калашниковых» прочухаться.

– По горячим следам могут и сюда нагрянуть.

– Потому и суетятся… – Валентин ищуще огляделся. – У тебя найдется что-нибудь выпить? Замерз как пес.

– Всегда пожалуйста! – Чапа выставил на стол початую бутылку коньяка. – Мой любимый – из Еревана. Пять звездочек!

– Годится. – Валентин, не разглядывая бутылку, приложился к горлышку, запрокинул голову. – Уф! Неплохо!.. Я, понимаешь, в сауну сунулся, а там не провернуться. Сохнут прямо в одежде.

– То-то, я гляжу, ты какой-то изжульканный.

– Ничего, главное – подсох. А вот Сазик соплями исходит. Ангины боится.

– Ангина лучше пули.

– Это точно. Но добрый тебе совет: поменьше шути по этому поводу. Дело не только в Ароныче. Кто-то обжал Сулика на пятьдесят косых. Яшу обидели, ребят. В общем, все злые как черти. Чапа довольно кивнул:

– Давно пора было прищемить этих мокриц! Хорошо постарался, хвалю.

– Я-то тут при чем?

Чапа взглянул на Валентина странно и загадочно.

– В самом деле, о чем ты, Чапа?

– Да ни о чем, конечно. Вот народишку нашему поражаюсь. До чего дошлый пошел! Такого туза уели! Раньше ни за что бы не посмели, а теперь запросто.

– Раньше – да…

– Ты вроде собирался куда-то, так иди. – Коллега подмигнул Валентину. – Напарник – это напарник. Так что можешь не волноваться, я не из болтливых.

– Что ж, тогда я сваливаю.

– Вали, вали. Все равно ведь все выпил.

– Не выпил, а допил. И не жадничай! Будешь тонуть в реке, я тебя вытащу.

– Ага, как же…

– Ладно. – Валентин потоптался на пороге. Слова сторожа все-таки выбили его из колеи. – В общем, отдыхай, то-се… Если кто будет спрашивать об Ароныче, ты ничего не знаешь.

– Я ведь сказал: я не из болтливых.

Криво улыбнувшись, Валентин махнул Чапе рукой:

– Бывай, прозорливый!

* * *

Спустившись по лестнице, он миновал лабиринт этажей и переходов, снова оказался под брезентовым навесом. Угадав нужную машину, неспешным шагом приблизился. Грязюка на скатах, на бампере и даже на лобовом стекле, по сию пору теплый капот – именно в этих «Жигулях» они уходили от милиции. И в этом салоне чуть раньше они с Сазиком отогревались после дежурных рейдов. «Жигуль», потрепанный русскими дорогами и потому совершенно неотличимый от сотен и тысяч своих собратьев. На иномарках любят щеголять в дни похорон. Или когда стрелки забивают. Для форсу и понту. А для дел используют именно таких рабочих лошадок – сереньких, без особых примет.

Сейчас, впрочем, его интересовал не внешний вид машины. Поработав над замком, Валентин отворил дверцу, уверенно скользнул на обтянутое плюшем сиденье. Опустив спинку, откинулся назад. Пакет лежал там же, куда он его сунул в начале операции. Яша очень бы удивился, узнав, что сверток с деньгами пробыл за радиатором всего пару-тройку минут. В этом, собственно, и заключался весь фокус ночной авантюры. Они не придумывали ничего особенного. Пятьдесят тысяч – не такая уж объемная сумма. Это не массивный тюк и не чемодан – всего-навсего небольшая пачка, которую проще простого сунуть за пазуху, что Валентин и сделал при первом же удобном случае. Чуть позже пакет с деньгами перекочевал под резиновый коврик в салоне, где несколько помялся, но деньги на то и деньги, чтобы их мять.

…Часы показывали без четверти пять, когда он позвонил заждавшимся абонентам. И впервые за все эти месяцы Наиль поднял трубку после первого же звонка.

– Все в порядке, дорогой! Утром на том же месте. Поищешь и найдешь.

– Сколько?

– Пятьдесят. Ровно пятьдесят.

– Только-то?

– А чего ты ждал? В гаражах взяли две машины. По двадцать пять за каждую – разве плохо? Твоя информация, наш риск.

– Ладно, я не в обиде. Как там обошлось?

– Никаких жертв, дорогой, не волнуйся. Аэрозоль «Сон» – слышал про такое?

Гэбэшная штучка. Лучше всякого наркоза. Все уснули, никого пальцем не тронули.

А проснутся, ничего не вспомнят.

– Что ж, мои поздравления!

– Приятно иметь с тобой дело, дорогой!

– На этот раз с машинами осторожнее. Будут искать. – Всегда ищут, как же иначе?

– Ну что ж, тогда пока.

Валентин дал передохнуть мобильнику не больше минуты. Он несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, и мобильник в его руке снова ожил, озарившись фосфоресцирующим светом. На том конце Валентин услышал взволнованный голос Юрия.

– Наконец-то! Я думал, меня инфаркт хватит. Ты не мог позвонить раньше?

– Раньше – это когда?

– Не морочь мне голову! Я и без того тут по стенам избегался. Давай с самого начала! Первое: ты жив-здоров?

– Живее всех живых! А ты надеялся на иное?

– Если зубоскалишь, значит, действительно в порядке. Как обернулось с гаражами?

– Только что отзвонился. Кажется, все более или менее.

– Да не тяни же резину, рассказывай!

– С удовольствием. Ты же сам не даешь мне слова сказать.

– Черт бы тебя побрал!

– Ладно, не сопи, как паровоз. Докладываю: как я и говорил, игра стоила свеч. Дело выгорело. При мне пятьдесят кусков. Еще столько же обещал Наиль завтра, а вернее – уже сегодня, часика через три-четыре. Гаражи Алоиса они навестили. Уверяет, что обошлось без крови.

– Это в их интересах.

– И в наших.

– Только не зарывайся, стратег. Первоначальная идея все равно принадлежала мне.

– Ты от нее тотчас отбрыкался, вспомни. И схему вентиляции раздобыл я.

Судя по всему, этой бумажкой они и воспользовались. Распылили усыпляющий газ и повязали всех тепленькими.

– Что с дымоходом? Неужели и на это клюнули?

– Даже если бы не клюнули, ты не оставил им времени на размышление. А жаль. Дискуссия могла получиться плодотворной. Милиция подкатила в самый напряженный момент. И для меня, кстати, тоже. Но прежде всего для Ароныча с Алоисом. Ребятки не на шутку рассвирепели. Собирались повыдергивать друг дружке ноги. Кстати, что ты такое наплел милиции? Нагрянуло около дюжины мужичков, да не с макаровскими пукалками – с самыми настоящими автоматиками. С ходу положили несколько человек. Заодно и Ароныча угомонили.

– Насмерть?

– Похоже на то…

– Вот черт!.. Потому я и возражал против операции. Ты же крепко рисковал!

– Ладно, проехали. Теперь все в прошлом.

– А вот тут ты ошибаешься. Для нас все только начинается. Или ты собрался участвовать в похоронах незабвенного Ароныча?

– Возможно, придется. Здесь это обязаловка. Похлеще чем на первомайских демонстрациях. Свои фонды, свой регламент. Так что запросто могут заставить.

– Думаю, шагать в траурной процессии тебе не придется.

– Это еще почему?

– Да потому, милый мой, что я тут посидел, покумекал и решил, что заигрались мы с тобой. Пора нам и честь знать.

– В каком это смысле?

– А в таком, что тебе необходимо исчезнуть.

– Не понял.

– С этого дня ты испаряешься. И без всяких «но»! Найдем тебе комнату, обеспечим продуктами. Ни одна живая душа не должна знать, где ты находишься.

– Погоди, погоди! Что за спешка? Все прошло гладко! Деньги у нас, Ароныча нет, на стадионе такой переполох, что про стукача и думать забыли.

– Это тебе только кажется. Именно с сегодняшней ночи кое у кого могут начаться опасные просветления в мозгу. Ты пойми, Валь, финансовый план выполнен, процедурой мщения ты, вероятно, тоже остался доволен. Все! На этом ставим точку. Лимиты исчерпаны, из-за стола следует выбираться с легким чувством голода. Пока не поздно. Я заканчиваю дела с оформлением документов, а ты до поры до времени сидишь в подполье и пьешь пиво.

– К черту твое подполье! Чего ты вдруг взгоношился?

– Балбес! Ты был чист только до сегодняшнего посещения гаражей Алоиса.

Теперь ты подставил его. Самым натуральным образом! И этот гад, разумеется, возьмет тебя на заметку. Сразу после того, как оправится от пережитого. Да и Сулик призадумается. Когда кидают таких авторитетов, кидал как-то не принято прощать. Это для них – вопрос чести. Так что будь уверен: очень скоро они начнут копать и рано или поздно докопаются до истины. Возможно, уже в течение ближайшей недели.

– Да почему, черт возьми?

– Всегда и везде, Валя, остаются тысячи неучтенных мелочей. Невозможно предусмотреть все. И потому тебе надо затаиться.

– Мне кажется, ты слишком высокого мнения об их интеллекте. Главным аналитиком у них был Ароныч, но и того сегодня не стало.

– А что им стоит нанять аналитика со стороны?

– Например, тебя…

– Зачем же? Купят настоящего сыскаря. А то и целую бригаду профессионалов.

Думаешь, это невозможно?

– Ну, насчет бригады сомневаюсь, но парочку сыщиков в самом деле могут поиметь. Но дело в другом! Если я исчезну, им и сыщики не понадобятся, – сами усекут что к чему.

– Мы можем продумать финал. Инсценировать какой-нибудь фокус поубедительнее.

– Ага, скажем, самоубийство. И труп похожий подкинуть с предсмертным письмишком.

– Ради бога, не шути так!

– Все, Юрий, я устал. Мне пора баиньки.

– Ты должен немедленно подъехать ко мне!

– Ничего подобного. Сегодня я ночую там, где мне вздумается. Это я заслужил.

– Само собой, Валентин, но…

– Завтра на свежую голову поговорим.

– Где? Где мы встретимся?

– В известном тебе доме, в квартире шестьдесят пять.

– Что еще за квартира? Погоди!.. Ты что, переехал?

– Завтра. Обо всем завтра. – Валентин с улыбкой нажал отбой. Мельком подумал о собственном нахальстве. А почему он, собственно, решил, что это будет ЕЕ квартира? Может, его выставят за порог? Или тетя приедет, родители с мопсом.

Две тысячи «если»… Набрав номер, он прислушался к гудкам. Один, два, три…

Что-то щелкнуло, и заспанный голос заставил его сердце встрепенуться.

– Але, кто это?

В волнении он стиснул трубку так, что побелели пальцы. От недавней самоуверенности не осталось и следа. Сейчас она пошлет его к черту и будет права. На дворе ночь, а тут звонят черт-те зачем.

– Але! Это… Это ты, Валь?

– Я… – Голос у него разом сел. – Я хотел… Если ты, конечно, не против… Словом, я хотел приехать к тебе. Прямо сейчас.

Сердце ударило так громко, что ответа он не услышал. Или она его прошептала? Он плотнее прижал трубку к уху.

– Прости, я не понял.

– Я сказала: приезжай! – крикнула она. – Конечно, приезжай!

Сердечные перебои прекратились. Ему стало жарко – жарко настолько, что, оказавшись на улице, он распахнул куртку и запрокинул голову. Проказливым воришкой дождь немедленно запустил мокрые руки ему под мышки, коснулся груди и живота. Стекая по лицу, вода щекотала ноздри. В воздухе пахло морем.

* * *

Совершенно секретно Начальнику Отдела «Зодчие» полковнику ФСБ

Рюмину К. Н.

Ответ на запрос от 3 августа 2003 года

Уведомляю, что по вашему запросу от 03.08.03 был проведен общий машинный поиск. Под высланное описание подошло более полутораста человек. Уточняющие сведения позволили сузить круг подозреваемых до минимума, однако личность Богуна В. А. была установлена лишь по проведению скрытого опознания (демонстрация фотографий, вывоз свидетелей непосредственно к месту работы Богуна В. А.). В итоге было установлено, что Богун В. А. на самом деле является гр. Лужиным Валентином Павловичем, 1976 года рождения, русским, уроженцем г.

Кемерово. Будучи приговоренным к трем годам лишения свободы, 16 июля 2001 г. бежал из мест заключения. Поисковые группы, посланные за беглецом, обнаружили останки, которые ошибочно были приняты за тело заключенного Лужина. (В заблуждение ввели имевшиеся на месте предполагаемой кончины бежавшего медвежьи следы, фрагменты одежды, совпавшая группа крови и некоторые другие детали).

Всесоюзный розыск был объявлен лишь спустя полгода по получению заявления одного из бывших знакомых Лужина, встретившего беглеца в родном городе. Но меры, предпринятые органами МВД, успехом не увенчались. Из Кемерова Лужину удалось скрыться.

Уточняющая справка:

Суд по делу Лужина В. П. состоялся закрытый. Официальная статья – злостное хулиганство. На антивоенном митинге, который организовывало правозащитное движение против войны в Чечне, Лужин избил Воробьева Л. П., сына депутата городской Думы. В реальности Лужин ударил Воробьева всего один раз и, по свидетельству очевидцев, тот быстро поднялся на ноги. Медики в день обращения не нашли у него даже сотрясения мозга. Однако по заявлению потерпевшего делу об избиении был дан ход. Позднее была проведена повторная медицинская экспертиза (депутат Воробьев П. А. включил свои связи), которая установила у Воробьева Л.

П. наличие тяжких телесных повреждений.

Дополнительные сведения:

С октября 1996г. Лужин В. П. входил в областную сборную по боксу.

Неоднократно участвовал в зональных первенствах, был серебряным и бронзовым призером республиканских встреч. Служил в десанте. Участвовал в боевых операциях по восстановлению конституционного порядка в Ч И Р. В местах лишения свободы проявил себя недисциплинированным, склонным к буйству и саботажу. В иерархию блатных авторитетов не входил. Имели место неоднократные столкновения – как с заключенными, так и с начальством зоны. В личное дело заключенного Лужина Б. Л. было включено особое дополнение: «При задержании считать особо опасным, без промедления применять оружие». С момента побега и по настоящее время о местонахождении Лужина В. П. структуры МВД не уведомлены.

Сотрудник 6-го особого отдела старший лейтенант Глухих С. В.

5 августа 2003 г.

– Нечто подобное я подозревал. – Полковник удовлетворенно похлопал по документу.

– Считаете, что перед нами прототип Робин Гуда?

– Не знаю… Знаю только, что этот блондин играет с нами в одной команде.

– Пока!..

– В этой жизни, дорогой мой майор, все только пока. И враги, и партнеры, и радости.

– Не понял?

– А что тут понимать? Жить следует по Толстому! Делай, что должно, и будь что будет…

Глава 18

Бывают минуты, когда память кажется лишней. Такое случается не слишком часто, но и не слишком редко. Ведь в жизни всякое приходится пережить, но помнить хочется только светлое. Настроение у Валентина было преотличное, его можно было бы назвать вполне счастливым в эти минуты человеком, и только тяжелая память прошлого тянула сегодняшний островок счастья на дно. Необходимо было что-то предпринять, и он попытался отбросить память, как отбрасывают хвост спасающие жизнь ящерицы. Он спасал не жизнь, а свой островок счастья. Крохотный и лучезарный, затерявшийся в свинцовом океане тоски и холода. Вот некто заботливый и неведомый с мастерством иллюзиониста взмахнул занавесом, прикрыв все давнее и недавнее, и сразу стало легче. Годы ушли, возраст превратился в отвлеченную категорию, Валентин чувствовал себя молодым и свободным. Река жизни, чистая и звонкая, несла его бесконечными излучинами, нашептывая слова, от которых замирало сердце.

Виктория оказалась прекрасной ученицей. Ему пришло на ум, что и учить-то ее, собственно, уже нечему. Любовь нашептывала советы, и они не пропускали ее слова мимо ушей. Осторожность первых прикосновений, стеснительная нерешительность – все осталось позади. Валентин больше не ощущал сковывающей обязанности быть педагогом и притворщиком. Неуловимо быстро она сравнялась с ним и в чем-то даже превзошла, ибо стала женщиной, а превзойти женщину в любви невозможно. Единственный учитель – природа позволяла им все, и они упивались этой свободой, расставшись с последними условностями прошлого. Он ласкал ее тело, доверчиво-доступное, по-юному нежное, и происходящее никоим образом не походило на все прежние встречи подобного рода. Вообще-то встреч подобного рода у него и не было. Были случки – приятные, веселые, опустошающие, и не более того. Сейчас о них не хотелось вспоминать, словно эта часть жизни была теперь отгорожена стеной. Разница, которую Валентин прочувствовал только теперь, по-настоящему ошеломила его. Все действительно начиналось только сейчас, потому что только с любовью в этой жизни и может что-либо начаться. Теплая ладонь бабушки на твоей голове, ласковые слова матери, нежные прикосновения возлюбленной. Все иное – фон, шелуха и второстепенное, разглядеть главное за которым удается лишь тем, кто вглядывается и действительно хочет увидеть. Он оказался способным полюбить, и это стало важнейшим открытием последних дней.

За окнами уже рассвело, когда, не удержавшись, он в первый раз зевнул.

Сказывалась усталость нелегких суток. Он не хотел засыпать, но она поняла его без слов. Положив голову Валентина к себе на ладонь, губами прикрыла его слипающиеся веки:

– Спи…

Гнусное занятие – просыпать свое счастье, но иногда приходится заниматься и этим. Вереница снов, свитых в аркан, сомкнулась вокруг шеи, мягким рывком повалила в небытие. Он кружился и падал, пронзая ворсистую спелость облаков, размахивая руками в поисках опоры, а может, просто подражая птицам. И было совершенно непонятно, летел ли он вверх или все-таки падал. Возможно, усталость и сон занесли его в край, не имеющий ни верха, ни низа. В таком случае лететь и падать предстояло бесконечно долго.

Проснулся он от царапанья коготков по жестяному подоконнику. Невидимый воробей клюнул пару раз в стекло и оглушительно зачирикал, вещая миру, что жить на земле, пусть даже в перьях серого воробья, не так уж .плохо. Валентин готов был с ним согласиться. Он лежал на боку, сцепив руки у Виктории за спиной, и не торопился вставать. За минуты подобного безделья он мог бы пожертвовать чем угодно. Кому, черт возьми, нужны эти злые будни!..

– Поспим еще или будем лежать? – Губы ее сложились в трубочку, глаза приняли знакомое плутоватое выражение.

Валентин вглядывался в близкое лицо и любовался им. Даже круглый отпечаток на щеке – след от наволочной пуговицы – казался ему невыразимо прекрасным. И этот профиль, брови, не познавшие еще кастрирующей силы щипчиков, – все в ней необычайно волновало его. Но прежде всего, конечно, глаза! С возрастом начинаешь это понимать.

– Что ты так смотришь?

– Не знаю. Мне кажется… Ну, да! Я снова тебя хочу!

– Хоти на здоровье.

– Это уже не на здоровье – на полный измот.

– Так что же будем делать?

– Будем жить. – Он со вздохом выпустил ее из рук и перевернулся на спину. Будем слушать чириканье птиц и разглядывать потолок твоей спальни.

– Это не спальня, это гостиная.

– Тогда почему мы в ней спим, если это гостиная?

– Потому же, почему на кухне принимают гостей.

– И хорошо, что на кухне. Не представляю себе, как бы я жил в английском особняке из четырнадцати комнат. Вот скука-то смертная! Гулко, пусто. Ты один, а вокруг комнаты, комнаты, комнаты…

– Нам это не грозит, не бойся. – Виктория нависла над ним, внимательно всматриваясь в лицо. – Валька, скажи, только честно! Когда ты меня полюбил?

– Я? – Валентин улыбнулся. – А разве я тебя полюбил?

– Ну, Валька!

– Если честно, не знаю… Может, когда впервые увидел бесенят в твоих глазах. А может, при второй встрече. Это когда ты яичницу навернула.

– У-у… Значит, не сразу! А я так в тебя сразу втюрилась. Еще до того, как мы познакомились. И даже встречаться с тобой старалась. Только ты ничего тогда не замечал. Ходил мимо, как дундук. А когда ты на скамейке сидел – хмурый такой весь, я тебя из окна увидела и с мопсом на улицу выскочила. Хотя уже успела его прогулять.

– Вот как? – Он был и впрямь удивлен.

– Ну да! И на скамейку специально подсела… – Виктория капризно надула губы. – А ты, значит, меня еще не любил?

– Я просто не знал о тебе.

– А заговорил со мной все-таки первый! Наверное, я тебе стелепатировала.

– Чего-чего?

– Ну да. Так ведь тоже бывает. – Она продолжала вглядываться в него. – Вот знать бы точно, красивый ты иди нет?

– Что?

– Ну да! Мне вот кажется, что красивый, а вдруг – нет? И будут все надо мной потом смеяться.

– Или надо мной.

– Над тобой не будут. Тебе будут завидовать. – Она легла на его грудь, пальцем прочертила подобие восьмерки вокруг его глаз. – Глаза у тебя непонятные. Немного зеленые, немного голубые. Ресницы – темные, щекотные…

Нос… О! Нашему бедному носику крепко досталось. Бедненький, как мне его жалко!

Валентин с удовольствием позволил пожалеть себя, что выразилось в покусывании и двух-трех легких поцелуях. Палец соскользнул с подбородка и загулял по груди.

– И грудь тоже бедненькая, вся в шрамах и неприличных следах.

– Почему же, следы очень даже приличные. Что называется – от души!

– Я старалась!.. Ого! Зато какие у нас мускулы, ой-ей-ей! Почти как у Рэмбо.

– Рэмбо – не моя весовая категория. Ниже и легче, так что со мной ему лучше не вязаться.

– Хвастун!.. Эй, а что у нас там шевелится!..

Валентин ухватил Викторию за локти и одним движением перевернул на спину.

– А не поменяться ли нам местами? По-моему, будет гораздо веселее.

– Попробуй, если получится.

– Нормалек, господин министр, непременно получится. – Валентин улыбнулся.

– Стало быть, начнем с головы, поскольку таковая имеется. Хотя… Волосы, волосы – и не понять даже, где здесь лицо. Ага, вот оно!.. Так, что же мы видим? Да ничего особенного. Ни румянца, ни желтизны, зато нос – благородной закорючкой, как у английской королевы. Глаза ехидные, хитрые, – сахарный песок с лимоном…

– Щекотно!

– А мне-то что? Я изучаю. Как говорится, расступись перед наукой! – Валентин прищурился. – Ага! Чуть пониже ключиц видим удивительный феномен. Я бы сказал – даже два феномена, чего не наблюдалось у предыдущего клиента. Описать их не просто, ибо мешает волнение, но я рискну…

Высвободив руки, она попыталась зажать ему рот.

– Это еще что за бунт? Трогать, значит, можно, а говорить вслух…

– Нельзя! – выкрикнула она.

– Да нет же, можно! Уверяю тебя!..

Стремительная битва завершилась вничью. Что-то ворча, Виктория выскользнула из-под него и, вскочив, энергично натянула на себя брюки и рубаху Валентина.

– Эй, подружка, в чем дело? Это моя одежда.

– Что вы говорите! Я и не заметила. – Она состроила ему рожицу. – И потом, разве мы не поменялись ролями?

– Я имел в виду совсем другое.

– А я – это самое. В общем, лежи и отдыхай. Я пошла принимать душ.

– Але, Виктория! – Он побрел за ней, обернувшись в одеяло. – Под душем не нужна одежда. Да постой же!..

Дверь захлопнулась перед его носом. В ванной бодро зашумела вода.

* * *

Расположившись в кресле, Валентин листал книжечку Есенина, когда в прихожей мяукнул дверной звонок. От неожиданности он выронил книгу и стремительно поднялся. Вот так номер! Мило и даже чересчур! Это наверняка была Викина тетушка… Он покосился на трусы, свое единственное одеяние, и подумал, что лето, не зима, и по балконам запросто можно спуститься на землю. А там бегом до подъезда и молить Бога, чтобы дед оказался дома. Ключи лежали в кармане брюк, а брюки утащила Виктория. Или по тем же балконам подняться на собственный этаж? Под улюлюканье и хохот всего двора?..

Шагнув к балкону, он прислушался. Похитительница ключей ничего не слышала и, плескаясь в ванной, во весь голос распевала песни. «…И солнце всходило, и радуга цвела, что было, то было, и любовь была!..» Звонок мяукнул вторично.

Так, начинаем анализ!.. Разве у тетушки нет своих собственных ключей? А если есть, фига ли звонить?.. Испытывая смутную надежду, что это забежала какая-нибудь соседка за солью, Валентин на цыпочках прокрался к двери и заглянул в глазок. Это был Юрий.

– Хорош! – увидев Валентина, приятель всплеснул руками и шатко ступил через порог. Он был навеселе. – А почему без галстука, ядрена-матрена?

– Проходи, не зубоскаль.

– Секундочку! – Юрий вытянулся струной, словно принюхиваясь. – Эге! Да я слышу пение молодых сирен!

– Одной-единственной, старый ловелас. – Прикрыв дверь, Валентин втолкнул друга в прихожую. – Честно говоря, ты заявился чересчур рано.

– Рано? – Юрий покрутил головой, отыскивая часы. Обличающе ткнул пальцем в сторону будильника. – Два часа дня – это рано? Вечер скоро, майн фройнд!

Валентин тем временем подтолкнул его к кухонному столу.

– Ты ведь пришел толкать речи? Вот и толкай. Это будет тебе вроде трибуны.

– Ладно, ты ведь знаешь, я никогда не пьянею. – Юрий ухмыльнулся. – Любого перепью и все равно расчехвостю самый жуткий интеграл.

– Ага, помню. Бурков, «Ирония судьбы».

– Брось, Валек! У меня был серьезнейший повод: я переживал за друга – осла и упрямца, не пожелавшего внять доброму совету.

– Повод действительно серьезный!

– Наконец-то ты это понял! А значит, что?.. – Жестом фокусника Юрий извлек из-за пазухи бутылку шампанского. – Стало быть, продолжим переживания вместе. И обойдется тебе этот пузырек всего ничего – в каких-нибудь сто тысяч.

– Не так громко, маркиз. – Валентин выразительно прижал палец к губам.

– Понял, молчу! – Юрий спустился с «трибунного» места и пересел в кресло.

– Ага, а это у нас что? Есенин? Знаю, знаю, читывал. «Плюйся, ветер, охапками листьев, я такой же, как ты хулиган…» Про хулигана – он верно заметил.

Досталось бедняжке Айседоре…

– Ну-ну, продолжай.

– Да нет же, я ничего. Хотя, конечно, надо бы за него заступиться.

Некоторые из него монстра лепят, – мол, позабыл мать, ребенка, супружницу заморскую смертным боем бил. Ну и что?.. Скажи-ка мне, братец, в каком уголке нашей бескрайней матушки-родины не третируют жен с детьми? И родителей с удовольствием предаем, и на работе дурака валяем, и гениев освистываем, только вот стихов при этом не сочиняем. А он, может, потому их и сочинял, что понимал: иначе – светло, чисто и с азартом – не суметь. Вот и пил по-черному. А с похмелья изливал исповеди больной совести. Так протрезвевший отец ласкает иногда наказанных детей, хотя наперед знает, что все вновь повторится – и пьянка, и ремень, и прочие радости бытия.

– По-моему, ты все-таки зря покинул трибуну.

Юрий рассмеялся.

– Может быть… Ты знаешь, я и сам не раз задумывался над вопросом собственного призвания. Возможно, трибуна – это то, для чего я создан. Мне следовало родиться раньше – во времена Левкиппа и Демокрита, когда ораторское искусство ценилось не менее искусства завоевывать и убивать. Философия расцветала и благоухала. К словам мудрецов пусть не очень чутко, но прислушивались. Вергилия приветствовали как императора.

– Да уж… Кончилось ваше времечко. И никому-то вы теперь не нужны.

Заметив, как Юрий напрягся, Валентин хлопнул его по плечу:

– Ладно, будь проще. Не обижайся. Ты мне настроение портишь, а я тебе.

– А-а… Тогда ясно. – Юрий задумчиво подпер голову, страдальчески повел бровями. – Пока брел к тебе, цыганку видел. Шмонала прохожих, на «есть-пить» просила, на деток своих показывала.

– Ну и что?

– Да ничего. Только рот, понимаешь, у нее золотой, у дочурок на пальчиках печатки долларов этак по сто. Вот тебе и вся философия.

– Для полноты картины помяни и таборного папашу, который вечером обязательно поинтересуется дневной выручкой и, если осерчает, оборвет печатки вместе с детскими пальчиками.

– Типун тебе на язык! – Юрий икнул. – Пардон… Так о чем это я? Ах да, о цыганке… Я ведь ей десятку отстегнул, а потом еще десятку, чтобы отвязалась.

Да кстати, возле твоего дома очередное безобразие. Возле перекрестка, прямо под светофорами, пара мохнатых собачонок сосредоточенно трудятся. Ладно, пусть. Кто бы, как говорится, был против. Иду мимо, – так нет же! Верхняя шавка соскакивает, и они живо меняются местами. Каково, а?! – Юрий пришлепнул ладонью по подлокотнику. – И вот стою я, пунцовый за весь наш строй, и думаю: взять бы этих каналий за уши да отвести в ближайшее отделение, где им доходчиво объяснят, что бинарный секс на улице оскорбляет достоинство наших законопослушных граждан.

– И что ты предпринял, пунцовый общественник?

– Ничего. Представил себе, как потащу я их за уши, как стану подписывать заявление с протоколом, как начнут их там пытать суровые следователи, задавать каверзные вопросы, и стало мне, Валентин, плохо. Я ведь не Хичкок какой и всех этих ужасов на дух не переношу. Плюнул, в общем, и отправился дальше. К тебе, значит.

– Мудрое решение!

– Не знаю… По крайней мере, пытался утешить себя тем, что в эмиграции подобных казусов общественность не допускает.

– Кстати об эмиграции. Есть какие-нибудь новости?

– А какие могут быть новости? Все движется ровно и гладко, что неудивительно, так как вопросом эмиграции занимается профессионал. Недельки две-три от силы, и ты ощутишь под своими плебейскими пятками омерзительно чуждый тротуар какого-нибудь Нового Орлеана. И учти: это чудо! Документы Алоиса уже проверил у надежных людей. Все чисто. Действительно сработано на совесть.

Так что со службами безопасности проблем не возникнет.

. Кашлянув, Валентин с преувеличенным вниманием взглянул на свои руки.

– Послушай… А не мог бы этот удивительный профессионал соорудить еще один выездной паспорт?

– Ты, разумеется, шутишь?