Текст книги "Аргентина. Локи"

– Сейчас мы уезжаем на охоту, времени совсем мало…

Времени мало, но ее определенно ждали. На столе бутылка французского вина, бокалы и – явным намеком – прошлогодний номер «Flight International» с большим портретом дяди Винни на обложке.

– Прошу вас, леди Палладия, садитесь! Можете ближе к огню, день сегодня холодный…

Герман Вильгельм Геринг тоже пользовался косметикой. Очень заметно, особенно когда пытался улыбаться.

Актер ступил на сцену в красных сапогах.

Сломай ногу!

* * *

– Ваши соотечественники несправедливы ко мне, леди Палладия! Никто в Рейхе не хочет германо-британского союза так, как я! Меня считают англофилом, и я действительно англофил. Уважаю вашу страну, вашу нацию, вашу историю. А меня даже не пустили на коронацию Его Величества Георга VI! Разве это справедливо? И сейчас мне приходится практически в одиночку отстаивать перед фюрером необходимость договоренности между нашими странами. Не секрет, многим это не по душе, очень многим…

Пэл оценила уровень. Рейхсминистр старался, но явно злоупотреблял интонированием. Голос то густел до тяжелого баса, то взлетал фальцетом. Не так давно отставной летчик и недолечившийся наркоман Герман Геринг торговал парашютами. Для разъездного коммивояжера – вполне.

– Германо-британский союз совершенно необходим! Только Рейх может защитить Европу от ужасов русского большевизма. Но у нас должны быть свободны руки! А еще Германии требуются ресурсы, поэтому вопрос о возвращении нам колоний давно назрел. Версальский договор несправедлив, это сейчас признают абсолютно все. Между прочим, уважаемый мистер Черчилль заявлял об этом неоднократно.

Для дяди Винни весь этот монолог и предназначен. Ничего важного от нее Геринг услышать не рассчитывает, равно как и убедить дядю в своем англофильстве. Просто общие слова. Серьезный разговор рейхсминистр собирается вести совсем с другими людьми. Сейчас он ждет, что она заговорит о дяде, пустится в тонкости, в нюансы…

– Господин рейхсминистр! Через несколько дней в Берлин приедет лорд-хранитель печати сэр Галифакс. Он будет встречаться с фюрером. Кое-что из того, что он скажет, вам лучше знать заранее… Правительство Его Величества ждет от Рейха взвешенный ответ на свои предложения. Последняя попытка! Когда мой дядя станет членом Кабинета, договариваться будет не о чем. Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль – это война. Вы готовы выслушать?

Она ожидала всякого, но не того, что рейхсминистр полезет в карман своей зеленой охотничьей куртки. Рылся он долго, наконец, вытащив большой носовой платок, принялся протирать вспотевший лоб. Поговаривали, что Герингу приходится менять костюмы несколько раз в день, чтобы ходить в сухом. Морфий не отпускал, напоминая о себе каждую минуту.

– Говорите, – негромко выдохнул рейхсминистр. – Я вас внимательно слушаю.

Ни тени улыбки на лице, и голос совсем другой. Кажется, ее наконец-то приняли всерьез.

– Соединенное Королевство согласно признать нынешние границы Рейха на востоке и на западе, согласно признать аннексию Австрии, Чехии и Швейцарии. При одном условии – это окончательные границы. В противном случае о мире не может идти и речи.

Геринг вобрал в могучую грудь воздух, возмущенно махнул рукой… Их взгляды встретились, и рейхсминистр осекся. Выдохнул шумно, поморщился.

– И еще Данциг. Данциг и «польский коридор». Тогда – да.

Пэл невольно кивнула. Что ж, последняя уступка.

– Великобритания не станет возражать, если Данциг и «коридор» будут включены в Рейх мирно, без насилия. Но война с Польшей – уже европейская война. У нас есть секретное соглашение с Варшавой, сэр Галифакс вас с ним познакомит. Как только соглашение перестанет быть секретным, можете готовиться к мобилизации.

И вновь Геринг ее удивил. Улыбнулся, на этот раз вполне искренне, без тени игры.

– Британская империя – это не только Европа. Сколько вы заплатите за наш нейтралитет, когда на ваши азиатские владения нападут японцы? А они обязательно нападут, господин Рузвельт уже приложил к этому немалые усилия. Соединенные Штаты желают разрушить Британскую империю, стравив ее с Рейхом и Японией. Пусть Правительство Его Величества поинтересуется, что японцы понимают под «сферой сопроцветания», и какое в ней место предназначено Индии.

Рыхлый толстяк исчез, плоть, затвердев, налилась тяжелым металлом. Взгляд ударил огнем.

– Возможен лишь один обмен: Европа – нам, вам – остальное. О частностях, включая границы, можно договориться, причем в вашу пользу, но только сейчас. Когда наши войска сокрушат Польшу и Францию, а Люфтваффе пересекут Ла-Манш, условия станут совсем другими. Передайте это тем, кто вас сюда прислал, леди Палладия!

Удар она выдержала, даже улыбнулась в ответ.

– Рейх – это не только Европа, но и небо над ней. Господин рейхсминистр, неужели вы всерьез рассчитываете на союз с Клеменцией? Эти эмигранты только и ждут, когда вы разобьете Францию, чтобы прийти туда самим. Вашим Люфтваффе пока недоступен космос, у вас нет реактивной авиации, и вы ничего не сделаете с летающим на высоте десяти километров аэродромом.

Геринг пружинисто встал, словно сбросив лишние годы. Шагнул к столу, взял бутылку в руки.

– Очень приличное «шато», леди Палладия. Прислали друзья из Франции, это на юге, как раз там, где жили катары. Пусть глоток совиньона станет точкой нашей интересной беседы.

Разлил вино по бокалам, один вручил ей, второй поднес к губам.

– Cheers! Передайте мистеру Черчиллю, что его племянница честно сражалась до конца. Не ваша вина, леди Палладия, что Рейх уже сейчас сильнее, а в будущем станет сильнее стократ. И знаете почему? Вы все еще живете прошлым веком, а мы стремимся в грядущее.

Откинулся на спинку кресла, слегка взболтнул вино.

– Реактивный двигатель HeS-2A успешно испытан еще в сентябре, сейчас идет работа над следующей модификацией. Что это означает для вас? То, что на летающей над Европой платформе будут размещены наши самолеты.

И опустил бокал на стол, словно ставя печать.

4

Шинели не выдали, и холод сразу вцепился в плечи. Мокрый ветер дул в лицо, тучи стояли низко, чуть не цепляясь краем за камни старой башни. Поздняя осень, время, когда исчезают надежды.

– Смир-р-рно!

В строю их девятеро – те, кто остался под арестом. После завтрака, ничего не объяснив, выгнали из камер и долго держали перед входом на гауптвахту. Ждали молча, кто-то украдкой курил, выводные смотрели в сторону, не замечая. И только когда намерзлись до того, что захотелось обратно за решетку, последовала команда. Выстроили и снова принялись ждать. И наконец…

– Саперы! Меня совершенно не интересует политика. Вас она тоже не должна интересовать. Иначе в трибунале вам придется скверно…

Скальпель! Шинель нараспашку, папироса в затянутых перчатками пальцах.

– Сейчас вы даже не солдаты, это не строй, а парад в борделе. С ублюдками, которых обвиняют в измене Рейху, говорить не о чем. Но!..

Рука с папиросой взлетела вверх.

– Даже у таких, как вы, имеется шанс. Последний! Для выполнения специального задания командования требуются добровольцы. Повторяю: только добровольцы. Ничего обещать не могу, кроме одного – это обязательно вам зачтется. Если на ваших руках нет крови, в трибунале отделаетесь легким испугом.

Лонжа стоял, где ему и положено, ближе к левому флангу. Он не ошибся, жизнь делала очередной круг, повторяясь даже в мелочах. Точно так же их строили в Губертсгофе, и серый гауптман тоже блистал красноречием. Тогда звали умирать в Вайсрутению, теперь же… Догадаться нетрудно.

– Вы будете участвовать в эвакуации склада. Грузить снаряды не придется, этим займутся заключенные. Ваше дело – осуществлять контроль и общее руководство. Почему? Потому что до тех пор, пока в Горгау стоит гарнизон, за склад отвечает Вермахт. Это, во-первых. А во-вторых, у меня нет ни малейшего желания гибнуть из-за того, что какой-то недоумок выронит снаряд или пожелает его расковырять. До окончания работ жить станете в казарме, следственные действия производиться не будут. Итак…

Прошлой ночью Лонжу снова выпустили в тюремный коридор, и он смог поговорить с каждым. Камрады вновь предлагали побег, другие, более осторожные, думали о том, что придется говорить на следствии, но о подобном не догадывался никто. И сейчас каждому придется решать за себя.

– …Все, кто согласен, по моей команде делают шаг вперед. Внимание! Шаго-о-ом марш!

Первыми решились трое с правого фланга, затем еще двое. Место справа опустело, и Лонжа поглядел на стоявшего следующим дезертира Любека. Тот, заметив, молча покачал головой. Лонжа был с ним согласен. Бессмысленно! «Заговорщиков» никто не помилует, а крепость Горгау – не белорусский лес.

– Это все? – обер-лейтенант Кайпель, шагнув ближе, ткнул пальцем в грудь дезертира Запала. – Фельдфебель! Вы бросите своих подчиненных?

– Никак нет…

Шаг вперед… Примеру командира взвода последовали еще двое, включая «красного». Лонжа понял, что остался один. Их снова обыграли. Рулетка по имени Смерть…

Делать шаг вперед не стал, отошел в сторону и достал из нагрудного кармана пачку сигарет. Делайте, что хотите!

– Р-р-равняйсь! Смир-р-рно! В казарму шаго-о-ом…

Восьмеро ушли, двое остались. Лонжа щелкнул зажигалкой, отвернулся. Первая затяжка была горькой и противной. Обер-лейтенант Кайпель подошел, стал рядом.

– Меньше эмоций, гефрайтер. Сейчас докурите, приведете себя в порядок и бегом ко мне, в учебный класс. Еще раз подумаем над планом, а потом – вниз. Надо предусмотреть все мелочи. Вы же не хотите, чтобы ваши же товарищи пострадали?

– Не пострадают! – Лонжа скрипнул зубами. – А заключенные? Им хоть противогазы выдадут?

Обер-лейтенант пожал плечами.

– Выдадут. Инструктаж я проведу. Не хотите участвовать, Рихтер? Помнится, был некий исторический персонаж. «…Взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови…»

– Предлагаете подняться на Голгофу?

– Спуститься.

* * *

После подземелья Лонжа долго мылся под душем, наконец, натянул на себя чистую, после утюга, форму и побрел, куда глаза глядят, благо не держали. Погрузка начнется завтра, первый грузовик уже загнали в тоннель. Ничего невозможного – при условии, что будет работать подготовленная команда, а не доходяги из «кацета». Лонжа лично вытащил несколько снарядов, проследил, как их укладывают в кузов, в заранее приготовленный ящик. Не слишком тяжелые, но это для здорового парня, питающегося в армейской столовой. Лагерные нормы он еще не забыл.

И ничего не сделать. Вермахт и СС сговорились, откажется он, поставят другого. Лонжа не выдержал и, уже сняв противогаз, спросил обер-лейтенанта про «компаусы». Тот равнодушно пожал плечами. Трогать не велено – впредь до дальнейших распоряжений. Им не велено – Вермахту. За «черных» он не в ответе.

Начал накрапывать мелкий холодный дождь, и Лонжа свернул к гаражам. Там было пусто, вывезли практически все, механики тоже уехали, остался дежурный – и железный ветеран по имени «Марк».

Пустили сразу. Гефрайтер Рихтер, оживитель танков, уже успел примелькаться. Дежурный без слов выдал старый промасленный комбинезон и вышел покурить под железный козырек. Дверь захлопнулась. Лонжа переоделся, поднялся на броню, скользнул в люк.

«От себя, живого, считай, отрываю! – вздыхал дядюшка Гюнтер, помогая снимать «Foster-Daimler» с обреченного трактора. – И никто меня не поймет, даже ты, Рихтер!»

Мотор, пересаженное сердце, завелся сразу. Стальной корпус наполнился радостным гулом, задрожали борта, весело вспыхнули сигнальные лампы. Лонжа сжал руками рычаги, едва сдерживаясь, чтобы не дать ветерану волю. Сейчас бы тронуться (полный газ! рычаги на себя!), набрать скорость, губя асфальт, снести ворота под испуганный крик дежурного, а там к иным воротам – крепостным. Если очень повезет, прорвется – и на размокшую осеннюю дорогу со скоростью 12 километров в час. До станции, может, и доедет, но это уже игра в поддавки. Нет, не дадут, перехватят!

Коменданту он доложился сразу, чтобы танк не увезли на металлолом, но тому было не до «Марка». Удивился, перезвонил в гараж и пообещал, что отметит в приказе. Не сейчас, уже на новом месте службы. Одно хорошо – ветерана не тронули, можно залезть внутрь, включить двигатель, посидеть среди грохочущего уюта… Пока возился, ремонтировал, теплилась надежда, что не зря. Теперь это казалось просто смешным, бесполезной игрой в железные солдатики.

Лонжа заглушил двигатель, затем бегло осмотрелся внутри. Ветеран в полном порядке, пусть и безоружен. Хоть это радует.

Козырнул дежурному и пошагал в казарму.

– Нужен саботаж! Итальянская забастовка! Надо написать листовку и передать камрадам!..

– За листовку твоих камрадов пристрелят на месте. И за «итальянку» пристрелят. А саботаж это что – десяток снарядов подорвать?

Густая разгоряченная толпа никак не могла успокоиться. Увидев Лонжу, камрады потеснились, давая место, но тот, махнув рукой, молча упал на матрац. Бесполезно! Вслух говорить нельзя, станет еще хуже, но выхода нет. Не исключено, что и погрузку придумал хитрый Домучик, чтобы спровоцировать и с полным основанием обвинить в диверсии. С такого станется.

Август Виттельсбах вновь вспомнил давний разговор с другом-дурачиной. «Вся наша армия – ты да я, да мы с тобой». Теперь армия уменьшилась ровно на половину. Растопчут – и не заметят.

Мысли-птицы улетели.

* * *

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Теперь в аду стало светлее, чем днем. Белым огнем горели лампы, тени исчезли, забившись в углы, ржавчина на снарядах стала особенно заметна. На полу, наскоро протертом от пыли, большие цифры мелом – порядок эвакуации. Ящики – первыми, с ними проще всего. Куда будут увозить, точно не знал даже Скальпель. Поговаривали, что до Эльбы, ближайшей большой реки, где стоят баржи. Там тоже заключенные, но уже не из Нового форта, а из ближайшего «кацета». Погрузка – и прямиком в Северное море. Истинно немецкий порядок…

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

Добровольцев обер-лейтенант Кайпель нашел не так и мало, почти два десятка. Многие вызвались, чтобы помочь попавшим в беду камрадам. Всех поделили на две смены по шесть часов, грузить предстояло весь световой день. Хотели круглосуточно, но воспротивились шоферы, не желая делать ночные рейсы с опасным грузом.

Рядом с цифрами на полу – квадраты, места для дежурных. Самый трудный пост непосредственно у стеллажей. Заключенных никто не учил обращаться с боеприпасами. Если снаряд уронить, он не взорвется, но треснет корпус, и фосген быстро заполнит не только склад, но тоннель. Запах прелого сена…

«Компаус», снаряженная смерть – за наскоро устроенной деревянной перегородкой. О нем не хотелось даже думать.

Ш-ш-шух!..

Лонжа махнул остальным рукой и поспешил покинуть склад. Все готово, распланировано и продумано. На Голгофе – полный порядок.

Возле входа не задержались, концентрация газа в тоннеле оставалась слишком высокой. Только через сто пятьдесят метров противогазы можно будет снять.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!

Лонжа пересчитал людей. Все? Все!

Пошли!

* * *

– Опаздывают, «полосатики»!

– Ты «кацет» вспомни, там всегда бестолковщина. На аппельплаце выстроили и орут, а может и хуже, «пластырями» угощают. У нас в Дахау такое любили.

Курить нельзя, разговаривать можно. Первая смена устроилась на ящиках, для того специально привезенных. Форму сняли, все в старых комбинезонах со склада. Выбросят – не жалко. Противогазы у пояса, аптечка с противохимическим пакетом на самом видном месте. Со стороны поглядеть – учения. Совсем не страшно.

Скальпель чуть в стороне, отвернулся. Тоже не бездельничал, все осмотрел, лично проверил противогазы, а потом заставил каждого расписаться в тяжелом гроссбухе. Добровольцы брали всю ответственность на себя.

– Идут!

Вначале Лонжа услыхал дальний еле заметный шорох. Потом звуки сгустились, окрепли, шорох стал топотом десятков ног, обутых в деревянные башмаки. Потом донеслись и крики, столь памятные еще по Губертсгофу.

– Быстрее, быстрее! Шевели ногами!..

А потом он увидел толпу в полосатых робах. Заключенные шли молча, подгоняемые «черными» конвоирами. Никто не смотрел вперед, только вниз, на истоптанный асфальт. Свой первый, наземный, круг они уже миновали, и теперь с каждым шагом приближались ко второму. Шедший впереди «мертвоголовый» остановился возле ограждения, взмахнул рукой.

– Сто-о-ой!

Пришли…

Лонжа встал. Вот и началось…

…Так я сошел, покинув круг начальный, вниз во второй; он менее, чем тот, но больших мук в нем слышен стон печальный. Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот; допрос и суд свершает у порога и взмахами хвоста на муку шлет…

5

– Сто-о-ой!

Локи остановился вовремя, но тот, что шел сзади, сплоховал – сделал лишний шаг, едва не сбив с ног. Строй качнулся, над головой просвистела дубинка, однако повезло, досталось соседу. Локи выпрямился, поймав зрачками желтые электрические огоньки, и без всякой радости констатировал: началось!

Утешало то, что противогаза на поясе нет, значит, дальше заграждения не пошлют. Не его одного, чем армия больше, тем гуще обоз. На это и весь расчет. Оставаться в форте боязно, слишком многих погнали в крепость, значит, будешь на виду. Наверняка пошлют в наряд, нагрузят по самые уши. А если «мертвоголовый» прицепится, просто так, скуки ради? Пистолет у пояса под робой незаметен, но мало ли что охраннику в голову взбредет? В крепости же, среди толпы, и обойтись может.

– Биография ему нужна, королю, – заявил он «господину комиссару». – Он не просто, значит, король, а еще и герой, народ не бросил, вместе со всеми пострадал.

Бронзарт фон Шеллендорф взглянул кисло.

– Вошли в образ, Локенштейн? Мечтаете о престоле? Хотя в чем-то вы правы, надо утереть нос Пейперу. Хорошо, я распоряжусь, чтобы на склад вас не посылали. Побудете в тылу, заодно послушаете, о чем народ говорит. Признаться, мне эта затея не слишком нравится.

Вторая встреча состоялась уже в кабинете, старым порядком, с консервами и книжкой про планету Аргентина. «Господин комиссар» сменил полосатую робу на приличный штатский костюм, а заодно вновь обзавелся моноклем. Посмотрит – ну, чистая кобра, только не шипит.

– С концлагерем мы ошиблись, – продолжал Бронзарт фон Шеллендорф. – Слишком вы, Локенштейн, на виду. И порядка тут мало, особенно сейчас, когда крепость обустраивают. Придется организовать побег.

Локи радостно встрепенулся, но поймал иронический отблеск монокля.

– В «Колумбии» камер хватает. Тюрьма под контролем СС, чужой туда не проберется. И вам, и мне там спокойнее.

Игла вонзилась в печень. Локи вспомнил подвал и пистолет у затылка. Будет ему покой! Вечный…

– А теперь расскажите-ка мне о господине Зеппеле. Очень подробно, с самого первого дня. Еще одна наша ошибка, таких следует держать только в одиночке.

Плохи дела, совсем плохи! Локи, такой оборот предвидя, заранее отсеял все лишнее. Про Нобелевскую премию можно, про то, что свободы слова нет, тоже. А вот про статьи в заграничных газетах уже нельзя. Но лучше с другого начать.

– Удивили вы, меня господин комиссар. Так он же, Зеппеле – «наседка», это все у нас в блоке знают! Потому и с разговорами пристает, только нам таких разговоров не надо. Но, если требуется… Я и написать могу.

Кажется, обошлось. Бронзарт фон Шеллендорф пусть и семи пядей во лбу, но мысли читать не обучен. Но все равно, неуютно стало в форте, опасно. Потому и в крепость Локи отправился чуть ли не с радостью. Тут он просто «полосатик», один из сотни. Ростом не вышел, в плечах не широк, особыми приметами не богат. Молнии бьют по вершинам, он в сторонке отсидится.

А вдруг повезет? Крепость большая, он – маленький.

* * *

Отряд почему-то назвали «коробкой». Отделили четыре десятка тех, кто покрепче, раздали противогазы и погнали по тоннелю. Вторую «коробку», числом побольше, оставили в резерве. Разрешили сидеть, но не посередине, а вдоль стен, чтобы грузовикам путь не заслонять. Первый прошумел минут через сорок, ему на смену тут же подъехал второй. Еще через полчаса из тоннеля приковыляли трое – двое живых и что-то похожее на мешок между ними. Уложили прямо на асфальт, стащили противогаз… «Мешок» зашевелился – жив. «Мертвоголовый» ткнул лежавшего дубинкой и отвернулся, потеряв всякий интерес.

Разговаривать запретили, но шепот все равно полз вдоль стен. Поминали противогазы – старые, не слишком надежные. Охранникам выдали новые, специально привезенные из соседней воинской части.

Вскоре притащили второго. Этот мог стоять на ногах, пусть и шатаясь. Удар дубинки отправил его на асфальт. «Черный» отсчитал двоих из второй «коробки» и подтолкнул в сторону тоннеля.

Локи принюхался, боясь уловить запах прелого сена, но воздух пах пылью и машинным маслом. Минуты текли, проехал второй грузовик, вслед за которым прибрел еще один «полосатик». Сорвал противогаз и, не обращая внимания на охрану, лег ничком, сжав голову руками. Этого не били, просто оттащили в сторону.

А еще через час, когда проехал третий грузовик, из темноты показалась «коробка». Впереди вышагивала охрана, а за ними, без строя и порядка, плелись «слоники». Дошли, миновав заграждения, и принялись молча снимать противогазы. «Мертвоголовые» уже строили вторую «коробку», подгоняя не слишком ретивых пинками. Локи оценил момент и заскользил вдоль стены в сторону выхода. Один из «черных» заступил дорогу, но, всмотревшись, махнул рукой. Сын Фарбаути и Лаувейи воспрянул духом и, отойдя еще на десяток шагов, присел на оставленный кем-то ящик. Получилось! Он не в форте и не в адском подвале. Пусть всего лишь час, но его!

Сигареты лежали в кармане, но закурить Хорст не решился. Сеном не пахнет, но и рисковать нельзя. Устроился поудобнее да и замурлыкал то непонятное, что от Блица-наставника слыхал.

 
Мирлацванциг, троммельбаух,
Унтервельт рибон рибет…
 

– О чем поешь, камрад?

Испугаться Локи не успел – заметил мятый комбинезон и пилотку. Не «мертвоголовый», просто солдатик из гарнизона, их тоже в тоннеле держат для порядка. Этих Хорст не боялся.

– Понятия не имею, – признался даже с охотой. – Дружок пел, говорит, старинная, прежних веков. А о чем там, самому хотелось бы знать.

А сам между тем к солдатику присмотрелся. Его лет, стрижен коротко, противогаз у пояса, лицо усталое. Не иначе, прямиком со склада, вместе с «полосатиками» снаряды ворочал. И – посочувствовал парню.

– Я еще одну старинную знаю, но там все как раз понятно.

Оглянулся по сторонам, и шепотом:

 
Нет мыслям преград,
Они словно птицы
Над миром летят,
Минуя границы.
 

Солдатик внезапно рассмеялся:

– Вот это да!

И подхватил, тоже шепотом:

 
Ловец не поймает,
Мудрец не узнает,
Будь он хоть Сократ:
Нет мыслям преград!
 

Вначале Локи удивился (королевская песня!), потом испугался не на шутку, но уже через миг успокоился. Не королевская она – студенческая. Наверняка у парня в родне бурши.

Тем времен солдатик о чем-то задумался, пилотку без всякой нужды поправил, затем прищелкнул пальцами:

– Ладно! Камрад, выбирай 3 или 4?

Хорст, не думая, поднял вверх три пальца. Любимое число.

– Тогда ты – Нечетный, я – Четный. Годится?

Локи оценил. Ловко!

– Слушай внимательно, камрад Нечетный. Слушай и всем своим передай…

Совсем близко приглушенный гул десятков голосов, но здесь – пустой тоннель, неяркий свет ламп, и никого рядом. Хорст Локенштейн подобрался, ближе подсел. Ни к чему ему лишние тайны, только деваться некуда.

Двое очень похожих – плечом к плечу.

Шепот.

* * *

– …Все понял, камрад. За перегородку не заходить, чего там лежит, не трогать. «Компаус» – запомнил, не спутаю. Только сам понимаешь, в «кацете» народ подневольный, захотят – заставят.

– Если «компаус» рванет, не уцелеет никто. Даже если своды выдержат, фосген пойдет по тоннелю, и будет хуже, чем на Ипре. Расскажите это охране, им тоже умирать неохота. Даже начальство жить хочет, люди все-таки. А противогазы проверяйте каждый день, там нет ничего сложного, если что, к нам, саперам, обращайтесь, заменим. Рассказал бы тебе еще кое-что, да сам понимаешь…

– Не верь, не бойся, не проси, камрад Четный. Не нами придумано.

– И каждый умирает в одиночку.

* * *

«Коробку» вернули в форт уже ближе к ночи. Тогда и обед выдали, суп с брюквой и по ломтю хлеба, только не всем кусок лез в горло. Двоих притащили на руках, так и не отдышались. Их сдали в медицинскую часть, но фельдшер лишь руками развел. Даже Циркуль приутих, не ругался и распустил строй почти сразу.

Локи уже поднимался к себе на второй этаж, когда пробегавший мимо «полосатик» шепнул, что один из отравившихся умер.

– А у меня как назло связи нет, – вздохнул господин Зеппеле. – Можно было поднять очень большой шум. Сама погрузка никого не заинтересует, люди циничны. Смерть наверняка оформят, как несчастный случай, да на мертвого все и свалят…

Журналисту и остальным обитателям блока повезло, как и самому Хорсту. Противогазы надевать не пришлось, их держали на плацу, при машинах. Господина Зеппеле, человека пишущего и с приличным почерком, поставили на учет. Грузовик отбыл, грузовик прибыл…

– Другое важно. Куда боеприпасы денут? Утопят в Северном море, в нейтральных водах? Вот на это и упор бы сделать, сразу все зашевелятся. Дания, Швеция, Норвегия, Нидерланды… Великую войну еще не забыли.

Камрад Четный среди прочего шепнул, что о погрузке на волю сообщили, но без верных документов ничего не докажешь. В крайнем случае, напечатают официальное опровержение, вот и весь шум. Локи, однако, господину Зеппеле не возразил, да и что толку? Бронзарт фон Шеллендорф, не имея возможности запереть журналиста в одиночке, тем не менее, среагировал быстро. Значит, не помогут…

– Охране про «компаус» мы сообщим, есть способ. И это действительно важно, – подытожил журналист. – Незаменимый вы человек, господин Локенштейн!

Локи возгордился. Свет уже выключили, и он без труда представил себя на стене замка между двух каменных зубцов. Грохочет гром, небо рассекают молнии, а он – Его Величество! – улыбается, радуясь предстоящей схватке. Он – против Смерти. Настоящая Королевская битва!

Радовался недолго. Хвастаться нечем, про охрану не он, камрад Четный, придумал. И подошел к нему наверняка не просто так, а с умыслом. Непростой парень и песню правильную знает!

А потом навалился тяжелый безвидный сон, но в краткий миг между забытьем и бодрствованием, когда мысли-птицы вырываются на свободу, Хорст вдруг понял, что сегодняшняя встреча совсем не случайна. Четный, Нечетный, Четный, Нечетный… Нет, Чистый и Нечистый! Двое очень похожих, двое в подземном аду, двое поют одну песню.

 
Меня не запрут
Подвальные своды,
Напраснейший труд —
Мне вдоволь свободы.
 

Он, Хорст Локенштейн – Нечистый, фальшивый король, пустышка, подстава. А этот стриженый с противогазом на поясе? Надо было спросить Четного про цирк! Как он не догадался, не понял? Обязательно спросить, повод найти совсем нетрудно! Нечистый и Чистый, фальшивый король – и…

 
Ведь мысли – что бомбы:
Засовы и пломбы
Срывают подряд:
Нет мыслям преград!
 

Сон – милосердное божество, он бережет человека, стирая все лишнее, ненужное и опасное. Мысли-птицы унеслись вдаль, не оставив следа. Проснувшись среди ночи, Локи уловил только исчезающее: Чистый… Нечистый… цирк…

Удивился (к чему бы это?) и снова заснул.

* * *

Второй день ничем не отличался от первого. «Коробка» втиснулась в ворота и, топая деревянными башмаками, ступила на крепостной плац. «Мертвоголовые» злились, подгоняли, щедро оделяя «пластырями». А с неба моросил холодный осенний дождь.

Локи плелся в середине строя, прикидывая, удастся ли и на этот раз отвертеться от противогаза. Иных желаний не было. О странном парне в солдатском комбинезоне он помнил, но вновь с ним встречаться совершенно не желал. Ему сказали, он передал, остальное не его, вора, забота. Каждый свое должен делать.

В это утро Хорсту Локенштейну совершенно не хотелось быть королем.

6

– Николас! Я обдумала вашу просьбу, и вынуждена отказать. Я не командир и не организатор. Мне придется просить за себя, причем просить людей, которые мне ничем не обязаны – и не слишком доверяют, ни мне, ни моей стране.

Лгать людям Пэл не любила, особенно тем, кого считала своими. А белокурый парень в спортивном костюме – свой, пусть и знакомы всего пару дней.

– Мне тоже очень нужно попасть в Монсальват. Это не прихоть, а приказ. Не смотрите, что я женщина, слово «Англия» тоже женского рода.

Небесный ландскнехт вновь отсыпался в комнате у тети Мири. На этот раз полет был трудным. Холодный ливень, низкие черные тучи и пулеметы на вышках. Адресат письма был в Заксенхаузене, в одном из бараков строгого режима. Николас справился, лишь походя удивившись, почему ему поручили доставить письмо, а не человека. Пэл оценила, но ответ не знала и сама. Побег в план не входил.

И вот приходится отказывать, хотя парень не в отпуск просится.

– Это не наша война. Я там нужна, чтобы представлять свою страну, Соединенное Королевство. А что мне сказать о вас?

Взгляд парня по имени Николас стал пустым и холодным, словно осеннее небо. Пэл вдруг поняла, что не хотела бы иметь его среди своих врагов.

– Скажите, что они могут не справиться, леди Палладия. Подмастерья – рабочие, техники, инженеры. Их никто не учил воевать, тем более проводить специальные операции. Будут ломиться напролом, терять людей…

Взгляд внезапно стал другим, словно небо рассыпалось тысячью мелких осколков.

– В «боковушке», в блоке № 25, держат заключенных – тех, кого еще не отправили на Клеменцию. Подмастерья хотят освободить одного… одного человека. Но они могут не успеть, наверняка у тюремщиков есть инструкции на этот счет.

Пэл согласно кивнула (наверняка!), но тут же удивилась.

– А вы-то причем, Николас? Чужая планета, чужие люди, чужая история. Нам незачем их жалеть. Подумайте о тех, кто рядом. Вы сегодня были в Заксенхаузене. Вот кого нужно освобождать!

Белокурый встал, шагнул ближе, улыбнулся бледными губами.

– Вы уже знаете, леди Палладия, кто я и откуда. На мне кровь, и эту кровь не смыть. Но я прошу не за себя… Деньги вам не нужны, со своими врагами справитесь сами. Но есть страна, которой вы служите. У Британии нет пилотов моего класса, я могу стать первым и обучить остальных. Скажите обо мне своему дяде, он давно интересуется «марсианскими» ранцами.

– Хотите меня подкупить? – не выдержала Пэл. – Николас, это несерьезно!

– Серьезно! Возможно, мы сейчас поссоримся, но… Я уже понял, как вы относитесь к людям. О человеческих чувствах с вами говорить бесполезно, поэтому я позволил использовать понятный вам язык. Мера за меру, кожа за кожу.

В последний миг она все-таки сдержалась. Не закричала, не зашлась в бессильном гневе. Неужели это мальчишка и в самом деле так думает? Да как он смеет!

Господи, за что?

– Я попрошу за вас, Николас, – слова выговаривались с трудом, каждое царапало язык. – Объясню, что вы очень нужный специалист. Но если получится, не смейте меня благодарить, мне от вас ничего – ничего, слышите? – не надо! А в дальнейшем, пожалуйста, будьте осторожней, когда судите о людях.