Текст книги "Аргентина. Локи"

– А какая у нас легенда? – вопросила тетя, уминая оставшийся от завтрака круассан. – Всякая поездка должна иметь простое и достоверное пояснение, чтобы даже контрразведка поверила. Так, по крайней мере, написано в книжке про Лоуренса Аравийского.

Пэл представились верблюды, неторопливо бредущие на водопой под приглядом прячущейся среди барханов контрразведки.

– Легенда? Ты, тетя Мири, насколько я помню, большой ценитель современной живописи?

– Я?!

* * *

По подъездной лестнице, старой, помнившей гораздо лучшие времена, тетя бесшумно прокралась первой, но у нужной двери дисциплинированно остановилась. Пэл, правда, не была до конца уверена, что дверь именно нужная. Улица совпадала, номер дома тоже, однако даже встретившийся во дворе пожилой джентльмен с трубкой не помог определиться с подъездом. «Помилуйте, но кто же их считает, мадам! Это же не рюмки, мадам!» Впрочем, двум дамам-иностранкам простительно и заблудиться.

Дин-дин-дин! – медным голоском отозвался колокольчик за дверью. Тетя Мири нахмурилась и прижалась к давно не крашенной стене.

Открыть мог мужчина. Открыть могла женщина. Говорить следовало по-немецки.

– Oui? Vous à qui?

Женщина… Годами под тридцать, худая, остроносая, неулыбчивые серые глаза, в правой руке – трость.

– Нам назначено, госпожа Фогель. Мы интересуемся картинами, особенно той, которая под номером 415.

Женщина взглянула удивленно.

– Не помню такую.

Леди Палладия кивнула родственнице. Настал ее звездный час. Все утро упрашивала, а потом полчаса тренировалась у зеркала.

Тетя Мири сделала шаг вперед, словно на строевом смотре.

– Белый… бумажный… веер!

Тоже по-немецки, с акцентом и почему-то громким шепотом.

Госпожа Фогель улыбнулась, сразу став значительно моложе.

– Об этом лучше спросить у мужа. Заходите! Только…

Повернувшись к тете, сделала строгое лицо.

– «Хвоста» за вами нет?

– Nein! – с достоинством отрапортовала мисс Адмиранда и громко щелкнула замком сумочки.

* * *

Картины стояли прямо у стены долгим разноцветным рядом. Испросив разрешение, тетя принялась их внимательно изучать, для чего из сумочки были извлечены большие очки в черепаховой оправе.

– Ваша родственница – коллекционерка? – улыбнулся мистер Йоррит Марк Альдервейрельд (он же просто Марек), ставя на стол кофейные чашки. – Если что, могу подсказать ей пару адресов.

Пэл покачала головой.

– Не вздумайте, Марек! Современную живопись тетя ненавидит, ее любовь – прерафаэлиты. А сейчас она честно пытается нам с вами не мешать.

Тетя, явно услыхав, демонстративно закрыла уши ладонями.

– Ну, кофе ей полагается в любом случае, – рассудил Марек.

Имя и фамилию симпатичного парня Пэл заучивала целый вечер. С тем большим удовольствием она согласилась отбросить всех «мистеров» и «мисс», как только госпожа Фогель (просто Анна) на это намекнула.

– Кофе выпьем, – не стала спорить хозяйка. – Но потом я, наверно, пойду к себе. Не будем путать личную жизнь с агентурной работой.

К себе – в маленькую комнатку за фанерной перегородкой. В местной географии Пэл уже разобралась. Классическая мансарда, словно из оперы «Богема». Так и кажется, что Марек сейчас выйдет из-за стола, оправит пиджак и затянет тенором:

 
Певец любви беспечный,
горя, забот не знаю,
в мире грез бесконечных
я гимны распеваю,
доволен сам собою…
 

А еще самым краешком промелькнула зависть. Старый Монмартр, мансарда, любимый человек рядом, пожелтевший платан за окном. Этим людям хочется жить…

– Путать не будем, Анна. Но кое-что Жозе Кинтанилья велел передать непосредственно вам. Это касается работы Национального комитета…

* * *

– Объясни ей, этой Фогель! Убедительно объясни! – дядина сигара описала в воздухе неровную петлю. – Скажи ей, Худышка, что сейчас толку от ее Национального комитета никакого. Чем занимаются эти болтуны? Где борьба с нацистами? Где подвиги, где герои, о которых можно кричать на всех углах? Где жертвы, которые можно оплакать, наконец?

Дядя Винни поймал кончик сигары губами, жадно вдохнул дым.

– То, что она пишет, просто смешно. Где Сопротивление? Драка на призывном пункте, ссора местных болельщиков с немцами, и еще анекдоты про Гитлера. Анекдоты – хорошо, но этого мало, мало! Пусть эта Фогель вообразит себя рекламным агентом, которому требуется продать залежалый товар. Пусть что-нибудь взорвет, кого-нибудь пристрелит, зарежет, да хоть отравит. Если надо, поможем, опыт у британских специальных сил есть. Но пусть работает, работает, работает!.. Ей мало денег? Дадим ей денег!..

* * *

Анна слушала молча, становясь бледнее с каждой минутой. Конечно, Пэл и не думала передавать дядины инвективы дословно, но и сказанного хватило.

– Национальный комитет должен стать известным не только среди горстки эмигрантов. Борьба с нацистами обязана приковать внимание всего мира. Только в этом случае комитет сможет представлять страну, когда встанет вопрос о восстановлении независимости.

Госпожа Фогель сжала губы, пальцы вцепились в край стола.

– Если господин Кинтанилья читает наши отчеты, то он должен знать… За последний месяц погибли четыре агента, каждого я готовила и отправляла сама. В стране продолжаются аресты, концлагерей уже не хватает, сейчас собираются строить еще один, возле Маутхаузена. Но… Я все поняла, будем работать с большим… эффектом. У вас все?

На какой-то миг Пэл стало стыдно – за себя, за дядю Винни и за Мать-Англию. Захотелось встать и уйти.

Нельзя…

– Не все, Анна. Впрочем, это относится и к вам, Марек… Господин Кинтанилья считает, что ваше пребывание во Франции становится опасным. Французы не хотят ссориться с Гитлером, поэтому не исключены аресты политически активных эмигрантов и даже депортация их в Рейх. Это касается всех – немцев, австрийцев, швейцарцев, чехов. Испанские республиканцы, как вы знаете, уже отправлены в концлагеря.

«Поэтому пусть перебираются, к нам в Британию! – пыхнул сигарой дядя Винни. – Мы разрешим им легально работать и дадим на бедность, чтобы не побирались на паперти. Уговори их, Худышка, в случае войны эта публика должна быть у меня под рукой, иначе начнет своевольничать не по чину!»

Оставалось пересказать все это человеческим языком.

* * *

Кофе горчил, каждый глоток давался с немалым трудом, Марек молчал, тетя Мири забилась в угол, делая вид, что читает журнал по искусству.

Анна ушла к себе, едва попрощавшись.

– Не обижайтесь на нее, Палладия, – наконец проговорил № 415, он же Белый Бумажный Веер, – Самый страшный гнев – гнев бессилия. Иногда у самого опускаются руки. Так и хочется сказать себе: Уймись! Неужели ты не видишь, что Гитлер уже победил?

Чашка в руке Пэл дрогнула, и она поспешила поставить ее на стол.

«Никогда! – раненым зверем взревел дядя Винни, тряся кулаками. – Никогда! Никогда!..»

– Гитлер никогда не победит, Марек, пока стоит Британия. Вас, антифашистов, предали все, даже Сталин. Британия не предаст. Не из высоких принципов, просто из выгоды. Предстоит война с Рейхом, и нам нужны союзники.

Марек кивнул, то ли убежденный, то ли просто ставя точку в разговоре.

«Приглядись к этому парню, – велел дядя, – внимательно приглядись! Я сделал его своим заместителем, но, дьявол их всех побери, до сих пор не доверяю до конца. Убеди меня, Худышка! А если нет, если даже у тебя не получится…»

– Марек! Господин Кинтанилья желает разобраться в одном очень важном вопросе. Германское сопротивление сейчас самая влиятельная сила антифашистского подполья. Ее фактический глава – Харальд Пейпер, ваш младший брат. Вы ему не верите, считаете провокатором – вопреки всему, что вашему брату удалось добиться…

№ 415 отвернулся, дернул плечом.

– Это не только ваше личное дело. Именно Германское сопротивление создает сейчас Национальный комитет Свободной Германии. Если окажется, что вы правы, не исключена страшная провокация. Будут скомпрометированы все – и предатели, и честные люди. По сути, это станет концом организованной борьбы. Господин Альдервейрельд! У вас есть доказательства, что ваш брат, штурмбанфюрер СС Пейпер – двойной агент?

5

На этот раз ад не казался адом. Человек привыкает ко всему, и подземелье Смерти стало тем, чем и было в реальности – большим скверно освещенным помещением, забитым ящиками под брезентом и массивными стеллажами, которые требовалось пересчитать и занести на план. На снаряды Лонжа старался не обращать внимания, лежат себе и ладно. Дышалось, конечно, трудно (ш-ш-шух! ш-ш-шух!..), но работа отвлекала. Ему, как новичку, доверили самое простое – светить фонарем туда, куда укажет герр обер-лейтенант – на ящики, на густо исписанный лист бумаги поверх планшета, снова на ящики, потом выше, в черный зев вентиляционного люка. Отдельно осмотрели снаряды. Один, без взрывателя, даже извлекли из деревянного нутра. Офицер хотел сделать это сам, но потом поглядел на Лонжу. Тот глубоко вздохнул (ш-ш-шух!) открыл крышку ящика. Ржавчина запачкала руки.

Снаряженные снаряды, что громоздились на стеллажах в дальнем углу, только осмотрели. Обер-лейтенант Скальпель достал деревянный метр и кивнул на пол. На этот раз пальцы покрыла серая влажная пыль.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

Работали не одни. Кроме знакомого унтера к экспедиции присоединился молоденький очень серьезный лейтенант в компании с рослым громилой, за плечами которого громоздился зеленый ящик, прибор химической разведки. Пробы стали брать еще в туннеле, противогазы же надели не перед стальной дверью, а за полсотни метров.

Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..

Наручных часов не было, и Лонже показалось, что они пробыли под землей как минимум полдня. На самом деле меньше, всего около двух часов. Это он узнал позже, побывав под душем и отдав свою «старую соль» в стирку. Взамен был осчастливлен комбинезоном без погон, а потом и кружкой крепкого кофе. Собрались там же, в учебном классе. Лейтенант и громила отбыли вместе с прибором, Скальпель листал записи, сидя за столом в углу, а Лонжа и унтер устроились прямо у покрытых брезентом учебных макетов.

Молчали. Учебный мастер извлек из шкафа пакет с бутербродами, разложил перед собой, кивнув Лонже, но тот покачал головой. Кусок не лез в горло. Перед глазами все еще стоял желтый огонь фонаря и ржавый металл на покрытых старой пылью стеллажах. Сколько там снарядов? Тысяча? Больше?

– Гефрайтер!

Лонжа встал, но Скальпель нетерпеливо махнул рукой.

– Сидите, не на параде. Сколько вы заметили вентиляционных отверстий?

– Три.

– Я тоже.

Офицер встал, подошел ближе. Пришлось отставить кофе в сторону и подняться самому. Субординация!

– Унтер-офицер, ваши выводы?

Учебный мастер достал из кармана записную книжку, перелистал страницы.

– Стало быть, герр обер-лейтенант, содержание фосгена в туннеле увеличилось по сравнению с прошлым месяцем…

Лонжа это уже понял по кратким репликам, которыми успели переброситься офицеры. Двойная стальная дверь не была герметичной, находиться вблизи нее стало уже опасно.

– Снаряды, которые не снаряженные, вывести, конечно, можно…

– Нельзя! – резко перебил офицер. – Некуда! В Рейхе да и во всей Европе, нет заводов по утилизации. В море выбрасывать эту дрянь запрещено. Verflüchfer! Разве что в старую шахту спустить, но я бы не рискнул.

Унтер развел руками.

– Тогда лишь одно – залить все бетоном, включая вентиляционные отверстия, чтоб людей в крепости не травить. Может, лет через двадцать наука что-нибудь придумает.

Скальпель, взяв один из листов бумаги, щелкнул по нему ногтем.

– Вентиляционных отверстий четыре, но одно недоступно. Оно как раз там, где «компаусы», снаряженные снаряды. Их нужно перенести в другое место, но никто не разрешит, слишком велик риск.

Подошел к мокрому от недавнего дождя окну, отвернулся.

– А нас торопят. Крепость передается в ведение СС, склад мы обязаны эвакуировать. Но не это самое опасное.

Развернулся, бросил быстрый взгляд на плотно закрытую дверь.

– Не самое…

Поморщился.

– Только вам, больше никому. Есть сведения, что готовится диверсия. Да-да, именно у нас, на складе. Если хоть один проклятый снаряд рванет… Так что посматривайте, а то в следующий раз придется рапортовать непосредственно святому Петру.

Вновь отвернулся к окну.

– Himmelarschundwolkenbruch!

* * *

Между корпусами тихо, зато с плаца доносился гулкий звук сапог и бодрый глас десятков глоток.

 
Полночный час, Аргонский лес,
Сапер с ружьем наперевес.
А в небе звездочка сквозь тьму
Привет послала с родины ему[16]16
   Желающие спеть могут вспомнить старую песню «Наш паровоз вперед лети».


[Закрыть].
 

Издалека строевая песня походила на обиженный рев медведя, запертого в тесную клетку. Лонжа, порадовавшись, что хоть эта доля его минула, решил организованно отступить в казарму. На плечах – форменная шинель, однако, зоркий офицерский глаз сразу же приметит поддетое под нее рубище. Это уже не наряд на кухню, а сразу в Sitzungssaal, причем с зубной щеткой.

 
Нам враг грозит; бой не затих.
Мы, немцы, не боимся их,
И как бы ни был враг силен,
Сломить не сможет нас сегодня он.
 

Продумал маневр, наметил маршрут, укрытия по пути…

– Гефр-р-райтер-р-р!

Поздно! Столб вырос, словно из-под земли, заполняя собой мировое пространство. Надвинулся, засопел тяжело:

– И что на этот р-р-раз, гефрайтер Рихтер? Снова бр-р-родите чучело чучелом? Говор-р-рите, говор-р-рите, я вас внимательно слушаю.

 
Аргонский лес, Аргонский лес,
Могилами покрыт ты весь.
Земля холодная твоя,
Солдатской кровью ты обагрена.
 

Лонжа сложил два и два. Он из-под земли – и Столб тут как тут.

– Осмелюсь поинтересоваться, господин обер-фельдфебель! Почему это вы не на строевой подготовке?

Гора беззвучно дрогнула, затем послышался очень странный звук, нечто среднее между скрипом и рычанием. Столбы тоже смеются, пусть и редко.

– Покор-р-рнейше докладываю, наглец и р-р-разгильдяй Р-р-рихтер! Осуществляю общее р-р-руководство на пр-р-редусмотренном уставом р-р-расстоянии… И вообще, непр-р-равильно поют!

Наклонился, прогудел негромко:

 
Кромешный ад, кромешный ад…
Во гробе – друг, на брата – брат.
Придумал это Сатана,
Нам на хрен нужна ваша война!
 

Вздохнул гулко и продолжил громыхающим шепотом.

– Мы это еще в 1918-м пели, наслушался… Что там, Рихтер, под землей? Совсем плохо? Ротный вернулся от господина коменданта белый, как рыбье брюхо. И начальство сюда из Берлина катит, наверняка клизму со скипидаром привезет, по двадцать ведер каждому.

Лонжа задумался.

– Клизму? А подавайте-ка вы рапорт, господин обер-фельдфебель. Так, мол, и так, по состоянию здоровья… Может, еще успеете.

Столб поглядел странно.

– А вас, недоумков, на кого оставлю?

* * *

На фотографии двое – господин Домучик в шляпе и плаще и симпатичная девушка в легком осеннем пальто. Улица, высокие дома, узорные листья на мокром асфальте…

– Нет, ее не встречал, – Лонжа отдал снимок и отхлебнул кофе. – Штатское вам больше идет, герр гауптман.

Бывший нарядчик спрятал фотографию в папку.

– Не встречали? Ваше счастье. Иногда так и хочется отдать вас, Рихтер, в ее полное распоряжение. Жестоко, зато очень и очень эффективно… Так что вас удивило?

На этот раз он пришел к контрразведчику сам. Не в кабинет, на квартиру. Пустили сразу, и Лонжа еще подумал, что гости сюда заглядывают часто.

– Слух о возможной диверсии в Горгау действительно зафиксирован. Не нами, не Абвером, обычной полицией. Да, «крипо» подчиняется Гиммлеру, но какой с рейхсфюрера спрос? Глас народа! Хотите выпустить опровержение от имени подполья? Валяйте! Тогда уж ни у кого сомнений не останется.

Лонжа и сам был не рад, что рассказал. Нашел с кем делиться! Но получается, что больше и не с кем.

– Я вас, Рихтер, понимаю. Если станут искать диверсантов, ваша кандидатура вне конкуренции. Биография, мотивация, доступ, все подходит. Нет, это не я включил вас в группу обер-лейтенанта Кайпеля, постарался кто-то другой, но вышло очень удачно… Явились с повинной?

Лонжа не испугался. Удивился.

– Мелко же вы летаете, господин Домучик. Ради меня такое бы затевать не стали. Одно к одному: крепость передают СС, снаряды в подвале трогать нельзя, от нас требуют эвакуировать склад, а теперь еще этот слух.

Домучик встал, расстегнул верхнюю пуговицу кителя.

– Учить меня будете?

Прошелся по комнате, о чем-то размышляя, наконец, мотнул головой.

– Ладно! Я вам, Рихтер не верю, но сейчас наши интересы совпадают. Как готовится крупная дезинформация? Сперва собираются совершенно достоверные факты. В нашем случае это всяческие вполне реальные неприятности: мост рухнул, заключенные взбунтовались и бежали из лагеря, Теодор Эйке разбился на служебном «Мерседесе», некий молодой человек возложил на себя баварскую корону. Затем к этому добавляются неплохо сшитые выдумки, как с этой диверсией, например. И получаем в результате громадный разветвленный заговор. А дальше дело техники, арестуем тысячу, подвергнем обработке, сотня точно признается. Изюминка всего – некая ключевая фигура на процессе, самый главный свидетель. Такого выращивают долго, тщательно, с любовью…

Умолк, взглянул с любопытством.

– И что вы из этого поняли?

Лонжа усмехнулся.

– Если наши интересы совпадают, то главными заговорщиками наверняка назначат кого-то из руководства Вермахта. И, как я, понимаю, из Абвера. Биография, мотивация, доступ…

Домучик пожал плечами.

– Наверняка. Гиммлеру сейчас нужен крупный и громкий успех. Если учесть, что фюрер по-настоящему никому не верит, то игра почти беспроигрышная. А когда Гиммлер победит, нас наверняка ждет такая же чистка, какую затеял Сталин в России. Год Длинных ножей… СС подминает под себя партию и Вермахт, а мы с вами, Рихтер, отправляемся обратно в Губертсгоф… Хотите что-то посоветовать?

Лонжа мысленно потянул цепочку дальше. Молодой человек возложил на себя баварскую корону, антифашистское подполье наконец-то объединяется, в Париже создается Национальный комитет Свободной Германии.

Игра почти беспроигрышная…

Хотел так и сказать, но промолчал.

6

Сосед достал из-под матраса сигарету, подмигнул:

– Хотите? Одну на двоих, в лучших тюремных традициях.

Локи оценил. Курил он не слишком часто, но именно сейчас хотелось до невозможности. И в памяти зарубку сделал – раскрутить Глиста минимум на пачку. Не обеднеет.

Иные соседи тоже время от времени покуривали, но делиться не спешили. И вообще, блок № 5 оказался странным. Хорст немало слышал о скорбной жизни за решеткой, но представлял ее совершенно иначе.

– Вы – первый!

Зажигалка тоже нашлась, все там же, под матрацем, и Локи сделал вывод, что обыски тут проводят редко. Непуганый народ! Затянулся от души, передал сигарету соседу.

– С традициями, господин Зеппеле, я не знаком. Но как-то оно, знаете, не по-людски.

И в самом деле! Подельщики, имевшие за плечами не одну «ходку» все объяснили, как есть. Первым делом, как в камеру втолкнут, должно всем здравия пожелать, а после представиться. Такой, мол, этакий, арестован безвинно по такой-то статье. Когда народ начал в блок возвращаться, Локи, даром что король, заранее встал, чтобы увидели, приготовился…

Его даже не заметили. Лишь один, этот самый Курт Зеппеле, сосед с верхних нар, подошел и завел разговор. Представляясь, Локи вроде как пробный шар запустил. Не «Хорст Локенштейн», а «по документам» имярек. Господин Зеппеле переспрашивать не стал, но явно расслышал.

Слишком общительных в тюрьме не очень любят, среди таких чаще всего встречаются «наседки». Но не в данном конкретном случае. Блок № 5 особый, и если есть в нем «наседка», то это он, Локи, и никто иной.

– Удивляетесь? – господин Зеппеле, явно что-то уловив, кивнул на молчаливых соседей. – Я тоже поначалу. Видите ли, господин Локенштейн, в силу профессии привык быть постоянно, так сказать, в контакте, в толпе. Журналисты вообще легкие люди…

О своей профессии господин Зеппеле сообщил сразу. И не без гордости, добавив, что является почти что лауреатом Нобелевской премии 1935 года. Чуть было не дали, но в последний момент предпочли Карла фон Осецкого.

– А здесь совсем иной народ. Три министра, четыре депутата, бургомистр… Без свиты им тяжело, не привыкли. Некоторым до сих пор кажется, что случившееся – лишь недоразумение.

Соседи и в самом деле не спешили знакомиться и даже отвечать на приветствие. Смотрели насквозь, словно на пустое место. Вначале Локи даже растерялся, а потом принялся думать. Никто его королем вслух не назвал да и вряд ли сподобится. Объявиться самому? Несерьезно, он бы первым, такое услыхав, посмеялся. Значит, ждать, вот только как? Людвиг, который король, наверняка бы уселся на нары и сидел бы недвижно, глаза выпучив. Но он, Локи, не Людвиг, он – Август, парень из Штатов, любящий джаз и цирк, не побоявшийся надеть корону прямо посреди Рейха. Такой не станет надувать щеки, ему незачем притворяться королем, он и есть – король! И свита без надобности, король – всюду король, даже на нарах.

Значит, не зазорно и сигарету на двоих раскурить. А уж беседу поддержать, так и вовсе. Короли – они вежливые.

– А о чем писали, господин Зеппеле?

Журналист всплеснул худыми руками.

– Вот она, слава! Неужели не слыхали? Совсем-совсем?

Короли не извиняются, но могут улыбнуться.

– Я почти всю жизнь прожил in the United States of America. Но, в газетах все больше про джаз читал и… Смеяться не будете? About the circus. Про цирк. А вы, господин Зеппеле, судя по месту нынешнего пребывания, все больше про политику?

Тот взглянул как-то странно, словно желая переспросить, но в последний момент передумал.

– Не совсем так, господин Локенштейн. Писал я больше о том, как хорошо жить и как умирать плохо. Я – пацифист, хотя и провел год в окопах. Меня пять раз арестовывали и трижды отдавали под суд – еще до нацистов. У Смерти очень влиятельное lobby. Я правильно выразился по-американски?

* * *

– Зеппеле – паршивая интеллигентская свинья! – нахмурился унтерштурмфюрер Глист. – Но вы, Локенштейн, повели себя правильно. Не признавайтесь, пусть вас сами признают. Больше ни с кем не знакомились?

Ответить Локи не имел возможности – питался. В комнате на втором этаже его ждала банка армейской тушенки и большой кусок ржаного хлеба. Местная баланда, которую он уже успел распробовать, не лезла в горло.

Утром всех развели на работу. Половину – в подвал, набивать соломой матрацы, остальных – на уборку помещений. И захочешь, не заподозришь.

– Ешьте, ешьте! – господин Виклих махнул рукой. – Та публика в камере – всего лишь статисты. Вас – короля! – должны здесь увидеть, более того, заметить. Но свяжутся с вами совсем другие люди. Подполье уже знает, что вы в Горгау.

Хорст, дожевав, наконец-то обрел дар речи.

– А почему – Горгау? Это же Новый форт!

Глист криво улыбнулся.

– Потому что так предусмотрено планом операции. Форт при крепости, а крепость именуется именно Горгау. Где король? Король в Горгау! Не сушите себе голову, Локенштейн, главное, будьте готовы. Кто ваш главный представитель в Европе?

– Этот… – Локи на миг задумался, – граф Шейерна, его… То есть, мой троюродный брат.

– Именно! Шейерна – авантюрист, наверняка придумает что-нибудь оригинальное. Не подведите меня, Локенштейн! И – осторожно, очень осторожно…

* * *

На кофе господин Виклих расщедрился, сигаретами оделил, но отсидеться хотя бы до обеда в кабинете не позволил. Хорст приуныл, понимая, что непременно запрягут. Или швабру вручат или, того хуже, погонят в подвал, где матрасы. Казалось бы, невелик труд, но сосед вчера руки показал, какими они после пары дней работы стали. Солома-то прессованная, в больших брикетах, ее чуть ли не по жмене выцарапывать надо.

А если не разберутся и на стройку погонят? От такой мысли чуткая спица в животе тут же проснулась.

Ой-й…

Пользуя тем, что в коридоре никого нет, Локи доплелся до окна, выглянул. Хорошо бы двором проскочить и обратно в блок. Вдруг не хватятся? И еще одну зарубку в памяти сделал: пусть Глист его на правильную работу определит. Чтобы с утра, к примеру, вручали швабру с ведром – и в пустую комнату с диваном. А еще лучше с пепельницей и кофейником.

Посетовав, что сразу не догадался, Локи решил, что прорываться в блок самое время. «Полосатики» только что разгрузили машину с кирпичом, вокруг суетилась «черная» охрана, значит, на него и не поглядят. А в блоке сразу на нары и с головой укрыться. Нет меня, исчез! Я вас не вижу, и вы меня не видите…

Спустился широкой лестницей, посторонился у дверей, пропуская очередного «мертвоголового», вышел во двор. Теперь курсом вправо, по кругу, вдоль стеночки, к заветной двери.

– Стой!

Чьи-то руки грубо вцепились в воротник робы. Не повезло!

Думал ударят, зажмурился… Но его всего лишь толкнули вперед. Локи открыл глаза и понял: и вправду не повезло. Пока по лестнице спускался, у «полосатиков» что-то случилось. Уже не толпа – неровный строй. Слева и справа охрана, впереди тоже, а вот и Циркуль появился. Хорсту уже рассказали – заместитель коменданта. Зверюга, конечно, но комендант пострашнее будет.

Спросить у соседей Локи не решился, так и стоял в чужом строю. «Мертвоголовые» между тем разбирались с двумя «полосатиками». Не били пока. Сорвали полосатые куртки и тычками погнали в противоположные стороны, каждого к своим воротам, главным, и тем, что наглухо заложены. Вроде как футбол затеяли. Куртки на асфальт, и каждому два кирпича в руки.

Циркуль оглядел строй, брезгливо скривился.

– Смир-р-но, сволочи! Не то каждого второго пристрелю!..

Замерли, дыхание спрятав. Тихо во дворе, слышно даже как далеко где-то, может в крепости, играет военный оркестр.

Циркуль поднял руку:

– Внимание! Ваша главная обязанность – трудиться на благо нашего любимого Рейха. Кто плохо работает, будет наказан. Сегодня ваши товарищи проявили нерадивость, но покараю я только одного.

Посмотрел налево, где главные ворота, затем направо.

– По команде – бегом, навстречу. Кирпичи не ронять. Не останавливаться. Кто первый упадет, того накажу.

Локи вспомнил слова господина Виклиха. «У здешней охраны мало развлечений». «Черные» разбившись по группам, явно затеяли тотализатор. Ставки делали с азартом, смеясь и подначивая друг друга.

Заместитель коменданта, подождав пока охранники накидают в подставленные ладони мелочь, махнул стеком:

– Начали!

«Дырка от бублика» не слишком велика, от ворот до ворот сотня метров с небольшим, пробежать, даже с кирпичами в руках, нетрудно. Поначалу все шло ровно, оба «полосатика» громко шлепали деревянными башмаками по асфальту, охранники громко переговаривались, обсуждая виденное. Строй молчал. Локи поглядел на соседей и приуныл. Неправильные какие-то лица, мертвые. И взгляд пустой, словно смотрят и не видят.

Бах! Кирпич, выскользнув из руки того, что слева, глухо ударился об асфальт. Циркуль отреагировал мгновенно. Стек уже подмышкой, в руке – пистолет. «Полосатик» упал на колени, подхватил кирпич и, пошатываясь, побежал дальше. Офицер опустил руку с пистолетом, но прятать оружие не спешил.

Бах! Бах! На этот раз не повезло тому, что справа. Он тоже попытался поднять кирпичи, но руки слушались плохо. Бах! Кирпич снова на асфальте. Охрана весело заорала, Циркуль вздернул руку, неторопливо прицелился… «Полосатик» все же справился и, прижимая кирпичи к груди, уже не побежал, побрел дальше.

Локи понял, что сейчас все кончится. Силы иссякли, узники с трудом шагали навстречу друг другу. Двое «черных», подскочив, попытались подогнать их ударами дубинок. Не помогло, кирпичи вновь упали на асфальт. Один из «полосатиков», все же сумев их поднять, двинулся дальше. Второй наклонился, протянул руку и беззвучно осел рядом.

«Мертвоголовые» завопили, кто-то в строю негромко застонал, Хорст же вздохнул с немалым облегчением. Сейчас все кончится, он вернется в блок № 5, упадет на нары… Жалко парня, но ничего уже не поделать. Будь он, Локи, даже королем…

«Черные» схватили упавшего за плечи, ткнули коленями в асфальт. Циркуль шагнул ближе, поднял оружие.

– По-пыт-ка к бегству! Грубое нарушение правил внутреннего рас-по-ряд-ка!

Будь он даже королем… Локи представил, что в «полосатом» строю стоит не он, а пучеглазый Людвиг. Что сделал бы он сейчас? Наверняка, зажмурился, не королевское дело подобным любоваться. А этот, из Америки? Тоже бы смолчал, потому как умный.

Циркуль приставил пистолет к затылку того, что стоял на коленях. Нет, не затылку – к углублению между затылком и шейным позвонком.

…А он, Локи, не им чета. Вор, не король. И никогда королем не станет.

– Прекратите! Я запрещаю!..

Двор вздрогнул от королевского голоса.

Локи твердо шагнул вперед, вздернул голову:

– Требую прекратить беззаконие! Иначе…

Поглядел Циркулю в глаза, хотел сказать: «Тебя отдадут…»

– Я отдам тебя под суд!

Локи еще успел удивиться. Сейчас убьют, а ему совсем не страшно. А потом его ударили сзади.

7

– Говорить буду я! – решила тетя Мири, как только миновали пятый этаж. – С подобными типами молодой леди беседовать опасно. А я видала виды.

Остановилась, втянула ноздрями воздух.

– Ну и свинарник! Les Français aiment sentir leur propre merde!..[17]17
   Персонаж высказывается о французах не слишком политкорректно.


[Закрыть]

Лифта в подъезде не обнаружилось, консьерж больше напоминал апаша, пахло же и в самом деле омерзительно. Пэл с грустью вспомнила мансарду на Монмартре. Там тоже бедность, но чистая, романтическая. Здесь царила грязь.

«Мы обидели этих приятных молодых людей, – с грустью констатировала тетушка по возвращении. – Я закажу им торт и пошлю корзину цветов».

На этот раз думалось совсем не о цветах. Пэл и раньше предполагала, что шпионская работа не слишком приятна, однако даже не предполагала насколько.

– И вообще! – родственница, резко остановившись, взяла ее за руку. – Леди Палладия! Шантаж – не занятие для людей вашего круга.

Пэл только вздохнула.

– А ты видела виды.

Тетя, энергично кивнув, протянула руку.

– Бумаги!

Площадкой выше пришлось обходить крайне подозрительную лужу, тетя Мири зажала нос и отвернулась. Им предстояло подняться под самую крышу. Седьмой этаж, ветхий доходный дом времен Второй империи… Человек, к которому они шли, опустился на самое дно. Монтрей, бедный парижский район, где лучше не появляться с темнотой. Но и на дне случаются ямы. Не далее чем завтра домохозяин выставит жильца-неплательщика за дверь.

Дверь… Кажется эта, в коричневой краске с номером, висящим на одном гвозде. Пэл нерешительно протянула руку к кнопке звонка.

– Сама! – отрезала тетя. – И отойди в сторону, вдруг он кусается?

Дз-з-з-зинь!

Пэл вспомнила все, что ей рассказали об этом человеке. Деньги быстро развязывают язык, его коллега и даже, кажется, друг понял с полуслова – вывалил все, что знал, даже останавливать пришлось.

– Qui est là?[18]18
   Кто там? (Франц.)


[Закрыть]

Из квартиры мощно пахнуло табаком. В дверях, отгородившись стальной цепочкой, некто высокий, широкоплечий в мятом белом костюме и трехцветном галстуке. Лысый, годами за сорок, в густо поросшей темным волосом руке – папироса. Лицо несвежее, костюму в масть, на небритом подбородке большая бородавка.