Текст книги "Аргентина. Локи"

Оба не любят пиво, поэтому каждый сделал всего по глотку. Английский с акцентом, одинаковым у обоих.

– Вы очень вовремя, kamerad Рихтер. Первое заседание Национального комитета уже послезавтра. Надо успеть занять лучшие стулья.

Бородатый без всякого удовольствия отхлебывает из «пинтового» бокала и закуривает сигарету из лежащей тут же на столе пачки.

– Стоит ли так спешить, kamerad Мюллер? – тщательно подбирая слова, возражает безбородый. – Наш общий знакомый Herr Аgronom наверняка приготовил сюрприз как раз к открытию комитета.

Тот, что с бородой громко щелкает зажигалкой.

– Сюрприза не будет. Мы побеспокоились. Только вчера я вернулся из Vaterland.

Оборачивается, резко, по-волчьи, и, не сдержавшись, переходит на родную речь. Лужицкий диалект верхнесаксонского, громким шепотом, словно из пулемета.

– Гиммлер собирался заявить о том, что Германское сопротивление – обман, фальшивка, «Трест», ее руководство – сотрудники «зипо», и все это придумано, чтобы выявить предателей Рейха, собрать вместе и отправить в Дахау. Я, начальник штаба – штурмбаннфюрер СС, его офицер для особых поручений.

Безбородый, он же kamerad Рихтер, возражает тоже на родном диалекте, баварском.

– А вы разве не штурмбаннфюрер? Такое и вправду может сорвать создание Национального комитета.

Мельник морщится, глубоко вдыхает сигаретный дым.

– Бросьте, Рихтер! Никто еще не провел точную границу между подпольем и тайной полицией. Германское сопротивление есть и будет. А Гиммлер уже ничего не скажет, побоится.

Из кармана плаща появляется сложенная вчетверо мокрая газета, лондонская «The Morning Chronicle».

– На второй странице.

Безбородый разворачивает слипшиеся листы. Верх страницы, большие черные буквы заголовка:

«Германское сопротивление атакует Адольфа Гитлера».

* * *

Газеты Лонжа просмотреть не успел, однако о случившемся уже знал – из утреннего выпуска новостей «Свободной Германии». Голос диктора звучал осторожно. «По непроверенным данным…» Диверсанты Германского сопротивления во главе с убийцей доктора Геббельса Мареком Шадовым атаковали и сожгли Бергхоф, резиденцию Гитлера в Баварских Альпах. Фюрер был в Берлине, потому не пострадал, однако по тем же «непроверенным» убит его секретарь Мартин Борман.

А чтобы ни у кого не оставалось сомнений, диверсанты разбросали листовки за подписью самого товарища Вальтера Эйгера.

Теперь все это уже на бумаге, значит, проверили. Оставалось сложить два и два. Если рейхсфюрер СС публично признает Германское сопротивление своим детищем, ждать пощады от взбешенного и напуганного насмерть Гитлера не придется.

Kamerad Мюллер вчистую переиграл своего бывшего шефа. Однако игорных столов в казино под названием «Третий Рейх» куда больше, чем один.

* * *

– Гиммлер не смог развалить Национальный комитет, не взорвал Горгау, зато взял свое в Хрустальную ночь. Теперь ему ничего не грозит, всякие надежды на либерализацию Рейха забыты. СС снова в фаворе. А Гитлеру уже никто не поверит, даже если он выступит за создание еврейского государства в Палестине. Слишком много крови.

– Хрустальная ночь – это смертный приговор Рейху, kamerad Рихтер. Правительство США заморозило кредитные линии, а для всех евреев мира Адольф стал хуже Амана. Теперь мы знаем, что делать. Бить, бить и бить! Сначала Гиммлера, чтобы обезглавить СС, а потом и его шефа. Поэтому, мы сейчас должны быть едины, как никогда. Вы смогли что-то узнать о короле Августе и его банде реакционеров?

* * *

За окном по-прежнему накрапывал дождь. Звенел колокольчик у дверей, в паб входили любители славного эля из пивоварни «Harveys», что в Сассексе, официанты оживились, заскользили по залу. Никому не было дела до двух эмигрантов, сидевших за столиком в самом углу. Август Виттельсбах мелкими глотками прихлебывал пиво и думал о том, что точную границу между подпольем и тайной полицией провести и в самом деле нельзя. Его собеседник – такой же Гиммлер, только чуть менее удачливый. Национальный комитет Свободной Германии, кто бы туда не вошел, станет обычной эмигрантской говорильней. В подполье можно встретить только крыс!

…В Горгау почти получилось. Если бы подготовить все заранее, запасти оружие и боеприпасы, связаться с другими «кацетами»! Тогда можно вызвать на бой весь Лейбштандарт. И не факт, что обергруппенфюрер СС Йозеф Дитрих одержит победу.

– Кое-что узнать удалось. Король Август, Первый сего имени, заявил, что его не интересует закулисная возня. Это не путь к победе. В лучшем случае Национальный комитет вернется в Германию уже на руины, в обозе оккупантов. Тогда будет уже поздно думать о спасении страны.

– Что же интересует короля?

– Бавария.

5

Леди Палладия Сомерсет шла по серебристой дороге, что пролегла над всеми мирами. Узкая светящаяся неярким огнем лента вилась, словно горный серпантин, уводя к самому подножию Небес. Идти легко – шаги отдавались еле слышным эхом, на душе царил покой, память спала. Дальше, дальше, дальше, дальше… Серебро ложилось под ноги, исчезла спутница-боль, и лишь в самой глубине души маленьким черным клубком затаилось нечто, пока не имеющее имени. Беспокойство? Тревога? Сомнение? Пока это не мешало, как и то, что губы напрасно пытались по привычке ухватить клочок воздуха, а сердце застыло камнем.

Ни ночи, ни дня. Безмолвный призрак на безмолвном пути.

Но вот что-то изменились, не в мире, в ней самой. Острой ярко горящей искрой вернулась боль, обожгла затылок, а потом в груди что-то вздрогнуло. Раз, другой, третий…

Забилось сердце.

Пэл остановилась, взглянула вокруг, ничего не понимая…

– Идите, идите! – громким шепотом подбодрил некто незримый возле самого уха. – Стоять здесь нельзя!

Она послушно сделала шаг, но разум уже проснулся, пока еще беспамятный.

– Слева, – задумчиво проговорила она. – А кто из-за левого уха советы подает?

Поднесла руку ко лбу…

– Напрасно намекаете, – отозвался шепот, но уже с упреком. – Вы же образованный человек! А крест творить не надо, не положено здесь. Вы идите, идите, а если вопросы есть, отвечу. Я на этой дороге вроде диспетчера. Много вас тут, потому и останавливаться нельзя, чтобы прочим не мешать.

Любопытство – старшая сестра разума. Пэл попыталась оглянуться на ходу.

– Ни-ни! – одернул голос. – Никого не увидите, и это не положено. Я обычно не вмешиваюсь, но некоторые случаи бывают особыми, вроде вашего.

Она поглядела вперед на уводящую во тьму бесконечную серебряную ленту и попыталась сложить все вместе.

– Сердце бьется, значит, не умерла. Но я не на Земле и не в космосе, не в Монсальвате…

Слово, произнесенное вслух, внезапно вспыхнуло ярким оранжевым пламенем. Монсальват – «Транспорт-2»! «Полярная звезда», синеглазая девушка за пультом, посадочные огни Лейкенхита.

«И это твоя победа, Худышка…»

Вспомнила! Ускорила шаг, закусила губы. Думать продолжала вслух – так легче.

– Не дышу, не на Земле, какое-то чучело под ухом, но сердце бьется. Дядя Винни наверняка привез в Лейкенхит хороших врачей, заранее озаботился. Значит, жива? Тогда почему я тут? Эй, мистер диспетчер!..

– Я здесь и не здесь, я везде и нигде, – обиженным тоном откликнулись слева. – Я тенью скольжу по прозрачной воде; мой голос так сладок в ночной тишине…

– Хаким Абулькасим Фирдоуси Туси, – перебила Пэл без малейшего почтения. – Будьте любезны исполнять свои служебные обязанности, а не хвалиться интеллектом. Еще бы арию Мефистофеля спели!..

В ответ громыхнул гром.

– Вот вы, значит, как? Ладно…

Серебристая дорога исчезла. Тьма… Что-то больно толкнуло в спину. Пэл протянула руку и нащупала ткань, за которой было что-то твердое. Лежала она тоже на ткани, укрытая до самого подбородка тяжелым покрывалом.

– Крышка гроба, – прокомментировал голос. – Вашего гроба, леди Палладия Сомерсет. Откуда взялся? О-о, это несложно. Когда вашему супругу сообщили, что у вас, извините за подробности, остановилось сердце, он, знаете, о чем подумал? О похоронном бюро. Очень престижное, в Хэмстеде, он там бывал, когда хоронил дядю. Я туда тоже наведался и подобрал нечто подходящее. Полированный, с бронзой! Вашему мужу определенно понравится.

Пэл поняла, что может дышать, но воздух под тяжелой крышкой был горек и затхл. Каждый вдох и выдох отзывался болью.

– Между прочим, я могу вас продержать здесь сколь угодно долго, хоть целый год. Вы будете умирать, но не умрете. Кстати, мы сейчас в фамильном склепе Сомерсетов, так что нас никто не потревожит. Осознали?

Она попыталась вспомнить молитву, которую читала няня, но мысли путались.

– Не выйдет, – хохотнули из-за крышки. – Место не слишком располагает… Вы как думали? Все в горних пределах решается? Не-е-ет, у нас, извините, Царствие. Решение принимаем мы, наверху лишь утверждают, главное – обоснование подобрать. А это мы умеем, поверьте. Ваше дело слушать и повиноваться. Ну, что осознали?

Осознала… Но вместо страха внезапно ощутила холодную бешенную ярость, наследие герцогов Мальборо. Ей не дают воззвать к Творцу! Молиться нельзя, но… Можно иначе! К Тому, кто создал небо и землю, много путей. Она – англичанка!

Дышать было трудно, но Пэл, собрав остаток сил, шевельнула холодеющими губами:

 
Солнце садится и вечер дня
Ясной блестит звездой.
И через море зовет меня
Дальний берег иной.
 

Тьма дрогнула, поредела и распалась, обернувшись серым сумраком, сквозь который ясным голубым светом вспыхнула закатная звезда.

 
Но в море опять за кормой уснет
Недвижное, как стекло,
И шедшее вечной пучиной вод
Вернется, откуда шло…
 

– Погодите, погодите! – заспешил голос. – Что вы делаете? Я хотел просто поговорить. Видите ли, у меня есть к вам деловое предложение, очень выгодное…

Пэл не отвечала. Строчки предсмертного стихотворения великого Альфреда Теннисона, давно уже ставшие молитвой, сами ложились на губы. Его услышали – услышат и ее, взывающую из праха и бездны.

 
Солнце погасло, и склянкам вслед
Над волнами ночь летит.
Не будем прощаться, разлуки нет —
Лишь долгая даль пути.
 

– Куда вы? Куда? Там ничего хорошего нет, вы же сами хотели уйти без мучений, в почете и славе. У вас почти получилось, остались лишь мелкие незначительные формальности. Вы бы помогли мне, я – вам…

Леди Палладия Сомерсет нашла в себе силы улыбнуться. Уходить или нет, она решит сама – и Тот, Кто будет ждать на ином берегу.

 
Мили и сроки придут к концу,
Я знаю, но тем верней,
Мой Лоцман, мы встанем лицом к лицу
За пологом миль и дней.
 

Серый сумрак рассеялся в лучах яркого электрического огня. Белый потолок, склонившееся над ней лицо дяди Винни.

– Жива, Худышка? Вот и молодец!..

6

Лейхтвейс, поблагодарив консула, положил паспорт во внутренний карман пиджака, стараясь не задеть висевшую на перевязи левую руку. Из-за этого и плащ носил внакидку, чувствуя себя огородным пугалом. Выйдя из кабинета и не забыв кивнуть секретарю, неспешно направился к выходу. Консульство, открытое всего неделю назад, выглядело обжитым и очень респектабельным. Особняк времен первых Георгов, перестроенный уже при Виктории, почти в самом центре Лондона, неподалеку от Даунинг-стрит. Мраморные львы у входа, литой чугунный забор, внутри строгое ар-деко. Только что рожденное Великое княжество Тауред не жалело средств на представительство.

Охрана тоже на высоте, разведчик Николай Таубе оценил это с первого взгляда.

На улице привычно накрапывал холодный лондонский дождь. Лейхтвейс, с этого дня подданный Тауреда, выйдя из калитки, здоровой рукой надвинул шляпу на самый нос. Идти некуда, разве что взять такси и вернуться в маленькую квартирку на окраине, которую он снял, выйдя из госпиталя. Плохо быть чужим в чужой стране.

– Привет, Лейхтвейс!

Голос он узнал сразу и даже не стал поворачиваться.

– Привет, Неле! За паспортом приходила?

Бывшая напарница появилась откуда-то из-за спины, все такая же длинная и тощая, зато в модном пальто-реглане дорогой темной ткани и легкой фетровой шляпке. Сумочка выглядела подозрительно большой и тяжелой. «Парабеллум» или «Вальтер», а, может, даже что-то посерьезней вроде финского «Лахти».

– Почти угадал, – Цапля поправила ему плащ и чуть сдвинула набок шляпу. – Подала заявление. Это таким героям, как ты, всюду зеленая улица.

Помрачнела, зябко дернула плечами.

– Все мои друзья там остались… А меня не взяли из-за этого дурацкого ранца, была курьером.

Взглянула в глаза.

– Их нет, а ты, Николай, живой. Может, это и справедливо, ты землянин. Но все равно, горько.

Лейхтвейс решил, что пора прощаться, но бывшая напарница покачала головой.

– Нет, Лейхтвейс, не убегай. Я тебя не зря сорок минут ждала. Есть разговор, а поскольку пригласить меня в кафе ты не догадаешься, я это сделаю сама. А хочешь, пойдем в русский ресторан, послушаем, как играют на ба-ба-лайке?

* * *

К английской кухне Николай Таубе еще не привык, и они зашли во французское кафе, благо недалеко, сразу за углом. Неле, взяв инициативу на себя, долго изучала меню, а потом принялась что-то втолковывать официанту. Лейхтвейс вслушиваться даже не пытался, пусть ее. И предстоящий разговор не слишком интересовал. О чем толковать двум шпионам? Разве что получит очередной заказ, небесные ландскнехты нынче нарасхват. Рената-дублерша не так давно мечтала о мотоцикле, а теперь приценивается к «Кадиллаку» 90-й серии с 16-цилиндровым двигателем.

Наконец, официант отбыл, и Лейхтвейс кивнул на принесенный коньяк.

– Есть повод?

Цапля пожала плечами.

– Полно! Можно выпить за здравие, можно за упокой. Но не спеши, не испарится.

Наклонилась вперед, поглядела строго.

– Знаешь, почему я не могу тебя ненавидеть? Из-за Оршич. Ты хотел ее спасти – и спас. Ты был не один, но землянину в Монсальват попасть практически невозможно, а ты сумел. Я считала тебя очень плохим человеком, но потом поняла: ты вроде пули в полете. Пуля не может быть ни хорошей, ни плохой, главное, чтобы она попала в цель. Не отвечай, просто мы с тобой в Москве не доругались… Ты ее, Веронику, хотя бы в кино пригласил?

Лейхтвейс взглянул изумленно.

– В к-какое кино?

– Тяжелый случай. Из всех рыцарей Круглого стола ты больше всего похож на Галахада, тот тоже был вроде пули, ничего не видел и ничего не хотел понимать. Так и помер возле своего Грааля.

На стол легла сумочка. Лейхтвейсу живо представилось, как Цапля достает оттуда тяжелый «Кольт», берет двумя руками…

– Сейчас мы выпьем, но прежде…

Нет, не «Кольт», всего лишь кошелек. Вот и серебряная монетка. Неле пододвинула ближе его рюмку.

Бульк!

– Пьем.

Николай Таубе настолько растерялся, что прикончил коньяк залпом. Бывшая напарница одобрительно кивнула.

– По-мужски, одобряю. А теперь достань.

Серебро легло на салфетку. На аверсе профиль ныне правящего Георга, на реверсе лев и корона.

– Получил? – Неле тоже поглядела на монетку. – Это королевский шиллинг. Ты завербован, Лейхтвейс, и даже не пытайся убегать. Старинный английский обычай, так ловили будущих моряков и гренадеров. Пора тебе заняться настоящим делом.

Николай Таубе спрятал монетку в карман.

– И чья разведка?

Теперь удивилась Неле.

– Естественно, Великого Княжества Тауред. Мне поручено подыскивать кадры. Один уже есть.

Лейхтвейс задумался.

– Хочешь, после кафе пойдем в кино? Новая американская картина с Кэрол Ломбард и Фредриком Марчем. «Nothing Sacred» – «Ничего святого». Как раз про нас с тобой.

– Нет, не про нас, – рассудила Неле, – про тебя. Но в кино сходим.

* * *

К ночи мелкий дождь сменился холодным ливнем. Лейхтвейс сидел у окна, выключив свет, и пытался представить каково сейчас там, за густыми темными тучами. Чистое небо, холодные звезды, ледяной беспощадный ветер. А еще выше – черный космос, который чуть не забрал его, но все же отпустил.

Фройляйн инструктор свободна. Мечта исполнилась, а больше Лейхтвейс ни о чем и не мечтал. Земля по-прежнему казалось чужой. Здесь его ничто не держало.

Надо было жить дальше.

7

В трибунал не отправляли, не посылали даже – выдергивали. Так и шептались меж собой: «А вдруг не выдернут?» Послушав и поразмышляв, Локи решил, что можно сидеть на жопе ровно. Иных мариновали по веку, иных, подумать страшно, и по два. Правда, счет времени не велся, потому здесь как ни дня, ни ночи, ни рассвета с закатом, ни тем более наручных часов о шести камнях. Но даже если век и не век вовсе, а год, очередь до новенького дойдет не скоро. С тем и успокоился, песни попел, с соседями, что ближе, пообщался (душегубы оказались, на большой дороге корм искали), да и решил зря голову не сушить. Пока еще суд да дело!

Ошибся! И дня не прошло, как выдернули. Потянул кто-то за ворот, помутилось перед глазами…

– …Хорст Локенштейн, год рождения… Пруссия? Гостиничный вор… Опять вор! Когда же они все переведутся?

Локи открыл глаза и заморгал, привыкая к яркому электрическому свету. Стол пол зеленой скатертью, на нем лампа чуть ли не в сто свечей, черный молоток и телефон, тоже черный. За столом же трое. В центре – типичный судейский, хитрая крыса в затейливом старинном вицмундире, он-то голос и подал. Слева же и справа – вот дела! – близнецы, тоже при судейской форме, лысые, носатые и ушастые. Только глаза разного цвета, у того, что слева – белые почти, у правого же красные. Локи не поверил сперва, вгляделся. Красные и есть.

Ой, мама!

– Итак, Локенштейн, что вы имеете сказать трибуналу?

Скучным голосом спрошено, вроде бы походя, но понял Локи – это главный вопрос и есть. Но как ответить? Вроде бы ясно все, невинен он, раб Божий, словно агнец. Оклеветали злые люди, напраслину взвели! Так его и учили: все отрицай, главное, чтобы духу хватило.

И – в полный отказ. Пусть в подвал возвращают!

Локи открыл уже рот, но в последний миг заметил, как оба лысые переглянулись – нехорошо, с весельем злым, вроде как предвкушая. Сейчас он скажет «невиновен» и…

Мороз пробежал по коже. Это кому он врать собрался, перед кем шутки шутить? Предупреждали? А первое тюремное правило? Не верь, не бойся, не проси!

Не верь! Он чуть было не поверил, дурак.

Колени ударили в пол.

– Виновен я! Во всем, как есть, виновен! Все признаю, все, что скажете, подпишу, потому как совесть заела. Грешен, грешен, каюсь! Накажите, если закон велит, а я только рад буду!..

Голосил, глотки не жалея, а сам исподволь на судейских поглядывал. Вид у тех стал кислый, словно лимон сжевали. Не иначе, угадал с ответом.

– Неправедно жил, признаю. И помер без всякого покаяния, пулю в затылок злые люди влепили, не пожалели. А мне бы еще минутку, все бы свои прегрешенья признал!..

– Хватит, – поморщился тот, что в вицмундире. – Трибунал вас услышал. И встаньте, не в храме.

Локи поднялся, хотел отряхнуть полосатые штаны, но не решился. Судейский же тем временем поглядел влево, на красноглазого:

– Заслушивается представитель обвинения.

Тот, ждать себя не заставив, прошуршал бумажками, что на скатерти лежали, зрачками страшными блеснул.

– Воровство – восьмой круг, седьмая щель. Лицемерие – тоже восьмой, щель шестая. Убийство, то есть насилие над ближним, круг седьмой, первый пояс. А также самозванство, оно же подделка естества, восьмой круг, десятая щель. Большее наказание поглощает меньшее, поэтому обвинение просит для обвиняемого вечное наказание в круге восьмом.

Локи решил, что самое время пугаться, но страх куда-то делся. Мало ли что обвинение требует?

– Раскаянье учли? – осведомился главный.

– Неискреннее, не от души, – возразил красноглазый. – Как уже сказано, восьмой круг, щель шестая.

И взглядом ударил, словно желая в эту щель вбить по самую макушку. Локи, не выдержав, попятился. А ведь вобьет!

– Защита?

Тот, что с белыми глазами, тоже взялся за бумаги. Одну положил перед собой, ткнул пальцем в строчку.

– Сопротивление торжествующему злу. Спасение человеческой жизни. Смерть на поле брани. Хочу обратить внимание на то, что подсудимый прикрывал отход своих товарищей…

Локи словно воскрес. Все верно, и это было.

– …С учетом сказанного, защита предлагает ограничиться наказанием в Чистилище. Пятый круг, минимальный срок.

Красноглазый вскочил, оперся кулаками о скатерть.

– Неслыханно! Минимальный срок? А потом куда? В Рай? К праведникам? К святым и мученикам?

– Первое небо, Луна, – пожал плечами тот, что справа. – Обитель преступивших обеты.

– Протестую!.. – возопил обвинитель, – Даже рассмотрение самой возможности такого станет возмутительным прецедентом…

Локи стоял, вжав голову в плечи, даже не решаясь поднять взгляд. Его тезка, сын Фарбаути и Лаувейи, когда-то ссорил богов, он, сын начальника почты из Тильзита, сподобился как бы ни на большее. Это же не просто суд!

– К порядку! – повысил голос главный, ударяя тяжелым молотком в стол. – Обращаю внимание защиты и обвинения на то, что есть закон, но есть и должностная инструкция. Нам предписано не допускать в Рай злостных грешников даже после искупления вины. Слишком много жалоб от тамошнего контингента.

– Но закон… – попытался возразить защитник, однако тот, что в вицмундире, лишь махнул рукой:

– Повторять не буду. Прецеденты нам и в самом деле не нужны.

Поднял телефонную трубку, подышал:

– Алло? Зайди, кажется, твой кадр.

В стене засветился проем размером как раз с дверь, и в комнату вошел некто очень знакомый. Годами за пятьдесят, виски в серебре, лик благородства полон. И памятный монокль в левом глазу.

– Кто тут у нас? – осведомился гость, оглядывая комнату. – О! Неужели это вы, Локенштейн?

Зубы сами пустились в пляс.

– Г-господ-дин к-комиссар!..

– Господин архангел-комиссар, – надавил голосом Генрих Бронзарт фон Шеллендорф. – Запомните и впредь не путайте.

И поманил пальцем.