Текст книги "Слепой. Исполнение приговора"

Стены были бревенчатые, бревна – цельные, без надрезов, вставок и прочих видимых глазом повреждений и усовершенствований. Подполковник поковырялся пальцем в расположенной на уровне глаз дырке от сучка, ничего в ней не нашел – ни потайной кнопки, ни свернутой в трубочку записки – и, потеряв интерес к стенам, сосредоточил свое внимание на полу.

В углу под лавкой он обнаружил то, что искал – поперечную щель, аккуратный узкий надрез, протянувшийся через две широких, толстых дубовых доски. Если бы подполковник не просунул лампу под лавку, щель осталась бы незамеченной, надежно замаскированная густой тенью. Стукач или не стукач, а к делу покойный майор подходил основательно и с выдумкой – убогой, спора нет, но все-таки выдумкой.

Снова одобрительно кивнув, подполковник Молчанов повесил лампу на загнутый крючком ржавый гвоздь, несомненно, вбитый в потолочную балку именно с этой целью, отставил лавку к противоположной стене и вогнал в щель вороненое, с зазубренной спинкой лезвие спецназовского ножа. Действуя им, как рычагом, он по одной приподнял и отложил в сторону ничем, кроме собственного веса, не прикрепленные к лагам доски.

В открывшемся прямоугольном отверстии тускло блеснула слегка тронутая ржавчиной, похожая на рукоятку штопора железная ручка. Подполковник опять кивнул: да, все верно. Связка ключей, снятая с тела Бурсакова (с трупа Струпа, подумал он с усмешкой), навела его на абсолютно правильные мысли. Ключ от входной двери был современный – латунный, с двумя затейливо и сложно обработанными бородками. Зато два других – тоже двухлопастные, массивные, из почерневшего от времени олова – вызывали из глубин памяти образ архаичного несгораемого шкафа, какие до сих пор можно встретить в присутственных местах – бухгалтериях, служебных кабинетах милицейских оперуполномоченных и тому подобных, отмеченных неизбывной бюджетной нищетой казенных дырах.

Именно такой шкаф – невысокий, напольный, а его уменьшенная до размеров небольшого стального куба модификация – лежал дверцей кверху под полом бани на затерявшемся в чаще радиоактивного леса вымершем хуторе. Он был выкрашен бледно-серой, местами облупившейся до голого железа масляной краской и имел длинный инвентарный номер, который какой-то болван догадался от руки намалевать не на задней или боковой, как водится, а прямо на передней стенке. Судя по этому номеру, Струп нарыл данную консервную банку где-то здесь, в зоне, так что она почти наверняка фонила – вопрос лишь в том, насколько сильно.

Снова вооружившись связкой ключей, подполковник отпер оба замка, повернул ручку и поднял тяжелую крышку.

– Ну-с, посмотрим, что ты тут накопал, – вполголоса обратился он к покойному хозяину тайника.

Накопано было немало. В сейфе как попало, вперемешку лежали фотографии и документы, которые Бурсаков зачем-то – не иначе, как для верности, – потрудился распечатать, кассеты от старого пленочного диктофона, клочки бумаги с какими-то нарисованными от руки схемами… Перелопачивать эту кучу, вникая в каждую бумажку, у подполковника не было ни времени, ни желания. Вряд ли среди этого барахла могло находиться что-то по-настоящему ценное – откуда? Струп функционировал на уровне, до которого действительно важная информация просто не могла просочиться. Он был охотником на мелкую дичь, коллекционером и трудолюбивым биографом местных уродов, и не более того. Но где-то тут, на записанных исподтишка кассетах и отщелканных из засады фотографиях, могла обнаружиться тоненькая ниточка, слабый намек, способный навести умных людей на правильные мысли.

Кроме того, майор хорошо, добросовестно потрудился и заслуживал того, чтобы подполковник Молчанов отнесся с уважением – если не к нему самому, то хотя бы к проделанной им работе.

Десятилитровый алюминиевый бидон с керосином обнаружился в предбаннике и оказался почти полным. Подполковник старательно оросил пахучей жидкостью стены и пол, уделив особое внимание открытой дверце сейфа. Отбросив опустевший бидон, он вышел из бани и, стоя на пороге, бросил в воняющую керосином темноту предбанника горящую лампу. Стекло разбилось с негромким треском, огонь мигнул и погас, но тут же вспыхнул снова, окреп и начал стремительно разбегаться во все стороны радостно танцующими, коптящими рыжими ручейками. Дверной проем озарился пляшущим оранжевым светом, изо всех щелей повалил серый дым. Звякнуло лопнувшее стекло, и из узкого оконного проема выбился, лизнув край крыши, длинный язык пламени.

Дождь продолжал хлестать, барабаня по капюшону дождевика, но это не имело значения: настоящий пожар ему было не потушить. А если бы это чудо все-таки случилось, спасти обильно политое керосином содержимое сейфа оно все равно не могло.

Повернувшись к обреченной бане спиной, подполковник Молчанов направился к машине. В салоне «БМВ» продолжала играть музыка. Мендельсона сменил Бах, и, под мрачноватые органные аккорды устраиваясь на водительском месте, подполковник подумал, что сочинение старины Иоганна служит отличным звуковым сопровождением к набирающему силу пожару.

Глава 9

Андрей Константинович Тульчин сидел на садовой скамейке и, покуривая, наблюдал за компанией ворон, устроивших на газоне склоку из-за хлебной корки. Одна из птиц – та самая, которая отыскала и извлекла вожделенный огрызок хот-дога из мусорной урны, – прикрывая его хвостом и растопыренными крыльями, припав к земле и угрожающе вытягивая шею, с хриплым, откровенно ругательным карканьем держала круговую оборону, на корню пресекая предпринимаемые со всех сторон попытки умыкнуть добычу. Она вертелась по кругу, как юла, отражая стремительные наскоки товарок, и при этом ставший яблоком раздора кусочек белой булки каким-то непостижимым образом все время оставался под прикрытием ее растопыренного хвоста.

Газон недавно стригли, и генерал со своего места хорошо видел выросшую на нем – несомненно, из-за сырости, вызванной частыми и обильными дождями, – семейку грибов с тонкими ножками и желтоватыми шляпками – то ли какой-то разновидности опят, то ли обыкновенных поганок. За литой чугунной решеткой сквера шумело, воняя выхлопными газами, Садовое кольцо, по соседству с которым грибы смотрелись довольно-таки странно – счастливый сон наркомана, да и только.

Одна из атакующих ворон, получив хороший удар клювом и осознав, по всей видимости, что ей тут ничего не светит, отпрыгнула в сторону, взмахнула крыльями и с разочарованным карканьем улетела на поиски более легкой поживы. Гоп-компания распадалась на глазах. Две оставшиеся на поле боя грабительницы явно смекнули, что там, где не преуспели трое, двое не справятся и подавно, и прекратили боевые действия. Они еще немного походили вокруг единоличницы, не пожелавшей внести долю в вороний общак, но уже без прежнего энтузиазма. Видя, что агрессор выкинул белый флаг, единоличница презрительно каркнула и в два счета переместилась на верхушку дерева, унося в клюве с боем отвоеванное у подруг-налетчиц сокровище.

Смотреть стало не на что. Генерал полез, было, за новой сигаретой, но сдержал неразумный порыв: здоровье, особенно в его возрасте и при его нагрузках на сердце, следовало хоть немного поберечь.

Федосеев явился минута в минуту, ровно в четырнадцать ноль-ноль – не здороваясь, поскольку с утра они уже виделись, уселся рядом на скамейку, положил ногу на ногу и, поддернув рукав пиджака, посмотрел на часы, как будто затем, чтобы лишний раз подчеркнуть свою пунктуальность.

– Ну, и что это за тайны мадридского двора? – не слишком ласково осведомился Андрей Константинович. – С каких это пор ты мне свиданки назначаешь?

– Забиваю стрелки, – с корректной улыбкой поправил подполковник. – Жизнь заставляет, товарищ генерал. Если так пойдет и дальше, я скоро в ковре, который у вас в приемной лежит, дыру протру. Вернее, протопчу тропинку. Человек я в отделе, как вы сами изволили заметить, новый, ребята толком ко мне еще не пригляделись, а тут такая оказия: новичок-то бесперечь к начальству в кабинет шныряет и что-то такое на ушко нашептывает. Нехорошо выглядит. Некрасиво. Я бы даже сказал, настораживает. Всех, в том числе и того, кого мне поручено вычислить.

– Все-таки не доверяешь ты коллегам, – заметил генерал.

– Как и они мне. Так всегда и бывает: заведется в коллективе какая-то гнида, и прощай, взаимное доверие. Гнида одна, а под подозрением все.

– Ты меня со службы выдернул, чтобы пофилософствовать на тему несовершенства человеческой природы?

– А также социального устройства, – добавил Федосеев и, вздохнув, отрицательно покачал головой. – Никак нет, товарищ генерал. Просто есть кое-какие новости. Вот, взгляните.

Вынув из внутреннего кармана пиджака, он протянул генералу фотографию какого-то очкастого гражданина довольно бесцветной наружности. Лет гражданину было, на глаз, где-то от тридцати до тридцати пяти. На первый взгляд он производил впечатление стопроцентного ботаника, но, если приглядеться, в чертах бледного худого лица начинало проступать что-то скрытое и не особенно приятное – то ли хищная хитреца, то ли подлинка, то ли тайная страсть к спиртному, уже запустившая процесс деградации личности. Впрочем, судить об этом по фотографии было сложно: человек, знающий, что его фотографируют, никогда не увидит на снимке своего истинного лица, как и зеркало никогда не покажет ему того, что каждый день видят окружающие.

– Ну, и что это за фрукт? – возвращая снимок, спросил Андрей Константинович.

– Некто Полосухин Николай Аркадьевич, – сообщил подполковник. – В прошлом офицер милиции, уволен из органов за неполное служебное соответствие…

– А именно?

– Игроман, – коротко уточнил Федосеев, и генерал так же коротко, с пониманием откликнулся:

– Ага.

– Сейчас подвизается в качестве частного детектива, – продолжал Игорь Степанович. – В основном, выслеживает подозреваемых в неверности супругов. Три года назад, сразу после увольнения из органов, был завербован в качестве информатора одним из оперативников Потапчука.

– Ага! – уже с другой, заинтересованной интонацией повторил Тульчин.

– Продолжает активно работать на органы – не потому, что Потапчук и его орлы так уж сильно в нем нуждаются, а потому, что сам постоянно испытывает острую нужду в наличных. Сами понимаете, игрок…

– Понимаю. А к нам он каким боком?

– Одноклассник Барабанова. С шестого по десятый класс – сосед по парте. Можно сказать, закадычный приятель.

– Это все? – спросил генерал.

– А разве этого мало?

– Для обвинения, даже для обоснованных подозрений – увы, да. Одноклассник! Да когда это было!

– Последний раз – вчера, – сообщил подполковник и в доказательство своих слов предъявил еще одну фотографию, на которой майор Барабанов с улыбкой пожимал руку своему однокласснику, частному детективу, игроману и платному стукачу Николаю Полосухину. Дело, судя по попавшим в кадр деталям интерьера, происходило в каком-то кафе.

– А ты, я вижу, доволен, – нейтральным тоном заметил Андрей Константинович. – Признайся, ты ведь его не любишь!

– А он не девка, чтоб я его любил, – с удивившей генерала прямотой рубанул правду-матку Игорь Степанович. – И вы правы: да, я доволен. Потому что, окажись это кто-то другой – например, Уваров, – мне было бы действительно неприятно.

– Да, Уваров – мужчина основательный, – согласился генерал. – Внушает доверие.

– Вот именно. Не то что этот мажор с маникюром.

– Не ногти красят человека…

– А человек ногти. Так точно. Ногти, золотой «ролекс», костюмчики от Версаче и Хьюго Босс, спортивная машина – свеженькая, прошлого года выпуска… Если не мажор, то альфонс, если не альфонс, то вор, бандит и взяточник, оборотень в погонах – выбирайте, что вам больше по душе! Именно такие первыми и сгнивают.

– Кончил? – после непродолжительной паузы спросил генерал. – А ты не боишься, что я передам ему твои слова?

– Не боюсь, – заверил Федосеев. – Могу повторить прямо ему в глаза, да еще и добавлю кое-что – с превеликим, знаете ли, удовольствием! Я бы давно это сделал, но не стал. Потому что нам работать бок о бок, а такие выяснения отношений редко идут на пользу делу.

– Бывает, что идут, – возразил генерал, вертя в руках фотографию. – Ты ведь его совсем не знаешь – как, кстати, и он тебя. А так: ты ему слово – он тебе два, подрались, помирились, выпили, поговорили за жизнь – глядишь, и раззнакомились, а то и подружились…

– Не горю желанием, – непримиримо отрезал Федосеев. – Плохо я его знаю… А вы – вы хорошо его знаете?

– Судя по только что услышанному, не очень, – вздохнул Андрей Константинович. – Да, дела… Завидую я тебе, подполковник!

– С чего это вдруг? Чему тут завидовать?

– Да как же! Потапчук для тебя – просто проворовавшийся старый хрыч, пустое место в генеральских погонах, начальник другого отдела, к которому ты не имеешь никакого отношения. Барабанова ты недолюбливаешь – туда, стало быть, ему и дорога. А для меня один – коллега и старый приятель, образец настоящего чекиста, а другой – грамотный, подающий надежды, энергичный оперативник…

– Между прочим, – вставил Федосеев, – именно он – самый молодой, энергичный, мобильный и склонный к рискованным авантюрам сотрудник отдела – чаще всех остальных вступал в контакт с Бурсаковым и знал о нем и его работе под прикрытием едва ли не больше всех нас, вместе взятых. А значит, и рассказать мог больше, чем отчасти и объясняется то, как легко, играючи Молчанов ликвидировал Струпа. Подстерег – да не на лесной тропинке, а в доме начальника заставы, – подошел вплотную и застрелил в упор.

– Да, – разочарованно согласился Тульчин, – все сходится. А жаль. Лучше б не сходилось. Потапчук – и контрабанда! Барабанов – и вдруг предатель! До сих пор не могу поверить.

– Так, может?..

– Нет, – не дав подполковнику высказать до конца преступное в своей заманчивости предложение, резко перебил Андрей Константинович, – не может. Потому что факты – упрямая вещь, а вор, как сказал незабвенный Глеб Жеглов, должен сидеть в тюрьме. Не говоря уже об убийце, который, не забывай, поднял руку на нашего товарища. Я иду с рапортом к руководству, а ты продолжай наблюдать за Барабановым. Только осторожно, паренек не лыком шит. И не воображай, что после всего этого ты станешь моим доверенным лицом, – добавил он неожиданно.

– И в мыслях не имел, – спокойно, с достоинством ответил подполковник Федосеев. – Полагаю, после окончания этого расследования мне придется подать рапорт о переводе в другой отдел. Что бы вы ни думали, подглядывание за коллегами не доставляет мне ни малейшего удовольствия, а роль вашего наперсника нисколько не прельщает. Я всего лишь выполняю порученную мне работу.

– Да, – слегка оттаяв, снова вздохнул генерал Тульчин, – дерьмовая у нас с тобой работенка, подполковник.

– Так точно, – прежним ледяным, вежливым до скрипа тоном подтвердил Федосеев. – И глупо надеяться, что останешься чистеньким, день-деньской ковыряясь в навозе. Разрешите идти?

– Разрешаю, – буркнул Андрей Константинович и, не удержавшись, все-таки потянул из пачки очередную сигарету.

Федосеев ушел. Он шел по аллее, твердо ступая, с прямой спиной и расправленными плечами, и, глядя ему вслед сквозь клубы табачного дыма, генерал Тульчин озабоченно хмурился.

* * *

Служебная машина подвезла его к самому подъезду. Двое оперативников в штатском, оставив за рулем водителя, проводили его до двери квартиры. Один отпер дверь и вошел, чтобы осмотреться, а другой остался на площадке с генералом, старательно избегая смотреть ему в глаза.

В квартире, как и следовало ожидать, все оказалось чисто. Оказаться как-то иначе просто не могло, разве что какой-нибудь вконец потерявший берега разгильдяй устроил бы тут попойку с бабами и, хватив за столом лишнего, не успел своевременно замести следы и смотать удочки.

Словом, квартира была оперативная.

Пока один из сопровождающих выгружал в холодильник купленные по дороге продукты, другой, все так же старательно пряча глаза, поинтересовался, не нужно ли купить для товарища генерала еще что-нибудь. Товарища генерала так и подмывало потребовать ящик водки, но он сдержался: водка отлично утоляет скорбь, но туманит рассудок, а ему было просто необходимо хорошенько поразмыслить.

Оперативники попрощались и ушли, тихо закрыв за собой дверь. Ушли они, надо полагать, недалеко. Подойдя к окну в обставленной безликой, собранной с бору по сосенке мебелью гостиной, он посмотрел на улицу сквозь полупрозрачную тюлевую занавеску. Занавеска издавала отвратительный запах въевшегося в волокна ткани, застарелого табачного дыма. Доставившая генерала сюда машина уже уехала, но на ее месте прямо напротив подъезда уже стояла другая – естественно, не пустая. Он лишь горестно пожал плечами: а стоило ли проверять?

Не зная, куда себя девать и чем занять, он прошел на кухню и проинспектировал холодильник, а затем и шкафчики. Ни кофе, ни сигарет не было – опять же, как и следовало ожидать, поскольку запрет на кофе и никотин был черным по белому вписан в его медицинскую карту, а те, кто его сюда засадил, отличались обстоятельным, вдумчивым подходом к любому делу, за которое брались.

Генерал ФСБ Потапчук находился под домашним арестом. В целях экономии времени и нервных клеток ему любезно предложили какое-то время, сутки или двое, перекантоваться здесь, на оперативной квартире. Сам понимаешь: обыск на предмет изъятия оружия и сильнодействующих медицинских препаратов, то да се… Оно тебе надо? Под «тем да сем», несомненно, подразумевалась установка во всех помещениях генеральской квартиры скрытых видеокамер и микрофонов, которые здесь, в прокуренной насквозь конспиративной берлоге, давным-давно были растыканы по всем углам. Действительно, экономия времени существенная…

Говорили с ним, в общем и целом, вполне любезно – не забыли старые заслуги, и, пока вина его не была доказана, держались в рамках приличий: рук не выламывали, по морде не хлестали, и на том спасибо. Но заслуги заслугами, а факты, как сказал любезный друг Андрюша Тульчин, который и заварил эту кашу, – упрямая вещь.

Понять друга Андрюшу было несложно, а его подавленный, убитый вид вызывал желание еще ему и посочувствовать: вот бедняга, у него еще и совесть сохранилась! Да нет, в самом деле, на месте Тульчина Федор Филиппович и сам поступил бы точно так же: проверил все, что мог, а когда понял, что уперся в глухую стену и хода дальше нет, пошел с докладом наверх. Допрашивать генерала может кто угодно, хоть прапорщик, но дать команду «Фас!» имеют право только старшие по званию и должности.

Команда была дана. Федора Филипповича это не удивило: собранные Тульчиным свидетельства его так называемой преступной деятельности были весьма впечатляющими. Самое смешное, что они выглядели убедительно даже для самого генерала Потапчука. Убедительно настолько, что в какой-то момент он даже засомневался: а может, я лунатик? Может, это я во сне накуролесил? Или обзавелся на старости лет шизофренией, и теперь одна половина моей раздвоившейся личности ведать не ведает, что творит вторая?

Недурно замаскированный под вежливую, чуть ли не дружескую беседу допрос обогатил информацией не столько тех, кто его вел, сколько самого Федора Филипповича: им-то было что сказать, в чем его обвинить, а он мог только снова и снова повторять одно и то же: ничего не знаю. Чтобы не выглядеть попугаем, и чтобы никто не подумал, что он просто издевается, ему пришлось потрудиться, подбирая аналогичные по смыслу словосочетания: не имею представления, теряюсь в догадках, мне не докладывали… ну, и так далее, до бесконечности, потому что разговор получился довольно продолжительный.

В ходе этого разговора генерал Потапчук узнал о себе следующее. Ему любезно сообщили, что несколько лет назад он возглавил организованную преступную группировку, наладившую двухсторонние поставки контрабанды через территорию Припятского радиационного заповедника. Возглавил пока только предположительно, это, разумеется, еще надо доказать, в том числе и в суде, но, как уже было сказано, факты – упрямая вещь.

По налаженному при прямом содействии генерала ФСБ Потапчука и других должностных лиц, ряд которых уже установлен, транзитному коридору из России в Европу через территории сопредельных, некогда братских республик поставлялось стрелковое оружие и боеприпасы к нему, а из Европы в Россию практически непрерывным потоком шли синтетические наркотики – например, широко известный метадон или, скажем, экстази. Изготовленные знаменитыми на весь мир русскими оружейниками, гарантированно качественные, безотказные стволы в старушке Европе расхватывали, как горячие пирожки на Казанском вокзале в морозный день; с реализацией голландских таблеточек и порошочков в ночных клубах российской столицы проблем тоже, как правило, не возникало.

Собственно, – сказали Федору Филипповичу, – его личной заслуги в организации трафика нет почти никакой. Трафик организовали и наладили два предприимчивых мерзавца – некто Бурый и некто Хвост, он же – столичный предприниматель и известный меценат Яков Портной. Слышали, да? Ну, еще бы, кто ж его не знает! Ах, лично не знакомы? И с Бурым, он же Бурко Иван Захарович, тоже? Ну-ну. Пока так и запишем, но позже обязательно вернемся к этому вопросу…

Так вот, в какой-то момент случайно наткнувшись на грамотно организованное, отменно налаженное, исправно функционирующее и приносящее баснословные доходы предприятие, гражданин Потапчук Ф. Ф. поддался искушению и нарушил служебный долг и воинскую присягу: вместо того чтобы вывести негодяев на чистую воду и упрятать за колючую проволоку, подмял их бизнес под себя. Понять его можно: возраст, пенсия не за горами, а тут такие деньги…

Довольно долго все складывалось вполне благополучно. Потом коллега гражданина Потапчука, генерал-майор Тульчин, в свою очередь, сумел выяснить, откуда и каким путем в Москву попадает такое количество метадона. Но, в отличие от подозреваемого, не прельстился легкими деньгами, а честно, как и надлежит настоящему чекисту, взялся за разработку этой темы.

В один прекрасный день подозреваемый Потапчук то ли узнал, то ли просто почувствовал, что кто-то наступает ему на пятки. Почувствовать это он мог благодаря своей интуиции и опыту работы – отдать ему должное, они у него весьма и весьма внушительные, – а узнать – от одного из своих платных информаторов, гражданина Полосухина, каковой Полосухин приходится другом детства одному из оперативников возглавляемого генералом Тульчиным отдела, майору Барабанову. Уважаемый Федор Филиппович впервые слышит эти фамилии? Неудивительно, редкий генерал снисходит до личного общения со стукачом-игроманом, специализирующимся на продаже ревнивым мужьям и женам пикантных фотографий, на которых фигурируют их гулящие супруги…

К тому моменту, когда товарищ уже, можно сказать, бывший генерал спохватился, расследование продвинулось довольно далеко. Не видя иного выхода, главарь преступной группировки принялся рубить за собой хвосты, руками своего секретного агента истребляя всех, кто мог навести генерала Тульчина на его след. Скажите, такое словосочетание – подполковник Молчанов Федор Петрович – вам что-нибудь говорит?

В этом месте у Федора Филипповича тревожно екнуло сердце. Если до сих пор глубокоуважаемое руководство несло какой-то болезненный бред, не имеющий к нему ни малейшего отношения, то упоминание о подполковнике Молчанове бредом уже не являлось: это был один из оперативных псевдонимов Глеба.

И уважаемое руководство, будто почувствовав слабину, пошло методично, со знанием дела, его добивать. Все сказанное до сих пор говорилось как бы в сослагательном наклонении: может, все было так, а может, и как-нибудь по-другому. Дальше пошли факты; как сказано в одной книжке (эту книжку Федор Филиппович не читал, ибо не жаловал беллетристику, а цитату из нее услышал из уст все того же Глеба Сиверова), «преамбула кончилась, началась амбула».

Факты же были таковы. Недели полторы назад в Припятском радиационном заповеднике начался массовый отстрел лиц, задействованных в транспортировке через означенную территорию контрабандных грузов. Курьеры и проводники истреблялись поголовно; ликвидатор действовал в одиночку, дерзко и очень профессионально – профессионально настолько, что количество найденных на месте очередной расправы стреляных гильз крайне редко превосходило количество обнаруженных там же трупов. Приметы киллер имел следующие: выше среднего роста, шатен, спортивного телосложения; практически не снимая, носит солнцезащитные очки, стреляет без промаха и, по утверждению экспертов, всегда пользуется одним и тем же стволом, а именно пистолетом системы Стечкина, часто с длинным глушителем заводского производства.

Тут сердце генерала Потапчука екнуло вторично. Как и сам Федор Филиппович, Глеб во многом был консерватором и, выбрав любимое оружие, оставался верен ему всегда и везде, за исключением тех случаев, когда его применение в силу объективных причин представлялось неэффективным – из-за дальней дистанции, например, или ввиду большого численного преимущества противника. Излюбленным оружием Слепого с некоторых пор стал именно «Стечкин» – морально устаревший, но проверенный и безотказный, с которым этот стареющий нигилист и хулиган управлялся, как Паганини со скрипкой.

Остальные приметы тоже совпадали. А уж эти его темные очки!.. Они одни стоили почти всего остального, и именно в этот момент Федор Филиппович почувствовал, что теряет почву под ногами и вот-вот со страшной скоростью полетит куда-то вниз, в пустоту. Падение обещало стать долгим, а приземление – максимально жестким. Недаром ведь покойница мама учила: в самом низу не оставайся, но и наверх шибко не лезь – высоковато будет падать…

Следовать маминому совету было поздно – залез-таки, и достаточно высоко, чтобы, навернувшись со скользкой ступеньки, расшибиться в лепешку, – а рвать на себе остатки волос – бессмысленно. Тем более что волосы стоило поберечь – дальше стало еще интереснее, и чувствовалось, что это еще далеко не конец.

Виртуоз пистолета системы Стечкина, сумевший в одиночку перекрыть канал двухсторонних контрабандных поставок, играючи уничтоживший Хвоста, Бурого и бог весть сколько задействованной в трафике мелкой шушеры, допустил прокол. Прокол был, в принципе, объяснимый, естественный: он выстрелил, человек упал; те, кто падал после его выстрела, в момент приземления, как правило, были уже мертвее мертвого, и он к этому, надо полагать, привык. А вот этот не умер – вернее, умер, но не сразу. И перед смертью успел написать на случившейся под рукой бумажке несколько слов: «Подп-к ФСБ Молчанов Фед. Пет. ГУ Москва».

Говорить о чем бы то ни было с полной уверенностью было сложно, но руководство считало (и Федор Филиппович, за неимением более убедительной версии, склонен был с ним согласиться), что киллер, имея перед собой задачу остановить машину, водитель и пассажиры которой не желали останавливаться нигде и ни под каким предлогом, использовал в качестве отвлекающего и вместе с тем вразумляющего средства свое служебное удостоверение. Откуда, в самом деле, ему было знать, что застреленный в спину наркокурьер окажется таким живучим, а главное – сообразительным?

Предсмертная записка сообразительного наркокурьера попала в нужные, правильные руки, и именно она вывела генерала Тульчина на генерала Потапчука. Потому что именно Потапчук был инициатором выдачи некоему неизвестному лицу удостоверения подполковника ФСБ, выписанного на имя Молчанова Ф. П. Вот требование, вот ведомость, вот расписка в получении – смотрите, подпись ваша?

Подписи были его. Да он и без подписей помнил, как в январе прошлого года, сразу после праздников, с шутливой торжественностью вручил Глебу эту корочку – по форме самую настоящую, а по сути липовую, как трехдолларовая купюра. По возрасту и выслуге лет Глебу полагалось быть полковником, если не генералом, а по заслугам – высоко чтимым в определенных кругах, легендарным, прославленным на всю страну покойником, лежащим под вырубленным из цельного камня монументом весом тонн, эдак, в десять – для верности, чтоб уж точно не встал.

Да, Глеб… Эх, Глеб, Глеб! Неужели опять?..

Тот случай, когда бежавший из мест лишения свободы бывший майор спецслужб тяжело ранил беременную жену Слепого и лишил его сразу двух детей – убитой наповал очередью из ископаемого «шмайссера» восьмилетней приемной дочери Анечки и сына, которого жена носила в утробе, – произошел так давно, что уже успел основательно порасти быльем. Глеб тогда сошел с катушек – а кто бы на его месте не сошел? Но вместо того чтобы уйти в продолжительный запой или просто повеситься на шнуре электрического удлинителя, оглушенный горем агент по кличке Слепой нашел другой, куда более изощренный способ самоубийства – взял и объявил безнадежную войну родной конторе, которую совершенно справедливо считал повинной во всех своих несчастьях.

Другой на его месте погиб бы быстро и грязно, как муха под мухобойкой. Но Глеб продержался достаточно долго, чтобы натворить бед и едва не отправить в мир иной своего куратора и, как когда-то казалось обоим, доброго друга, Федора Филипповича Потапчука.

На каждое действие есть противодействие, а на каждое ядие – противоядие, – так, помнится, говорили в средней школе. Свое «противодействие» нашлось и на Глеба; он был убит, похоронен, а потом взял и воскрес – недаром ведь, в самом-то деле, Федору Филипповичу подумалось о надгробии весом в десять тонн. Это было уже второе по счету его воскресение; восстав из могилы, он вернулся и на протяжении многих лет вел себя вполне прилично и адекватно – адекватно, разумеется, для человека его профессии.

И вот теперь – это.

А главное, все совпадало – не только это чертово удостоверение и приметы, но и обстоятельства, сроки – короче говоря, все. Где-то две или две с половиной недели назад у Глеба образовалось несколько свободных дней, и он уведомил Федора Филипповича, что намерен показать Ирине Западную Украину и Закарпатье, в котором та, оказывается, ни разу не бывала – освежить впечатления, развеять свойственные некоторым закосневшим в столичной рутине архитекторам предрассудки и доказать, что по-настоящему красивые и вместе с тем цивилизованные места встречаются не только за границей.

Казалось бы, что тут такого?

Ключевое слово тут было «Украина». А Западная или Восточная, значения не имело – в наше-то время, когда транспорт – по крайней мере, автомобильный – стал действительно, по-настоящему скоростным. Сиверов ездил на трехлетнем «БМВ», способном по желанию владельца превращаться в управляемый снаряд, в ракету, пронзающую пространство со скоростью, которая наверняка за три секунды вогнала бы в гроб легендарного и высокочтимого мистера Генри Форда.