Текст книги "Слепой. Исполнение приговора"
Автор книги: Андрей Воронин
Жанр: Боевики: Прочее, Боевики
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Глава 20
Обнесенный высокой кирпичной стеной бревенчатый терем высотой в три этажа (не считая цокольного, в котором размещались гараж на три машины, подсобные помещения и еще много всякой всячины), совсем как боярские хоромы времен Ивана Грозного, изобиловал кокетливыми островерхими башенками, наружными лесенками, балкончиками, галереями и переходами. Все это великолепие радовало глаз затейливым деревянным кружевом ажурной резьбы, лоснящимися выпуклостями любовно обработанной и покрытой светлым (и, если верить рекламе, практически вечным) лаком древесины, причудливой формой точеных балясин, мудреными жестяными флюгерами и блеском отмытых до скрипа стрельчатых, с частым переплетом, чтобы не выбивались из стиля, многочисленных окон.
Данное сооружение, которое местное население называло не иначе как Хоромы (именно так, с большой буквы и с надлежащим пиететом), стояло на пригорке, возвышаясь над деревней, как замок средневекового барона. Ночью его ярко освещали галогенные прожекторы, и деревенские с некоторых пор полюбили вечерком выйти поглазеть на бесплатное зрелище – действительно, впечатляющее, – которое являли собой сияющие в ночи всеми своими рельефными и ажурными финтифлюшками Хоромы.
Пробраться под покровом ночи в этот сказочный терем и стибрить оттуда что-нибудь, могущее пригодиться в хозяйстве, никому из местных алкашей даже в голову не приходило – надо добавить, не приходило с некоторых пор. Раньше-то, конечно, случалось всякое – сперва случалось, а потом перестало – как отрезало. Потому что хозяин Хором был человек уважаемый, заслуженный, герой Чечни и даже, по слухам, орденоносец – говорили, что чуть ли не генерал.
Ясно, для пропивших последний ум деревенских ухарей наличие у человека заслуг и орденов – не препятствие, а, наоборот, дополнительный стимул. Что это были за заслуги, надо еще разобраться, а ордена легко превращаются в деньги, которые, в свой черед, еще легче превращаются в самогон – такая вот, если угодно, череда волшебных метаморфоз. Но человек, с мясом выдравший из фермерских угодий преизрядных размеров кусок и отгрохавший на нем трехэтажный терем из финских цилиндрованных бревен, даром что уже немолодой, с рук никому и ничего не спускал – выведывал наверняка, будто в волшебное блюдечко глядел, находил вора и, примерно наказав, как правило, получал свое имущество обратно – бывало, что и с процентами. А если получать оказывалось нечего – случалось и такое, притом нередко, – продолжал наказывать до тех пор, пока не отводил душу. Иногда сам наказывал, а чаще поручал это приятное, но довольно хлопотное и маркое дело своим подручным – здоровенным мордоворотам в камуфляже, которых у него на дворе в разное время проживало от двух человек до полного десятка. И некоторые из наказанных потом на полном серьезе божились, что мордовороты – это еще ничего, но вот сам Лукич – этого, братцы, не дай вам бог в страшном сне увидеть.
Герой этих передаваемых из уст в уста (шепотом и с оглядкой) жутковатых легенд действительно являлся заслуженным человеком, орденоносцем и генералом – если быть точным, генерал-полковником в отставке. Во время контртеррористической операции в Чечне генерал Пустовойтов был тяжело ранен, и врачам лишь чудом удалось его спасти. Вернуть боевого генерала в строй, однако же, оказалась не под силу даже признанным светилам военно-полевой хирургии с мировыми именами; покинуть службу он не захотел, и ему в виде исключения доверили бумажную работу в архиве личного состава. Делать ему, боевому генералу, в архиве было нечего; да хоть бы и не боевому – все равно, управлять вялым тамошним делопроизводством спокойно мог майор, что он и делал, оставив Степану Лукичу незавидную роль свадебного генерала. Правда, в своей новой должности Пустовойтов получил доступ к бумагам, о существовании которых раньше даже не подозревал, и узнал много нового о работе родного департамента. Там, в архиве, в нем, наконец, проснулась ранее намертво задавленная воинской дисциплиной любознательность, и со временем он даже начал получать удовольствие от бесконечного копания в бумажных оригиналах и электронных копиях секретных досье. Тогда же он впервые поймал себя на том, что, начитавшись отчетов о сложных спецоперациях, удачно проведенных провокациях и вербовках, сам начинает что-то такое сочинять, выдумывать и комбинировать, будто разыгрывая в мыслях шахматную партию с неизвестным противником: ты сюда – я сюда, ты туда, а я во-о-он туда, и – шах!
И еще он начал понимать – там, в архиве, этого не понял бы только последний болван, – что его всю жизнь использовали, как инструмент, причем недорогой, бросовый: сломается, и хрен с ним, новый купим. Он посылал своих ребят на смерть и умирал сам – на твердых холодных камнях, под чужим морозным небом с колючими злыми звездами, – а кто-то жирел на его крови, зарабатывая и приумножая капиталы – как политические, так и обычные, в свободно конвертируемой валюте.
Это было, мягко говоря, обидно.
Так, выражаясь высоким стилем, началось превращение боевого российского генерала в разбойника с большой дороги.
Попутно он – боевой генерал, герой, орденоносец и так далее, не особо загруженный работой, – являлся экспертом нескольких парламентских комиссий и военным консультантом «Мосфильма». Помимо киностудии Степан Лукич консультировал несколько крупных коммерческих фирм; частники платили хорошо, и одними только консультациями дело ограничивалось далеко не всегда. Поначалу этот вид приработка вызывал у него брезгливую гримасу, но со временем он перестал морщиться, окончательно осознав простую истину: деньги не пахнут, и лишними они не бывают никогда.
Кроме того, опыт, приобретенный по ходу оказания этих услуг, убедил его в том, что стесняться некого и нечего: рыльце в пушку у всех без исключения, сверху донизу, и честность в наше прагматичное время является синонимом глупости – тупой, бездарной, самовлюбленной глупости и беспочвенной гордыни. Именно таким он и был раньше – непроходимо глупым и необоснованно гордым. Как будто, таская для кого-то из огня каштаны, и впрямь делал какое-то великое, нужное дело. Тьфу!
Однажды, зайдя перекусить в кафетерий, Степан Лукич чуть ли не нос к носу столкнулся со старым знакомым – подполковником Уваровым. В бытность свою капитаном подполковник служил под началом генерала Пустовойтова – там, на Кавказе, где они сначала выбили духов из оккупированного Дагестана, а после гнали их, как бешеных псов, до самого их логова, вылавливая по горам и ущельям и беря к ногтю, как тифозных вшей. Именно Степан Лукич уличил капитана Уварова в краже целого ящика трофейных пистолетов «Вальтер Р38» – уличить уличил, но давать делу законный ход не стал, решив разобраться с подчиненным самостоятельно, как подобает настоящему отцу-командиру. Тем более что преступление, с точки зрения какого-нибудь крючкотвора из военной прокуратуры, тяжкое, вплотную граничащее с терроризмом, по мнению генерала Пустовойтова, вовсе таковым не являлось – так, мелкий проступок, частное проявление вполне простительной человеческой слабости. Мужчины, особенно мужчины в военной форме, всегда неровно дышат к оружию, а «вальтер» – ствол знатный и на дороге не валяется. Да и как вернуться с войны без трофеев? А такой трофей для военного человека, да еще и офицера ФСБ, которому по определению дозволено многое из того, что для простых смертных табу, – настоящая находка. Мало того что сам при хорошем шпалере, так можно ведь еще и знакомых порадовать – таких же, как сам, офицеров известного ведомства. Или, того лучше, начальству на юбилей поднести – в палисандровой полированной коробке, с врезанной в рукоять именной гравированной пластиной: горячо любимому командиру генералу имярек от такого-то и такого-то… Чем плохо?
Отлично это все понимая, Степан Лукич в педагогических целях утроил капитану дикий разнос, к месту помянув и терроризм, и черный рынок оружия, и ответственность за незаконное хранение, не говоря уже о распространении… Заставил написать покаянный рапорт – фактически явку с повинной, – отобрал пистолеты вместе с заляпанным орлами и свастиками фирменным фрицевским ящиком и выгнал ко всем чертям из штабной палатки.
А пистолеты оставил себе – зачем, смотри выше. Все равно ведь кто-нибудь сопрет – кто-то, кто в жизни своей не приближался к Кавказу на пушечный выстрел, отродясь не нюхал пороха и ничего героического, чтоб получить такой трофей, не совершил. Рапорт Уварова Степан Лукич положил на самое дно ящика, а ящик отправил домой, в Москву, успев сделать это до того, как «духи» устроили на дороге засаду, и генерала чуть не оправили вслед за его трофеем – вперед ногами и тоже в ящике.
Они с Уваровым посмеялись, вспоминая ту поросшую густым быльем историю, а потом Степан Лукич, к тому времени уже успевший недурно усвоить правила, по которым играют на Лубянке, как бы вскользь обронил: «Знаешь, а рапорт-то твой до их пор у меня! Храню, как память…»
С кем-то другим это бы, может, и не прошло, но Уваров струсил, не послал его ко всем чертям вместе с рапортом: дескать, что рапорт – стволы-то где? И сколько лет они уже там находятся? И почему там, а не где положено, а? И кто после этого их украл – я? Или, может, кто-нибудь другой? Но Уваров ничего такого не сказал – крысой он был, крысой и остался, и задрать хвост на такого терьера, как генерал Пустовойтов, не рискнул.
Так у «архивного генерала», как он сам себя иногда называл, появился свой – даже, можно сказать, собственный – человечек в отделе генерала Тульчина. Не потому, что Степану Лукичу был необходим именно Тульчин – о, нет, ничего подобного. Просто, кто владеет информацией, владеет миром, вот и все. Изучение отчетов о делах давно минувших дней наполнило эту старую поговорку реальным, практическим смыслом, а желание наверстать упущенное за десятилетия беспорочной службы на благо Отечества – читай, чужой мошны – без более или менее разветвленной сети информаторов вряд ли было осуществимо.
Как человек далеко не глупый, генерал Пустовойтов не собирался открывать на голом месте собственный бизнес. Архивный или нет, он все еще оставался генералом ФСБ и свободно мог подмять под себя чужое предприятие – любое, но лучше криминальное, поскольку доходов теневой бизнес дает больше, а возни со взятием его под контроль меньше: теневик, если что, жаловаться в полицию не побежит. Нужно было только отыскать подходящее предприятие, и оно нашлось – естественно, не без помощи Уварова. Узнав, что Яков Портной по кличке Хвост попал в поле зрения оперативников Тульчина по подозрению в организации двухстороннего контрабандного трафика (да не чего попало, не спиртного, тряпок и сигарет, не оргтехники даже, а – музыка, туш! – оружия и наркотиков), Степан Лукич понял, что наконец-то вытянул счастливый билет. С Хвостом он был знаком лично, поскольку уже дважды «консультировал» его, помогая отмазаться от обвинений в организации подпольного игорного бизнеса и распространении наркотиков. Посему разговор у них случился короткий, деловой, без многословных преамбул и экивоков: что ж ты, Яша, сукин ты сын, делаешь? Я ведь тебя предупреждал, а ты что же – опять за свое? На этот раз, друг ты мой хвостатый, малой кровью уже не отделаешься, чем-то придется пожертвовать. Вот и выбирай, чем – половиной доходов от этой вашей радиоактивной затеи или годками, эдак, двадцатью – двадцатью пятью, которые придется провести в условиях, сильно отличающихся от тех, к которым ты привык…
Разумеется, Степан Лукич отдавал себе отчет в том, что сохранить этот прибыльный бизнес в его нынешнем виде вряд ли удастся. Да что там «вряд ли» – просто не удастся, и все. Договориться с Тульчиным или запугать его нечего было и думать, а сбить его с толку, направив по ложному следу, даже при помощи Уварова Пустовойтов мог только на какое-то – вероятнее всего, очень непродолжительное – время. Но бизнес был хорош, и терять его Степан Лукич не собирался. Что он собирался сделать, так это со временем – тем самым, которое рассчитывал выиграть с помощью своего шпиона, – превратить пятьдесят процентов в полновесные сто.
Пока он вникал во все тонкости чужого предприятия, которое твердо вознамерился сделать своим, произошло событие, неизбежность которого вовсе не делала его хоть чуточку менее неприятным: Степана Лукича с почетом проводили на пенсию. В качестве прощального подарка держава поднесла ему очередное воинское звание генерал-полковника и еще одну юбилейную бляху на грудь. После торжественного вечера, в ходе которого это произошло, коллеги в разговорах между собой отмечали железную выдержку и достоинство, с которым старый вояка принял удар судьбы – даже бровью не повел, а ведь служба составляла смысл его существования. Да, были люди в наше время!.. Старая гвардия, что тут еще скажешь?
А ему просто было все равно. У него появился новый, куда более конструктивный, чем прежде, смысл существования – этакое невинное хобби пенсионера, оказавшееся намного интереснее, нужнее и прибыльнее работы, которой он по глупости отдал лучшие годы жизни. Он чувствовал себя библиотекарем из поселкового клуба, который, уйдя на пенсию, начал писать бестселлеры, или актером нищего провинциального театра, после ухода со сцены сделавшимся всемирно известным драматургом. Он больше не играл «кушать подано» в бездарных пьесках, написанных какими-то бесталанными дураками – он создавал собственный шедевр. Работа была в разгаре, к ней не терпелось вернуться, и всю эту официальную бодягу с речами, генерал-полковничьими погонами и проковыриванием очередной дырки в кителе Степан Лукич просто-напросто пережидал как неизбежное зло, наподобие визита к зубному врачу. Ясно, выдержка ему понадобилась, но сдерживать пришлось вовсе не слезы.
Учился он, несмотря на возраст, быстро и уже через полгода вполне мог обойтись без своих так называемых партнеров, Хвоста и Бурого. Но время еще не приспело: он не хотел, чтобы задуманная ликвидация выглядела как криминальная разборка. А когда Тульчин и его люди недурно продвинулись в расследовании, почти вплотную подобравшись к организаторам трафика, Степан Лукич дал отмашку Уварову, и тот спустил с цепи вурдалака в темных очках – фантом, старательно созданный по образу и подобию реально существующего агента.
Никакой паникой в действиях отставного генерал-полковника даже не пахло, и были они вовсе не вынужденными, как предполагали все, кто пытался разобраться в причинах разыгравшейся на Припяти, а затем переместившейся в Москву бойни, а заранее тщательно спланированными. Да, Степан Лукич заметал следы, но это делалось попутно, как бы само собой: он просто убирал ставших ненужными деловых партнеров и преданных им людей, а то, что эти люди автоматически лишались возможности его выдать, было просто дополнительным удобством. Всякий раз, когда убийца в темных очках спускал курок, генерал Пустовойтов клал в свой туго набитый ягдташ даже не двух, а сразу трех зайцев: навсегда зашивал карман, в котором оседала часть его денег, затыкал рот, который мог сказать лишнее – тоже, разумеется, навсегда, – и создавал вакансию, на которую, когда уляжется пыль, можно будет поставить своего человека.
Он понимал, что все это можно было бы проделать намного изящнее, без крови или почти без крови, но не считал нужным отказываться от надежных, проверенных временем методов, которыми пользовался всю жизнь. Вдоволь навоевавшись и покинув строй в результате ранения, нанесенного не в честном бою, а в спину, из засады, он крепко-накрепко усвоил: с чистой совестью сбросить врага со счетов можно, только если он мертв. К чертям почетные капитуляции, договоры и подписки: хороший индеец – мертвый индеец.
Уваров был ему нужен ровно до тех пор, пока не кончится зачистка. Доверия к нему Степан Лукич не испытывал никогда. Этот рыжеусый богатырь с отличной военной подготовкой и мелкой, трусливой душонкой нечистого на руку ябеды напоминал ему могучий дуб с гнилой, трухлявой сердцевиной. Тем не менее, наивным глупцом подполковник не был и наверняка понимал, что приговор ему давно вынесен, и что день, когда этот приговор решат привести в исполнение, не за горами. Имея это в виду, Пустовойтов постарался сделать так, чтобы информация о ходе зачистки поступала к нему из нескольких независимых, не связанных между собою источников. И, когда прозвучал финальный гонг, генерал его услышал – чего, несомненно, не произошло бы, положись он на одного только Уварова. Да и глупо, в самом деле, ждать, что человек с большим опытом работы в органах сам придет к тебе и скажет: я все сделал, товарищ генерал-полковник, можете пускать меня в расход и больше ни о чем не беспокоиться…
Поэтому, когда Уваров позвонил и, сославшись на какие-то внезапно возникшие осложнения, попросил о личной встрече, Степан Лукич не колебался ни секунды. «Вечерком, – сказал он, – на зорьке. Там же, где всегда». После чего, прервав соединение, приказал начальнику своей охраны готовить катер.
Участок, на котором Пустовойтов выстроил дом, задами выходил на реку. Здесь, на берегу, его превосходительство оборудовал надежный причал, на котором при желании можно было накрыть стол на добрых двадцать человек, и поставил эллинг – или, если угодно, лодочный сарай. В эллинге стоял быстроходный моторный катер, довольно скромные габариты которого явились следствием узости и мелководности здешнего фарватера, а вовсе не отсутствия у хозяина Хором денег на настоящую яхту. Никакой особенной подготовки перед плаванием не требовалось: специально приставленный к катеру человек проверил бензобак, который всегда был залит под пробку, положил под кормовую банку запасную канистру и открыл ворота, за которыми сверкала в лучах предвечернего солнца речная вода – та же самая, что плескалась между бетонными сваями, на которых стоял эллинг. Поскольку рыбалка нынче намечалась не совсем обычная, Степан Лукич, помимо моториста, прихватил с собой не одного, как всегда, а целых двух бойцов. С учетом военной подготовки и прочих особенностей, что отличали сегодняшнюю рыбку от ее сородичей, всем троим было приказано взять с собой автоматы. Сам Степан Лукич, с минуту постояв в раздумье перед открытым оружейным сейфом, поднял сомнительно украшенную орлом и свастикой крышку хранящегося на его нижней полке ящика и вооружился одним из пресловутых «вальтеров», которые в последнее время выдавал Уварову один за другим.
Моторист положил в кокпит чехол с удочками, пристроив его так, чтобы был на виду, и на этом подготовка к отплытию завершилась. Как в песне: «Были сборы недолги, от Кубани до Волги мы коней поднимали в поход»…
Мощный двигатель взревел, эллинг заволокло сизым дымом, волна плеснула о сваи, окатив деревянный помост, и катер, волоча за собой расходящиеся углом пенные усы и все выше задирая лакированный нос, вышел на речной простор.
По дороге Степан Лукич подробно проинструктировал личный состав, благо времени на это хватало с лихвой: до излучины, действительно изобилующей окунями и плотвой, где они с Уваровым проводили свои замаскированные под случайную встречу двух рыбаков деловые переговоры, было километров двадцать. Где-то в полутора – двух километрах от конечной точки маршрута рулевой заглушил мотор, и катер почти бесшумно заскользил вниз по течению, подгоняемый ударами предусмотрительно прихваченных весел.
Они пристали к берегу под прикрытием поросшего густым ивняком мыса, выгрузились и, поставив оружие на боевой взвод, стали крадучись, пригибаясь, как под обстрелом, карабкаться на береговой откос. Справа, за заливным лугом, на невысоком пригорке белела стволами и шелестела листвой светлая березовая роща, по луговине тут и там были разбросаны островки кустарника и одинокие дубы – приземистые, кряжистые, с густыми раскидистыми кронами, какие вырастают только на приволье, где нет необходимости наперегонки с соседями тянуться к солнечному свету. Впереди, до самого верха колесных арок утонув в спелом луговом разнотравье, блестел в лучах заходящего солнца золотистый «лексус» подполковника Уварова. Стекло левой передней дверцы было опущено, и даже без бинокля было видно, что водитель дремлет, откинув голову на подголовник и прикрыв лицо от низкого солнца надвинутым чуть ли не до подбородка армейским кепи. Увидев эту легкомысленную, с какой стороны ни глянь, позу, Степан Лукич мысленно похвалил себя за предусмотрительность, с которой прибыл к месту встречи почти на час раньше условленного срока. Прежде он никогда не торопился, действуя по принципу «начальство не опаздывает, оно задерживается», и приученный к этому подполковник позволил себе немного расслабиться перед ответственным мероприятием.
Тем не менее, он был не лыком шит, и забывать об этом не следовало. Жестом приказав бойцам удвоить осторожность и внимательно смотреть под ноги: матерый вояка, ветеран множества региональных конфликтов, Уваров мог подготовить пару-тройку сюрпризов в виде замаскированных в высокой траве растяжек, – Степан Лукич дал сигнал к атаке.
Они двинулись вперед – то по-пластунски, то короткими перебежками, постепенно беря машину со спящим за рулем водителем в широкое полукольцо. Уваров не шевелился: видимо, события финального этапа зачистки так его вымотали, что, вздумав на минуточку прикрыть глаза, он уснул по-настоящему. Первую растяжку Степан Лукич обнаружил лично: привязанная одним концом к вбитому в землю колышку, а другим – к кольцу едва держащейся в запале осколочной гранаты чеки тонкая проволочка совершенно не бросалась в глаза и осталась бы незамеченной, если бы Пустовойтов специально ее не искал. Еще две растяжки обезвредили бойцы; возможно, это было не все, но генерал не придал значения такой мелочи, как несколько оставшихся в тылу, готовых в любой момент разнести кого-нибудь в клочья гранат: устраивать здесь игру в салочки никто не собирался. А если через несколько дней или недель на растяжку напорется случайный рыбак, туда ему и дорога: меньше народа – больше кислорода. Под ноги надо смотреть, и вообще…
Когда дистанция сократилась до несчастных десяти метров, Степан Лукич подал условный сигнал. Он сам и его бойцы четырьмя пятнистыми призраками беззвучно поднялись из высокой травы и открыли по «лексусу» беглый огонь. Грохот длинных очередей, лязг дырявящих железо пуль и звон разлетающегося во все стороны битого стекла разорвали на куски тишину погожего июльского вечера, медвяные луговые ароматы сменились острым, щекочущим ноздри и будоражащим кровь запахом пороховых газов. Пули сладострастно драли кожаную обивку сиденья и камуфляжную куртку на груди сидящего в машине человека, расшвыривая по салону ошметки ткани и поролона. Ветровое стекло внедорожника помутнело, покрывшись частой сеткой мелких трещин, в нем одна за другой появлялись, становясь все шире и сливаясь друг с другом, неровные, похожие на проталины в весеннем льду, дыры. Потом стекло провисло посередине и осыпалось в салон водопадом мелких осколков.
Но раньше, чем это произошло, Степан Лукич через открытое боковое окно увидел, как лежащая на подголовнике голова водителя брызнула во все стороны какими-то рваными, похожими на обрывки картона клочьями, а потом и вовсе слетела с плеч, на лету разваливаясь на куски – и все это, заметьте, без единой капли крови.
* * *
Снайперская винтовка Драгунова, сокращенно СВД, была приобретена с соблюдением всех предписанных законом формальностей в самом обыкновенном охотничьем магазине и так же, с соблюдением всех, до последней запятой, положенных процедур зарегистрирована в полиции. Подполковник Уваров (настоящая фамилия – Угаров – осталась далеко в прошлом, и он уже давно не называл себя так даже в мыслях) пару раз действительно сходил с ней на охоту, а потом запер в сейф и больше к ней не прикасался: истреблять при помощи этой штуковины безоружных, из-за большого расстояния заведомо неспособных нанести ответный удар, даже не подозревающих о нависшей над ними смертельной угрозе зверей было просто-напросто неспортивно, а значит, и неинтересно. В наше время на охоту ходят не за мясом, а за ощущениями. Охотник, вернувшийся домой с пустыми руками, не рискует уморить голодом семью. А вот человек, способный получить удовольствие, с полукилометровой дистанции застрелив из мощной снайперской винтовки отощавшего на зимней бескормице кабана, заслуживает самого пристального внимания психиатров как потенциальный маньяк – таково, вкратце, было мнение подполковника Уварова об использовании на охоте дальнобойного нарезного оружия с телескопическим прицелом.
Ему сто раз предлагали продать винтовку – естественно, с небольшой скидкой, – но он неизменно отвечал на эти предложения решительным отказом. И не из-за копеечной разницы в цене, хотя некоторые были склонны объяснить отказ именно этой причиной. Ничего подобного Виктор Ильич и в мыслях не имел; просто он точно знал, что однажды этот ствол ему понадобится – понадобится по-настоящему, не для забавы, а для серьезного дела.
Покупка в магазине, специализирующемся на продаже торгового оборудования, дешевого поясного манекена, по счастью, обошлась без лишних формальностей. Рыжие усы подполковник соорудил из старой кроличьей шапки; манекен, старый комплект полевого обмундирования, усы и несколько кусков поролона, которые, будучи подложенными в нужных местах под одежду, должны были придать пластмассовой копии больше сходства с могучим оригиналом, он сложил в мешок из-под картошки и уже без малого месяц возил в багажнике вместе с винтовкой. Он знал, что приговорен, и догадывался, что день приведения приговора в исполнение уже не за горами – он сам приближал его каждым своим шагом, каждым поступком, едва ли не каждым словом. Да, знал, догадывался и, как любой юридически грамотный человек, потрудился заранее нанять пустоголового усатого адвоката и подготовить апелляцию калибра семь и шестьдесят две сотых миллиметра с мощным телескопическим прицелом.
Сторона обвинения взялась за дело с похвальным рвением, которое, увы, не могло заменить простой здравый смысл. Адвокат, хоть и пустоголовый, зато до конца преданный клиенту, выступил коротко, но эффектно. Лежа в мягкой мураве на верхушке дальнего пригорка и слыша, как над головой шелестит листвой старая береза, Виктор Ильич наблюдал за сценой расстрела в прицел «драгуновки» и не хуже генерала Пустовойтова видел, как автоматная очередь сорвала с плеч и разнесла на куски слепленную из папье-маше голову манекена. Дымный сквозняк подхватил рыжие усы и вынес из салона через дыру, образовавшуюся на месте ветрового стекла. Клок крашеной кроличьей шерсти скользнул по изрешеченному пулями, усеянному мелкими стеклянными призмами капоту и бесследно затерялся в высокой траве; Пустовойтов, первым сообразивший, в чем тут соль, приподнял руку, приказывая прекратить огонь, и Виктор Ильич, немного жалея о том, что веселая забава так быстро кончилась, взял на мушку одного из автоматчиков.
СВД сухо щелкнула, толкнувшись прикладом в плечо, двухметровый здоровяк в камуфляже отшвырнул автомат с такой энергией и поспешностью, словно тот вдруг раскалился и обжег ему руки, и упал, где стоял. Сосед удивленно повернулся к нему, и винтовочная пуля, войдя в левый висок, вышла наружу через правый, прихватив с собой некоторое количество протухшего мясного фарша, который заменял бедняге головной мозг.
Нескольких секунд, которые понадобились, чтобы ровно вдвое сократить численность противника, оставшимся в живых хватило, чтобы оценить ситуацию и принять единственное возможное в такой обстановке решение: отступать. А если быть предельно точным в терминологии, то не отступать, а попросту драпать. Потому что отступление, даже вынужденное – это продуманный тактический маневр, предпринимаемый с целью сохранения боеспособности подразделения. А о каких тактических маневрах, о какой боеспособности может идти речь применительно к двум человекам на открытой, простреливающейся вдоль и поперек местности, неожиданно очутившимся под огнем снайпера?
Пустовойтов, старый вояка, мгновенно залег. Со стороны, в прицел, это выглядело так, словно он вдруг дематериализовался, а его камуфляжный костюм, опустев, тихо опал на землю. Зато последний оставшийся в живых телохранитель его превосходительства выполнил команду «Ложись!» чересчур энергично: он нырнул в траву так, словно под ней скрывалась не твердая земля, а водная гладь олимпийского плавательного бассейна. «Неужели пронесет?» – глядя в прицел, подумал хорошо помнивший схему установки растяжек подполковник Уваров.
Вставший над луговиной лохматый дымный куст и докатившийся секундой позже короткий, плотный грохот взрыва убедили его в том, что на этот раз не пронесло. Задевший растяжку боец, вряд ли соображая, что и зачем делает, поднялся из травы в двух шагах от курящейся едким тротиловым дымом воронки, медленно, с трудом выпрямился и, обхватив руками голову, шатаясь, как пьяный, сделал несколько неверных, заплетающихся шагов в произвольном направлении. Осколками его не задело, но контузия была налицо. Уваров аккуратно, как на стрельбище, прицелился и избавил беднягу от мучений одним точным выстрелом. Ему не было стыдно за граничащее с восторгом удовольствие, которое он при этом испытал: там, по луговине, бродили не кабаны или косули, а вооруженные, обученные люди, солдаты. А такая разновидность охоты никогда не вызывала у Виктора Ильича внутреннего протеста – напротив, была единственной, которую он по-настоящему любил.
Маньяк? Черта с два вы угадали, ребята! Маньяков в ФСБ не берут, это раз. Охота ради забавы – просто узаконенное убийство, предохранительный клапан, посредством которого люди дают выход природной агрессии – это два. И для того, кто по роду своей профессии привык убивать людей, кого старательно этому учили и научили-таки не блевать и не падать в обморок, вышибив кому-нибудь мозги, – для такого человека, товарищи, охота на безоружных млекопитающих примерно так же увлекательна, как избиение мух свернутой в трубочку газетой для профессионального охотника на львов.
И потом, человек – это, пожалуй, единственная на всем белом свете дичь, по-настоящему заслуживающая того, чтобы на нее охотились. Ну, и, кроме того, Виктор Ильич Уваров пришел сюда не ради забавы, а чтобы защитить собственную жизнь от посягательств со стороны старого кровососа. И, заметьте, он не стрелял, пока противник первым не открыл огонь. Даже более того: дал этим клоунам настреляться вдоволь, пожертвовав ради их удовольствия своей любимой и, между прочим, далеко не дешевой машиной.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.