Текст книги "Слепой. Исполнение приговора"

Глава 12

Наскоро пожав генералу руку, Глеб направился прямиком в спальню. Федор Филиппович открыл рот, собираясь напомнить этому ухарю о том, где он находится, а также о том, какими техническими новшествами обычно нашпигованы подобные места, но вовремя спохватился и промолчал: агент по кличке Слепой явно не нуждался в подобных напоминаниях. И наилучшим подтверждением этому служил тот простой факт, что он находился здесь, в охраняемой конспиративной квартире ФСБ, о которой до сих пор ни разу не слышал – живой, во плоти, очевидно здоровый и полный сил, хотя и предельно озабоченный.

В спальне он, действуя со стремительной энергией затеявшей генеральную уборку домохозяйки, мигом перевернул вверх ногами постель, в два счета устроив на ней примитивную куклу, при невнимательном осмотре действительно способную сойти за спящего, завернувшись в простыни и покрывала, человека. Откуда ни возьмись в руках у него возник кудлатый пегий парик, вряд ли имевший отношение к индустрии моды – уж очень много было в нем седины. Мимоходом, будто для сравнения, приложив эту охапку синтетической шерсти к голове Федора Филипповича, Глеб деловито, с удовлетворением кивнул и принялся пристраивать ее между краем покрывала и подушкой. Генерал снова открыл рот и снова промолчал: с париком кукла и впрямь смотрелась куда натуральнее, да и в выборе масти, как беспристрастно свидетельствовало случившееся тут же, на дверце шкафа, зеркало, Сиверов не ошибся.

– Идемте, – командным тоном распорядился он, закончив. – Вряд ли за вами подглядывают в прямом эфире, но чем черт ни шутит!.. Неполадки в сети должны быть кратковременными, иначе кто-нибудь может забеспокоиться. А зачем попусту волновать серьезных, облеченных большой ответственностью перед обществом людей?

Продолжая трещать в своей фирменной манере, из-за которой иногда больше смахивал на безработного болтуна с неоконченным высшим гуманитарным образованием, чем на профессионального ликвидатора, он не терял времени зря: выключив в спальне свет, протащил Федора Филипповича через освещенную прихожую и едва не силой выпихнул из квартиры. Входная дверь осталась открытой, что позволило генералу увидеть, как Слепой ставит в стенной шкаф принесенную с собой сумку – небольшую, черную спортивную сумку, с виду полупустую. Напоследок, присев, Глеб выдвинул из нее тонкий блестящий усик телескопической антенны, после чего плотно закрыл шкаф, вышел из квартиры и захлопнул дверь.

– И? – спокойно спросил стоящий на площадке генерал.

– Пойдемте, пойдемте, – поторопил его Глеб. – У нас с вами есть где-то от двадцати минут до получаса.

Спустившись на один лестничный марш, он вынул из кармана пластмассовую штуковину, похожую на брелок дистанционного управления электрическими – в частности, дверными – цепями автомобиля, и нажал какую-то кнопку.

– Это что? – спросил Потапчук.

– Выражаясь грубо, в общедоступных терминах – генератор помех, – любезно откликнулся Сиверов, бодро перебирая ногами ступеньки. – Вернее, пульт дистанционного управления этим самым генератором. С того момента, как я вошел в квартиру, и до этой секунды ваши соседи по подъезду испытывали определенные трудности с приемом теле– и радиопередач, а также с телефонной связью – как мобильной, так и проводной. Что, без сомнения, пошло на руку ребятам из службы технической поддержки здешнего интернет-провайдера – иначе их за эти несколько минут буквально разодрали бы в клочья по телефону. Сейчас проблемы со сложной бытовой электроникой прекратились, все опять работает нормально – в том числе, разумеется, и установленные в вашей скромной обители жучки. И, кстати, я рад, что у вас нет ко мне других вопросов.

– Нет вопросов?! – Федор Филиппович возмущенно фыркнул. – Да, пожалуй, ты прав: вопросов нет. Ну, или почти нет. Зато ответов целая куча. И, боюсь, ни один из них тебе не понравится.

Очутившись на улице, в бархатистых объятиях теплого летнего вечера, он неожиданно ощутил знакомую, давно, казалось бы, забытую легкость во всем теле и слабое головокружение – как в школе, когда прогуливал уроки, или позже, в училище, когда случалось уйти в самоволку. Его неодолимо потянуло к стоящей напротив подъезда машине – еще разочек одним глазком глянуть, как там его охрана. Воистину: паны дерутся… ну, и так далее. В общем, жалко, если что. Глеб – он ведь шутит, только когда позволяют обстоятельства…

– Федор Филиппович, – негромко окликнул из темноты Слепой, – оно вам надо?

– Ты что наделал? – остановившись на полпути, тихо ужаснулся генерал. – Зачем? Мало тебе?..

– Ничего я не наделал, – спокойно откликнулся Сиверов. – Да идемте уже! Они просто спят. Проснутся через полчасика и ни черта не поймут. Кинутся к вам, обнаружат, что вы на месте, и почтут за благо никому не докладывать, что закемарили на боевом посту… А что это значит: «мало тебе?»

Они обогнули угол дома и подошли к машине. Это был черный «БМВ» Сиверова – тонированный, с известными номерами и так далее – в общем, тот самый.

– Ты в своем уме? – начал генерал и осекся.

Конечно, Глеб был в своем уме – он просто ничего не знал о том, что творилось здесь и на далекой Припяти в его отсутствие. Или умело притворялся, что не знает. Да и Припять протекает далеко от Москвы только по меркам девятнадцатого века. А нынче покрыть такое расстояние для человека при машине и деньгах – раз плюнуть.

Впрочем, если Сиверов притворялся, дальнейшие умопостроения автоматически лишались смысла. Потому что, если все именно так, сев в эту машину, Федор Филиппович выйдет из нее только ногами вперед – вернее, головой вниз, кувырком в какую-нибудь придорожную канаву в паре сотен километров от городской черты.

– Так, – озабоченным тоном произнес Слепой, открывая перед ним дверцу. – Давайте-ка по порядку. Я вижу, вы таки имеете, что сказать.

– Сначала скажи ты, – усаживаясь (будь что будет), проворчал Потапчук. – Скажи, где ты был и чем занимался с того дня, как объявил, что едешь с Ириной во Львов.

– Ага, – сказал, явно отвечая на какие-то свои мысли, Глеб. – Вон оно как! А я-то думаю… Знаете, – перебил он себя, – если хотите, я сейчас просто наберу Ирину и передам вам трубку – спросите у нее сами, где мы были и что делали.

– Я спросил у тебя, – поборов искушение, которое оказалось немалым, и стараясь не показать, насколько велико облегчение, ворчливо напомнил генерал. – А где Ирина?

– У подруги. А были мы, как я вам уже докладывал, в Закарпатье – Львов, Мукачево, Ужгород, Берегово – малый туристский набор. Горы, замки, водопады, венгры, цыгане, гуцулы, дворцы и хижины… Мукачево – дивное, уютное местечко, в котором решительно нечем заняться, Ужгород основательно облупился, Берегово – этакий венгерский городишко с ностальгическими элементами настоящего, восьмидесятых годов, совка, где люди даже по-украински говорят через пень-колоду, а уж по-русски и вовсе не понимают – не притворяются, что не понимают, а искренне не въезжают, чего тебе от них надо. Даже кассиры в обменных пунктах, и те смотрят, как баран на новые ворота… Зато там, в Берегово, есть отличный бассейн с термальной водой из природного сероводородного источника. А на краю – не поверите! – прыжковый трамплин для лыжников. Говорят, там еще сборная Союза тренировалась. Только я не понял: они что, прямо в бассейн с трамплина сигали? Вместе с лыжами? Занятный регион, что и говорить! Километрах в двадцати от Львова есть такое местечко, называется Жовква. Там площадь – ратуша, замок, монастырь, старинные торговые ряды – ну, картинка! Туристический рай. И, конечно, куча автобусов с потенциальными спонсорами и соседями по Евросоюзу. А сразу за замком – парк. Пошли мы туда прогуляться. Ну, я вам скажу!.. Во-первых, помойка. А во-вторых, замок, как пресловутая перевязь Портоса, раззолочен только спереди. А сзади – руины, пустые окна, голые стропила…

– Я слышал, у нас только полчаса, – борясь с делающимся нестерпимым желанием попросить сигарету, напомнил Федор Филиппович.

– Да, – спохватился Слепой, – верно. Виноват, увлекся. Так вот, во Львове, в полусотне метров от пересечения проспекта Шевченко с улицей Дудаева, в меня стреляли. Стрелял явный недотыкомка, у которого обе ноги левые, а руки растут оттуда же, откуда и ноги. Видите царапину? Вот, на лбу. – Он повернулся к свету, чтобы Федору Филипповичу было виднее. – Пальнул, промазал, разбил, стервец, бутылку французского вина, загадил всю комнату и решил, что я готов – не побежал звонить в милицию, значит, мертвый. Потом возвращаюсь домой и вижу у подъезда засаду. Остальное – дело техники. Итак?..

– Стреляли, говоришь? – переспросил генерал. – Что-то в этом роде я предполагал. Непонятно только, почему не попали. Должны были попасть, живой ты им не нужен. Два Слепых – это, знаешь ли, чересчур даже для огромного постсоветского пространства…

– Не знаю, как для постсоветского пространства, а для меня, действительно, чересчур, – сказал Глеб. – И при этом меня со вчерашнего дня не оставляет ощущение, что нас именно двое, и что нашу общую, одну на двоих, биографию, если еще не напечатали в «Московском Комсомольце», то напечатают в ближайшее время. А потом пригласят на телевидение в «Пусть говорят», и мы будем битых два часа в прямом эфире со скандалом выяснять, кто из нас настоящий… Так вот, значит, за что вас повинтили! Высокопоставленный покровитель жестокого убийцы, новоявленный доктор Франкенштейн с Лубянки – создатель кровавого чекистского монстра… И чего же этот монстр успел натворить, пока я ползал по камням и дрался за хотдоги с футбольными фанатами?

Отдав должное его манере выражаться недовольным кряканьем, генерал по возможности коротко, но исчерпывающе поведал ему историю последних двух – трех недель: сколько и какого народа уложил в землю подполковник ФСБ Молчанов, сколько раз и на чем прокололся, и каким образом генерал Тульчин, его оперативники и высокое руководство связали этого неприятного типа с ним, генералом Потапчуком.

– Стреляет, как бог, а действует, как лох, – немного грубовато, но точно подытожил Слепой, выслушав его рассказ. – Да, вы правы: все эти проколы – никакие не проколы. Несомненно, это тщательно организованная, хорошо продуманная и подготовленная подстава. Самый сложный ее элемент, на мой взгляд – информационное обеспечение. Это, конечно, в том случае, если вы лично не принимали непосредственного участия в организации всех этих неприятностей. А поскольку все эти неприятности бьют, в первую голову, по вам, вам они нужны, как прострел в пояснице. Так что для меня вы почти вне подозрений.

– Ура, – язвительно проворчал Федор Филиппович.

– Скажу без ложной скромности, – оставив без внимания его реплику, продолжал Глеб, – главное тут – как эти сволочи смогли пронюхать, что тихий московский обыватель Глеб Петрович Сиверов и агент по кличке Слепой – один и тот же человек. И ведь все же знают, до последней мелочи – приметы, домашний адрес, паспортные данные, марку, год выпуска и номер машины… да все! Вплоть до марки пистолета и размера глушителя. Как будто я – не я, а, вот именно, простой законопослушный обыватель, какой-нибудь менеджер среднего звена, за моральным обликом которого хозяева внимательно следят через сайт «Одноклассники»… Как будто это вы своей рукой составили на меня подробную ориентировку. Как?! – вот, что непонятно. Поймем это – поймем и все остальное. Что там с этим стукачом… как его – Полосухин? Знакомое что-то, из классики – то ли Ильф и Петров, то ли Зощенко, то ли вообще Булгаков… Вы в курсе, что это за овощ?

– Откуда? – брезгливо поморщился Потапчук. – Общение с платными информаторами уже давно не входит в круг моих должностных обязанностей.

– Да ну?! – весело изумился Глеб.

– Ну, ладно, ладно… Но уровень-то!.. Это же не академик, нобелевский лауреат, и не посол иностранной державы, а какой-то игроман – бывший мент, частный детектив, специалист по копанию в грязном белье… Тьфу, мерзость!

– Это да, – признал Слепой. – Ладно, черт с ним, с информатором. Есть ведь еще этот майор, который якобы сливал ему сведения об операции Тульчина – Барабанов, да? Вот повезло человеку с фамилией! Майор госбезопасности Барабанов, друг и одноклассник платного стукача… Такого нарочно не придумаешь!

– Веселись, веселись, – проворчал Федор Филиппович.

– Ладно, ладно, веселись, только свечки берегись, – скороговоркой продекламировал Сиверов и уточнил: – Корней Иванович Чуковский, «Доктор Айболит».

Задев локтем колени генерала, он открыл перчаточное отделение – попросту говоря, бардачок. Внутри автоматически включилась лампочка, при свете которой Потапчук первым делом увидел пистолет – отечественного производства, современный, с двухрядным магазином на восемнадцать патронов и удобно изогнутой, с выемками для пальцев, пластмассовой рукояткой. Он был модной серебристо-черной расцветки, матово-зернистый, с толстой ствольной коробкой, похожей на брусок какого-нибудь щелочного металла – например, натрия. Сразу вспомнилось, как в незапамятные школьные времена Андрюха Аракчеев исхитрился свистнуть у химички кусок этого самого натрия и на большой перемене, когда их повели завтракать в школьную столовую, бросил этот брусок в стакан со сладким горячим чаем – гля, пацаны, как оно там бегает! «Оно» действительно резво бегало по поверхности, описывая круги, шипя, пузырясь и прямо на глазах уменьшаясь в размерах. Пацаны, собравшись в кружок и оживленно комментируя наблюдаемое диво, склонились над стаканом, едва не засунув в него носы. Потом Андрюха поднял стакан над головой, чтобы было видно всем, и в это мгновение в стакане рвануло – коротко, но довольно сильно. Столб пламени взлетел до потолка, в закопченной емкости осталась едва ли четверть первоначального объема, и это, понятное дело, был уже не совсем чай – вернее, совсем не чай. То, что вылетело наружу, попортило кое-кому школьную форму и – по счастью, только слегка – верхние слои эпителия.

И Федор Филиппович вдруг подумал – как ни странно, впервые за все эти долгие, долгие годы: а что, если бы Андрюха тогда не поднял стакан над головой?

Да ничего, ответил он себе. Просто образовалась бы небольшая группка инвалидов детства по зрению, и восьмиклассник Федя Потапчук в их числе. Не было бы тогда в ФСБ такого генерала, и всех этих скользких, неприятных неприятностей тоже бы не случилось – сидел бы себе, клеил на дому картонные коробочки или электрические розетки на ощупь собирал… Милое дело!

– Предупрежден – значит, вооружен, – ворчливо процитировал он старую латинскую поговорку.

– Вооружен – значит, готов к труду и обороне, – быстро возразил Глеб. – Особенно к обороне. Берите, берите. Даст бог, не пригодится, но чует мое сердце, что вы еще помянете мою доброту. Я тут рискнул здоровьем и наведался в одну из своих конспиративных берлог. Нарочно выбрал ту, о которой вы знаете, чтобы лишний раз убедиться: вы тут ни при чем, а тот, кто это замутил, осведомлен далеко не обо всем.

– Убедился?

– Да. И вооружился. – Глеб сунул руку за пазуху, и Федор Филиппович непроизвольно вздрогнул, различив в свете далекого уличного фонаря знакомые зализанные очертания пистолета Стечкина. – Как говорится, лечи подобное подобным. Или, выражаясь по-русски, клин клином вышибают. Вот телефон, номер которого пока не значится ни в одной базе, кроме базы мобильного оператора, а следовательно, и не прослушивается. Говорить по нему все равно не надо, в квартире полно микрофонов, так что будем, как нынешняя молодежь, общаться посредством текстовых сообщений. Только под видеокамерами этим не занимайтесь. Вы уже выяснили, где они находятся?

– Ты мне еще объясни, как шнурки завязывать, – огрызнулся генерал. – Яйцо курицу будет учить!

– Ну, тогда пора и честь знать, – сказал Глеб. – Ребята скоро проснутся, и им не понравится, если вас в такой поздний час не окажется в кровати. А уж как это не понравится их начальству, я и высказать не берусь!

– Что ты намерен делать? – спросил Федор Филиппович.

– Как обычно – работать с людьми, – послышалось в ответ. – Кадры решают все. Это сказал еще Иосиф Виссарионович, а он, при всех его недостатках, был довольно неглупый мужчина. Где-то, и притом совсем недалеко от вас, товарищ генерал, существует впечатляющих размеров информационная брешь. Ее надо заткнуть, иначе меня в нее засосет, да и вас тоже. Одного не понимаю: откуда им известны обо мне вещи, которые, по идее, знаем только вы и я?

– Ну, почему же только ты и я? – возразил Потапчук. – До знакомства со мной ты тоже жил на свете и встречался с людьми.

– Верно, – вздохнул Глеб. – Но это было так давно, что даже не верится – то ли было, то ли не было…

* * *

Прожив с женой больше четверти века, Андрей Константинович Тульчин не перестал ее любить – такое явление, знаете ли, иногда встречается даже среди генералов известного ведомства. Юношеская страсть давно трансформировалась во что-то другое – что-то, что циник назвал бы привычкой, а записной романтик – настоящей, проверенной временем любовью. Генерал Тульчин не являлся ни тем, ни другим; он просто знал, и знал наверняка, как может знать только генерал спецслужб, что ему посчастливилось найти в жизни свою половинку – не чужую, а вот именно свою, предназначенную судьбой, – и что эту редкую находку надлежит беречь как зеницу ока.

Он и берег – понятно, как умел.

Это, разумеется, не означало, что они не цапались. Цапались, да еще как – только шерсть летела! Супруга его, драгоценная Виктория Дмитриевна, еще в середине восьмидесятых, на заре горбачевской перестройки, с энтузиазмом ударилась в частное предпринимательство. Что представлял собой бизнес эпохи лихих девяностых, никому напоминать не надо. О том, что думал и как высказывался по поводу занятий жены тогдашний майор госбезопасности Тульчин, принципиально не желавший мараться о криминал и кого-то там – пусть даже собственную супругу – крышевать, рассказывать тоже не стоит. Виктория Дмитриевна, в свой черед, не лезла за словом в карман, и как они на этом фоне не развелись, остается загадкой – для всех, кто не верит в судьбу и выдвинутую еще Платоном теорию двух половинок, скитающихся по свету в поисках друг друга.

Ко времени описываемых событий Андрей Константинович, как известно, сделался генералом. Виктория Дмитриевна за то же время выросла до владелицы крупной строительной фирмы, что, по ее убеждению, было эквивалентно воинскому званию мужа – это, заметьте, как минимум.

Женщин вечно тянет командовать. Хитроумные дочери Евы умудряются вить веревки даже из находящихся на пике славы императоров. Что тут говорить о генерале, у которого жена – сама себе генерал! Тем не менее, Андрей Константинович стойко держал оборону и в стратегическом плане позиций не сдавал, хотя в чисто тактическом смысле частенько предпочитал изнурительной позиционной войне бескровную капитуляцию.

В общем, когда жена позвонила ему прямо на службу и приказным тоном напомнила, что на даче надо бы подрезать виноград, поправить завалившийся декоративный плетень и почистить пруд – тоже, мать его, декоративный, ею же и затеянный на многострадальную голову мужа, – Андрей Константинович слегка вспылил и, благо подчиненных поблизости не наблюдалось, подробно, обстоятельно напомнил Виктории Дмитриевне, что находится на работе и, между прочим, не в бирюльки там играет.

В ответ ему было сказано, что у нее, Виктории Дмитриевны, внезапно и срочно образовался бизнес-форум в Нижнем Новгороде, пропустить который она никак не может – просто не имеет права. И она туда едет – не собирается поехать, не планирует, как кому-то, возможно, хотелось бы, а именно едет – находится уже на полпути и твердо намерена добраться до финиша. Ввиду этого водитель Леша еще с утра отвез домработницу Зину со всеми имевшимися в доме продуктами на дачу. А потом, когда Зина со всем управилась, доставил ее обратно в город, поскольку у нее, Зины, сестра на сносях и вот-вот должна родить. Леше Виктория Дмитриевна с барского плеча подарила отгул – водитель-то ее, ей и решать, – и, таким образом, на даче Андрея Константиновича ждали украинский борщ, фирменные Зинины котлеты, завалившийся плетень и все прочее, а дома – пустая квартира и пустой, выключенный холодильник. Да, и имей в виду, борщ надо съесть быстро – самое большее, за два дня. Он на мясе и долго стоять не может – прокиснет…

«Уже бегу, – светским тоном пообещал Андрей Константинович. – Вот только галоши надену. Да пропади он пропадом, твой борщ! Ты что, не понимаешь, чем я тут занят?!»

И бросил трубку. А уже через десять минут, слегка остыв и здраво рассудив, что жена у него одна, а работы, как с ней ни воюй, меньше не становится, перезвонил и спокойно уточнил, что именно нужно сделать с плетнем – укрепить, перебрать, подкрасить или снести к чертовой бабушке.

В ответ ему так же спокойно, хотя и с неодобрительной прохладцей – будешь знать, как трубками швыряться, – дали все необходимые ЦУ. А в заключение чуточку потеплевшим тоном добавили, что выходные потому так и называются, для того и предназначены, чтобы куда-нибудь выйти, размяться, сменить обстановку и проветрить закисшее в прокуренном кабинете, натруженное за неделю до кровавых мозолей серое вещество.

И это была чистая правда. Тем более что путь до дачи был не такой уж далекий, и место это Андрей Константинович очень любил. Любил и старался, как положено дачнику, делать там все своими руками, не прибегая к услугам наемных шабашников и безответных солдатиков срочной службы. Потому-то, наверное, и плетень завалился – от большой любви и непревзойденного генеральского мастерства…

Словом, Андрей Константинович клятвенно пообещал, что отправится на дачу сразу же, как освободится, и сделает там все, что сможет. «Не все, что сможешь, а просто все», – поправили его, и он покорно, чтобы не ввязываться в ненужный спор, согласился. Чем порадовал не только жену, но и того, кто внимательно прислушивался к их разговору, сидя за рулем находящегося в розыске черного «БМВ». «Вот, – поставила каменную точку в разговоре Виктория Дмитриевна. – Лучше займись полезным делом на свежем воздухе, чем секретарш по ресторанам выгуливать, Джеймс Бонд».

«Секретарша» генерала Тульчина была без малого двухметровым мужчиной, весила больше центнера, носила густые черные усы и звалась капитаном Смоляковым. Выгуливать данный экземпляр по ресторанам Андрей Константинович мог бы разве что в страшном сне, навеянном полной луной и чересчур плотным поздним ужином. Но информировать об этом супругу он не стал, как не стал и спрашивать, что это за бизнес-форум где-то у черта на куличках так срочно и неотложно образовался именно в выходные. Задавать такие вопросы, да еще по телефону, не видя глаз собеседника, бессмысленно: правды, если она неприглядна, тебе не скажут, а ответ, которого ждешь, известен и так. Кроме того, Андрей Константинович привык доверять жене, а пара-тройка осторожных, профессионально проведенных проверок показала, что доверие это не беспочвенно. За эти проверки генералу до сих пор было стыдно – наслушался историй про супружеские измены, всполошился, дурень: а моя-то чем лучше? А она таки лучше – лучше, и точка.

А если в какой-то момент все-таки окажется, что это не так, что она как все – ну, что ж, ему не привыкать. Людям, даже самым лучшим из них, свойственны слабости. Вон, даже Федя Потапчук, на что, казалось бы, железный, мировой мужик, и тот не выдержал, сломался, поддался искушению подкопить перед пенсией легких деньжат на старость. Чтоб не на лавочке у подъезда, не в домино да шахматы под кефир с такими же, как сам, старыми, никому не нужными хрычами, а на роскошной яхте посреди лазурного моря, с видом на живописные берега и в компании длинноногих загорелых девиц модельной внешности…

Это бывает – в последнее время, к сожалению, так часто, что уже фактически превратилось в норму. Потому что, оставаясь честным, когда все вокруг гребут под себя обеими руками, чувствуешь себя дурак дураком. А еще – никчемным лентяем, ни на что не годным бездельником, неспособным обеспечить себе и своим близким достойный – хотя бы такой, как у всех вокруг, – уровень благосостояния. Вот и нянчись со своей честностью, поправляй свои трухлявые плетни, пока жена-добытчица трудится, как пчелка, заводя деловые связи на бизнес-форуме…

Он и поправлял – осмотрел повреждения, найдя их серьезными, но не катастрофическими, прихватил в сарае топор и не спеша, со вкусом прогулялся в заросший ивняком овражек на приречном заливном лугу. Там нарубил приличную, в полный обхват, охапку лозы, очистил от веток с листьями и коры, досыта накормил местное комарье и тронулся в обратный путь. Он любил работать руками, поскольку эта простая механическая работа оставляла свободной голову. Здесь, на вольном воздухе, под размеренное тюканье топорика и шелест ложащейся на землю лозы, мысли текли легко и плавно, раздражение отступало, и то, что могло поранить, ранило уже далеко не так больно – по крайности, не насмерть, а легко, как пуля на излете.

Свалив свою ношу у покосившегося, потерявшего вид плетня, он принес шланг, опустил его в зацветший прудик, по-шоферски отсосал воздух и самотеком пустил зеленоватую водицу в тот угол двора, где хозяйственная Зина развела-таки грядки с лучком, укропчиком, морковочкой и прочей петрушкой. Затем снова сходил к сараю, выбрал подходящую по толщине жердь, пристроил ее на козлы и напилил кольев нужной длины. Заостряя топором концы, генерал продолжал думать о деле – не о плетне, который фактически предстояло построить заново, а о Припятском заповеднике, Потапчуке и всем прочем, что не давало ему покоя в последние три недели.

С заповедником все было более или менее ясно: там отстреляли всех, кого только можно, и теперь в тех краях не происходило ничего достойного внимания. А если и происходило, Андрей Константинович ничего об этом не знал – не мог узнать, потому что Бурсаков погиб, а внедрять туда нового агента, с учетом обстановки, представлялось нецелесообразным: шлепнут в первый же день. Да и куда его внедрять, если все перебиты чуть ли не поголовно, а уцелевшая мелкая шушера попряталась по углам, как тараканы, и боится лишний раз вздохнуть?

И то хлеб – в некотором смысле. Расследование зашло в глухой тупик, дело развалилось, как карточный домик, зато и расследовать больше нечего: незаконный трафик оружия и наркотиков прекратился – временно, как это всегда и бывает, но прекратился. Там, в заповеднике, теперь, поди, даже браконьерствовать перестали – мало ли?.. Как вылезет вон из тех кустов, да как пальнет – доказывай потом рыбам в речке или червякам в могиле, что ты не верблюд!

В общем, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Спасибо, Федор Филиппович, пособил по старой дружбе!

Потапчук сидел под домашним арестом. Зато его предполагаемый сообщник оставался на свободе и продолжал активно рубить за собой хвосты. Чуть больше суток назад, в ночь с четверга на пятницу, он подкараулил около подпольного казино очередного фигуранта дела, информатора Полосухина, и на глазах у охранников клуба вышиб ему мозги выстрелом все из того же «Стечкина». Валяющийся прямо на проезжей части труп под утро обнаружил водитель мусоровоза. Поскольку Андрей Константинович ждал чего-то в этом роде, оперативные сводки и отчеты ППС его ребята изучали с повышенным вниманием. Полосухина опознали; зная об его пагубном пристрастии и имея информацию (поступившую, вероятнее всего, от него же) о работающем в районе убийства подпольном казино, разыскать свидетелей преступления не составило особого труда. Охранники пытались отпираться, но когда им намекнули, что к обвинению в незаконной предпринимательской деятельности может добавиться обвинение в умышленном убийстве, совершенном группой лиц по предварительному сговору, плотина молчания рухнула, и на проводившего опрос подполковника Уварова пролился поток косноязычного красноречия – увы, довольно-таки хилый. Охранники видели, как Полосухин сел в случайный черный «БМВ», проехал в нем метров сто или около того, а потом прямо на ходу вывалился из машины – мертвый, как кочерга, со сквозным пулевым отверстием в черепе.

Запись установленной на парковке камеры слежения кто-то уже успел стереть, но один из охранников запомнил номер машины. Номер был знакомый – тот самый, что засветился в российско-украинском приграничье. Из чего следовало, что пресловутый подполковник Молчанов – либо полный отморозок, либо просто болван, не ведающий, что творит. Для болвана он был чересчур ловок и неуловим; отморозок с хорошей спецподготовкой недурно укладывался в общую картину. Что в нее не укладывалось, так это его участившиеся, ставшие регулярными, чуть ли не нарочитыми, проколы. Он как будто дразнил генерала Тульчина, то и дело выскакивая, как чертик из табакерки, и во всеуслышание объявляя: да вот он, я, лови!

И каждый его прокол прямо указывал на Потапчука. Особенно последний, с Полосухиным: Потапчука арестовали, и работавший на него информатор, который, несомненно, выложил бы все, что знает, на первом же допросе, в тот же вечер получил пулю в голову.

А Потапчук, между тем, не глупец и не отморозок. И зная, кем командует, какого волкодава выгуливает на поводке, наверняка постарался бы сделать этот поводок максимально коротким: тебе приказали, ты выполнил, и никакой самодеятельности. Да и исполнитель, доигравшийся до того, что его полностью рассекретили, не прожил бы после этого и суток. Таковы правила игры, и Потапчук их отлично знает.

Знает и нарушает, будто нарочно с каждым новым шагом все глубже увязая в трясине обоснованных, подкрепленных прямыми уликами подозрений.

А может, и в самом деле нарочно? Дескать, смотрите, сколько против меня улик. Да каких! Согласитесь товарищи, это уже становится нелепым. Вы можете подозревать меня в чем угодно, но такой непрофессионализм, такая бьющая в глаза тупость – это, знаете ли, уже через край. Если вы хотя бы допускаете мысль, что у нас на Лубянке отделами могут командовать ТАКИЕ генералы, всех нас давно отправить – да нет, не в отставку, а на переработку. Кого на мыло, кого на органические удобрения… Это ведь ни в какие ворота не лезет! Я кто, по-вашему – враг самому себе? Самоубийца? Маньяк?

И, выслушав эту пламенную речь, все принимаются озадаченно скрести в затылках и разводить руками: да, действительно, что-то тут не так! А неуловимый отморозок со «Стечкиным» продолжает стрелять и прокалываться, прокалываться и снова стрелять, громоздя друг на друга трупы и прямые, давно ставшие избыточными улики. И когда в живых не остается ни одного свидетеля, сам получает пулю в затылок – бинго! Свидетелей нет, доказательств нет, признательных показаний тоже нет – откуда им взяться? Есть только мертвый маньяк и несправедливо обиженный подозрением генерал Потапчук. Поскольку подозрения в его адрес рассеялись все-таки не до конца, его с почетом провожают в отставку, тем более что по возрасту и выслуге лет ему давно полагается быть на пенсии. И – здравствуйте, лазурные берега, яхты, девочки и все прочее, чему полагается быть в красивой жизни!