Текст книги "Слепой. Исполнение приговора"

Он взвел курок пистолета, попятился, нащупывая свободной рукой дверь, а потом резко обернулся, вскинув оружие. Но в коротком узком коридорчике никого не было; в доме царила тишина, нарушаемая только бормотанием работающего на втором этаже телевизора.

Надо валить, подумал он. Валить срочно, далеко и надолго. И – как можно скорее. Ощущение, что упырь в темных очках играет с ним, как кошка с мышью, достигло верхнего предела, сделавшись нестерпимо острым. Вопрос «за что?» не имел смысла. Дереву, в ствол которого с торжествующим воем вгрызается бензопила, тоже, очень может статься, интересно, за что ему такая напасть. Но его участие в дискуссии не предусмотрено планом лесозаготовок, и все, что оно может, это при крайне удачном стечении обстоятельств исхитриться и рухнуть на голову зазевавшемуся лесорубу.

Но этот лесоруб не зевал, и все, что мог майор Бурсаков, это использовать данные ему природой преимущества перед деревом – конкретно выражаясь, ноги. О служебном долге он больше не вспоминал – то есть вспоминал, конечно, но мимоходом, как о чем-то несущественном. Потому что служебный долг не может послать человека с завязанными глазами драться с разъяренным тигром. Драка слепого со зрячим – вот чем в конечном итоге обернулась его миссия в радиационном заповеднике. А раз так, ее пора сворачивать, пока к впечатляющему списку трупов не добавился еще один – его, майора Бурсакова, труп.

Вместо того чтобы направиться к выходу, он свернул в еще один коридорчик, который вел в устроенный в цокольном этаже гараж. Здесь было уже по-настоящему темно; нащупав на стене выключатель, он включил свет сначала в коридоре, а потом и в гараже. Там, в гараже, стояли машины – настоящие, быстроходные и надежные иномарки, не чета его рассыпающейся на ходу «Таврии». Стеценко ездил на «лендровере», а для редких поездок жены в ближайший райцентр держал «ауди», которой Галина Дмитриевна почти не пользовалась. Ключи, насколько было известно Струпу, постоянно торчали в замках зажигания: угона с проникновением в запертый изнутри гараж Михалыч не боялся. Да и вообще, чего может бояться полновластный хозяин округи? То-то, что ничего – до тех пор, пока не явится призрак-убийца в темных очках и не пальнет в затылок из «Стечкина» с глушителем…

Эти машины, особенно «лендровер», представлялись Струпу даром небес, путем к спасению души и тела. Будто наяву, он видел, как мчится по разбитому шоссе за рулем мощного британского внедорожника, и стрелка спидометра все дальше и дальше отклоняется вправо: сто, сто десять, сто двадцать, сто сорок километров в час… А если кому-то в Москве это не понравится, майор Бурсаков с удовольствием положит на стол рапорт об увольнении. Глаза и уши… Приезжайте сюда сами, смотрите и слушайте, сколько влезет, если нужда подперла! Только разберитесь сперва, чьи это глаза и уши сидят прямо у вас под носом, в отделе, и кому они регулярно сливают оперативную информацию…

Он толкнул железную дверь, спустился по трем бетонным ступенькам и успел по инерции сделать три или четыре шага, прежде чем то, что видели глаза, проникло в сознание. Тогда он остановился, не слыша ничего, кроме тока крови в ушах и бухающего, как сваебойная машина, сердца.

Машин в гараже было три – три, а не две, как полагалось. Сверкающий, любовно вылизанный серебристый «лендровер», красная, как плащ тореадора, «ауди А6», а чуть в стороне, поставленный немного наперекосяк, явно впопыхах, – черный, забрызганный грязью и густо, до самой крыши, запыленный «БМВ» с московскими номерами.

Впервые в жизни майор Бурсаков почувствовал, что по-настоящему сильно, почти до обморока, напуган. Выброс адреналина был таким мощным, что он едва не пальнул по «БМВ» из пистолета. Сдержать панический вопль тоже оказалось нелегко, но он справился. Левая передняя дверца «БМВ» была чуть приоткрыта; взяв ее на прицел, пугливо озираясь, майор скользящим шагом двинулся вперед.

В салоне «БМВ» никого не оказалось. Выдвинутая до упора пепельница под приборным щитком была полна смятых окурков дорогих сигарет и тихо смердела, отравляя атмосферу, с зеркала заднего вида свисал, слегка покачиваясь, веселый пластмассовый чертик в больших солнцезащитных очках. Это многозначительное, со смыслом, украшение почему-то сильно задело самолюбие майора; вспыхнувшее бешенство отодвинуло испуг на задний план, и, выпрямившись, Бурсаков процедил сквозь стиснутые до звона в ушах зубы:

– Играешь? Ну-ну. Гляди, доиграешься!

Четко понимая, что убийца где-то рядом и вполне возможно, прямо сейчас наблюдает за ним через прорезь прицела, он подошел к воротам и ударил кулаком по кнопке электрического подъемника. В ответ взвыл оживший электромотор, сдержанно залязгало железо, и пластинчатая стальная штора ворот начала с рокотом наматываться на укрепленный под потолком вращающийся вал. Оставаясь начеку, с ушками на макушке и с указательным пальцем на спусковом крючке, Бурсаков подошел к «лендроверу», открыл дверь и забрался в водительское кресло.

Ключ торчал в замке зажигания. Переложив пистолет в левую руку, майор запустил двигатель. Ворота поднимались с томительной медлительностью, в ширящейся щели под их нижнем краем синели теплые летние сумерки. Наконец, эта щель стала достаточно широкой, чтобы сквозь нее могла пройти машина. Подняв глаза, Бурсаков поправил зеркало, мягко передвинул рычаг коробки передач, плавно отпустил сцепление и дал газ.

И почти сразу, чертыхнувшись, ударил по тормозам: он совсем забыл про ворота в заборе, которые тоже были закрыты.

Ворота были заперты на массивный железный засов. Ни о какой автоматике тут не было и речи, и, если майор хотел покинуть владения покойного начальника заставы, ему надлежало выйти из автомобиля и по старинке, вручную, отодвинуть эту хреновину и открыть тяжелые створки. Что и было сделано.

Бурсаков подогнал машину к самым воротам, включил нейтралку, затянул ручной тормоз и выпрыгнул из кабины, чувствуя себя голым и беззащитным несмотря на зажатый в руке пистолет. Он ждал выстрела, который не рассчитывал услышать, но выстрела все не было, и слабенькая поначалу надежда крепла с каждой секундой. Возможно, у киллера случился запор – с кем не бывает, человек ведь, в конце-то концов, а не ангел мщения! Сидит себе в сортире и злится: надо бы поработать, ан нет, не выходит!

Но это вряд ли. Скорее всего, у него имеются какие-то свои, непонятные простым смертным планы на контрабандиста и браконьера по кличке Струп – попавшего в переплет, напуганного до смерти и так далее. Но это его планы, его личные проблемы. Что бы ни нафантазировал себе этот маньяк, майор Бурсаков впредь в его играх участвовать не намерен. Нет уж, слуга покорный!

Он понимал, что находится под сильным, направленным, очень профессионально созданным психологическим давлением, но это мало что меняло, да и вряд ли имело значение. Гораздо более важным сейчас казалось поскорее отодвинуть тугой засов, как будто, очутившись за воротами, он мог разом избавиться от всех своих проблем и страхов.

Майор Бурсаков был полностью, окончательно деморализован. В данный момент он просто прекратил свое существование как боевая единица, и его можно было с чистой совестью отпустить на волю – сушить подштанники и ставить богу свечки за чудесное избавление. Это было очевидно, но тот, от кого сейчас зависела судьба майора, не привык отступать от своих планов.

Засов, наконец, уступил его усилиям и, лязгнув, переместился в крайнее правое положение. Торопливо, почти бегом, разведя в сторону створки ворот, Бурсаков вернулся к машине и прыгнул за руль. При этом он по свойственной каждому нормальному водителю привычке опять посмотрел в зеркало заднего вида и оцепенел, увидев там отражение полузнакомого, никогда прежде не виденного на таком малом расстоянии лица с блестящими темными линзами на месте глаз.

– Привет, стукачок, – сказал подполковник Молчанов.

Сквозь мягкий рокот работающего на холостых оборотах дизельного мотора пробился короткий, резкий хлопок, ветровое стекло вмиг украсилось сложным, оплывающим узором красных брызг с вкраплениями комковатого белесого вещества, и майор Бурсаков, успев все понять, но не успев ничего почувствовать, уткнулся лицом в ступицу рулевого колеса.

Глава 8

Дождя не было уже целых два дня, в небе светило по-летнему яркое солнце, и соскучившийся по натуральному, природному, никак не связанному с расходованием не возобновляемых запасов углеводородного сырья теплу генерал Тульчин поднял глухие римские шторы и даже распахнул (естественно, руками референта) окно кабинета. Окно выходило во внутренний двор, шум машин, непрерывным потоком катящихся вокруг площади, долетал сюда в виде смутного отдаленного рокота, напоминающего приглушенный звук морского прибоя. За окном, скрежеща коготками по жестяному карнизу и утробно воркуя, прогуливались голуби – то ли сексуально озабоченные, хоть был уже и не сезон, то ли просто одуревшие от нежданного тепла. Еще бы им не одуреть: на дворе конец июня, а тут – гляди-ка – тепло!

Подполковник Федосеев сегодня выглядел усталым. Его хищная мужская красота как-то поблекла, под карими глазами, составлявшими выгодный контраст с белоснежной шевелюрой, набрякли темные мешки, и при ярком солнечном свете было особенно хорошо заметно, какие они тяжелые и морщинистые. Время не щадит людей, особенно таких, как подполковник Федосеев, обладающих яркой, с резкими чертами, наружностью. В данный момент смотреть на него было довольно-таки неприятно, поскольку, явно перетрудившись, Игорь Степанович вплотную подошел к незримой черте, отделяющей красоту от уродства.

Впрочем, пока его личный хронометр не начал отмерять седьмой десяток (до чего, по счастью, было еще далековато), это было дело поправимое: выспится хорошенько, и будет как огурчик, хоть ты его в банку на зиму закатывай.

На этом генерал Тульчин усилием воли прервал свои размышления по поводу внешности подчиненного, поскольку не без оснований подозревал, что сам выглядит ничуть не лучше – да нет, пожалуй, хуже, потому что старше Федосеева на двенадцать лет. Счастливая серединная пора расцвета, когда такая разница в возрасте смело может не приниматься в расчет: тебе тридцать, мне сорок два – ну и что, айда, выпьем! – давно осталась позади. Дорога пошла под уклон, и тем досаднее было, и без того скатываясь в яму, в придачу ко всему еще и обдирать бока о натыканные какой-то сволочью на каждом шагу рогатки. Как будто нельзя оставить пожилого человека в покое, дать спокойно, без форс-мажоров, доработать до пенсии!

Но форс-мажоры случаются даже у пожилых, опытных бухгалтеров. Что уж тут говорить о генерале федеральной службы безопасности! В молодости это казалось естественным – на кой ляд человеку работа, на которой ничего не происходит, – но теперь, с возрастом, стало основательно напрягать: да сколько же можно в конце-то концов?! Имейте совесть, господа!

– Узнал что-нибудь? – преодолев минутную слабость, спросил он.

– Так точно, – сказал Федосеев. – Удостоверение на имя подполковника Молчанова настоящее. Ну, или представляет собой клон настоящего, что, по-моему, никак не влияет на суть дела. Федор Петрович Молчанов – это не Иван Иванович Иванов, вероятность случайного совпадения невелика. Плюс звание, плюс дата выдачи и номер удостоверения… Нет, эту ксиву точно приобрели не в подземном переходе.

– А где? – ворчливо поинтересовался генерал. Годков, эдак, пятнадцать назад, оказавшись на месте Федосеева, он почти наверняка ответил бы на этот вопрос попросту: «В Караганде!» – или еще похлеще, ввиду чего, в очередной раз призвав себя к порядку и дисциплине, уже совсем другим, извиняющимся тоном добавил: – Ты прости, Игорь Степанович, я сегодня здорово не выспался, да и дел невпроворот. Поэтому, поелику сие возможно, постарайся максимально сократить преамбулу.

– Есть, – спокойно, с готовностью откликнулся Федосеев. Бессонная ночь, и наверняка не одна, отразилась на его внешности, но явно никак не повлияла на самообладание и работоспособность. Да, ничего не скажешь, двенадцать лет – разница существенная, как ты ее ни верти. – Удостоверение наше, выдано в установленном порядке в январе прошлого года. Но в списках личного состава подполковник Молчанов не значится. Полагаю, это оперативный псевдоним, под которым скрывается свободный полевой агент с широкими – по всему видно, что очень широкими, – полномочиями.

– Не тяни кота за хвост, – буркнул Тульчин. – Не надо разжевывать, все и так понятно. И в числе прочего понятно, что этот твой полевой агент с полномочиями вряд ли сам приходил в отдел кадров за своими корочками. И наверняка не он подписывал приказ об их выдаче.

– Так точно, – утвердительно наклонив седую голову, сказал Федосеев. – Но тут, товарищ генерал, такая странная и довольно неприятная история… Даже не знаю, как сказать. Короче, удостоверение выдано по требованию генерала Потапчука…

– Кого?!

– Так точно, – повторил подполковник, – Федора Филипповича. Странно, правда? Такой, понимаете ли, честный служака, прямо столп принципиальности, эталон чекиста… И вдруг – на тебе!

– Не понимаю, – подумав, растерянно произнес генерал Тульчин. – Да нет, чепуха! Это какая-то ошибка, такого просто не может быть! Не может быть, потому что не может быть никогда.

– Требование подписано им, и в ведомости тоже стоит его подпись. Я все понимаю, но факты – упрямая вещь.

– А вот я ни черта не понимаю, – признался Андрей Константинович. – Что же это он, с ума, что ли, сошел?

– Не исключено, – быстро откликнулся подполковник. – Виноват, товарищ генерал, но я долго об этом думал… Судя по наметившейся в последние годы тенденции, Потапчук вполне мог, грубо говоря, потерять берега, вообразить себя этаким вершителем судеб, одиноким борцом за справедливость – вне закона и над законом, так сказать.

– Сам берега не теряй, – посоветовал Тульчин. – Ты кто такой, чтобы генералам сеансы психоанализа устраивать?

– Виноват, – деревянным голосом повторил Федосеев. – Возможно, я неправ. Но альтернативный вариант выглядит совсем уже погано. Хотя, должен заметить, он представляется куда более логичным, а следовательно, и вероятным. Деньги в нашей стране еще никто не отменял.

За окном послышался продолжительный душераздирающий скрежет, а следом – частое, быстро удаляющееся хлопанье крыльев.

– Голубь поскользнулся, – перехватив брошенный Тульчиным в ту сторону взгляд, объяснил подполковник. – Не смог удержаться и улетел.

– Да, – явно думая о чем-то своем, рассеянно отозвался Тульчин, – поскользнулся голубок. Поверить не могу! Помнишь, может быть, еще при Советах шла по телевизору такая программа: «Очевидное – невероятное»? Вот это оно самое и есть: с одной стороны, очевидное, с другой – невероятное. Как же так-то, а?

Вопрос был риторический, ответа не требовал, и подполковник Федосеев предпочел промолчать. Помедлив еще немного, он осторожно произнес:

– Возможно, это какая-то провокация.

– Какая? – безнадежным тоном переспросил генерал. – Чья?

– Пока не могу даже предположить. Но Струп…

– Оставь в покое Струпа, – перебил Андрей Константинович. – Забудь о нем. Бурсаков теперь действительно вне подозрений – отныне и навсегда.

– Виноват, не понял, – сказал Федосеев. – То есть как? Что случилось?

– Убит выстрелом в упор в доме начальника погранзаставы на украинской территории, – внес полную ясность генерал Тульчин. – Вместе с хозяином дома и его женой. Почерк все тот же – три выстрела, три трупа. А также три гильзы и три пули, выпущенные из хорошо знакомого нам ствола. В нашей картотеке этот ствол не значится, но догадаться, кому он принадлежит, по-моему, несложно.

– Черт, – упавшим голосом произнес Федосеев.

Он хотел добавить: «Как же так?» – но вовремя спохватился и промолчал: в этом кабинете право задавать риторические вопросы принадлежало генералу Тульчину.

– Еще что-нибудь скажешь? – не дождавшись продолжения, довольно ядовито поинтересовался генерал. – Или просто откроем сейф, сожжем пару папок с документами и посыплем головы пеплом?

Подполковник развел руками.

– Честное слово, не знаю, что и думать. Я даже как-то растерялся…

– Не имеешь права, – быстро и жестко напомнил генерал.

– Так точно, не имею. Но как-то уж очень быстро все закрутилось. Какая-то неделя, максимум полторы, какой-то действующий в одиночку бешеный подполковник, и от дела, которое уверенно шло к победному концу, остались рожки да ножки. Фигурантов нет – перебиты практически поголовно, внедренного агента нет – застрелен в упор. Если бы не этот прокол с удостоверением, пришлось бы констатировать, что мы сели в лужу – вернее, нас туда усадили.

– Очень удачный, своевременный прокол, ты не находишь? – мрачно спросил генерал.

Федосеев снова развел руками и, поймав себя на том, что слишком много ими размахивает, аккуратно положил ладони рядышком на край стола.

– Рано или поздно прокалываются все, – сказал он. – Каждый прокол противника – наша удача, и наоборот. Кроме того, эту информацию доставил Бурсаков, а он, как вы сами только что сказали, вне подозрений.

– Допустим. И каков вывод?

– Вывод напрашивающийся, – сказал Федосеев. – Помните, как давеча Валера Барабанов говорил о бритве Оккама? Мы можем ошибаться, нас могут намеренно вводить в заблуждение, но пока что все улики – прямые, ясные, не допускающие двойного истолкования, – указывают на одного-единственного человека. Разрешите вопрос?

– Валяй.

– Скажите, Андрей Константинович, а вам не намекали откуда-нибудь сверху, что это припятское дело было бы неплохо как-нибудь тихонечко, аккуратно замять?

– К чему это ты клонишь, подполковник?

– К тому, товарищ генерал, что, если бы намекнули, намеку пришлось бы внять. А если бы вы этот намек проигнорировали, вас безо всякой пальбы просто задавили бы административным ресурсом – перевели на другой участок, понизили в должности, подставили… Ну, или, на самый худой конец, похоронили с воинскими почестями. Но – только вас одного. А в заповеднике все шло бы прежним порядком.

– Да, это верно, – согласился Тульчин. – Ну, допустим, не намекали. Наоборот, подгоняли, причем безо всяких намеков, прямым текстом. И что?

– На мой взгляд, это означает, что человек, организовавший противодействие нашему расследованию, располагается где-то на вашем уровне – ну, или чуточку ниже. Но никак не выше, потому что, сиди он наверху, способ оказать на вас – именно на вас – прямое давление нашелся бы обязательно. Но надавить на вас лично у него руки коротки, вот он и устроил эту бойню в заповеднике.

– Бойня в заповеднике, – раздумчиво, будто пробуя словосочетание на вкус, повторил генерал. – Техасская резня бензопилой… Что ж, возможно, ты и прав. Возможно, я пытаюсь отрицать очевидное только потому, что хорошо знаю Потапчука. Думал, что знаю, – поправился он. – Вот тебе и непредвзятость.

Он выглядел искренне огорченным, и Игорь Степанович поспешил его утешить.

– Возможно, это личная инициатива агента, этого Молчанова, или как его там. Кто-кто, а уж исполнители-то сходят с катушек гораздо чаще генералов. Это у них, можно сказать, профессиональное заболевание, такую работу не каждая психика выдержит.

– Ты еще афганский синдром помяни, – проворчал Андрей Константинович. – Эта версия, подполковник, могла быть принята к рассмотрению дней десять назад, в самом начале. А теперь, после «Летучей мыши» и всего остального, грош ей цена. Откуда у сбесившегося ликвидатора такая полная, исчерпывающая информация по нашему расследованию?

– А откуда она у Потапчука?

Генерал тяжело вздохнул, с немым укором посмотрел на гипсовый бюстик Железного Феликса и сказал:

– Вот это нам и предстоит выяснить. За Потапчуком необходимо установить наблюдение. Вряд ли он лично вступит в контакт с кем-то из наших, при его уме и опыте работы такое просто невозможно, но чем черт ни шутит… Надо прошерстить весь приграничный район как с российской, так и с украинской стороны, перетряхнуть все пункты пропуска, выяснить все подробности убийства Бурсакова, какие только возможно. Но это вопросы не к тебе. Ты, Игорь Степанович, снова займешься кадрами. Постарайся выяснить, не пересекался ли кто-нибудь из наших людей с людьми Потапчука, нет ли между ними каких-нибудь связей – дружеских, родственных и так далее. Кто-то же стучит! И стучит, мать его, регулярно. Мне нужна информация, и как можно больше. На то, чтобы взять в разработку генерала ФСБ, необходима санкция руководства, а если я приду на доклад с пустыми руками, санкции нам не видать, как своих ушей.

– Отчего же, – взял на себя смелость пошутить подполковник, – санкция будет, и не одна. В основном репрессивного характера.

В кабинете неожиданно потемнело, как будто вездесущее, всевидящее и всеслышащее руководство уже приняло решение по обсуждаемому вопросу и начало применять только что упомянутые Федосеевым репрессивные санкции. Ворвавшийся в окно порыв ветра взметнул лежащие на столе бумаги и щедро припорошил их пеплом из генеральской пепельницы. Посмотрев в окно, они увидели тучу, которая, закрыв солнце, стремительно затягивала небо над Лубянкой. По карнизу неуверенно застучали первые капли; дождь, в самом начале реденький, безобидный, быстро усиливался, обещая в считанные минуты превратиться в настоящий ливень.

– Слава богу, дождались, – язвительно проворчал генерал. – А то я уж думал, что так и помру при ясной погоде. За работу, подполковник! Да, и закрой, пожалуйста, окно – дует. И брызги, будь они неладны…

* * *

Дождь лил, как из ведра, с тупым упорством, как будто там, наверху, кто-то затеял устроить второй Всемирный Потоп. Порывистый ветер раскачивал верхушки мокрых сосен, струи дождя хлестали лес миллионами сырых плетей, по низкому небу неслись, активно опорожняясь на ходу, гонимые ветром тучи.

Черный «БМВ» с московскими номерами и тонированными стеклами медленно, но уверенно пробирался в глубь лесной чащи по малоезжей, основательно заросшей дороге. Дождь барабанил по крыше, на капоте плясали, разбрасывая брызги, водяные фонтанчики, от горячего железа валил сырой пар. «Дворники» размеренно ходили взад-вперед, смахивая сбегающие по ветровому стеклу струи. Ливень хлестал борта, смывая пыль и грязь, к боковым стеклам прилипли сбитые ветром листья и мокрые прошлогодние хвоинки. Под ветровым стеклом раскачивался подвешенный к зеркалу заднего вида веселый чертенок в больших, не по размеру, солнцезащитных очках. Вид у него был довольный: сатанинское отродье явно радовала как скверная погода, так и клубящийся вокруг него, льнущий к влажному ветровому стеклу табачный дым.

Дорогой пользовались редко – можно сказать, почти не пользовались, – и именно это гарантировало шикарное, но не предназначенное для езды по пересеченной местности детище баварских инженеров от серьезных неприятностей. Колдобины, способные убить любую подвеску, и лужи, в которых, если сильно повезет, можно утопить автомобиль по самую крышу, образуются там, где ездят часто и помногу, разбивая колеи колесами груженых тракторов и лесовозов. Эту дорогу, пролегающую через самое сердце радиационного заповедника, сия печальная участь миновала. По всему, ей давным-давно полагалось бы зарасти, бесследно растворившись в гуще подлеска, но она продолжала существовать, доказывая тем самым правильность избранного водителем «БМВ» направления.

Впрочем, в правильности маршрута водитель и без того не сомневался. Ориентироваться на местности он умел превосходно, а тот, кто снабжал его информацией, за все это время ни разу не солгал и не ошибся.

В пальцах лежащей на баранке левой руки дымилась бог весть которая по счету за сегодняшний день сигарета, «Стечкин» – на сей раз, ввиду удаленности от населенных мест, без глушителя, – лежал наготове на соседнем сиденье. Ненужные по случаю ненастья очки-«хамелеоны», стекла которых из-за отсутствия солнечного света сейчас стали абсолютно прозрачными, висели на расстоянии вытянутой руки, зацепленные дужкой за правый солнцезащитный козырек. Из динамиков лилась негромкая музыка. Радио в этой глуши работало через пень-колоду, и водитель поставил диск. Звучал Мендельсон. Водителю нравилась классическая музыка, как нравились вообще все сложные, созданные не на скорую руку, любовно доведенные до совершенства вещи: мощные скоростные автомобили, надежное оружие, спиртное элитных сортов, красивые женщины и еще многое другое – например, тщательно спланированные, хорошо подготовленные и безупречно проведенные спецоперации наподобие той, в которой он участвовал в данный момент.

Машина шла с выключенными фарами. На дворе стоял день, хотя и пасмурный, больше похожий на вечер, а освещать приборную доску, чтобы считывать показания датчиков, было незачем: двигатель работал идеально, перегреваться ему было не с чего, а мысль о том, что на этом, с позволения сказать, автобане можно ненароком превысить скорость, могла вызвать здоровый смех даже у лежалого покойника.

Бампер с шорохом подминал под себя высокую лесную траву и выползшие на дорогу молодые побеги кустарника, которые громко скребли по днищу, мимоходом очищая его от грязи. Белесый пар из выхлопной трубы стлался по земле, путаясь в мокрых стеблях, и таял без следа в сыром, пахнущем грибной прелью воздухе. В небе не наблюдалось ни малейшего просвета; по всему чувствовалось, что дождь зарядил надолго.

По истечении расчетного отрезка времени черный «БМВ» выехал на уже успевшую густо зарасти молодыми березками и ольховником прогалину. В гуще подлеска мелькнула сгнившая, завалившаяся ограда из горизонтально уложенных сосновых жердей. Потом за редким частоколом тонких стволов показался и сам хутор – вросшая в землю бревенчатая избенка без окон и дверей, с провалившейся крышей, трухлявый полуразвалившийся сарай и маленькая приземистая банька под тесовой крышей с единственным крошечным, зато целым, окошком и довольно крепкой на вид дверью. Разглядев эти мелкие, но существенные детали, водитель одобрительно кивнул: все правильно, молодец, майор! Одному много не надо, особенно когда забегаешь сюда лишь изредка, чтобы отсидеться. А содержать в исправности и протапливать маленькую баньку намного легче, чем избу, пусть себе тоже небольшую…

Бросив машину около остатков ограды, он вышел под дождь, на ходу натягивая прихваченный с заднего сиденья пластиковый дождевик. После нескольких шагов по высокой траве его армейские ботинки заблестели, как лакированные, а штанины камуфляжных брюк намокли до колен. Он шел, держа наготове взведенный, готовый к бою пистолет. Встречи с людьми можно было не опасаться, но вот зверья тут, в заповеднике, за годы, прошедшие со дня Чернобыльской аварии, расплодилось столько, что оно стало представлять действительно серьезную проблему для всякого, кто отважился на свой страх и риск в одиночку разгуливать по лесу. Конечно, чтобы остановить дикого кабана при помощи пистолета, надо быть очень хорошим стрелком. Подполковник Молчанов – он всегда даже мысленно называл себя псевдонимом, под которым выступал во время очередной операции, – был именно таким стрелком, способным в случае необходимости пулей кастрировать пролетающую мимо муху.

Баня оказалась заперта на замок – не ржавый висячий, как можно было ожидать, а врезной, новенький и, судя по конфигурации скважины, достаточно надежный. Прочная дверь, надежный замок и окно, протиснуться в которое смогла бы разве что кошка, да и то не всякая, неплохо гарантировали баню от нежелательного проникновения случайных мародеров. Да и какие тут, в зоне, нынче мародеры? Все, что можно было вывезти и продать, давно вывезено и продано. К тому же сюда, в лесную глушь, мародеры не сунутся: что им тут делать – грибы собирать?

Сунув пистолет стволом под мышку, подполковник Молчанов порылся в глубоких карманах камуфляжных брюк и извлек из правого звякнувшую связку ключей. Выбрав тот, что с виду казался подходящим, вставил в замочную скважину и повернул. Ключ ворочался в замке мягко, практически без усилий; дверь оказалась заперта на целых четыре оборота, что лишний раз свидетельствовало: да, замочек непростой.

Открыв дверь, подполковник усмехнулся. Косяк был надежно укреплен металлическими уголками, а само дверное полотно изнутри оказалось подшито стальным листом двухмиллиметровой толщины. За такой дверью можно без проблем пересидеть небольшой штурм; за такими дверями, как правило, люди прячут что-нибудь ценное – как минимум, что-то, что дорого им самим.

Посмотрим, сказал себе подполковник Молчанов и, пригнувшись в низком дверном проеме, вступил в тайное лесное логово покойного майора Бурсакова, здесь, в приграничье, более известного под неблагозвучной кличкой «Струп».

Единственное окошко размером с носовой платок почти не давало света, и в бане было темно и сыро, как в погребе. Тут стоял запах древесной трухи, печной гари и березовых веников. Последний напомнил подполковнику другую баню – шикарную, просторную и светлую баню в доме начальника погранзаставы Стеценко, – и он брезгливо скривился: живет же на свете такая мразь! Подполковник искренне ненавидел людей, позорящих военную форму, и презирал слизняков в форме, неспособных защитить не то что страну, а хотя бы себя и своих близких. Ведь был же у него в руке пистолет, а толку? Даже прицелиться не успел, бурдюк с кишками…

Посветив карманным фонариком, он отыскал на полке в предбаннике керосиновую лампу, рядом с которой обнаружился обтерханный коробок спичек. В темноте, осветив серые от старости бревенчатые стены, расцвел неяркий оранжевый огонек. Держа лампу над головой, чтобы свет не слепил глаза, подполковник Молчанов приступил к осмотру помещения.

Банька была устроена скромно, на деревенский манер. Холодный предбанник ныне совмещал функции прихожей и кладовой, а в моечном отделении, оно же парилка, покойный майор обустроил себе жилье. Кроватью ему служил полок, а готовить себе пищу этот ловкач, похоже, приспособился прямо на каменке. Печка была коряво, но тщательно и притом совсем недавно оштукатурена. Судя по всему, она пребывала в полной исправности, так что в случае нужды в этом люксовом номере можно было еще и помыться, и даже, наверное, попариться.

Прихотливостью в быту покойничек явно не отличался – либо даже наедине с собой старался оставаться в образе, либо еще в Москве привык жить, как свинья. Постелью ему служила какая-то грязная рванина, а немногочисленная посуда густо заросла сажей и была сальной даже с виду. Трогать ее, чтобы проверить это впечатление, подполковник не стал – да боже сохрани, еще чего не хватало!

Вместо этого он снова осмотрелся, уделив особое внимание полу, стенам и потолку. У любого, даже самого осведомленного и компетентного информатора имеется предел возможностей, который он не в силах переступить, и у каждого человека, особенно если он – агент, работающий под прикрытием, есть свои секреты, большие и маленькие, о которых он не докладывает даже своему руководству. Что касаемо данной конкретной берлоги, то доподлинно подполковнику Молчанову было известно только ее местоположение. Остальное представляло собой его домыслы – весьма, впрочем, правдоподобные.