Текст книги "Слепой. Исполнение приговора"
Автор книги: Андрей Воронин
Жанр: Боевики: Прочее, Боевики
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
Глава 16
В отличие от подполковника Федосеева, майор ФСБ Валерий Барабанов обитал в новеньком, с иголочки, элитном небоскребе недалеко от набережной. Из окна его расположенной на предпоследнем этаже просторной квартиры открывался отличный вид на Москву-реку. Квартира представляла собой то, что в последние годы стали называть модным словечком «студио», то есть не имела внутренних перегородок, а в смысле обстановки, убранства и всего прочего – эдакую смесь захламленной холостяцкой берлоги с глянцевой картинкой из журнала «Стиль и Интерьер». Когда Валера-по-Барабану бывал дома – а происходило это в основном по ночам, да и то не каждые сутки, – на охраняемой стоянке у подъезда поблескивал красным лаком его девятьсот одиннадцатый «порш» с турбированным двигателем. Как совершенно справедливо заметил подполковник Федосеев, Валера Барабанов был мажор – самый настоящий, стопроцентный мажор, сын богатых родителей, которому только врожденное упрямство помешало пойти по проторенной отцом дорожке и к тридцати годам войти в совет директоров крупного промышленного холдинга. Папаша возражал против избранной сыном сомнительной стези, но не слишком активно – знал, надо полагать, в кого сынок уродился таким упертым, и со свойственной зрелому возрасту мудростью ждал, когда тот, наконец, перебесится и возьмется за ум.
Этот процесс, увы, затянулся, и конца ему пока не предвиделось. Авантюрная жилка, вместе с фамильным упрямством унаследованная от папаши, пригодилась упрямому наследнику миллионов на его странной и не шибко престижной, с точки зрения столичного бомонда, работе. И вместо того чтобы употребить свои блестящие способности на благое дело приумножения семейных капиталов, Барабанов-младший с упоением отлавливал тех, с кем, сложись все иначе, вполне мог вести деловые переговоры во время бизнес-ланча, а по выходным играть в теннис или, скажем, гольф. Он непрерывно кому-то что-то доказывал: отцу – что не ошибся в выборе профессии, себе – что он не хуже других, коллегам – что мажор с ухоженными руками может дать любому из них сто очков форы. Даже женщинам, которых периодически приводил в свои апартаменты, – что такого кавалера им не найти днем с огнем, что равных в постели ему нет, и что семейная жизнь с его планами пока что, увы, никак не стыкуется.
Сегодня он в очередной раз утер кое-кому нос. Их с подполковником Федосеевым взаимная неприязнь могла подспудно тлеть годами и в конце концов погаснуть, перегорев и обратившись в холодный пепел. Но теперь, когда подполковник показал свое истинное лицо и был изобличен, Барабанов мог выпустить ее на волю и спокойно, ни от кого не таясь и никого не стесняясь, сказать: ну, я же говорил, что Федосеев ваш – форменная гнида! Вот гнида и есть. Да хуже – предатель!
И, мысленно произнеся эту пламенную речь, майор немедля ее устыдился. Сказано правильно, спора нет, придраться не к чему – да, гнида, да, предатель, дезинформатор и шпион, но торжествовать по этому поводу, наверное, все-таки не стоит. Как-то это мелко, недостойно, непорядочно – все равно что смеяться над человеком, по пьяному делу спалившим собственный дом, или бить лежачего. Пусть лежачий сто раз заслужил, чтобы его уложили, но – справились, уложили, и будет. Как сказал в незапамятные времена один неглупый и знавший толк в военном деле человек, мертвые сраму не имут.
Когда он покидал Лубянку, часы показывали начало третьего. Генерал Тульчин приказал им с Уваровым отдыхать, но Барабанов знал, что уснуть не сможет – по крайней мере, вот так, сразу. Перевозбужденный мозг продолжал работать на запредельных оборотах, как пошедшая вразнос паровая машина, снова и снова вхолостую перемалывая дневные мысли и впечатления. Ему нужно было успокоиться, спустить пар, замедлиться до нормальной скорости восприятия, и Барабанов еще часок погонял свой девятьсот одиннадцатый по ночным улицам – не так, как делал обычно, а довольно аккуратно, не слишком быстро, чтобы ребята из группы наружного наблюдения, безнадежно отстав, не заподозрили его в нечестных намерениях и не всполошили посреди ночи едва успевшего завести глаза генерала.
Топтавшийся у перекрестка заспанный капитан ДПС приветливо помахал рукой и отдал честь: машину майора Барабанова, как и его самого, эти ребята отлично знали – не все, конечно, но очень многие. Кто-то останавливал его за превышение скорости и отпускал, ознакомившись со служебным удостоверением сотрудника ФСБ, кто-то вместе с ним участвовал в безбашенных ночных заездах по пустынным городским улицам. С точки зрения генерала Тульчина это был, без сомнения, нежелательный, демаскирующий фактор, зато с точки зрения Валеры Барабанова – льстящий самолюбию, а главное, очень удобный факт. А по поводу маскировки старик ворчит просто так, для порядка. Какая там еще маскировка! Какой вред делу борьбы с преступностью может нанести имеющаяся у некоторых гаишников информация о том, что оперуполномоченный ФСБ Барабанов ездит на красном «порше-911-турбо»? Что изменилось бы, езди он, скажем, на «оке»? Для него самого, бесспорно, изменилось бы очень многое, причем далеко не в лучшую сторону, а в смысле секретности и маскировки хрен редьки не слаще: что крутая спортивная тачка, что дребезжащий механический уродец с целым букетом врожденных неизлечимых хворей – и то, и другое автоматически становится объектом повышенного внимания окружающих.
И потом, тот, кто этого по-настоящему хочет, получит необходимую информацию, невзирая на любую секретность. Вон, взять для примера хоть того же Молчанова, он же Сиверов Глеб Петрович, проживающий по известному – с некоторых пор – адресу. Специальный агент, российский, можно сказать, Джеймс Бонд с широчайшими полномочиями, засекреченный, как новейшая разработка в области стратегических наступательных вооружений… И что? И ничего! Когда понадобилось, вычислили, как миленького. Вычислили, выследили, изучили, как под микроскопом, да еще и скопировали – кстати, довольно удачно. Вот тебе и секретность, она же маскировка!
Да, вычислили… Интересно, подумал он вдруг, – а как, собственно, это им удалось? Мы-то ладно, нам прозрачно намекнули, что Черный Подполковник Молчанов Ф. П. и некто Г. П. Сиверов – один и тот же человек. Двойник засветил сначала его удостоверение, потом клон машины, которой Сиверов номер один наверняка никогда не пользовался при выполнении заданий, и которая зарегистрирована на его настоящее имя, а потом еще и предъявил на границе точную копию его подлинного паспорта. Все это аккуратно разжевали и положили прямо нам в рот – глотай, только не поперхнись. А сами-то они откуда все это узнали?
Чем выше уровень секретности, чем шире полномочия, тем меньше информации об агенте доверяют бумаге или ее современному эквиваленту – цифровым электронным носителям. Поэтому все, что можно нарыть о Молчанове в архивах Лубянки, наверняка сводится к самому факту существования человека, время от времени использующего этот псевдоним. Попросту говоря, дата выдачи удостоверения и имя начальника отдела, которому это удостоверение понадобилось – вот все, что могут и должны знать кадровики. А все остальное – настоящее имя, домашний адрес и прочие интимные подробности – известно только его куратору, генералу Потапчуку. Потапчук здесь ни при чем, это можно считать доказанным, а значит, и информацию о своем агенте никому не передавал. Тогда откуда она взялась?
Что-то тут не срастается, понял он, – и не срастается крепко. Будь Федосеев хоть сто раз предателем, узнать о Сиверове то, что известно противнику, он не смог бы и за двадцать лет копания в архивных документах отдела кадров. Тут нужен кто-то – возможно, он сам, но, скорее всего, кто-то третий, – кто знаком с Сиверовым лично и мог, только раз глянув на фотографию, приложенную к архивной копии выданного по требованию Потапчука удостоверения, воскликнуть: ба, да я ж его знаю, как облупленного!
«А в версии-то нашей дыра, – подумал он. – Да какая дыра – вот такущая! Размером с этот чертов Припятский заповедник. И раз уж мы ошиблись в одном, то свободно могли ошибиться и во всем остальном. И Федосеев, может статься, ни в чем, кроме своего поганого характера и чопорных манер, не виноват, и не зря мне показалось неловким плясать на его могиле… Хотя раньше, помнится, я иногда об этом мечтал. Мечта сбывается и не сбывается, любовь приходит к нам порой не та… Вот бред-то! А ведь популярная была песня, настоящий хит!»
Неожиданно осознав, что больше не хочет кататься, а хочет, наоборот, поскорее забраться в постель и отключиться, он направил машину в сторону дома. Тульчин был прав: утро вечера мудренее. Завтра майор Барабанов доложит его превосходительству свои соображения – плоды ночных раздумий, так сказать, – и, вполне возможно, поинтересуется, как это оно, превосходительство, само до всего этого не дотумкало. Превосходительство, конечно, взбеленится, но ему это только на пользу: замечено, что злой генерал Тульчин соображает намного быстрее Тульчина доброго. Хотя и добрый, отдать ему должное, тоже далеко не дурак…
Он уже нацелился свернуть в ведущий к подножию двадцатишестиэтажной фешенебельной башни узкий, перегороженный светящимся в темноте шлагбаумом проезд, как вдруг заметил скромно приткнувшийся у обочины со стороны набережной черный «БМВ» с тонированными окнами и до боли знакомыми номерами. В первое мгновение он решил, что это Сиверов не нашел лучшего времени, чтобы возобновить начатый в кафе разговор, во второе – вспомнил предостережение генерала о реальной возможности разделить незавидную участь покойного – эк его угораздило, а главное ведь, ни за что, – Полосухи.
То есть, говоря простыми словами, схлопотать пулю промеж ушей.
Тот ли, этот ли, но парень за рулем черной «бэхи» точно был чокнутый. После покушения на его превосходительство эту машину должны были начать искать серьезно, без дураков. По дороге сюда Барабанов своими глазами видел остановленный в центре точно такой же «БМВ» с включенной аварийкой, водителя которого жестко мытарили аж трое ментов в полной боевой выкладке – в касках, бронежилетах и с автоматами наперевес. Так что, раскатывая по городу на автомобиле данной марки, цвета и года выпуска, любой, даже самый законопослушный и респектабельный обыватель рисковал наскочить на очень серьезные неприятности.
Правда, ни Сиверов, ни его жутковатый клон законопослушными обывателями не являлись, и, исходя из имеющейся информации об этих персонажах, данное дикое коленце мог отколоть любой из них – хоть тот, хоть этот.
Но это, скорее всего, был Сиверов. Потому что его двойник, намереваясь пришить Валеру Барабанова, вряд ли отправился бы на дело на тачке, которую потенциальная жертва знает, как облупленную. Правда, в гости к генералу он заявился именно на ней, но там сработал фактор внезапности плюс закрытая калитка. А тут – вот он, красуется у всех на виду. Это что – официальный вызов, эквивалент хрестоматийного «Иду на вы»?
– Идешь ты на…, – сквозь зубы пробормотал Валера Барабанов, паркуясь прямо поперек перегороженного шлагбаумом проезда.
Ему вспомнилась старая, еще школьных времен, шутка: что такое сверхнаглость? Сверхнаглость – это нагадить на коврик у соседского порога, а потом позвонить в дверь и вежливо попросить бумажку. Вот это она самая и была – сверхнаглость.
На ходу вынимая из наплечной кобуры табельный ствол, майор медленно двинулся наискосок через проезжую часть в направлении «БМВ». Краем глаза он заметил, как поодаль, настороженно поблескивая горящими вполнакала фарами, осторожно, будто крадучись, остановилась машина группы наружного наблюдения. То, что раньше не вызывало ничего, кроме горького раздражения, сейчас вселяло бодрость духа и уверенность в себе: он был не один, а в острой ситуации дружеская поддержка – пусть, с учетом расстояния, только моральная – порой оказывается чертовски важной.
Он ждал и боялся выстрела из темноты – Молчанов номер два, как и его прототип, промахивался только в тех случаях, когда сам этого хотел, – но никто в него не стрелял, и мало-помалу возбуждение и тревога пошли на убыль. Двойнику Сиверова было заведомо не в жилу отсвечивать здесь и сейчас на трижды паленой машине, да и темнота, в которой он мог скрываться, была весьма относительной. На набережной, заливая ее ровным искусственным светом, ярко горели фонари, небо над восточным краем горизонта уже не просто посветлело, а начало заметно розоветь. От ночи осталось всего ничего, рожки да ножки, и майор Барабанов вдруг не ко времени и не к месту вспомнил стих собственного сочинения, начинавшийся словами: «Дожить до рассвета бывает так трудно, торопит табак запоздалое утро…» Ему тогда было не то пятнадцать, не то шестнадцать, он был страстно и безответно влюблен в девочку из соседнего двора – влюблен, разумеется, по гроб жизни; она все прекрасно видела и понимала, и дразнила его, гуляя то с одним его приятелем, то с другим. А он, дурак, страшно мучился, писал по ночам полные мрачного романтизма, совершенно бездарные, как сейчас понимал, стихи и на полном серьезе думал, что пресловутый «гроб жизни» – не такая уж плохая и где-то даже желанная штука.
Он приблизился к машине спереди и слева, со стороны капота и водительской дверцы, и остановился, не решаясь сделать следующий шаг, потому что заметил сквозь ветровое стекло свисающего на веревочке с зеркала заднего вида веселого пластмассового чертика в великоватых для его смеющейся рожицы солнцезащитных очках. Цацка явно была не случайная, выбранная и повешенная с понятным узкому кругу посвященных зловещим смыслом.
А главное, еще вчера – то есть уже позавчера, – этой хреновины в машине Сиверова не было. Майор Барабанов привык доверять своей тренированной памяти опытного оперативника и мог повторить это хоть на исповеди, хоть под присягой: не было, и все тут!
И он очень сомневался, что в нынешней непростой для всех ситуации Сиверов отвлекся на такую ерунду, как украшение салона своего находящегося в розыске авто. Тем более что выглядел он как человек, не лишенный вкуса, а украшение было, мягко говоря, сомнительное.
Оглянувшись через плечо, майор призывно махнул ребятам из наружки стволом пистолета. В то, что Черный Подполковник спокойно сидит за рулем и смотрит, как его берут в кольцо, было просто невозможно поверить. Может, он там уснул? Бред, с такими людьми просто так, случайно, ничего не происходит, особенно на работе. Скорее всего, его там нет. Но даже если так, что ж теперь – плюнуть и уйти, оставив все как есть?
Слыша у себя за спиной хлопанье автомобильных дверей и быстрый, осторожный топот бегущих ног, майор Барабанов приблизился к машине, выставил перед собой взведенный пистолет и положил ладонь на дверную ручку.
Когда члены группы наружного наблюдения дружно протопали мимо, на бегу доставая оружие, сидевший в припаркованной поодаль белой «приоре» подполковник Молчанов улыбнулся, безмолвно дивясь человеческой тупости. И, откинув защитный колпачок, большим пальцем вдавил в плоский металлический корпус красную кнопку дистанционного взрывателя. Он мог подождать, пока вокруг «БМВ» соберется все стадо, но не стал: он был не маньяк, а профессионал, и не нуждался в лишних, никем не оплаченных жертвах.
Ночь, даром что московская, была нежна – следует добавить, до этого мгновения. Три килограмма тротилового эквивалента разнесли ее на куски вместе с черным «БМВ», от которого, действительно, было давно пора избавиться.
Набережная содрогнулась от короткого, но оглушительного грохота; тишине, пусть относительной, московской, настал конец. На смену ей пришли дребезг посыпавшихся оконных стекол, лязг сыплющихся на асфальт дымящихся обломков, разноголосый вой и улюлюканье автомобильных сигнализаций, треск и гудение отплясывающего гопака на залитой пылающим бензином мостовой пламени. Сквозь эту какофонию вскоре послышались встревоженные, а порой и просто панические крики разбуженных взрывом людей. Москвич – существо нервное, а с некоторых пор еще и пугливое, чтобы не сказать запуганное. Тем более что Черный Подполковник не поскупился, и взрыв получился по-настоящему мощный – такой, что спешивших на помощь майору Барабанову оперативников опрокинуло взрывной волной и раскатило во все стороны, как пустотелые манекены из папье-маше.
Один из них поднял голову как раз вовремя, чтобы успеть отдернуть руку, по которой едва не прошлось переднее колесо только что тронувшейся, чтобы под шумок покинуть место событий, «лады-приоры». Похрустывая усеявшей мостовую стеклянной крошкой и постепенно набирая скорость, эта колесница смерти проехала мимо взорвавшегося «БМВ» – мимо, а вернее сказать, сквозь бушевавший на месте взрыва огненно-дымный столб. Языки коптящего пламени лизнули борт, косматым огненным вихрем завились вокруг багажника; в следующее мгновение машина скрылась из вида, и оглушенному, едва живому оперативнику на мгновение почудилось, что он уже умер и, лежа на раскаленной мостовой преисподней, наблюдает фрагмент деловой поездки самого Сатаны или кого-то из его прихвостней.
Словно в подтверждение этой бредовой догадки, его бессмысленно шарящий взгляд наткнулся на пластмассового чертика в больших солнцезащитных очках. Штуковина, которой было самое место в коробке с игрушками, принадлежащей какому-нибудь малолетнему бесенку, еще легонько покачивалась с бока на бок и слабо дымилась. Захлестнутая скользящим узлом на тощей чертячьей шее пеньковая бечевка была оборвана, ее кончик лениво тлел. Сам не зная зачем, оперативник накрыл лежащую в нескольких сантиметрах от лица игрушку ладонью и зажал в кулаке.
Следующей деталью, которая попалась ему на глаза как подтверждение того, что он в аду, стала лежащая на усеянном стеклянными призмами асфальте кисть правой руки. Оторванная взрывом ладонь все еще сжимала рукоятку пистолета, и пламя пожара оранжевыми бликами играло на тщательно ухоженных, отполированных и, возможно, даже покрытых бесцветным лаком ногтях.
* * *
Генерал Потапчук к моменту описываемых событий по-прежнему оставался под домашним арестом на конспиративной квартире и пребывал в полнейшем неведении. Глеб, как и обещал, поддерживал с ним связь посредством текстовых сообщений, приходивших на мобильный телефон, но толку от этого пока что было немного. Он встретился с одним из сотрудников генерала Тульчина и обстоятельно с ним побеседовал. По словам Слепого, парень не произвел на него впечатления оборотня в погонах, сознательно участвующего в грязной игре на выбывание. Впечатлениям Сиверова Федор Филиппович привык доверять – по меньшей мере, как своим собственным, – но это ничего не меняло: майор Барабанов мог даже не подозревать, что Тульчин ведет двойную игру и использует его вслепую как пешку.
Подозрения в адрес Андрея Тульчина выглядели довольно нелепо. Бойню в Припятском заповеднике организовали, чтобы замести следы, когда поняли, что люди Тульчина подобрались слишком близко к организаторам трафика. А зачем, скажите на милость, Тульчину было сначала организовывать этот трафик, потом его выявлять, подбираться вплотную к самому себе, а потом заметать свои же следы, сея смерть направо и налево, как всадник Апокалипсиса?
Впрочем, трафик, скорее всего, выявили случайно, и сделали это не Тульчин и его подчиненные, а какой-нибудь белорусский или украинский таможенник, а то, чего доброго, и обыкновенный гаишник. Участившимися случаями контрабанды оружия и наркотиков с транзитом через радиационный заповедник заинтересовались спецслужбы, кто-то заподозрил существование хорошо отлаженного коридора двухсторонних транзитных поставок, и колесо закрутилось, набирая обороты. Расследование поручили Тульчину – возможно, случайно, просто как грамотному, честному и добросовестному работнику и хорошему руководителю, а может быть, по его же собственной просьбе. И успехов в расследовании, которые послужили причиной появления на свет Слепого номер два, оперативники Тульчина добились, вполне возможно, не благодаря, а вопреки «помощи» своего шефа, даже не догадываясь, что на совещаниях подробно докладывают о своих действиях и планах главному подозреваемому.
Громоздко, но вполне возможно. Может, все именно так, а может, и как-то иначе; кто именно, Тульчин или кто-то другой, стоял за всей этой кровавой кутерьмой, сейчас, пока Федор Филиппович сидел взаперти и оставался под подозрением, просто не имело значения. Он, генерал ФСБ, очутился в дурацком положении жертвенного агнца, которому незачем знать имя того, кто явится к алтарю с большим ножом, чтобы с молитвой отнять у него жизнь. Главная забота этого барашка – как-нибудь незаметно ослабить путы, освободиться и дать тягу. А со своей засухой, наводнением, неурожаем или чем там еще вызвана необходимость с соблюдением надлежащего ритуала перерезать кое-кому глотку, разбирайтесь сами – в конце концов, режьте друг друга или сами себя, если считаете, что без этого так уж впрямь и не обойтись.
Теперь Федор Филиппович уже немножко жалел, что не сбежал из-под ареста сразу, когда была возможность. А впрочем, какой толк был бы от него на воле? Функционировать в привычном качестве наделенного широчайшими полномочиями генерала ФСБ он сейчас не мог. А в роли супермена, играющего в прятки и с чужими, и со своими, был бы просто-напросто смешон – в свои-то годы, со своим больным сердцем и опытом оперативной работы, который остался в далеком прошлом! Глебу пришлось бы его прятать, заботиться о нем и оберегать; иначе говоря, сбежав из-под стражи, Федор Филиппович превратился бы для Слепого в обузу – тяжкую, а возможно, и непосильную.
Поэтому оставалось только ждать и надеяться, что Глеб самостоятельно, без чуткого руководства куратора, справится с задачей. Тем более что задачу эту перед ним никто не ставил – она встала сама, а справляться с такими задачами приходится просто затем, чтобы они не справились с вами. Что же до руководства, то в нем Слепой нуждался, как русская борзая в дополнительной конечности.
И Федор Филиппович ждал, расхаживая по квартире в просторной рубахе навыпуск, которая недурно скрывала торчащий сзади за поясом брюк пистолет. Поначалу из-за этого наряда он чувствовал себя довольно глупо: такой стиль в одежде был ему несвойствен, да и подол рубашки, которая до этого была, как полагается, заправлена в брюки, оказался основательно измятым. Но здесь его не видел никто, кроме оператора камер наблюдения, и эта проблема как-то незаметно отошла на задний план и забылась – быстро, в течение, самое большее, десяти минут, поскольку была далеко не самой серьезной и сложной из проблем, что одолевали генерала Потапчука.
Солнце постепенно клонилось к западному горизонту, дневное пекло пошло на убыль, но с наступлением вечера намного прохладнее не стало: раскалившиеся за день камни, асфальт, бетон и штукатурка щедро отдавали накопленное тепло, и дышать по-прежнему было нечем. Кондиционер в конспиративной берлоге отсутствовал, имевшийся вентилятор помогал слабо. Федор Филиппович распахнул все, сколько их было в наличии, форточки, но сквозняк, на который он рассчитывал, так и не образовался: воздух снаружи был горяч и неподвижен, как залитое в форму, медленно и неохотно остывающее стекло. Генерал часто бегал в ванную, чтобы ополоснуть лицо и руки, четырежды за день принял прохладный душ (каждый раз опасаясь, что его застрелят прямо тут, в ванной, голенького, и стыдясь своей посмертной, выставленной на всеобщее обозрение наготы), но ничего не помогало: тело моментально покрывалось липким потом, стоило только одеться. А ходить голым хотя бы по пояс Федор Филиппович не мог – не потому, что стеснялся сидящего у мониторов оператора, а потому, что должен был где-то прятать пистолет. Изнывая от жары и тревоги и периодически хватаясь за нагрудный кармашек, чтобы проверить, на месте ли валидол, генерал саркастически кривил рот: да, ничего не скажешь, хорош из него сейчас помощничек для Глеба!
Чтобы не уснуть, он пил крепко заваренный и охлажденный в холодильнике чай, добавляя в него лед. Ближе к вечеру лед кончился, а наморозить новую порцию тарахтящий, как колхозная молотилка, старенький «Саратов» в такую жару просто не успел. Федор Филиппович засунул в морозильное отделение стеклянный кувшин с горячим, только что заваренным чаем, на что ископаемый холодильник отреагировал усилившимся гулом и тарахтением компрессора, закрыл дверцу и отправился в гостиную. Здесь генерал включил древний, как все в этой квартире, находящийся при последнем издыхании цветной телевизор, заглушил звук и, усевшись в кресло, стал в полной тишине наслаждаться зрелищем, которое являли собой ведущие очередного выпуска новостей. Зрелище было, без преувеличения, сюрреалистическое: из всего спектра в барахлящем ящике сохранились только красный, желтый и фиолетовый цвета, располагавшиеся по картинке в произвольном порядке. Пока картинка оставалась статичной, это выглядело довольно забавно, а когда на экране начинало что-то происходить, разобрать что бы то ни было в хаосе беспорядочно перемещающихся, мерцающих цветных пятен становилось попросту невозможно. Отсутствие звука довершало абсурдную картину; возможно, такое странное времяпрепровождение могло показаться оператору подозрительным, но Федору Филипповичу было наплевать: пусть думают, что хотят. Чем, скажите на милость, должен заниматься запертый в четырех стенах пленник – обои клеить? Да, сидит и смотрит испорченный телевизор; да, без звука, и кому какое дело? Может, ему так лучше думается, а может, звук в старом сундуке пропал сам по себе, в результате очередной поломки…
На самом деле Федор Филиппович не развлекался и ничего такого не обдумывал, а просто терпеливо ждал. Вся имевшаяся у него пища для размышлений была давным-давно тщательно пережевана, проглочена и переварена; продолжать думать вхолостую означало бы наживать себе мозговой гастрит, а в перспективе и язву – точно так, как это бывает, когда долго остающийся пустым желудок начинает переваривать сам себя. Что же до звука, то его генерал отключил, чтобы не проворонить появление убийцы, вероятность которого расценивал как близящуюся к ста процентам.
До наступления темноты этого не произошло – как, впрочем, и следовало ожидать. Кое-как дотянув до начала двенадцатого, Федор Филиппович выключил опостылевший телевизор и нарочито неторопливо совершил вечерние гигиенические процедуры. Прохлада с темнотой так и не пришла, но от очередного холодного душа генерал, хоть и с трудом, все-таки воздержался: сейчас, ночью, опасность быть застигнутым без штанов и спрятанного в них пистолета возросла настолько, что пренебречь ею он уже не рискнул.
Очутившись в мертвой зоне, которая, как он надеялся, не просматривалась ни одной из установленных в квартире скрытых камер, Федор Филиппович достал из кармана переданный Глебом в числе прочего пузырек, вытряхнул из него небольшую сероватую пилюлю, бросил в рот и проглотил. Это простое действие означало гарантированный удар по его больному сердцу, зато теперь он точно знал, что до наступления утра сон его не одолеет. Так же точно он знал еще одну вещь: две, от силы три ночи, проведенные без сна при помощи лекарства доктора Глеба, и киллер ему уже не понадобится.
Перед тем как отправиться в постель, он выглянул в окно. С некоторых пор он старался делать это как можно реже и осторожнее, предпочитая держать окна наглухо зашторенными и находиться от них как можно дальше. С точки зрения того, кто его подставил, предпочтительнее было бы придать смерти генерала Потапчука вид самоубийства – желательно, совершенного подручными средствами. Но и снайпер не исключался: при надлежащей, грамотной подаче версия, согласно которой изобличенного генерала убрали опасающиеся разоблачения сообщники, будет выглядеть вполне убедительно.
Машина наружного наблюдения стояла там же, где и всегда, под каштаном. Это ровным счетом ничего не меняло: Слепой номер два, судя по всему, был достаточно ловок и крут, чтобы без проблем устранить или обойти это мелкое препятствие. А если этот неприятный тип, в придачу ко всему, еще и работает на Тульчина, ему и устранять ничего не придется: Андрей Константинович – мужик неглупый, изобретательный и обязательно придумает предлог, чтобы отозвать группу наружного наблюдения.
Свет в гостиной Федор Филиппович оставил включенным: государство, в самом деле, не обеднеет, а пожилой, пребывающий в расстроенных чувствах человек имеет полное право как на маленькие причуды, так и на элементарную забывчивость. Дверь спальни он оставил открытой – от кого ему тут закрываться? Горящая в зале люстра, таким образом, недурно освещала прихожую, которая отлично просматривалась прямо с кровати. Кроме того, свет в гостиной мог на какое-то время ввести в заблуждение киллера – разумеется, только в том случае, если оператор камер слежения не будет корректировать его действия по рации.
Ухитрившись раздеться и лечь в кровать так, чтобы пистолет очутился вместе с ним под простыней, не попав при этом в поле зрения работающей в инфракрасном режиме видеокамеры, Федор Филиппович устроился поудобнее, закрыл глаза и задышал глубоко и ровно, как спящий. Сна у него при этом не было ни в одном глазу – прописанная Глебом таблетка работала, как надо, – и это оказалось неожиданно тяжело: лежать неподвижно, притворяясь спящим, и гнать от себя так и норовящие вернуться и затеять игру в салочки с бесконечной беготней по замкнутому кругу обрывки уже сто раз передуманных мыслей. Имитировать храп он не пытался. Человеку его профессии надлежит знать все до мелочей не только об окружающих, но и о себе самом. В наш век бурного развития технологий получить такую информацию несложно – ее легко, без усилий с вашей стороны, предоставит простейшая бытовая видеокамера. Федор Филиппович, в отличие от большинства людей, потрудился эту информацию получить и точно знал, как выглядит, дышит и ведет себя во сне – знал наверняка, не хуже, а может быть, и лучше оператора, наблюдавшего за ним на протяжении нескольких проведенных здесь ночей. Он знал, в частности, что храпит, только лежа на спине, и, ворочаясь с боку на бок, намеренно избегал этой позы, дабы не затруднять себя созданием посторонних звуков, из-за которых, опять же, мог не услышать подкрадывающегося киллера.
Ожидание оказалось долгим – и, как начало казаться к трем часам пополуночи, бессмысленным. То, что творилось в голове у Федора Филипповича к этому времени, стало подозрительно напоминать бред галлюцинирующего наркомана. Он лежал среди смятых, скомканных простыней, укрытый по пояс, с тощей комковатой подушкой под правым ухом, с прикрытым простыней пистолетом в руке и слава богу, что хотя бы перестал потеть: Москва – не тропики и даже не Южная Украина, и даже в самую сильную жару под утро здесь можно рассчитывать на глоточек прохлады – правда, лишь до тех пор, пока вокруг города опять не загорятся торфяники. Но торфяники пока что не горели; генерал как раз пытался угадать, загорятся ли они в этом году, и если да, то когда именно, как вдруг со стороны прихожей послышался тихий, вороватый скрежет вставляемого в замочную скважину металлического предмета – ключа, а может быть, отмычки.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.