Текст книги "Морф"

– Мне нужно было вознести молитву Миенель-Далли. О том, чтобы после смерти мой дух обязательно последовал под своды Крипты.

– Разве охотник обязательно погибает? – я тоже перешла на шепот.

В зеленых глазах эльфа снова мелькнуло странно теплое выражение, истолковать которое я не могла.

– И охотник, и все, кто пришел с ним. В этом случае с морфами… У меня был специальный меч, но я его лишился. Единственный способ, который гарантированно уничтожает тварей… – тут Хаэлли указал на сумку, в которой тащил ужасные колбы, – я попросту разобью их. Высвободится энергия, которой будет достаточно для уничтожения всей чужеродной материи… но при этом ни у кого из нас нет ни малейшего шанса спастись.

– Этак охотников не напасешься, – ошарашенно пробормотала я первое, что пришло в голову.

– Нет, Ирбис, ты все неверно истолковала, – мягко возразил Хаэлли, – морфы – это особый случай проникновения иномирцев, понимаешь? Представь себе сферу… Представила? Это как яичная скорлупа. Мы – внутри, но и на поверхности сферы довольно тварей, и как раз они представляют куда меньшую опасность чем те, кто были разумными обитателями иного мира. Мы их называем морро, черное проклятие. Это самое плохое, что вообще могло произойти, и, конечно же, оно произошло. Так что – хвала Миенель-Далли – появление морро все-таки довольно редкое событие. По хроникам последний раз нечто подобное приключилось пять столетий тому назад, меня еще и на свете не было.

– И ты так спокойно говоришь об этом? О том, что мы все погибнем? – мне все мерещился подвох в речах эльфа. Ну не может такого быть, чтобы он оказался настолько равнодушным к собственной гибели.

– Да, спокойно, – он кивнул, – я знаю, что произойдет со мной после. Ведь пугает только незнание, Ирбис. А я уверен в том, что мой дух будет пребывать под сводами Крипты и хранить Великий Лес. Разве это ужасно? Или плохо? Да и вообще, леди Валле… Вам ли бояться смерти?

– Нет-нет-нет, погоди, – я замотала головой, – но как же… Охр со мной. Но как же Гвер? И как же…

– Лекарь? – на губах эльфа мелькнула слабая улыбка, – думаю, что господин Виаро уже давно мертвее не бывает. Или жив, но получил, как говорят охотники Дома, повреждения, несовместимые с жизнью. Неужели ты думаешь, что морфы не припомнят ему каждое мгновение пребывания под этими небесами?

– Я думаю, что он жив, – беззвучно проговорила я, – мне кажется, что они ждут… Гверфина. Чтобы причинить ему самую сильную боль.

– Ждать появления сына? – Хаэлли пожал плечами, – почему ты думаешь, что господину Виаро станет от этого хуже? Не понимаю.

– Значит, ты еще плохо знаешь людей, – подытожила я, – не пытайся понять, Хаэлли. Но… во имя… вашей Миенель-Далли, ты не должен жертвовать Гверфином! Я обещала, милый Хаэлли, понимаешь? Обещала, что с ним ничего не случится.

– Ты ничего не сказала о себе, Ирбис, – эльф почему-то нахмурился, – я совсем перестаю тебя понимать.

– Необязательно понимать. Просто прими на веру. Мы не должны никем жертвовать, Хаэлли, не должны. Это будет неправильно. Это моя ошибка, мне ее и исправлять.

Хаэлли, прищурившись, с интересом смотрел на меня.

– Ты изменилась, Ирбис. Очень изменилась, – осторожно сказал он, – живая, в Шварцштейне, ты была совсем другой. Любопытно, смерть всех людей меняет?

– Может, и меняет, только они об этом ничегошеньки не знают, – я начинала злиться, и снова повторила, надеясь докричаться до сидящего рядом эльфа, – никто не должен погибнуть, Хаэлли. Никто, кроме нас, раз уж ты не против.

Он вдруг погладил меня по щеке, осторожно взял мое лицо в ладони. Кожу неприятно покалывало, но я замерла – то ли от неожиданности, то ли боясь спугнуть столь чудесное наваждение. Я тонула в прозрачной и бесконечной зелени эльфийских очей, и на мгновение мне показалось, как дрогнуло что-то в левом подреберье. Странное, давно забытое чувство биения сердца…

– Ты изменилась, – пробормотал эльф, разглядывая мое лицо, – и продолжаешь меняться. Что толкает тебя дальше по этому пути? Странные вы… существа.

И, быстро опустив руки, отвернулся. Пробормотал глухо:

– Если ты хочешь сохранить этому недостойному щенку жизнь, то нам следует сейчас же уйти отсюда.

– Но он просто пойдет по следу Шерхема, – прошептала я, вконец одуревшая от прикосновений Хаэлли.

– Пусть идет, – эльф с силой провел руками по волосам, отбрасывая назад золотые пряди, – ему не попасть в область приграничья. А чтобы он дольше собирался, я сделаю вот что…

Охотник щелкнул пальцами.

– Эй, эй, ты же ничего… такого?..

Последним словом я буквально подавилась, потому что с тихим шорохом из земли рванулись вверх зеленые ростки самого обычного вьюнка. Поползли, неслышно цепляясь за плащ Гверфина, стремительно разрастаясь в зеленую сеть и заключая спящего парня в обманчиво-мягкие объятия.

– Хаэлли… – прошептала я, – а он… сможет распутаться?

– Если будет хорошо брыкаться, – усмехнулся эльф, – ну и потом, у него связка талисманов на шее. Они же правильно работают? Все, поднимаемся и пошли дальше. Пока сеть на мальчишке, ничего с ним не приключится.

…– Расскажи мне про Крипту, – попросила я ближе к рассвету, – раз уж мне не суждено ее увидеть, то я хотя бы послушаю, что это за место такое расчудесное.

Эльф, шагая чуть впереди, обернулся, и даже в потемках было видно, как заблестели его глаза.

– Возможно, ты будешь разочарована, Ирбис, но я подозреваю, что никто, даже жрецы, не может толком ответить на твой вопрос.

– И… почему это?

– Да потому, что никто толком не знает, что такое Крипта и откуда она появилась, – просто сказал Хаэлли, – когда я еще был совсем зеленым юнцом, то как-то нашел одну хронику, где обмолвились о том, что Крипта была не всегда. Но о том, как именно она возникла, не осталось и упоминаний…

– Видать, кто-то сильно постарался, чтобы не осталось, – буркнула я.

Эльф хмыкнул.

– Возможно, не буду отрицать. Когда о прошлом мало известно, о нем можно говорить и писать что угодно. Вряд ли кто опровергнет.

– Ну, а на что она похожа?

Хаэлли помолчал минуту, раздумывая.

– Белоснежные нерукотворные своды. Немного осыпавшийся вход, сложенные уже эльфами широкие ступени из такого же белого мрамора. Я никогда не был внутри, Ирбис, это удел хранителей и верховного жреца, так что много тебе все равно не смогу рассказать. Но когда приближаешься к ней… Невозможно описать, что при этом чувствуешь, слов не хватает. Это похоже на погружение в слепящий свет, исцеляющий свет.

– Что, таки светится она? – со слов Хаэлли моя неуемная фантазия мгновенно нарисовала белое яйцо посреди эльфийского леса, источающее сияние как магический амулет.

– Нет, конечно же, нет, – и эльф тихо рассмеялся, – сияние… внутри каждого, кто приближается к ней.

– А с чего вы взяли, что в Крипту возвращаются духи эльфов? Жрец сказал?

– Твоя ирония неуместна, – голосом оскорбленной невинности заметил Хаэлли, – было достаточно свидетельств того, как, приближаясь к Крипте, мои сородичи слышали голоса ушедших родственников.

– А, вот как, – пробормотала я и подумала о том, что все-таки нельзя быть такими легковерными. Тот же верховный жрец может сидеть внутри Крипты и радовать подвластных ему эльфов родными голосами. Таких людей иногда можно встретить на ярмарках.

– Ты не веришь, да? – Хаэлли остановился так резко, что я ткнулась носом ему в плечо.

– Если честно, то не совсем, – я быстро восстановила дистанцию. Каждое прикосновение эльфа безжалостно напоминало мне о том, кто я. Умертвие, ходячий труп.

– Я только дважды приближался к белым стенам Крипты, – взволнованно сказал он, – это на самом деле необычное, божественное место, которое Миенель-Далли подарила своим детям. Когда-то… – тут он торопливо принялся развязывать тесемки на рубахе, – когда-то я попался в зубы твари извне, и невзирая на всю нашу магию, мое тело походило на тело собранного по кускам зомби. Сплошные рубцы. И я приблизился к Крипте… Дай руку, не бойся.

Я моргнула, когда его пальцы сомкнулись у меня на запястье. Ощущение изумительной, гладкой кожи под пальцами, противное покалывание, медленно поднимающееся от ладони к плечу… И тонкие, словно от бритвенных порезов, шрамики. Это все, что осталось на теле эльфа после неравной схватки.

– Охр, – выдохнула я и принялась трясти рукой, надеясь вернуть ей чувствительность.

– Теперь веришь? – эльф спокойно приводил одежду в порядок.

– Наверное. Не знаю, – я опустила глаза, – к сожалению, мне не доведется испытать вашу Крипту на себе.

– Твой дух уже на пути к ней, – непонятно обронил Хаэлли, – ну что, идем?

Я молча зашагала следом. Идти по лесу с эльфом было сплошным удовольствием: ведомый своим чутьем, Хаэлли продвигался вперед самыми безопасными и удобными тропами, так что под конец у меня сложилось ощущение, что это не Хаэлли выбирает дорогу, а сам лес послушно расстилает ее перед ним.

– Ну, а у орков тогда что? – спросила я, чтобы не брести в безмолвии. Тишина – прекрасная почва для самых мрачных мыслей и предчувствий.

Хаэлли неопределенно пожал плечами.

– К чему тебе?

– Все-таки под сердцем ношу… кусочек.

– Вряд ли он из Крипты, – пробормотал Хаэлли, – но тут уж я ничего сказать не могу. Если мы толком не знаем, что такое наша Крипта, то откуда нам знать, чем в свое время обзавелись орки?

– Шерхем говорил, что магия орочьей Крипты темная…

– Разумеется, темная, если позволяет поднимать мертвецов. Поверь, это чересчур мерзкое занятие…

– Верю, – легко согласилась я, – но все равно, узнать бы, откуда все эти крипты появились.

– Вряд ли получится, – усмехнулся Хаэлли и умолк, думая о своем.

Я тоже прикусила язык, но молчание тяжелым грузом легло на плечи. Хвала Хайо, мы избавились от Гверфина, но оставался еще Шер. Мне очень, очень хотелось верить в то, что его не убили, не замучили до смерти. Но тогда… как убедить Хаэлли в том, что лекарь тоже должен покинуть приграничье до того, как начнется разрушающее действие эльфийских талисманов?

***

Я уныло брела вслед за эльфом. Светало. По земле стелился туман, и казалось, что идем мы по колено в простокваше. Среди древесных крон возились птицы – и ночной мир неясных шорохов спешно уползал прочь, вытесняемый звонкими трелями.

Внезапно эльф остановился – я чуть не врезалась ему в спину. Еще мгновение – и Хаэлли неуловимым, текучим движением ушел вбок, под защиту корявого дуба. Что-то мерзко кольнуло в бок, толкая вперед, и я уставилась на почерневший наконечник эльфийской стрелы, вылезший из-под правого подреберья. Охр.

А Хаэлли уже исчез из поля зрения, растворился в летней зелени как капля малинового сока в воде – чтобы еще через несколько секунд выкатиться обратно, почти мне под ноги.

Вернулся Хаэлли не один: он что есть сил продолжал выкручивать руку сородича, заламывая ее за спину. Тошнотворно хрустнули кости, и я увидела, как в траву выпала рубиново-красная склянка, маленькая, не больше ногтя моего большого пальца. Я молча подобрала ее и сунула в карман. Хаэлли моя помощь не требовалась – он продолжал от души лупить эльфа, время от времени выкрикивая какие-то слова на языке Великого леса. Я с тоской покосилась на наконечник стрелы – не то, чтобы она причинила мне вред, но… Две дополнительные дырки в моем и без того изрядно дырявом теле. Грустно.

И в тот миг, когда я задумчиво начала расшатывать стрелу, думая, как бы ее ловчее выдернуть, в сражении произошел внезапный перелом: уж не знаю, как тот эльф умудрился здоровой рукой нащупать камень, но я и глазом не успела моргнуть, как он ударил Хаэлли в висок. И вот уже мой эльф заваливается набок, а тот, чужой, выхватывает нож…

Раздумывать было некогда. И, верно, я никогда не думала, что умею так прыгать. Но все, что могла, я сделала: столкнула врага с неподвижного Хаэлли, и мы с воплями и проклятиями покатились на траву. Охр, вот теперь мне стало уже действительно больно: огненные стрелы растекались по всему телу, руки немели, пальцы свело судорогой. Правильно, милая Ирбис, не стоит забывать, кто ты, нападая на светлое существо. Бледное лицо с нечеловечески гладкой кожей оказалось совсем близко, в сапфировых глазах билось пламя торжества. Он что-то прокричал, брызжа слюной. И все вернулось на свои места: плохой из меня боец, особенно если приходится драться с эльфом. Чувствуя, как меня отшвыривают в сторону, словно тряпичную куклу, я все-таки собрала в кулак остатки воли; их хватило ровно на одно, последнее, движение – и я с торжествующим визгом вцепилась зубами в великолепную эльфийскую щеку.

Кровь. Горячая, сладкая кровь потоком хлынула в горло, я взвыла – но теперь уже от удовольствия. Взвыл и эльф, но, полагаю, скорее от боли и ужаса. По моему телу катились горячие волны, одна за другой, онемение стремительно проходило, сил прибавлялось. Охр, давненько я себя не чувствовала настолько хорошо. Кажется, я проглотила кусок его щеки, и это меня ничуть не смутило и не взволновало – все шло именно так, как должно было. С наслаждением лизнув открытую рану, я сдвинулась чуть ниже, туда, где слышались удары пульса… Ох, да что же это со мной?!! Я, Ирбис Валле, жру живого еще, скулящего от ужаса эльфа…

… – Ирбис.

Ощущение теплой ладони на плече. Из горла вырвалось недовольное рычание, как у собаки, которую оттаскивают от миски.

– Ирбис, остановись, – в голосе Хаэлли слышалась усталость, – я тебя прошу, остановись. Ты же… человек.

Ну да, да. Я была им когда-то, Хаэлли. А потом меня убили три ублюдка с большой дороги, а один чокнутый лекарь вставил в грудь орочий талисман.

– Убежит ведь, – я невольно усмехнулась, глядя в сапфировые глаза моего обеда. Он замер подо мной, не смея шевельнуться, и хорошо еще, если от ужаса не лишился рассудка.

– Не убежит. Наоборот, он сейчас мне расскажет все, что нужно.

Я медленно поднялась, невольно облизываясь. На губах остался будоражащий, пряный вкус крови, и я даже отвернулась от эльфа – подальше от искушения продолжить. Хайо, во что я превратилась?!!

Хаэлли быстро поднял его, посадил, прислонив спиной к дереву. Затем присел рядом на корточки и зажал рваную рану на щеке сложенной в несколько раз тряпкой. Он заговорил о чем-то по-эльфийски с несостоявшимся убийцей, негромко, мягко, словно успокаивая малое дитя. А мне стало противно – ну надо же, только что дрались так, что клочья летели, а теперь беседовать изволят. Эльф не смотрел на Хаэлли, сапфировые глаза неотрывно следили за мной – и я ему улыбнулась, а потом демонстративно принялась ковыряться в зубах. Эльф завалился набок, и его стошнило.

– Ирбис, – укоризненно сказал Хаэлли, – пожалуйста. Мне очень нужно с ним поговорить.

И наконец пленник подал голос, каркнул что-то в ответ на плавный речитатив Хаэлли. Тот, в свою очередь, продолжил спрашивать, и выглядел при этом так мирно и спокойно, как если бы это была светская беседа в модном салоне. Эльф ответил. Хаэлли задал следующий вопрос, и эльф тоже ответил. И еще… Мне показалось, что лицо Хаэлли покрылось мертвенной бледностью. Пленник быстро добавил что-то, протараторил довольно длинную фразу скороговоркой. И тут Хаэлли свернул ему шею – быстрым, почти мгновенным движением. Теперь уже замутило меня.

– Ты что? Что ты сделал? Зачем?!!

Хаэлли медленно выпрямился, посмотрел на меня сверху вниз с высоты своего немалого роста.

– Странный вопрос, Ирбис. Ты ж его чуть не съела, а теперь спрашиваешь.

– Нет, погоди, – я с силой провела по волосам, безуспешно пытаясь привести в порядок скачущие мысли, – то я. А то – ты. Вы же с ним так мирно разговаривали! А потом ты его просто убил.

– Ну да, – отозвался Хаэлли подозрительно тусклым и безжизненным голосом, – он из гильдии убийц. Таких нельзя оставлять в живых, иначе они доберутся до тебя рано или поздно. А я должен разобраться с морфами… Ровно до этих пор моя жизнь имеет некоторую ценность.

– Но ты… с ним разговаривал, – упрямо пробубнила я, стараясь не смотреть на синеглазого эльфа, – а потом взял и убил.

– Ирбис, я тебе уже все объяснил, – оборвал меня Хаэлли, – будь добра, не надоедай мне со своим неуместным морализаторством.

Я покачала головой и промолчала, ибо убеждать его в чем-либо было делом совершенно безнадежным. Спросила только:

– Ты узнал, что хотел?

Хаэлли прикрыл глаза, оперся спиной о стволик молодой осинки.

– Да, узнал.

И в его голосе было жизни не больше, чем в теле убитого эльфа.

Через несколько минут он словно очнулся, посмотрел на меня строго.

– Ты вся в крови.

– Угу. Но стираться негде.

– У тебя стрела торчит.

Я скривилась, стиснула пальцами наконечник.

– Да, Хаэлли, стрела. Не будешь ли ты любезен?..

Конечно же, он вытащил стрелу, перед этим ловко обломив наконечник. Потом задрал рубаху, осмотрел и ощупал рану.

– Кровь не течет.

– Еще одно преимущество умертвия.

– Тебе не больно? – голос эльфа был по-прежнему тусклым и безжизненным, как будто кто-то взял – и попросту стер из него все эмоции.

Я прислушалась к собственным ощущениям: в боку, конечно, тянуло, но особой боли не было.

– Хаэлли…

– Это хорошо, если не больно, – заключил эльф и отпустил мою рубашку, – сейчас передохнем немного и двинемся дальше.

– Хаэлли, прекрати.

– Я ничего не делаю.

– Ты ведь понимаешь, о чем я. Что такого тебе сказал этот убийца из гильдии убийц?

В зеленых глазах Хаэлли воцарилась смертельная тоска. Он оглядел меня с ног до головы еще раз, но как-то растерянно. А потом процедил:

– Ничего особенного, Ирбис.

Внезапно он поймал мою руку и осторожно прижался губами к тыльной стороне ладони.

– Я совсем забыл, ты же спасла мне жизнь, поймав эту дурацкую стрелу.

– Н-ну… – он все еще держал мою руку в своей, и пальцы начало покалывать, – ай, пусти!

– Извини, – пробормотал он, – я все время забываю, что тебе неприятно.

Отвернувшись, он занялся осмотром тела, а я уселась на вспученные, вылезшие из земли корни старого дуба. Охр, ну почему эльфы такие… странные, сложные и невероятно красивые? Тут я подумала, что, наверное, немножко влюблена в Хаэлли, причем уже давно, с того самого момента, как он встретил меня по указу барона Аугустуса. Но быть влюбленной в Хаэлли – это все равно, что быть влюбленной в… скажем, портрет прекрасного принца. Толку с такой любви будет не много. И, если уж быть до конца честной с собой, сердце мое болело по другому человеку.

***

…Гверфин проснулся оттого, что замерз, что само по себе было странно – Ирбис и этот охров красавчик-эльф не могли заснуть одновременно. Кто-то из них обязательно остался бы сторожить, а заодно последил бы за костром. В конце концов, не трудно подбросить ветку-другую, чтобы саламандры продолжали свой неистовый танец.

Другое дело, если что-то стряслось, пока он, Гверфин, спал безмятежным сном младенца. Но тогда бы – логично предположить – тогда бы его разбудили.

Маг быстро приподнялся на локте, на кончиках пальцев уже плясало готовое сорваться огненное заклинание, и… приподнялся бы, не будь крепко связан по рукам и ногам. Гверфин выругался, припоминая самые грязные ругательства, которые слышал в карьенской академии. Все стало ясным, как день: его попросту бросили, банально предали, никому не нужного, бесполезного теперь мальчишку – о-о-о, ну конечно! – теперь ведь у Ирбис есть остроухая сволочь, к чему ей маг-недоучка?

Ярость бурлила, кипела, не находя выхода, и Гверфин, скрипя зубами, принялся сдирать с себя ломкие, брызжущие зеленым соком веточки. Кто бы мог подумать, что хрупкие на вид стебли могут держать не хуже веревок? Потом, освободившись, он всадил в ближайшее дерево шар огня, вдогонку послал «облако измороси» и, растирая ноющую от долгой неподвижности шею, задумался.

Ирбис поступила с ним подло, ужасно подло. На самом деле то, что она сбежала с эльфом, наглядно демонстрировало ее истинное отношение к юному приятелю. Мальчик, щенок, неоперившийся еще птенец. Эти слова жгли как палаческие клещи, которыми заплечных дел мастера рвут на части смертников. И это после того, что им пришлось пережить! Глаза предательски защипало, и Гверфин швырнул еще один огненный сгусток, тут же залив его водой – «не хватало еще сгореть во время лесного пожара». Слишком много всего свалилось ему на голову за последние дни. Смерть отца. Не очень-то приятная семейная тайна – с одной стороны, нашелся новый, настоящий отец, но от этого боль от утраты не угасла, к ней лишь добавилось непонятное раздражение. Злость на человека, который бросил собственное дитя. И о каких бы обстоятельствах не шла речь – нет, просто не может быть таких обстоятельств, которые бы заставили на пятнадцать лет забыть о собственном сыне.

…Наконец, умертвие по имени Ирбис Валле.

И вдобавок, совершенно дурацкое, не поддающееся объяснению чувство, которое он, живой человек, ни с того, ни с сего вдруг испытал к умертвию, почти что зомби.

А она, судя по всему, все это время думала только о том, другом, вечно хмуром и вечно тощем человеке, который был ее старше раза в два и оказался его, Гверфина, отцом. Хуже не придумаешь.

Теперь уж Гверфин винил себя за то, что не удержался и поцеловал ее в щеку тогда, когда она торчала среди двора неподвижной куклой. Если бы не тот поцелуй – охр! – тогда можно было бы вести себя так, как будто ничего не произошло. Но беда в том, что Ирбис помнила. И он, Гвер, тоже помнил.

«Дурак, зачем ты это сделал? Дурак, ой какой дурак… С чего ты взял, что ты ей нравишься-то? Ну да. Вместе тренировались. Вместе на стене торчали часами. Вроде бы ей нравилось с тобой поболтать. И что? Пора бы уже понять, что если девушка с тобой разговаривает, это еще не значит, что ты для нее нечто большее, чем приятель».

Самое обидное заключалось в том, что даже теперь, когда Ирбис Валле предала его и удалилась со своим златовласым дружком, Гвер не мог ее ненавидеть. Эльфа – да. Его бы он придушил собственными руками. Тут было довольно вспомнить одни взгляды охрова Хаэлли, исполненные презрения. На Ирбис он так не смотрел; стоило зеленоокому обратить свой взор к девушке, как лед в его глазах стремительно таял, уступая место тихой грусти. Гверфин в те мгновения был готов отдать все что угодно, лишь бы узнать, что связывало убитую вышивальщицу и красавца-эльфа. Но… У Ирбис спрашивать он не мог, а у эльфа – тем паче. Оставалось изнывать от глухой подсердечной боли и мучиться догадками.

Гверфин поймал себя на том, что стоит, уставившись на куст малины, и глупо хихикает. Он – дурак, его предали. Может ли он что-нибудь изменить? Несомненно. Ведь талисманы по-прежнему при нем, а это значит… Это значит, что он может совершенно самостоятельно добраться до приграничья, и последнее слово все равно останется за ним.

«Вы решили, что я сдамся?» – он быстро подобрал с земли все те нехитрые пожитки, что взял в дорогу, – «Можете думать все, что заблагорассудится. Но ни ты, Ирбис Валле, ни ты, эльфийское отродье, даже представления не имеете, кто такой Гверфин Штойц. Или, охр побери, Гверфин Айлан Виаро – теперь это уже почти не имеет никакого значения».

Легкое движение мысли – и под ногами заклубился зеленоватый туман. На миг, словно выжидая, он сжался в плотный, почти осязаемый клубок – а затем, вытягиваясь едва различимой нитью, рванул куда-то вперед. Гверфин поспешил по следу, инстинктивно сжимая в кулаке талисман огненного шара.

В королевство Веранту неторопливо вступал новый день. Свежая ночь сменилась прохладным утром, лес расцветал золотым и розовым, капли росы блеснули на паутине и остались где-то позади. Гверфин почти не смотрел по сторонам: след путеводной нити слишком быстро растворялся, впитываясь в землю, и потому надо было спешить, бежать со всех ног, стараясь не растянуться и не упасть, ткнувшись носом в мокрые стебли.

Ему бежалось легко. В Академии благословенного Карьена немало времени уделялось физической подготовке молодых магов, и теперь Гверфин был почти доволен собой – земля пружинила под ногами, дышалось легко и свободно. Если бы не мучившие его дурные мысли – так он был готов бежать часами.

Тоска оттачивала коготки о его душу. Он блуждал в сомнениях. Он едва ли не в первый раз в жизни не знал, что делать дальше. И это «что делать?» касалось не только Ирбис Валле. Нет, конечно же, и ее – но по большей части Гверфин не знал, что будет делать, когда встретится со своим настоящим отцом. С человеком, который почему-то бросил его, отдал Арнису Штойцу. Гверфину всегда казалось, что не может быть такой причины, по которой можно расстаться с собственным (и единственным) ребенком. Но, возможно, он ошибался, и причина все-таки существовала? Да, об этом он обязательно спросит у господина Виаро. Если к моменту их встречи тот еще будет в состоянии говорить.

Внезапно на самой границе зрения что-то мелькнуло – большое и черное. Гверфин остановился, замер как вкопанный, судорожно стискивая талисман…

Ничего. Ни единого движения вокруг. Все словно замерло, и, кажется, даже птицы умолкли.

Мысленно выругавшись, Гверфин метнулся вслед за исчезающим следом путеводного заклинания – и снова тень справа, мелькнула и пропала.

Он почувствовал, как по шее вниз, за ворот, потекла капля пота. Стиснул «огненный» талисман.

– Эй, там! А ну выходите!

Вместо грозного окрика вышло сиплое мяуканье, но Гверфина это не смутило: он откашлялся и повторил приказ, а заодно и добавил:

– Не то щас как поддам огня!

– Не надо.

Гверфин услышал, как его собственные зубы выстукивают мелкую дробь. Голос, ему ответивший, казался знакомым, но, сколько маг не пытался вспомнить, где и при каких обстоятельствах его слышал, в памяти продолжала царить сизая муть.

– Выходи! – не выдержав, взвизгнул он и поднял вверх руку. Вокруг пальцев заплясал огонь, сворачиваясь в тугой кокон.

– Выхожу, выхожу, – проворчали в ответ.

Затрещали раздвигаемые ветки, и на свет вышел…

– Ты, – прошептал Гверфин, – охр, как ты здесь оказался? Мы думали, что ты ушел в лес вместе с морфом…

Все мысли, все невысказанные вопросы куда-то делись. И противная сизая муть заполонила сознание, заставляя тупо пялиться на невесть откуда появившегося и, главное, живого отца.

– Арнис… что с ним? – просипел Шерхем Виаро, быстро облизывая потрескавшиеся губы.

– Его убил морф, – сказал Гверфин и вяло удивился собственному спокойствию.

– Значит, мы квиты, – лекарь… нет, его отец хмуро покачал головой, затем кивнул Гверфину, – убери свое заклинание, парень. Мне бы не хотелось после всего, что произошло, стать кучкой пепла.

Шерхем Виаро выглядел так, как будто был схвачен мифическим драконом, слегка пожеван и выплюнут обратно. Одежда висела лохмотьями, на лице и на шее запеклась кровь, левая рука безжизненно повисла вдоль тела.

Прихрамывая, он приблизился и, опершись здоровой рукой о дерево, тихо спросил:

– Где леди Валле, малыш?

– Понятия не имею, – Гверфин пожал плечами.

– Ага. Понятно, – Шерхем Виаро задумчиво разглядывал его, – а ты-то сам куда спешишь?

– Думал тебе помочь, – отчего-то смутился Гверфин.

– Ты еще слишком мал для таких приключений, – заметил отец, – но, как бы там ни было, все закончилось. Теперь в самом деле закончилось.

– Что с твоим?.. – Гверфин не успел спросить – что с твоим голосом.

Он отшатнулся, когда плоть начала отваливаться от Шерхема Виаро, лохмотьями сползая в траву. Он даже успел направить волевой импульс в талисман, вышитый Ирбис Валле, но прицелиться уже не успел. В грудь словно двинули свинцовой плитой, и Гверфин почувствовал, что летит.

«Морф», – вяло подумал он, наблюдая за странно размазавшимся над головой узором листвы.

А потом он сильно ударился спиной, но продолжал лететь дальше – в темноту и забвение.