Текст книги "Берег Живых. Выбор богов. Книга третья"

Когда-то его лапы были мощны, а шелковистая смоляная шерсть ещё не была так щедро украшена серебром. Он привёл молодого бальзамировщика Перкау к погибшей человеческой женщине, сохранившей в объятиях живого младенца. После пёс охранял Тэру, был с ней и в обучении, и сквозь тяжесть осознания, принятия ею собственной природы. Много лет спустя вожак одряхлел, а всё же именно он привёл Верховного Жреца храма на место, где судьбы всех их изменили свой ход – место смерти наследника трона… Пёс-патриарх оставался рядом с Тэрой, пока она ткала свою животворную магию волей Ануи. Он стал связующей нитью между жрицей и её возлюбленным, и оставался с ними до самого конца.

Теперь страж – уже могучий дух из свиты Ануи – сопровождал своего человеческого детёныша на последних этапах их общего долгого пути, в котором каждый день мог оказаться последним. Он приветствовал Тэру в долгожданный час её торжества, в час её становления и исполнения мечты.

Сегодня она рождалась в глазах других как та, кем всегда была для своих близких – рэмейская жрица, благословлённая дыханием Псоглавого Бога.

* * *

Таа даже не помнил, когда в последний раз видел старика Минкерру в сиянии его Силы – словно годы осыпались шелухой, оставляя лишь чистую мощь и глубинную мудрость. Именно таким, на пике силы и славы, Верховный Жрец предстал когда-то перед своим будущим учеником и позвал его за собой в Апет-Сут. И теперь это забытое, притупившееся с годами чувство восхищения и бесконечного уважения вернулось к Таа – Минкерру впервые за последние годы сам вёл ритуал. Ни следа старческой немощи, ни тени слабости.

Тэра – счастливая и великолепная в незамутнённом свете своего искреннего стремления – приняла титул и амулет из рук Первого из бальзамировщиков, как когда-то приняли Таа и Кахэрка. И в эти мгновения все четверо были едины – Верховный Жрец, новая посвящённая и оба стража ритуала. Присутствие Псоглавого Бога соединяло и возвышало их, стирало противоречия. Что-то менялось в судьбе каждого из них – не только в судьбе Тэры – и было очевидно, что из ритуального пространства никто из них уже не выйдет прежним.

Но, как и всякому ритуалу, этому пришла пора завершиться – как музыке, достигшей своей кульминации, недосягаемой вершины прекрасного. Он отзвучал и рассыпался на сияющие осколки отголосков, оставляя величественную тишину вечности, горечь и сладость послевкусия.

Таа хотел сохранить всё, что испытал здесь сегодня, глубоко внутри, вдали от чужих глаз. За свою жизнь он провёл немало ритуалов, но некоторые из них запомнились особенно, высеченные в камне памяти – сильные, трансформирующие самые глубины восприятия. Сегодняшний был одним из таких. Не хотелось ни обсуждать ни с кем, ни даже доверять сокровище этого опыта своему холодному разуму. Восприятие всякого жреца было тонко отстроенным инструментом, и разум – разбирающий всё на составляющие, упорядочивающий – был лишь одной из частей этого инструмента.

Таа покинул святилище первым, баюкая в сердце эхо пережитого, вдохнул ночной воздух, медля возвращаться к себе привычному. Неспешно он шёл вперёд, не думая, куда идёт. Звёзды, безжалостные, как течение времени, светили колко и холодно. Мягкая тьма, обступавшая храм и мастерские, не приносила облегчения, не заполняла собой пустоту, оставшуюся после ошеломляющей силы и яркости ритуала. Да, жрец выложился целиком – Тэра была достойна только этого, не меньше.

– Благодарю тебя, мудрый, – тихий голос за плечом заставил его остановиться. – Ты ушёл так быстро, и я боялась не успеть.

Помедлив, бальзамировщик обернулся, натолкнулся на понимающий взгляд, в котором всё ещё плескалось разделённое ими. Жрица сжимала амулет, висевший на её груди, так сильно, словно боялась, будто он исчезнет. За её спиной волновались от лёгкого ветра деревья внутреннего дворика и светилась отгорающими огнями светильников арка входа в святилище – точно проход в иной мир.

Слов не было. Таа нашёл в себе силы улыбнуться, протянул руку и чуть коснулся её лба в жесте благословения. Но в тот миг ему показалось, что благословение получил он сам.

* * *

Возвращаться в храм, давно уже ставший его домом, было странно. Таа словно стал чем-то бо́льшим, и вместе с тем оставил важную часть себя позади. Осмыслить это пока не получалось, да, признаться, и не хотелось.

Минкерру был задумчив и немногословен, даже в прощании с Кахэркой и Тэрой, и после – с Верховной Жрицей Тамера. Он с усилием переставлял ноги, опираясь на локоть Таа, и не отпустил, даже когда они пересекли границу портального круга в Апет-Сут. Казалось, после вчерашнего ритуала его дух остался где-то там, рядом с Ануи, и только воля вела тело. От этой мысли Таа стало не по себе.

– Тебе бы отдохнуть, мудрейший, – тихо проговорил бальзамировщик и кликнул младших жрецов, чтобы принесли паланкин.

Странная улыбка отразилась на древнем лице.

– Да, это очень хорошая мысль, – прошелестел старик чуть слышно. – Останься со мной сегодня, Таа. Скоротаем эту ночь вместе.

– Конечно, как тебе угодно, – почтительно отозвался жрец.

Таа сопроводил Минкерру до покоев, попутно отдал распоряжения, чтобы принесли отваров, облегчающих слабость и боли – неизбывную печать возраста. Он сам помог старику устроиться на ложе, подложив под спину подушки – спать Верховный Жрец не пожелал. А когда унялась суета, и они остались одни, Таа поймал себя на чувстве, знакомом каждому бальзамировщику… но сейчас не желал верить собственным ощущениям и гнал внезапно нахлынувший холод одиночества.

Минкерру с усилием поднял веки, устремил на него неожиданно ясный взгляд и похлопал рядом с собой, приглашая сесть.

– Ты ведь тоже чувствуешь, – лукаво усмехнулся он. – Слышишь шелест лёгких крыльев… Это было хорошее путешествие, Таа.

Бальзамировщик хотел было метнуться к столу за снадобьями, но учитель удержал его за плечо.

– Не трать время и силы. Ты всё понимаешь… Лучше помоги мне…

Слабеющими руками старик взялся за тяжёлую пектораль, но Таа не хотел помогать ему. Сколько раз он думал, что учитель слишком задержался на этом Берегу, что ему давно уже пора передать свою власть более молодому и сильному… Но теперь, когда этот миг неотвратимо приближался, Таа вдруг пожалел о своих амбициозных желаниях. В его жизни Минкерру был чем-то незыблемым, надёжным. И острая тоска, сдавившая горло, сейчас была сильнее прежних стремлений, сильнее даже жреческой мудрости о вечности духа, о новых встречах у Вод Перерождения…

Первый из бальзамировщиков снял пектораль и настойчиво вложил её в руки своему ученику.

– Тебе предстоит вести остальных. Ты сумеешь. Ты достоин.

– Нет, я не… Слишком рано, учитель!

– Учитель тебе давно уже не нужен, Верховный Жрец… Тише. За тёмной ночью всегда приходит новый рассвет. Помни меня таким, каким я был дорог тебе, – Минкерру чуть улыбнулся, и свет в его глазах на миг вспыхнул так же ярко, как в ходе ритуала посвящения… как когда-то, много лет назад, в Кассаре. – Ты всё сделаешь правильно, мой друг, – его улыбка стала мечтательной. – Хорошее путешествие, да…

Последние слова прозвучали чуть слышно. Сухая ладонь, лежавшая поверх рук Таа, дрогнула и соскользнула. Верный служитель Стража Порога ушёл к своему господину тихо и легко.

Таа судорожно вздохнул, прижав ладонь к губам, безмолвно оплакивая рэмеи, которого, как теперь казалось, не ценил достаточно. То, что ещё недавно представлялось мигом торжества, обернулось тёмной потерей, отяжелённой горечью стыда. Он торопил уход по-настоящему драгоценной для него души, вместо того, чтобы просто быть рядом.

Не желая надевать на себя пектораль Первого из бальзамировщиков, жрец склонил голову, прижался лбом к холодеющим пальцам.

– Я буду помнить, – прошептал он. – Ты знаешь, как много на самом деле значил для меня…

До рассвета он сидел рядом с телом Минкерру, не хотел уходить и на следующий день, но бальзамировщики пришли проведать Верховного Жреца. Таа сообщил им скорбную весть, в которую сам пока не верил до конца. Доверив заботы храма старшим жрецам, он удалился в мастерские, чтобы самому подготовить тело наставника к вечности. Кто донесёт весть о его назначении Владыке и бальзамировщикам Империи, Таа совершенно не волновало.

Глава 58

Душный ночной воздух был полон манящих экзотических запахов и таинственных звуков. Перебивая даже непрерывный гул и стрёкот насекомых, жутковато кричали ночные птицы – точно потерянные души, запутавшиеся в паутинах лиан. К их крику то и дело примешивался визгливый рёв больших южных кошек, деливших территорию и добычу. А некоторые голоса принадлежали каким-то совсем уж непонятным существам, представлять которых не хотелось – но они бродили далеко, не приближаясь к стенам. Познания царевича о местной живности были невелики – его интересы всегда лежали в другой области. И потому сейчас, пока он стоял в ночном дозоре, воображение рисовало самые разные формы, иные из которых к реальности отношения не имели вовсе.

Прав был отец, когда рассказывал об этих местах, но пока сам не увидишь – не поверишь. Джунгли действительно были огромным живым организмом, необъятным, древним, полным притягательных и жутких тайн. Сгинуть там было, наверное, даже легче, чем в песках Каэмит. Вот теперь Ренэф верил, что целое эльфийское войско бесследно пропало на южных границах континента, когда пыталось вторгнуться в Империю в обход. Многоликий хищник джунглей мог сожрать не только отряды, но и целые города.

Лес подступал к самым стенам гарнизона Кирма, пытаясь поглотить, прорасти сквозь, день за днём напоминая о том, что власть рэмеи и людей в этих землях была иллюзорной, временной. Местные знали джунгли, но побаивались и уважали их, блюли целый ряд загадочных обрядов, чтобы умилостивить духов. Ренэф подмечал случайные жесты, слышал обрывки заговоров. Но здесь его никто не собирался посвящать в местные традиции, а над незнанием посмеивались если не открыто, то за спиной так точно. В общем, он не расспрашивал, только запоминал то, что видел и слышал, а за защитой обращался к знакомым с детства Богам.

Привалившись плечом к стене, царевич вглядывался в темноту. Под высокими арками необъятных деревьев в сплошном сплетении зарослей ему мерещилось постоянное движение. Южный лес дышал, кричал на разные голоса, шептал на границе восприятия – завораживающе и вместе с тем пугающе, хотя в последнем Ренэф никогда бы не признался. Идея о том, чтобы бросить вызов дикому югу и выйти на охоту, не оставила его. Но только сейчас он, пожалуй, понимал, что может попросту не выбраться из царства духов Нэбу. Не всё можно преодолеть силой оружия, особенно если не знаешь законов.

Когда дозорный правее крикнул: «Всё спокойно!» на местном наречии, Ренэф невольно вздрогнул и запоздало откликнулся. Вспомнился последний обход Леддны, с Никесом и стражами. Его город, его друзья… Так далеко, и так давно. Но теперешняя жизнь царевича по-своему устраивала. Всё было просто и предсказуемо – утренняя побудка, изнуряющие тренировки, дозоры, отбой. Каждый день был похож на предыдущий, разноображенный разве что продолжающимся обучением.

Интриги, эльфы, тяжёлые решения – всё это осталось там же, очень далеко. И так легко было забыть о том, что он – царевич, а не просто солдат. А всё же нет-нет, да вспоминалось упоение битвы, вкус победы, ответственность за земли, вверенные его защите. Эти мысли Ренэф топил в усталости, полностью выкладываясь в том, что от него требовалось.

Здесь, в отдалённом даже по меркам Нэбу гарнизоне, граничащем с дикими землями, он не был и не мог стать своим – уроженец северных сепатов, непонятно зачем вообще приехавший. Простые солдаты, служившие с ним, не знали, кто он, и об Эмхет в целом имели весьма смутное представление. Старший военачальник Кушта, командир гарнизона, конечно, знал, но помалкивал и прилюдно никаких привилегий Ренэфу не давал. Это царевича тоже полностью устраивало.

Товарищи по оружию поначалу отнеслись к нему с насмешливой снисходительностью. Слава о могучих воинах Нэбу гремела по всей Империи – звериная мощь, непокорный нрав. А кто он был такой? Светлокожий тонкокостный слабак, который не протянет здесь и пары дней. Кушта только посмеивался в усы и предоставил Ренэфу самому показать, чего он стоит – знал, что гость сумеет удивить его солдат, а кого-то и поставить на место.

Ренэф и показал. Природное самолюбие разожгло азарт, хотя пылу ему и так было не занимать. Царевич прекрасно владел своим телом, только-только входил на пик своей силы, и где проигрывал в чистой физической мощи, брал умением. Из тренировочных поединков он чаще выходил победителем – проигрыши обходились слишком дорого. Насмешки он терпел с показным равнодушием, а гнев направлял на то, чтобы добиться больше от себя самого. То, что под горячую руку ему лучше не попадаться, здесь усвоили быстро, хотя Ренэф старался не нарушать правила.

Единственное, с чем он боялся не справиться – это с экзотическими болезнями, о которых здесь шептались. Мол, укусит какая-нибудь мелкая мошка – и сам не поймёшь, от чего сдох. Но пока Боги были милосердны к нему. Слабость здесь была непростительна – за ним и без того следили пристально, смаковали мельчайшие ошибки и промахи. Впрочем, по сравнению с испытаниями Лебайи, меркло всё. И в этом отец тоже был прав: жёстче, чем Ренэф наказывал себя сам, его не мог наказать никто.

Прежняя жизнь вторглась в его размеренный новый быт резко и непрошено – на днях прибыл вестник из столицы с посланиями от дяди и – внезапно – от отца. Ренэф медлил, не открывал письма. Уединение теперь было роскошью, а он не хотел ни расспросов, ни обсуждений, ни чужих любопытных глаз за плечом. Сегодня был его черёд идти в ночной дозор, значит, можно надеяться на какое-то одиночество. Перекинуться в кости или пустить по кругу флягу горячительного другие стражи его не звали. Общаться по-приятельски он мог разве что со своими телохранителями, но они не состояли в его отрядах, а по легенде были наёмниками одного из здешних торговцев – отцовского. Сколько ещё глаз на самом деле следило за ним, царевич не знал – догадывался только, что Император не оставил его без охраны, но показательно не оберегал. И за это Ренэф был благодарен. Начало его военной службы было примерно таким же, только в более спокойных местах – он был предоставлен сам себе, несмотря на высокое положение по рождению, и все шишки набивал самостоятельно. Если бы юных Эмхет принято было излишне щадить, разве могли бы они потом вести за собой армии? Но только теперь Ренэф задумался, каким жёстким, наверное, было обучение Хэфера – не просто царевича, а наследника трона. Да, отец любил его больше всех, но и требовал с него больше.

Ренэф дождался переклички дозорных, выждал ещё немного, убеждаясь, что стражи пошли коротать ночь за своими нехитрыми развлечениями, и только тогда извлёк спрятанные за широким поясом письма. Факелы давали не так много света, но записи были различимы.

«…Сегодня я просто хочу сказать тебе, что не пытаюсь занять твоё место. Что ты по-прежнему можешь полагаться на мою защиту и поддержку во всём. И что никто из нас даже в мыслях не имеет отказаться от тебя…» – вспомнил он слова дядюшки Хатепера, сказанные в их откровенном разговоре.

Его взгляд выхватывал отдельные строки, общий смысл которых сводился к тому же. Дальше дядя прямо и честно, но без особой радости сообщал о своём официальном назначении. Для Ренэфа известие не стало неожиданностью – этому предшествовало возвращение Хатепера Эмхет в прямую ветвь. Царевич даже испытывал облегчение, что отец не стал откладывать ещё больше. Народ и без того волновался, что у Императора преемники вроде бы есть, а вроде и не совсем. Кто, как не Хатепер! Но дядю решение тяготило, как тяготила и возможная реакция племянника. Он выражал сожаление, что церемония назначения прошла уже после отбытия царевича в Нэбу – Император долго колебался. Ренэфу было безразлично. Раньше он бы, наверное, ужасно оскорбился, счёл, что его отодвигают, исключают из жизни императорской семьи, или что-то в таком роде… но сейчас не испытывал по этому поводу совсем ничего. Случилось то, что должно было – и хорошо.

Были в письме слова, которые взволновали его гораздо больше, чем новости престолонаследия.

«… я не знаю, когда мы свидимся снова, и представится ли мне случай сказать тебе это лично. Я горжусь тобой, как собственным сыном, и сделаю всё, чтобы защитить тебя и Анирет. На это сейчас брошены все мои силы. Я верю, что Боги позволят мне заслонить вас. Помни, что ты не один…»

Перечитывая эти строки, Ренэф ловил себя на неприятном ощущении: Хатепер как будто прощался с ним. Напрямую этого нигде не говорилось, но чувство было острым, тяжёлым. Пожалуй, нужно будет всё же направить ответ, а точнее – вопрос: что там, хайту побери, творилось в столице, и почему он знал так мало?! Ну не уехал же дядя лично разбираться с эльфами, в самом деле? Уж точно не теперь, когда стал наследником трона! В Таур-Дуат, в конце концов, хватало послов, а вот наследников – нет.

Со вздохом отложив письмо, царевич распечатал послание Императора. Письмо от отца само по себе было слишком уж исключительным событием, чтобы отнестись к этому походя.

Тон письма настолько не соответствовал прежним посланиям Владыки – а таковых за всю жизнь царевича набралось всего несколько – что Ренэф даже присмотрелся к почерку. Нет, писал точно Секенэф…

«Нравится служба, сын? Только не бросайся при первой возможности на охоту, не разведав троп, хотя тамошние хищники и уступают лебайским, двуногим. Если будет тяжело – поищи помощи у шаманов. Я не шучу. Местные духи – не сказки, и требуют особого подхода, как и местный народ. Но ты ведь сокол Ваэссира – можешь достичь любых вершин.

Джунгли умеют разогнать кровь в жилах. Иногда это как раз то, что нужно – испытать себя на прочность, как в старину. Только не глупи – не хочу потерять тебя. А мать так и вовсе не переживёт, если с тобой что случится – ты её знаешь.

Я буду рад, когда ты найдёшь себя и вернёшься домой. Я знаю точно, что ты станешь тем, кем должен быть. Кем захочешь быть.

А кем ты быть не желаешь – мы с тобой уже понимаем. Есть больше, чем только один путь к величию».

Подписи не было, но она и не требовалась. О назначении Хатепера отец не упоминал – знал, что Ренэф получит вести и так.

Царевич аккуратно свернул оба письма в единый свиток и спрятал, решив, что перечитает позже. Скучать по дому было… странно, но сейчас он поймал себя на отголоске этого чувства, погладил рукоять кинжала, который сестра подарила на Разлив. И с Нэбвеном хотелось повидаться, или хотя бы узнать, как он там.

Удивительно, что мать пока не писала. Была обижена? Ренэф не мог не задаваться вопросом, как она восприняла весть – неужели смирилась, что сын к трону не готов и, возможно, не будет готов никогда? В этом царевич сомневался. Его протест тогда, в столице, она восприняла болезненно. Он ведь был воплощением всех её чаяний, чем-то вроде будущего совершенства. Ренэф был о себе высокого мнения, но совершенным всё же не считал. И хотел он теперь совсем иного, чем ещё год назад. Для себя хотел, не для других – пусть жизнь каждого Эмхет и была служением народу. Но разве не мог он служить народу в другом качестве! Вот отец, кажется, понимал. Если нужда придёт – Ренэф сделает, что должен, но он был уверен: в руках дяди Таур-Дуат не пропадёт. Дядя знает все подводные течения, понимает все грани самых разных вещей, даже неочевидные. А Ренэф словно и правда родился не в то время… Ему бы в эпоху Тхатимеса, покорять новые земли, вдохновлять других на битву. Похоже, что-то он недопрожил в своей далёкой прежней жизни. Или, наоборот, что-то ещё только предстоит совершить? Кто же знает свою судьбу наперёд.

Теперь, когда Ренэф думал, что прежде не хотел «стоять в тени трона» Хэфера, ему было странно, неловко и немного смешно. Даже эти слова, «в тени трона» – это ведь были не его слова, сам он мыслил куда проще. А по сути, разве обидно занимать высокое положение, просто другое? Сама царица – она разве «в тени трона» от того, что не Императрица? А Великий Управитель? Или прославленные военачальники Таур-Дуат? Но почему-то долгое время он прожил с мыслью «только всё, и никак иначе – иначе недостаточно хорошо». Словно сам он был недостаточно хорош таким, каким был – вместе со всеми своими попытками стать лучше, превзойти старшего брата.

Вместе. Хранить народ Таур-Дуат можно было только вместе.

Да Ренэф бы всё теперь отдал, если бы это «в тени трона» всё ещё было возможно! Стать лучшим из военачальников Таур-Дуат, вести к славе имперское войско, оставив политические хитросплетения Хэферу и Анирет. Из сестры со временем может выйти достойная смена дяде – не просто так Хатепер её готовил. Ренэф успел убедиться, сколько она знает и умеет, когда дядя ненавязчиво приставил их к государственным делам в отсутствие царской четы. И в тех вещах, где сам он с раздражением увязал, Анирет чувствовала себя как рыба в водах Великой Реки. Она-то умела видеть и разрешать такие сложности, которые клинком не разрубишь, подсказывала ему ненавязчиво, не раня самолюбие. Ренэфа же тянуло к делам, которые он чувствовал и понимал, которые влекли его с детства. А если Владыка Обеих Земель должен быть всем сразу – нет уж, уважьте, он так не хотел, пусть отец и говорил, что в разных потомках Ваэссира Сила преломлялась по-разному.

Хэфера уже не вернуть, но… Возможно, всё-таки теперь будет так, как должно было? Если Хатепер станет следующим Владыкой. Долгие лета отцу! Но Императоры Эмхет, увы, жили гораздо меньше, чем члены их семьи. Это Ренэф уже успел усвоить, когда постигал, что такое Разлив, и что на самом деле означает обладать Силой Ваэссира и пропускать её через себя. До конца это он так пока и не понял, но, признаться честно, не хотел. Нет, он не боялся пожертвовать собой ради Империи… но хотел сделать это как-то иначе, чем постепенно угасать на троне. Не желал он на самом деле становиться сосудом для божественной мощи. Ему вполне хватало быть воплощением Ваэссира вот так, как сейчас…

Инстинкты не подвели – он подхватил копьё даже прежде, чем понял, что делает. Тихий звук чьих-то шагов вторгся в его мысли.

– Эй, я не враг, – отозвались из темноты.

Голос был женский, хоть и низкий. Говорила незваная гостья с характерным южным акцентом, растягивая и утяжеляя слова.

Ренэф крутанул копьё в руке и чуть опёрся на него с обманчивой расслабленностью.

– Ну тогда можно и не красться.

– Я просто тихо хожу, – насмешливо пояснила гостья, выходя на свет.

Царевич смутно помнил, что вроде бы видел эту девушку издалека – не так уж много рэмеи жило в Кирме помимо солдат – но никак не мог вспомнить, где именно. Как и все уроженцы Нэбу, она отличалась крепким телосложением, а ростом была почти с самого царевича. И всё же было в ней некое изящество – как у пантеры, сытой хищницы с лоснящейся шкурой. Ленивая грация сочеталась с её речью, похожей на тягучий мёд.

Жители Нэбу просто обожали амулеты из когтей, клыков и костей – причём не всегда звериных. Гостья не была исключением – пара ожерелий украшала её высокую грудь, стянутую полосами тёмно-красной ткани. Она придерживала украшения ладонью, чтоб не выдали постукиванием, и Ренэф невольно проследил взглядом, как девушка опустила руку. На поясе у неё висели два внушительного вида ножа и кожаная фляга. Набедренная повязка, украшенная золотистой шкурой, едва доходила до середины округлых бёдер.

Не успел царевич спросить, зачем она пришла, как гостья быстро проговорила:

– Скоро принесут воду. Не пей.

– Почему? – удивился он.

Девушка отвязала с пояса флягу и настойчиво сунула ему в руку.

– Ну, держи! Эта – чистая. Кое-кто не против испытать тебя на прочность, – она белозубо улыбнулась и подмигнула ему.

– В смысле – отравить? – нахмурился Ренэф.

– Нет. Притравить. Слегка, – отмахнулась гостья. – Хотя, кто вас знает? Крепкий у северян желудок?

Северян! Это она эльфов не видела, с их мертвенной бледностью.

Царевич скрипнул зубами, невольно вспомнив покушение в Лебайе. Девушка уже развернулась, всматриваясь в ночные джунгли, и втянула воздух, принюхиваясь. Видимо, не обнаружив ничего подозрительного, она села там же, свесив ноги со стены. Ренэф, подумав, устроился рядом, положил копьё, крутя в руках флягу, украшенную тиснёным нэбуйским орнаментом.

Джунгли, разверзнувшиеся перед ними, всё так же кричали на разные голоса, но гостья смотрела в ночь без тени тревоги, даже когда кто-то утробно заревел из чащи. Ренэф, разумеется, тоже не подал виду, что его хоть сколько-нибудь беспокоят рыщущие в ночи неведомые твари.

– А если это, наоборот, ты хочешь отравить меня? – усмехнулся он, чуть задев её плечом.

– Зачем? – удивилась девушка. – Ты мне нравишься, – она взяла из его руки флягу, выдернула зубами пробку и отхлебнула. – Видишь? Чистая. Но потом верни.

– Ага.

Она удовлетворённо улыбнулась и посмотрела вниз, болтая ногами, размышляя о чём-то своём. Некоторое время они сидели молча, и Ренэфу это даже немного нравилось. Присутствие гостьи отвлекало от свалившихся на голову новостей. Украдкой он посматривал на девушку, всё ещё пытаясь вспомнить, где видел её. Она была хорошенькая – разве что мелко вьющиеся волосы пострижены непривычно коротко. Рога отливали полированным чёрным деревом, как у большинства южан. На них были нанесены какие-то знаки, но он не успел толком разглядеть, как и татуировки – тоже не редкость у местных.

– Через несколько дней праздник будет, – вдруг сказала девушка, поворачиваясь к нему. – Духи огня придут веселиться. И ты приходи.

– Э-э…

– А с солдатами смелый! – она прыснула. – Неужели меня боишься?

– Нет, конечно, – фыркнул Ренэф.

– Вот и приходи, – гостья лукаво прищурилась, окинула его взглядом и добавила: – Кирану.

– Что? – значение этого слова он не знал.

– Зовут меня так, – пояснила она, откровенно веселясь, но делая это как-то не обидно. – А ты?

– Ренэф.

– Ренэ-эф… – Кирану протянула его имя, точно пробуя на вкус.

Показалось, или она специально добавила в голос томные нотки? Да кто их, женщин, разберёт. Она вдруг чуть подалась вперёд и звонко чмокнула его в нос, а потом взвилась на ноги и упорхнула в ночь – словно и не было её. Ренэф озадаченно смотрел ей вслед, сжимая флягу.

Вскоре появился бойкий юноша – принести дозорным воды и снеди. Царевичу показалось, что молодой рэмеи посматривал на него с каким-то интересом, и, вспомнив совет Кирану, к воде не притронулся. К еде, на всякий случай – тоже, тем более что кормили солдат и так сытно, как-нибудь дотерпит до утра. Чтобы не вызывать подозрений, Ренэф дождался, пока юноша уйдёт, и выплеснул воду вниз, потом с некоторым сожалением стряхнул туда же куски лепёшки. На всякий случай он не отпил и из фляги Кирану, поборол жажду.

Остаток ночи прошёл тихо. А поутру Ренэф и остальные стражи вернулись в казармы, чтобы отоспаться положенные несколько часов. За общей трапезой он поймал на себе несколько излишне заинтересованных взглядов – даже более пристальных, чем обычно. Или так только показалось? Солдаты привычно обменивались шутками и тыкали в него пальцем, когда думали, что царевич не видит. Неужели в дозоре с ним и правда должно было что-то случиться? Что ж, тогда кое-кто будет разочарован. Эта мысль вызывала удовлетворение. Ренэф даже поднял взгляд от плошки с кашей и насмешливо посмотрел на Ахратту – крупного солдата, который постоянно рвался с ним соперничать, а удары особо не сдерживал даже в тренировочных поединках. Тот украдкой показал ему распространённый здесь жест, точного значения которого царевич не знал, но догадывался. Ренэф пожал плечами и ответил схожим жестом из столичных казарм, после чего отправился наслаждаться заслуженным отдыхом.

* * *

Кирану не солгала – гарнизон Кирма и правда готовился к празднику. Весь городок преобразился, оделся в яркие алые полотна с золотым шитьём и гирлянды больших огненно-красных цветов, распространяющих дурманящий сладкий запах. На центральной площади, где обычно проводились собрания и объявлялись главные новости, сложили высокие костры. «Духи огня придут веселиться» – так она и сказала, и теперь это было у всех на устах.

Ренэф слышал обрывки разговоров среди солдат, предвкушавших торжество, и не без интереса ждал. Он, правда, полагал, что его отправят на стены, но командир определил его в отряд, охранявший площадь. Не иначе Кушта решил, что царевичу всё же положено посмотреть на праздник и тоже получить благословение духов.

Вместо своей фляги Ренэф укрепил на поясе флягу Кирану. Если уж она звала его к кострам, значит, сегодня будет ждать там, и нужно вернуть. Кто-то из товарищей по отряду обратил внимание на предмет явно нэбуйской работы, но вопросов не последовало – и на том спасибо. Интересно всё-таки, кем была эта девушка? И не спросишь же никого. Но сегодня царевич намеревался узнать – если она, конечно, придёт.

Под бой тамтамов и необычную мелодию музыкальных инструментов – голоса некоторых из них напоминали крики животных – солдаты сопровождали процессию. Казалось, все жители Кирмы собрались здесь, и каждый оделся понаряднее – веселиться так веселиться. Рэмеи и люди пританцовывали, хлопали, подпевали музыкантам. Общая атмосфера веселья передалась и солдатам, но Ренэф от притоптываний воздержался – просто с любопытством наблюдал.

Во главе процессии шли шаманы и знахари Кирмы – несколько темнокожих рэмеи и даже пара людей – облачённые в украшенные множеством деревянных и костяных амулетов многослойные наряды. Их лица были скрыты яркими резными масками – древними изображениями местных духов – а ритуальные инструменты в их руках как раз и задавали общий ритм, которым сейчас звучал весь гарнизон.

По мере того, как нарастал ритм музыки, само пространство неуловимо менялось. Кого бы ни призывали шаманы – они уже были здесь, Ренэф чувствовал это. Характерное ощущение иных сущностей было сродни тому, что рождалось в ритуальных процессиях рэмейских жрецов, но сам привкус энергий был иным. Магия праздника плескалась у границ восприятия царевича, силясь захватить его – незнакомая, дикая, манящая. Ренэф сопротивлялся лишь потому, что не знал, чего мог ожидать здесь. Его личный жреческий опыт был иным и не давал ответов на то, стоило ли поддаться, или всё же понаблюдать со стороны.

Ночь ярко вспыхнула высокими кострами, и на площади процессия распалась, но толпа празднующих сохранила особое единение – словно превратилась в огромного фантасмагорического зверя с сотней глаз и голосов. Царевич почти физически видел тонкие огненные нити, соединяющие присутствующих, похожие на золотое шитьё полотен, украшающих дома и шатры. Эти нити пульсировали в такт музыке, и всполохи перекатывались по ним, точно искры в пламени костра. Или так выглядели духи огня?.. Закончить эту мысль Ренэф не успел – толпа вынесла его ближе к центру площади, которую он охранял вместе с другими. Несколько солдат – и он в их числе – стали единственной границей между ликующими жителями Кирмы и танцующими у костров шаманами.