Текст книги "Дело Саввы Морозова"

Наверное, романтично было бы встретиться в том же самом парке, где статский советник недавно спас барышню, точнее, ее сумочку. Однако Загорский был человек опытный и знал, что не меньше, а то и больше романтическому настроению способствует атмосфера хорошего ресторана с изысканной подачей блюд, вкусными десертами и шампанским.

– А ей можно шампанское? – усомнился помощник. – Она же ненормальная.

– Сам ты ненормальный, – рассердился статский советник, однако слова китайца заставили его задуматься. Ганцзалин был прав: при многих психических и нервных расстройствах спиртное, даже такое легкое, как шампанское, строго противопоказано, поскольку может спровоцировать приступ или обострение болезни.

В конце концов Загорский решил действовать по обстоятельствам. Если барышне нельзя шампанского, их всегда выручат лимонады.

Он оказался прав: от ресторана «Эрмитаж» Елизавета пришла в восторг. Не то чтобы она не бывала здесь раньше, разумеется, бывала, но в сопровождении родителей и телохранительницы Ангелины. Нестор Васильевич немного опасался, что и на свидание барышня придет вместе с этим цербером в женском обличье. По счастью, опасения его не подтвердились, мадемуазель Самохвалова явилась без сопровождения. На душе у Загорского немного полегчало: Елизавета была нездорова, но все же вполне дееспособна.

Некрасивое ее мышиное лицо при взгляде на Нестора Васильевича всякий раз освещалось таким сильным внутренним светом, что ему казалось, будто в сердце ему втыкают иголку. Боже мой, он и взрослых опытных женщин старался никогда не обманывать и не обнадеживать попусту, а тут перед ним был сущий ребенок. Но ничего, ничего, лишь бы дело удалось, а там уж он как-нибудь замолит этот грех. Ну, или будет гореть в аду – это уж как получится, опыт его подсказывал, что, как правило, жизнь человека крайне мало зависит от его усилий. Если так обстоит дело с земным существованием, почему с загробным должно быть иначе?

Лиза, само собой, не могла прочитать его мысли и радовалась от души.

– Как опьяняет! – смеялась она, пригубив вина из бокала.

Загорский лишь улыбался в ответ: барышня не знала, что они пьют детское шампанское. Статский советник решил перестраховаться и тайком попросил метрдотеля переклеить этикетки с настоящего вина на детское, оплатив, разумеется, и то и другое.

В самый разгар беседы в зале появился князь Дадиани.

Ганцзалин был прав, за Елизаветой приглядывали. Более того, очевидно, кто-то в ближайшем окружении барышни сообщал аферистам обо всех более или менее важных событиях в ее жизни. Появление нового ухажера не могло их не встревожить. Сам Оганезов на разведку не пошел, чтобы не ставить себя и Лизу в неудобное положение, послал клеврета, чтобы тот оценил степень опасности.

Ничего, сейчас он ее оценит по достоинству.

Загорский взял девушку за руку, нежно пожал ее, наклонился совсем близко к ушку, зашептал, щекоча его губами. Барышня запрокинула голову от счастья и тихо смеялась, от восторга ничего уже почти не понимая.

Нестор Васильевич скосил глаза на князя. Тот стоял оцепенев посреди зала и неотрывно глядел на них. Погоди, то ли еще будет! Рыбка попалась на крючок, но еще может сорваться, нужно аккуратно подсечь ее и вытащить на свет божий.

– Какой странный человек, – сказал Загорский девушке, кивнув на Дадиани, словно только что его заметил. – Стоит и все время смотрит на нас. Ей же богу, это просто неприлично.

Самохвалова с неохотой взглянула туда, куда он указывал, и щеки ее вспыхнули от смущения.

– Вы его знаете? – спросил статский советник, не спуская глаз с девушки.

– Да… Нет… То есть да, мы знакомы, – залепетала та, стараясь не встречаться взглядом с Загорским.

– Может быть, это неудобно, что он видит нас вместе? – безжалостно напирал Нестор Васильевич. – Он вас смущает? Скажите только слово, и его выведут отсюда.

Нет-нет, испугалась Елизавета, это совершенно не нужно. Это просто один хороший человек, он, он… Он совершенно ничем не опасен, он сейчас и так уйдет.

Однако князь Дадиани, видя, что на него смотрят, и судя по всему, говорят о нем, решил не уходить, а, напротив, подойти самому, не дожидаясь приглашения. Тут Загорский рассчитал верно: если уж тебя увидели, неудобно уйти как ни в чем не бывало, не сказав даже пары вежливых фраз.

Князь подошел к их столику и наклонил голову.

– Мадемуазель…

Самохвалова не знала, куда девать глаза. Смущение ее было понятно, пару дней назад за ней ухаживал друг князя, а сейчас она сидит за столом с каким-то господином, который позволяет себе не только угощать ее, но и пожимать ручки, и даже шептать что-то нежное на ушко.

Нестор Васильевич глядел на Дадиани, широко и победительно улыбаясь. К счастью, на нем лежал такой слой грима, что его и родная мать бы не узнала, однако на всякий случай он несколько изменил свою обычную манеру. Рядовые обыватели не догадываются, что человека узнают не так по знакомым чертам лица, как по знакомой мимике. Но об этом хорошо знают артисты и шпионы и успешно этим пользуются, первые – чтобы успешно играть самых разных героев, вторые – чтобы оставаться неузнанными.

– Позвольте представить вам князя Дадиани, – совершенно убитым голосом проговорила Лиза. – Князь, это статский советник Олег Петрович Анохин.

– Очень рад, – улыбнулся Загорский, поднявшись и пожимая князю руку.

– Давно вы знакомы с Елизаветой Александровной? – вежливо осведомился Дадиани, присаживаясь за их столик.

– Нет, мы знакомы совсем недавно, но намерения у меня самые серьезные, – отвечал Нестор Васильевич.

Лиза заморгала ресницами, князь поднял брови: что он имеет в виду?

– Я имею в виду, – сказал статский советник, беря Лизину лапку в одну ладонь и накрывая ее второй, – я имею в виду в ближайшее же время сделать Лизоньке предложение.

Барышня перестала моргать, и глаза ее застыли на загорелом лице статского советника. Но, кажется, князь был ошеломлен не меньше. Он забормотал что-то невнятное, однако Загорский решительно перебил его.

– А вы, князь, давно в Москве и надолго ли к нам?

– Я… – сказал Дадиани, не в силах сосредоточиться, – я в Москве…

Видя, что тот не в состоянии ответить даже на самый простой вопрос, Елизавета пришла к нему на помощь. Князь тут уже больше месяца и, наверное, пробудет еще какое-то время.

«Ах, вот как, – усмехнулся про себя статский советник, – а мне говорил, что три дня назад приехал».

– Это прекрасно, – бодро заговорил Загорский, – прекрасно, что вы еще побудете в Златоглавой. Я хотел бы, чтобы все друзья Лизоньки присутствовали на нашем обручении, а позже – венчании.

Лицо князя при этих словах, как сказал бы Достоевский, опрокинулось. Бормоча что-то вроде «непременно, непременно», он встал из-за стола, неуклюже откланялся и быстро ретировался вместе со своей опрокинутой физиономией.

Никакой он не князь, окончательно решил Загорский, князья умеют, что называется, держать спину. Отличительная черта аристократов не поместья и деньги, а выдержка, умение сохранять лицо даже в самых тяжелых обстоятельствах.

– Зачем? – вдруг услышал он как сквозь сон и, не понимая, уставился на Елизавету.

Та смотрела на него с упреком: зачем он так сказал? Что сказал, не понял Загорский. Вот это вот, про обручение и венчание. Так нельзя, он играет ее чувствами. Ей больно такое слышать.

– Почему же больно, – удивился Загорский, – что вас так задело?

Разве это непонятно? Он сказал, что будет просить ее руки. Загорский поднял брови: ну да, он будет. Конечно, последнее слово за ней, но он бы очень хотел…

– Но это же совершенно невозможно! – воскликнула она, волнуясь. – Хотя бы потому, что мы с вами знакомы всего два дня!

Он пожал плечами: это абсолютно неважно. Важны лишь их чувства. Конечно, если он не нравится Елизавете Александровне…

– Вы мне нравитесь, – перебила она его, – вы мне очень нравитесь! Но ведь так серьезные дела не делаются. Сначала следовало бы познакомить вас с родителями.

Он отвечал, что готов хоть завтра, а про себя уточнил, что если, конечно, до завтра доживет. Уж слишком мрачное выражение лица было у князя Дадиани, едва ли они с Оганезовым будут медлить с нанесением удара. Хотелось бы надеяться, что его они попытаются убить так же, как и Терпсихорову, – ножом. От ножа в умелых руках защищаться тоже нелегко, но от пистолета все-таки гораздо труднее.

Нестор Васильевич проводил барышню почти до самого дома, не дойдя только пары кварталов. Дальше не надо, сказала она, не нужно, чтобы нас видели раньше времени. Потом она посмотрела на него долгим взглядом и сказала:

– Приходите завтра, в двенадцать часов. Если, конечно, не передумаете.

– Я не передумаю, – улыбнулся он.

Она в ответ наградила его легчайшим, словно трепетание бабочки, поцелуем в щеку и побежала прочь. Он глядел ей вслед и думал, что хорошо бы масло, на котором будут его жарить в преисподней, оказалось не слишком прогорклым. Впрочем, если Дадиани и Оганезов окажутся достаточно умелыми убийцами, он узнает это уже очень скоро.

Глава тринадцатая. Холостяк балансирует над пропастью

Если требуется убить человека, для этого, как известно, применяют самые разные способы. Среди наиболее популярных – отравление, удушение, утопление, разного рода телесные повреждения, начиная от сбрасывания с высоты и заканчивая ударом ножа или топора.

Помимо убийств широко известных и, так сказать, общеупотребительных, встречаются убийства экзотические, вроде «отравленного касания», которым так хорошо владеют некоторые китайские мастера. Результатом такого касания обычно становится смерть, но не моментальная, а спустя недолгое время. Это довольно подлый вид убийства, потому что установить связь между касанием и смертью бывает трудновато, разве только ты сам не являешься специалистом в подобном чудовищном ремесле.

Еще труднее бывает установить связь между гибелью и магическим воздействием, тем, что в России называется словом «порча». Впрочем, прогрессивные люди считают, что никакой такой связи не существует, как не существует и самой порчи. Надо сказать, что прогрессивные люди во все времена одинаковы, они не верят ни в какой феномен, существование которого не доказала современная им наука. Так, прогрессивные люди времен Аристотеля не верили во всемирное тяготение, прогрессивные люди Средневековья считали, что звезды прикреплены к небесной тверди, а прогрессивные люди времен Исаака Ньютона понятия не имели о радиоактивности, а скажи им о таком феномене, немедленно подняли бы вас на смех. Есть только то, что знаем и во что верим мы, говорят прогрессивные люди, все остальное – суеверия и бредни.

Прогресс, таким образом, характеризуется не тем, что существует на самом деле, а тем, во что успели поверить прогрессивные люди.

Впрочем, все эти высокие материи мало интересовали Нику Шульц, которая жила в доме Морозова на весьма странном положении: что-то среднее между камердинером и шпионом. Это положение побуждало ее вести себя сейчас гораздо активнее, чем до сего дня.

Ника понимала, что смерть в дом Морозова может прийти как снаружи, так и изнутри. Если брать уголовную статистику, выясняется, что люди близкие убивают гораздо чаще, чем посторонние. И это как раз легко понять: посторонним людям нет до нас никакого дела, а вот близким мы безостановочно портим кровь. И у них гораздо больше причин нас убить, особенно когда мы попадаем под горячую руку.

Однако особенность подобных преступлений состоит в том, что их, как правило, очень легко раскрыть.

Гораздо сложнее раскрывать убийства, совершенные посторонними. Обычно трудно бывает установить мотивы преступления и личность преступника, который убил да и сбежал прочь, не дожидаясь, когда его возьмет под микитки полиция. Такие преступления часто остаются нераскрытыми.

Но труднее всего расследовать третий род убийств, когда в едином преступном порыве объединяются близкие и посторонние. В этом случае близкие выполняют роль наводчиков, хотя сами рук не марают. Наведенный близкими убийца летит, как снаряд из пушки, и попадает точно в цель. Такие преступления обычно хорошо подготовлены, а чем лучше подготовлено преступление, тем труднее его расследовать.

Но даже если убийство удается раскрыть, легче от этого не становится. Да, преступника настигает заслуженное возмездие, но убитого назад никто не вернет. Даже самый ловкий Шерлок Холмс не в силах воскресить покойника. Какой из этого следует вывод? Вывод простой: лучше не расследовать преступления, а предотвращать их.

Именно этим соображением и руководствовалась сейчас Ника. Незаметно убить такую фигуру, как Морозов, нелегко. Убийц будут искать с особым тщанием и наверняка найдут и отправят если не на виселицу, то, по крайней мере, на каторгу. Поэтому, если убийцам дорога их собственная жизнь, они попытаются найти ключи к клиенту и уничтожить его так, чтобы подозрение на них не пало ни в коем случае. А проще всего это сделать, наладив связь с кем-нибудь из близких несчастного. Такого человека из ближнего круга называют по-разному, но проще всего назвать его традиционным именем – предатель.

Именно предателя и предстояло найти сейчас Нике. Для этого она планировала вплотную заняться всеми живущими в доме людьми – в первую очередь, разумеется, прислугой. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Бог в этот раз расположил таким образом, что для начала занялись самой Никой.

Как-то, исполнив одно небольшое дело, возвращалась она в кабинет Морозова. И тут на полпути ее перехватила Дуняша. Заступила ей дорогу, уперла руки в боки, засияла розовым румянцем на круглых щеках – не человек, а какая-то матрешка.

– Стой, – сказала, – Никанорушка, думаешь, от меня так просто уйти?

Ника поглядела на нее с ненавистью.

– Чего тебе? – буркнула.

Горничная прищурилась, круглое лицо ее сделалось каким-то острым, повсюду выступили углы.

– Все про тебя знаю… – прошипела змеиным шипом.

Ника вздрогнула – только этого не хватало! Она была уверена, что Морозов и Зинаида Григорьевна ее тайну не выдадут, да и кому ее выдавать – самим себе? А вот если в тайну проникла горничная с языком без костей – считай, конец операции.

Заметив ее волнение, горничная радостно ухмыльнулась: знаю, о чем вы там с хозяйкой говорили, что планировали да что обсуждали.

– Если хочешь, Никанорушка, чтобы я молчала да ничего Савве Тимофеевичу не сказала, плати!

Ника поглядела на нее изумленно: так вот ради чего весь огород! Проклятая девка шантажировать ее хочет! Но чем же, интересно? Если она знает, что Ника – барышня, почему же по-прежнему зовет Никанором? Видно, не знает она ничего, да и не догадывается, скорее всего. Однако это Нике на руку, пусть думает, что напугала.

Ника понуро вытащила из кармана ассигнацию, дрожащей рукой протянула горничной: больше нет. Глаза у той алчно полыхнули, она схватила деньги, спрятала за лиф. Ника пыталась было обойти Дуняшу, но та остановила ее. Погоди, сказала, этого мало будет.

– Чего ж тебе еще? – нарочито грубо, по-мальчишески, спросила Ника.

– Этого мало, – повторила Дуняша, растянув пухлый рот в улыбке. – Ты сколько жалованья получаешь?

– Сколько ни получаю, все мои, – отвечала Ника.

– Не дерзи, скопец! – нахмурилась горничная. – Отвечай, сколько получаешь: двадцать рублей, тридцать?

При слове «скопец» на сердце у Ники отлегло. Не знает, не знает, ликовала она!

– Ну, двадцать, – пробурчала Ника.

Дуняша погрозила ей пальцем: врешь, гаденыш! Я же тебя насквозь вижу. Тридцать ты получаешь, не меньше. А раз так, будешь платить мне каждый месяц ровно половину.

– Да за что половину-то?! – взвилась Ника.

Уголок рта у Дуняши дернулся (ловчее всех себя считает, стерва, подумала Ника!).

– А вот если откажешься и платить не будешь, – растягивая гласные, почти лениво заговорила горничная, – так я весь ваш с хозяйкой заговор Савве Тимофеевичу-то и открою…

Тут справа от них раздался густой голос Тихона.

– Заговор? Это вы о каком заговоре толкуете?

Ника повернула голову налево. Она краем глаза еще минуту назад уловила, что неподалеку стоит Тихон, прислушивается к их разговору, но решила вида не подавать: пусть-ка Дуняша покажет себя во всей красе.

– Какой заговор, говорю? – дворецкий грозно шагнул к ним.

– Ой, дядя Тихон, что вы, ни о каком заговоре мы не толкуем, – всполошилась горничная, – это мы так, лясы точим с Никанорушкой, то да се.

Тихон медленно переводил взгляд с Ники на Дуняшу и обратно. Потом кивнул Дуняше: отойдем. Ника злорадно смотрела, как Тихон уводит горничную за угол: так тебе и надо, жадная дрянь, впредь не будешь покушаться на чужое добро, не будешь людей запугивать!

Ника прислушалась: из-за угла донеслось до нее погромыхивание тихоновского баса и тонкий, как бы крысиный, писк Дуняши. Бас давил, угрожал, настаивал, а крыса все повизгивала, все норовила из-под него выскользнуть. Эх, жалко, слов не слышно. А впрочем, почему бы поближе не подойти?

Ника оглянулась по сторонам и тихохонько двинулась вперед. Шла она осторожно, как индеец в прериях, которому нужно беречь свой скальп и от бледнолицых завоевателей, и от воинов враждебного племени. Однако тут ждало ее разочарование: разговор кончился раньше, чем она подобралась на нужное расстояние. Из-за угла, к которому она направлялась, вышел один только дворецкий. Ника тут же сделала невинный вид, вроде как она просто так тут гуляет. Тихон, конечно, понял, чего и зачем она тут прогуливается, но лишь поманил ее пальцем к себе. Ника послушно подошла поближе.

Тихон вытащил из кармана десятирублевую ассигнацию и показал Нике: твоя? Она кивнула – моя.

– А за что получила? – осведомился дворецкий.

– За верную службу, – отвечала девушка, глядя на него бесстыжими глазами мальчишки-лакея.

Он погрозил ей пальцем, потом протянул деньги – забирай. Она схватила их быстрой лапкой, как обезьяна в зоопарке хватает банан у служителя.

– Больше Дунька тебя не обидит, – заявил Тихон, оглаживая бороду. – Если будет чего, сразу мне говори…

– Спасибочки, дядя Тихон, – закланялась Ника, но он только отмахнулся.

– Но если вдруг узнаю, что на самом деле какие-то заговоры против Саввы Тимофеевича плетешь – лучше тебе на свет не родиться, – голос его загромыхал грозовыми нотами.

Она заморгала ресницами – какие такие заговоры, о чем вы, дяденька Тихон, но он опять остановил ее одним движением бровей.

– Парень ты хороший, – продолжал он хмуро, – но будешь козни строить – никто тебя не спасет, даже сама Зинаида Григорьевна. Понятно тебе это или как?

Нике очень хотелось сказать «или как», но момент был неподходящий для шуток, и она только покорно кивнула. Тихон неожиданно подмигнул ей и пошел прочь. Пошла и она восвояси.

Савва Тимофеевич был на месте, в кабинете, сидел за столом, изучал бухгалтерские отчеты. В последнее время он гораздо реже выходил из дома и никогда теперь – один. А Нике это было и спокойнее: все-таки в доме от убийц сподручнее защищаться. Тут и двери закрытые, и Тихон, который одним ударом слона с ног свалит, и вся остальная прислуга, а главное, жена, Зинаида Григорьевна. Если ей под горячую руку какой разбойник попадется, то за жизнь такого разбойника она, Ника, не даст и ломаного гроша.

Впрочем, нет. Главная в обороне теперь не Морозова, а она, Ника Шульц. Именно она первая и последняя линия обороны, потому что только она знает твердо, что Савву Тимофеевича должны убить. Жалко вот, не догадывается, кто и когда именно. Но если бы знать, где упадешь, соломки бы подстелил.

– Ты где это ходила? – не отрываясь от гроссбухов, спросил Морозов.

Вошла она неслышно, как по воздуху, а он все равно почуял. Может, у него на спине глаза имеются? Или просто слух, как у лисицы…

– Так ты где ходила-бродила? – повторил Савва Тимофеевич.

– По нашим ребячьим делам, – отвечала она уклончиво.

Он повернулся к ней от стола, снял очки, посмотрел внимательно: по каким таким делам? Она посмотрела на него, и сердце у нее неожиданно сжалось. Устал он в последнее время, очень устал. Незачем ему знать, где и зачем она ходила, только обременять без толку…

– Горничная Дуняша соблазнить меня пыталась, – отвечала.

Он усмехнулся: и как, успешно?

– Нет, – отвечала она, – не вышло ничего. Мне горничные не нравятся, я купцами первой гильдии интересуюсь. Платонически.

Савва Тимофеевич засмеялся и снова вернулся к работе. С тех пор как Морозов узнал, что она девушка, отношения их, как ни странно, сделались проще и доверительнее. Вот и сейчас она не смущаясь заглянула из-за его плеча в гроссбух: что это у вас тут творится?

– У нас тут творится русский бунт, бессмысленный и беспощадный, – отвечал мануфактур-советник. – Некоторые называют его революцией, но дела это не меняет. Во время бунта, друг мой Ника, страдают все слои населения – от самих бунтующих до первого эксплуататора.

Девушка поглядела на него прищурясь: первый эксплуататор – это вы, что ли, Савва Тимофеевич?

– Может, и хотел бы, да руки коротки, – покачал головой Морозов. – Покуда первым эксплуататором у нас считается Его Императорское Величество Николай Второй. Потом идут всякие его родственники и знакомые, крупные чиновники и так далее. А я, пожалуй, где-нибудь в конце третьего десятка нахожусь – да и то для меня высоко будет. Но тоже от бунта страдаю – продажи моей мануфактуры падают, прибыли снижаются.

– Скоро, поди, на паперть выйдете? – язвительно осведомилась Ника.

– Ну, не до такой степени, конечно, – улыбнулся Савва Тимофеевич. – А впрочем, чего только не бывает в жизни.

Улыбка, однако, вышла у него такой печальной, что Ника не выдержала и спросила, о чем это он так грустит?

Морозов сначала просто отмахнулся, но она настаивала. Все ж таки она обязана была беречь его жизнь, а для этого надо знать все, что с ним происходит. Этого она, конечно, не сказала, но Савва Тимофеевич, кажется, и сам почувствовал, что вопросы ее настойчивые не просто так, что есть в них свой смысл и сочувствие.

– Ладно, – проговорил он наконец, – скажу. Но только ты – никому.

Оказалось, хозяина собрались отстранить от Никольской мануфактуры.

Ника даже опешила от таких слов: как то есть отстранить? Савву Тимофеевича от Никольской мануфактуры отстранить – это все равно что Бога отстранить от мироздания.

– Так оно и было, между прочим, – заметил Морозов. – Знаешь ведь, кого князем мира сего зовут? Не Бога, а обезьяну его, Люцифера, Сатану. Получается, что Бога отстранили от управления миром, а на место его встал дьявол.

Ника помотала головой. Ну, Бога ладно, с Богом-то она даже не знакома лично, а как могут отстранить Савву Тимофеевича?

Оказалось, очень просто. Никольская мануфактура – это ведь не его собственность, а матушки его, Марии Федоровны. Он там только директор, управляющий. Так что один щелчок пальцев – и нет могущественного Саввы Морозова, а есть вместо него простой безработный мануфактур-советник.

– И что же будет тогда? – по спине у нее поползли мурашки.

Он невесело пожал плечами. Да все то же и будет, только без мануфактуры. С голоду он, конечно, не помрет, но все-таки…

Но она все никак не могла взять в толк – как это так, отстранить его от дела? А главное, за что?

– Видишь ли, Ника, – заговорил Морозов, аккуратно подбирая слова, – все дело в том, что я – сумасшедший.

Ника аж подпрыгнула при таком заявлении – какой еще сумасшедший? Да она за всю свою жизнь людей с такими ясными мозгами, считай, только несколько раз встречала, все – воры да шаромыжники с Хитрова рынка. А он говорит – сумасшедший!

Савва Тимофеевич в ответ только невесело улыбнулся. Что ж, раз по уму своему поднялся он аж до хитровских воров, выходит, не зря жизнь прожил.

Но Ника на его сарказм внимания не обратила, мысль ее работала лихорадочно. Это заговор, не иначе. Враги хотят ослабить хозяина, а там уже и расправиться с ним по-тихому.

– Наверняка, – согласился Морозов. – Одно непонятно, что теперь делать?

И так на нее взглянул, как будто надеялся, что она и в самом деле знает, как поступить.

– А вы не давайтесь, – посоветовала Ника. – Упритесь рогом и с места не сходите.

– Да я бы уперся, но это все, видишь, без моего согласия хотят провернуть…

Она посмотрела в печальные морозовские глаза, и сердце у нее закипело. Нет, так дело не пойдет! Мы этим гадам крылышки-то подрежем. Перво-наперво надо Загорскому телефонировать. А если трубку не возьмет, телеграмму отправить…

* * *

Солнце палило в окна ослепительно, уже почти по-летнему. Загорский и Ганцзалин в гостиной заканчивали утренний туалет. Статский советник завязывал галстук, а Ганцзалин придирчиво разглядывал в зеркале беззаконный прыщик, вскочивший у него на физиономии в углублении между носом и щекой. Прыщик, пока маленький и почти бесцветный, обещал вскорости вырасти в солидную дулю.

– Возьми мой лосьон, – сказал Нестор Васильевич, которому в стоящее перед ним зеркало видны были все манипуляции помощника. – А вообще говоря, умываться надо и вечером тоже, а не только по утрам. И пользоваться при этом не любым мылом, а специальными средствами, которыми нас щедро снабжает косметическая промышленность.

Ганцзалин легкомысленно махнул рукой: китайская медицина считает мытье чрезвычайно вредной иностранной привычкой, от которой запросто можно заболеть. Нет, конечно, бани могут быть полезны, и обтирания теплым влажным полотенцем тоже хороши, но все эти беспорядочные души и умывания, к которым так пристрастились европейцы, – это все прямой путь в могилу.

– Ты полагаешь, что неумытая физиономия сделает тебя бессмертным? – осведомился статский советник.

Китаец отвечал, что, может, и не сделает, но, безусловно, сильно укрепит его здоровье. Нестор Васильевич пожал плечами: на его взгляд, Ганцзалину просто лень было умываться, вот он и придумывал разные теории о вреде мытья. Помощник заметил, что это не он придумал, а великий китайский народ. Следовательно, лень было умываться не ему лично, а величайшей в мире нации. А коли так, в этом, несомненно, заключена особая мудрость, которую другим народам и нациям еще только предстоит постичь.

Загорский ничего не ответил на этот демагогический выпад. Однако Ганцзалин никак не хотел угомониться. Придирчиво глядя на хозяина, он заявил, что тот слишком много времени тратит на бритье. Если бы отказаться от этого бессмысленного занятия, можно было бы сэкономить массу времени.

– Вот и видно, что у тебя никогда не росла борода, – отвечал ему хозяин. – На самом деле растительность на лице требует тщательного постоянного ухода, в противном случае она может превратиться просто в волосяные джунгли, где такие заведутся звери, что их ни одно ружье не возьмет.

Но Ганцзалин все равно полагал, что от бороды больше пользы, чем от бритой физиономии.

– Если бы у вас росла борода, вы могли бы прикинуться Карлом Марксом, проникнуть в логово большевиков и всех их арестовать.

Статский советник усмехнулся: у Маркса не борода была главным, а изощренный и весьма злонамеренный ум, который произвел на свет весьма соблазнительную для пролетариев теорию о том, что все на свете, начиная со средств производства, должно принадлежать им.

– А вы считаете, что не должно?

Загорский считал, что пролетарии, как, впрочем, и все другие люди, обязаны работать и получать за свой труд достойное вознаграждение. Средства же производства должны принадлежать организаторам производства, будь то частные лица или государство. Если же каждый пролетарий захватит себе в собственность по станку, исчезнет организованная работа и стратегическое планирование. Промышленное же производство в таком случае просто развалится или обратится в кустарные ремесла.

– Я полагаю, что социальная справедливость вполне достижима без отъема чужой собственности и тем паче без революции, – говорил Нестор Васильевич. – Нужно просто принять верные законы и обеспечить такое положение дел, при котором бы они работали…

Однако развить свои социальные теории Загорскому на сей раз не удалось – в дверь позвонили. Ганцзалин пошел открывать. На пороге стоял конопатый парнишка-рассыльный.

– Господину Загорскому телеграмма, – сказал он.

Китаец принял телеграмму и молча захлопнул дверь у остолбеневшего рассыльного перед носом. Покрутил послание в руках и отправился обратно в гостиную.

– Телеграмма, – коротко сообщил он хозяину.

– Чаевых ты, как обычно, не дал? – с упреком осведомился Нестор Васильевич.

– Чаевые – это глупости, – сварливо отвечал помощник. – В Китае чаевых не дают. Подачки унижают человека.

Загорский отвечал, что человека унижают не подачки, а нужда и бедность. Общество все пронизано связями, горизонтальными и вертикальными, и само существование его зависит от работы этих связей. Они с Ганцзалином, конечно, не принадлежат ни к родовой аристократии, ни к купцам-миллионерам. Однако жизнь их достаточно устойчива и даже избыточна, никаких материальных трудностей они не испытывают. И раз так, стоит подумать о тех, кому не так повезло, о тех, кто делает тяжелую работу и при этом получает за нее совсем небольшие деньги. Делиться с ними избытком своих доходов – это вполне гуманно и даже благородно. В этом случае люди из бедного сословия не будут испытывать слишком острой нужды и отчаяния от того, что они обездолены, не будет бунтов и революций.

Ганцзалин покачал головой. На его взгляд, революции не зависели от благосостояния бунтующих. Есть люди, которые, даже умирая от голода, бунтовать не станут. А есть такие, которым все поднесли на блюдечке, а они все равно недовольны и бросаются на всех вокруг, словно голодные духи.

– Хватит разговоров, – перебил его хозяин, – прочитай лучше телеграмму.

Текст телеграммы звучал загадочно: «Тетушка заболела. Нужен врачебный консилиум». Впрочем, загадочной она могла показаться только человеку непосвященному. Это был шифр, которым пользовались Загорский и Ника для срочных сообщений. Суть этой телеграммы состояла в том, что у Ники возникли непредвиденные сложности и ей нужна помощь.

Нестор Васильевич посмотрел на часы, покачал головой. До визита в дом Елизаветы встретиться с Никой он никак не успевает. Можно поехать после, но что, если его агенту нужна срочная помощь?

– Поступим вот как, – решил он. – Я поеду к Самохваловой, а ты отправишься к дому Морозова. Постарайся незаметно вызвать Веронику на улицу – не нужно, чтобы Савва Тимофеевич знал, что у него дома живет наш агент. Переговори с ней, узнай, что там стряслось. Если нужна будет срочная помощь или защита, вмешайся, если нет, постарайтесь дождаться меня.

Китаец нахмурился. Он не оставит хозяина одного: что, если на него попытается напасть Оганезов? Статский советник пожал плечами – уж с одним-то Оганезовым он как-нибудь справится. К тому же вряд ли тот решится напасть на него посреди бела дня. А теперь самое время нанести грим, чтобы он был похож не на статского советника Загорского, с которым барышня Самохвалова даже не знакома, а на страстного воздыхателя и рыцаря без страха и упрека Олега Анохина…