Текст книги "Спроси у Ясеня"

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГОЛОВНАЯ БОЛЬ ИЛИ БЕДА?

Эти дни вспоминаются, как сон, кошмарное сновидение, вихрем пронесшееся через сознание и оставившее рубец на всю жизнь. Только потом, когда улеглись страсти и мозг заработал в привычном ритме, я понял, как все мы были близки к катастрофе…

Олег Калугин «Прощай, Лубянка!»

1

Генерал-лейтенант Григорьев очень любил порнуху. Часами мог он смотреть на совокупляющиеся тела, на мельчайшие подробности в устройстве гениталий, восхищаться безудержной фантазией в выборе поз и слушать такие разные, такие сладкие стоны экранных красоток.

Об этой страсти генерала не знал никто. Жена, на десять лет моложе его, умерла три года назад от рака. На юных девочек шестидесятичетырехлетнего ветерана невидимого фронта уже не тянуло, а вот в коллекционировании видеокассет известного содержания он себе отказать не мог. Иногда представлял, что бы подумала дочь, если б узнала. Но чаще ни о чем не думал – просто наслаждался по ночам, закрывшись один в кабинете. Это называлось "папа работает". А ведь он и впрямь зачастую работал дома по ночам, и не только за письменным столом, где стоял компьютер, но и в кресле перед телевизором, потому что видеопереговоры предпочитал вести, вызывая абонента на большой экран – все-таки картинка намного лучше.

Сейчас он звонил не по видео. Номер оказался занят, шел автодозвон. Григорьев тупо посмотрел в телевизор: на канале НТВ крутили эротику. Не порнуху, конечно, но ужасно откровенную эротику. Это возмущало Григорьева до глубины души. Не раз и не два он пытался провести через Думу закон о жестком запрещении всех этих новомодных вольностей. Ничего не вышло. "Ну, погодите, растлители малолетних! – думал Григорьев. – Мы еще вернемся к власти. И всей этой гадости на телевидении не будет. И на улицах не будет. Мы ее даже из памяти каленым железом выжжем". Разумеется, свою память генерал ввиду не имел.

"Гадость" по НТВ начинала уже немного заводить его, и было понятно, что закончится этот вечер порнухой, тем более что майор Кисин из бывшего Пятого управления передал ему сегодня очередную подборку новейших образцов жанра. От томительного ожидания заныло под ложечкой, но вначале предстоял еще звонок. Очень важный, и очень неприятный звонок.

"С кем же он так долго разговаривает, да еще по этому номеру!" По другому номеру звонить принципиально не хотелось. Автодозвон продолжался.

Еще утром генералу положили на стол пакет, который он чуть ли не до самого обеда боялся открыть. Правильно боялся. Документ назывался "Выводы группы аналитиков", и хотя авторы себя никак не обозначили, сомнений в подлинности не возникало: пакет был доставлен кремлевской спецпочтой. Вот какие тезисы содержались в этом историческом документе:

"1. РИСК практически вышел из подчинения международному Центру, оставив за Би-би-эс чисто координационные функции.

2. РИСК контролирует до шестидесяти процентов крупнейших преступных группировок на территории бывшего СССР.

3. Объем средств, привлеченных РИСКом, для решения своих задач в текущем году, сопоставим с госбюджетом России.

4. РИСК имеет свою агентуру во всех ветвях официальной и неофициальной власти.

5. В последнее время РИСК стал оказывать заметное влияние лично на Президента.

6. РИСК никогда не будет бороться за официальную власть, а потому не может проиграть в этой борьбе. Борьба за власть ослабляет соперников и укрепляет такие организации, как РИСК, в руководстве которых нет и не будет публичных политиков.

7. РИСК намерен не позднее сентября-октября полностью остановить военные действия в Чечне. Прилагаемый план мероприятий более чем реален.

8. Генеральная линия РИСКа – полная конверсия ВПК, скорейшее разоружение в одностороннем порядке и, как следствие, стремительный рост влияния и престижа России на мировой арене. Этого нам не простят".

От последнего тезиса аналитики, видно, так расстроились, что не только закурсивили его, но даже позволили себе чисто эмоциональное дополнение к сухим выводам. Григорьев тоже расстроился. Не от последнего тезиса – там была лирика – а от цифры "шестьдесят" во втором пункте. Месяц назад Малин контролировал лишь сорок процентов группировок. Такими темпами к концу года он просто поставит крест на российской мафии. И еще больше расстроился Григорьев от седьмого тезиса. Чечня – это было слишком конкретно, и сроки назывались уж больно страшные. Здесь, как говорил незабвенный Ильич, "промедление в выступлении смерти подобно". Беглое изучение плана мероприятий службы РИСК по Кавказу оптимизма не добавило. А потом он изучил его всерьез, взвесил все еще раз и понял: вариантов не осталось.

Раздался длинный гудок. Потом шуршание и невнятный отзыв. Невнятный, но очень знакомый.

– Ну, здравствуй, Седой, – сказал Григорьев.

– Здравствуй, старик. Давно ты не звонил мне.

– Давно, – согласился Григорьев. – Повода не было. Я ведь тебе по мелочам не звоню. – Он сделал паузу. – Получил тезисы моих аналитиков?

– Получил, – сказал Седой.

Григорьев еще подождал. Очень хотелось услышать вывод с той стороны, но Седой хранил молчание.

– Больше нельзя ждать. Пора. Это единственный выход. Мы должны, – варьировал зачем-то Григорьев эти недоговоренные фразы.

Седому хватило бы и одной.

– Я рассчитывал позже, – откликнулся он.

"Ну, слава Богу, – подумал Григорьев, – хоть такое признание я от него услышал!"

– Позже нельзя. Все просто сорвется.

Седой молчал еще полминуты.

– Ну, хорошо, старик. Считай, что я разрешил. А дату назову отдельно. Можете пока готовиться. Я дам сигнал в течение недели.

Григорьев поглядел на календарь: значит, не позднее семнадцатого августа.

На прощание Седой, как всегда, сказал приятное:

– А вообще-то тебе, Григорьев, уже ничто не поможет.

– Сволочь, – прошипел генерал уже под короткие гудки, – пошел ты к черту!

И вставил в магнитофон новую порнокассету.

2

Лешкины «жигули» отогнали в сторону, за кусты, и на поле приземлился вертолет, в точном соответствии с указанием Тополя, доставивший подходящий свежий труп с пробитой головой. А тело Ясеня погрузили в спецконтейнер и отправили на тверскую базу службы РИСК. Девять из четырнадцати оставшихся Причастных уже дали согласие на вариант «Лайза», используя сотовую и прочую связь. Верба, так и не покинувшая своего поста на Варшавке, сообщила, что отправила Дедушке шифровку по эмейлу. Потом приехала опергруппа с Петровки, а сразу следом за ними еще двое, тоже в милицейской форме, но офицеры ГРУ, о чем они поведали исключительно Тополю, а остальным совали липовые корочки нового управления МВД. И наконец, Тверской РУОП подтвердил ночное перемещение Золтана с дачи в Москву. А было-то, было-то всего девять утра по московскому времени семнадцатого августа девяносто пятого года. Вот тогда Леня Вайсберг подумал: еще немножко, и я сойду с ума.

Он уже чувствовал себя не Тополем и не Горбовским, а именно Леней Вайсбергом, которого снова, как десять лет назад под Асадобадом, швырнули в самое пекло и сказали: "Командуй, товарищ, больше некому". И вроде бы он знает, что и как нужно делать, вроде бы уже ко всему готов, но ведь на самом деле такому никто и никогда специально не учит. И нет инструкций, нет прецедентов, нет советчиков – один на один: ты и смерть. А они смотрят на тебя, ждут приказа и тоже очень-очень хотят жить.

Причастные обманывали сами себя, говоря, что никакой субординации у них нет. Субординация возникла непроизвольно, и в момент трагедии это стало очевидным.

Самые молодые – Каштан и Пихта (Четырнадцатый и Пятнадцатый) изъявили готовность срочно вылететь, но Тополь решил, что их деятельность в дальневосточном регионе важнее, чем формальное участие в московском экстренном совещании, а потому не стоит ради этого прошивать десять тысяч километров на каком-нибудь МИГе. Рябина и Вяз (Двенадцатый и Тринадцатый), именно в эти дни отчаянно пытались загнать обратно в бутылку свирепого таджикского джинна, их довелось поймать чуть ли не на поле боя. Одиннадцатый, Самшит лично держал на контроле все Закавказье от Абхазии до Азербайджана и страшно боялся нарушить зарождавшееся там зыбкое равновесие. Десятый, Бук после неприятных событий с крымскими татарами безвылазно сидел в Симферополе. Дуб (Девятый) второй месяц торчал на Ближнем Востоке, и уехать оттуда сейчас было для него немыслимо. Осокорь (Восьмой) известно где сидел, а Седьмой – Клен с головою увяз в Чечне. В Москве находились только самые-самые – верхняя часть списка: Платан, Пальма, Кедр, Верба. Им-то Леонид и назначил встречу на завтра, но уже по голосам понял: все четверо ждут чего-то именно от него. "Командуй, товарищ, больше некому". И он начал командовать.

Сделав все, что было возможно на месте преступления, добрался до своего кабинета на Лубянке и уже не без помощи референтов начал обзвонку. Информация – распоряжение, новая информация – новое распоряжение. Голова пухла.

Около двух часов пополудни пришел ответ от Дедушки. Базотти просил срочно вылететь к нему. Двоих просил: его и Вербу. Пришлось все перепоручить Кедру, а самому – на служебной "волге" с мигалкой до Ходынского поля и вертолетом в Кубинку, где уже ждала Верба. Начальник аэродрома доложил, что коридор открыт, им подали самое быстрое устройство из тех, что летают по воздуху, а не в космосе, и через каких-нибудь три часа Второй и Третий службы РИСК уже сидели в резиденции Базотти в Майами.

Дедушка расцеловал их, расплакался и долго не мог говорить. Тополь, который всю дорогу тупо подсчитывал, во сколько обойдется подобный перелет и пришел к выводу, что нормальному советскому человеку таких денег хватило бы на всю жизнь, чувствовал теперь: сложившаяся ситуация дошла до вершин абсурда. Они уже минут пятнадцать сидели перед столом Дедушки молча и любовались на старческие слезы этого маразматика. Дважды заходил врач (Дедушка что-то глотал) и один раз – постоянная его помощница Лаура, долго шептавшая шефу на ухо слова на его родном языке. Какие именно, Тополь не расслышал, но, похоже, она его просто по-женски утешала.

Наконец, Базотти пришел в себя. Вызвал Никоса Сиропулоса, старинного приятеля и сотрудника, недавно повышенного в должности до первого помощника, пригласил Тима Спрингера и заговорил в своей обычной манере, лаконичными четкими фразами:

– Малин погиб от рук вашей мафии. Или вашей Службы безопасности. Мы обязательно разберемся в этом. Вы – по своим каналам, я – по своим. Моя агентура в Москве начала работать. Ваша – еще раньше. Мы найдем виновных. Но уже сегодня ясно одно: против него не было заговора, он погиб в бою. Примерно год назад Малин сам вышел на тропу войны с возникающим у вас криминальным режимом. От контрольных функций перешел к функциям регулирования. Я предупреждал, что он играет с огнем. Я и сейчас считаю, что вы торопитесь. Малин наоборот говорил, что уже слишком поздно. Кто из нас был прав, теперь судить Господу.

– Дедушка, – сказал Тополь. – Я остаюсь на стороне Малина. Мы почти упустили ситуацию в стране. Сегодня нам предоставлен последний шанс удержать хотя бы частичный контроль над властью. Для этого потребуются очень существенные кадровые перестановки. Без вашей помощи, Дедушка…

– Тополь, – прервал его Базотти, – ты всегда был очень хитрым мальчиком.

Пятидесятилетний хитрый мальчик грустно улыбнулся.

– Говори прямо. Ты хочешь, чтобы я начал мстить за Ясеня, как обещал. Но вы должны понять: мстить некому. Это Навуходоносор – или какой там древний царь? – приказал высечь море, потопившее его корабли. А я всю жизнь сражаюсь с людьми, но не со стихией. Малина убила система, а это почти тоже самое.

– Значит, службе ИКС не по зубам сразиться с новой российской системой? – это спросила, конечно, Верба. Спросила нарочно по-итальянски, хотя весь разговор шел традиционно на английском. Спросила, откровенно желая начать перепалку.

Дедушка не клюнул.

– В России еще нет никакой новой системы, – наставительно произнес он. – В России идет война за власть. А ввязываясь в войну, никакая спецслужба не сможет соблюсти только свои интересы. Она невольно помогает одной из сторон. Чаще всего – обеим сразу. При этом только растет число жертв. И война затягивается. Мой принцип – никогда не вмешиваться в войны. У вас другие принципы. Я вам не запрещаю воевать, но и помочь не могу.

Тополь почувствовал, что увязает в зыбучих песках Дедушкиной демагогии – аж в затылке заломило – и поспешил перевести разговор в практическое русло.

План совместных действий выглядел примерно следующим образом. Подчиненная Дедушке агентура ЦРУ в Кремле и на Лубянке устанавливает постоянное наблюдение за генералом Григорьевым, которого Малин считал своим личным врагом, за высоким покровителем Золтана, за теми начальниками в МВД, кто по оперативным данным связан с мафией, и наконец, еще за тремя фигурами на самом верху, называть которых Дедушка до времени не стал. Службе РИСК при этом рекомендовалось усилить контроль за криминальными авторитетами, особенно Центрального, Кавказского и Уральского регионов, где Ясень выявил четкую тенденцию к слиянию и созданию единого руководства. Ведущая роль, отводилась, конечно, Осокорю. Сообщение Тополя о давешнем роковом звонке голосом Осокоря произвело на Дедушку гнетущее впечатление.

– Все сходится, – сказал он, помолчав. – Это не мафия и не СБ. Это – мафия совместно с СБ. Ведь убийцы знали про Малина все: даже его спецпароли по операции "71", даже то, что об этом звонке он не расскажет мне…

– Почему не расскажет? – быстро спросила Верба.

– Потому что у нас с Малиным была договоренность: операцию "71" мы проводим полностью независимо друг от друга, вплоть до возникновения форс-мажорных обстоятельств. Звонок Осокоря он таковым обстоятельством не счел.

Иногда Дедушка сильно мудрил в своих оперативно-розыскных мероприятиях, даже Тополь с трудом понимал его, но результаты агентурной деятельности Базотти превосходили все ожидания, и всякий раз приходилось мириться с его мудрежом.

На этот раз случай был особый. И Тополь спросил:

– Вы уверены, что Ясеню звонил не сам Осокорь?

– Абсолютно, – сказал Дедушка. – Впрочем, отдайте кассету Спрингеру на экспертизу. Надеюсь, вы захватили другие записи голоса Осокоря?

Со Спрингером поговорили о технических деталях, получили новейшие аппараты спецсвязи и традиционный набор пилюль для всех случаев жизни. А молчавший всю дорогу Сиропулос вдруг сообщил самую последнюю новость:

– В Неаполе скончался Роберто Пьяцци.

Дедушка вмиг побелел и хрипло спросил:

– Убили?

– Официальная версия – сердечный приступ.

– Почему молчал?

– Вам надлежало закончить этот немаловажный разговор. – Сиропулос хорошо знал английский, но его манера изъясняться была совершенно идиотской. – В деле Роберто мною не наблюдается ничего особо срочного. Врачи еще много лет назад находили у него больное сердце.

Дедушка закрыл лицо руками и надолго замолчал.

– За час до вашего прибытия, – тихо сказал Сиропулос, наклоняясь к Вербе, – Роберто имел телефонный контакт с Базотти. Ему уже в те минуты было нехорошо. А несколько ранее Пьяцци звонил в Москву.

– Кому? – чуть не закричала Верба.

– Не ведаю, – сказал Сиропулос и кивнул в сторону Базотти.

– Проснитесь, Дедушка! – теперь уже действительно заорала Верба. – С кем в Москве разговаривал Пьяцци?

А Дедушка отнял руки от лица, глянул на всех совершенно безумными глазами и прошептал:

– С полковником Чистяковым.

И уронил голову на стол.

В тот же миг Верба прижалась к Тополю и впилась пальцами ему в плечо. Так маленький ребенок в темном лесу инстинктивно хватает взрослого за руку. И Тополя захлестнул такой страх, какого он ни разу не испытывал даже на войне.

Потом были врачи, и какие-то уколы, и самолет в Неаполь для Базотти, и самолет в Москву для них, и на прощание все обменивались уже только незначащими фразами, а в дороге Верба уснула – была у нее такая счастливая способность – засыпать где угодно. Только уже на подлете к Москве они обсудили встречу с Дедушкой и многое поняли, но выводы делать было еще рано. Очень рано.

В Москве Тополь уточнил: шеф итальянского ИКСа Роберто Пьяцци перед смертью разговаривал с Григорьевым. Что ж, это был интересный поворот. И родилась идея операции «Золтан». Но дикая, бредовая оговорка Базотти не давала покоя никому из Причастных, даже скептику Тополю, не говоря уже о Вербе. Тень легендарного Седого вновь была потревожена, и Тополь понял, что теперь ему вместо Ясеня придется распутывать это совсем тухлое дело.

Потом было экстренное совещание на квартире Ясеня и Вербы. Все были на взводе, и вылилось оно в жуткую бестолковую говорильню. До обсуждения убийства (или не убийства) Пьяцци так и не добрались, потому что случилось новое, более очевидное и страшное – в Екатеринбурге погиб Осокорь. Все окончательно перепуталось.

Тополь снова сидел на Лубянке, названивал по всему миру, плохо ориентируясь во времени, тем более, что в разных странах оно было разным, и тупо смотрел в окно на дождливое, мрачное небо, одинаково серое утром, днем и вечером, только ночью свет его слегка изменялся. Уже прилетел Клен из Чечни и взял на себя обработку всех данных следственной группы, а Тополь начал заниматься только операцией "Лайза", только приготовлениями к вербовке Разгонова, ведь до встречи с ним оставались уже считанные часы. И тут – ну, в самый подходящий момент – нарисовался Кедр с новым кошмаром. Оставшись в малинской квартире после совещания, он провел тщательный осмотр. На всякий случай.

– Смотри, что я нашел, – сказал Кедр. – Последнее стихотворение Ясеня.

Он протянул Тополю трепаную книжечку – деловой дневник Малина, раскрытую, на последней исписанной странице. Сергей со школьных лет таскал с собой записные книжки – привычка сразу записывать сочиненное на ходу, в транспорте, в очереди. Новое стихотворение Малина красовалось на странице, датированной двадцатым августа, днем, до которого он не дожил. Это уже само по себе было жутковато, и Тополь спросил:

– Что, просит в своей смерти никого не винить?

– Ты почти угадал, Леня. Прочти.

И Леня прочел.

 
Меня все время гладят против шерсти,
Мне наливают горькое вино,
А в голове всего лишь пять отверстий…
Проделать, что ли, еще одно?..
 

Целиком читать было, в общем, не обязательно. Но жуткое впечатление производил все тот же навязчивый рефрен в конце:

 
Я не хотел. Я всех любил. Поверьте.
Но так уж вышло: кончилось кино.
А в голове всего лишь пять отверстий.
Ну что ж, проделаю еще одно.
 

– Вот только отверстий получилось немножко больше, – грустно подытожил Тополь.

– А я и не верю в такое самоубийство! – взорвался Кедр. – Тоже мне, Есенин! "До свиданья, друг мой, до свиданья…", "Меня все время гладят против шерсти…" Вроде не кровью написано. Как ты полагаешь?

– Не надо так, Женька. В самоубийство я тоже не верю, но с другой стороны, ведь он же ничего и никому не сказал, ото всех прятался… А что говорит Верба?

– Она сказала довольно странную фразу: "За жизнь любого самоубийцы всегда найдется кого удавить".

– И все?

– И все.

– Ты считаешь, она сможет завтра работать?

– Уверен в этом, – ответил Кедр.

 3

Белка обнаружила записку в воскресенье вечером, вернувшись с дачи. И первая мысль у нее была такая: «Дурака валяет. Завтра приедет обратно. Боже, как мне все надоело!» Потом она еще раз перечитала послание и споткнулась о трогательное совпадение – его фразу «Надоело все». Подумала о том, какие они стали одинаковые за десять лет совместной жизни, и появилась вторая мысль: «А может, поехать к нему?». И тут же сама себе ответила: «Ну уж нет!» Поняла вдруг, что давно не любит Разгонова, что любовь превратилась в привычку, не более, что Андрюшку, конечно, жалко, но на фига ему такой отец, который тоже не любит ни жену, ни сына. «Что, я одна не прокормлю Андрюшку? Родители помогут, в конце концов,» – такой была третья мысль. И продолжая развивать ее, Белка подумала: «Какие мои годы! Еще и замуж выйти смогу. Более удачно. Боже, сколько роскошных мужчин могли быть моими, а я проходила мимо. Из-за этого… прозаика! Вот он, его шедевр: „Уехал в Заячьи Уши. Возвращаться не намерен.“ Ну и не возвращайся! А вернешься – я тебя не пущу. Может быть, я уже с другим буду. Позвонить, что ли, Геннадию?»

Раздражение и грусть сменились пьянящим весельем и чувством ожидания – ожидания чего-то нового и прекрасного.

Потом она ощутила усталость. Геннадию звонить передумала. Позвонила только Лехе по поводу трех "штук", но ему о семейных делах решила не рассказывать.

– Вот так, Степа, остались мы с тобой вдвоем, – сказала она коту, который мурчал и терся об ноги.

Заварила себе кофе. Сделала яичницу. Поужинала без аппетита. Она никогда не любила есть одна, а кот Степан ел по-своему собственному графику и компанию составить не мог. Покурила. Рассеянно посмотрела телевизор, перещелкивая дистанционником с канала на канал. Ни одна из программ ее не увлекла, и Белка решила спать. Вот только сон не шел, несмотря на усталость. Мешало непонятное, но с каждой минутой растущее чувство тревоги. За кого? За Андрюшку, отдыхавшего с бабушкой и дедушкой в Прибалтике? Да нет. За Миху. За него бестолкового. Какая глупость! Нелюбимый муж бросает жену и уезжает в свою деревню. А нелюбимая жена за него беспокоится. Ужасная глупость.

Кот начал бродить по квартире и орать – ну, прямо как весной. С чего бы вдруг?

А Белка выкурила еще три сигареты и выпила стакан спедифена – немецкой шипучки от головной боли, прежде чем сумела заснуть.

Утром в понедельник Белку разбудил телефон. Звонил Леха. Он извинился за раннее беспокойство (по богемно-коммерческим понятиям половина девятого время для звонков малоприличное) и сообщил, что за деньгами приехать сможет только послезавтра. Едва Белка задремала, а потревоженный кот Степан выбрал себе новую позу, вытянувшись во всю длину вдоль подушки, как телефон снова ожил, и теперь уже подруга Женечка, десять раз извинившись, попросила в долг до пятницы пятьдесят тысяч. Ей было обещано. Встретиться договорились в середине дня. Но и своей лучшей подруге не рассказала Белка об уходе Разгонова из Ясной Поляны. Может, просто потому, что ей хотелось спать, а может… Да. Было, было какое-то предчувствие.

Ее последняя попытка уснуть успехом не увенчалась.

– Вы жалюзи продаете? – поинтересовался низкий женский голос.

Степан тоже оставил надежду уютно свернуться и отправился хрумкать недоеденный вечером "вискас".

– Продаю, – огрызнулась Белка, – только не вам.

И повесила трубку.

Телефон тут же зазвонил вновь. Сна уже не было ни в одном глазу – было только желание послать всех очень далеко.

– Знаете что, – прокричала Белка вместо "алло", – засуньте себе эти жалюзи…

– Разгонова Ольга Марковна? – спросил бесстрастный вкрадчивый голос.

И Белке сразу сделалось холодно от этого официального обращения. Мгновенно всплыл в памяти "ТТ", завернутый в тряпку, и фраза из записки – про "пушку" и полторы штуки грин. Доигрался хрен на скрипке.

– Да, это я.

– Вас беспокоит старший инспектор ГУВД следователь по особо важным делам майор Кондратьев.

Этот длинный титул уже не произвел слишком сильного впечатления. Вот только зачем по особо важным делам?

– Ольга Марковна, постарайтесь сохранять самообладание. Вам будет нелегко услышать то, что я сейчас сообщу.

Ох, уж этот садистский обычай готовить человека к страшному известию!

– Ваш муж Разгонов Михаил Григорьевич погиб. Он убит неизвестными лицами.

– Кого? – вырвался у Белки идиотский вопрос.

Она все еще автоматически продолжала думать, что это Миха натворил чего-то.

– Вашего мужа Разгонова Михаила Григорьевича, – повторил майор, изменяя падеж, – убили при еще не до конца выясненных обстоятельствах.

– Где? – выдохнула Белка, словно это было теперь самым главным.

– В городе Старице Калининской области.

Белка помолчала. Потом задала совсем глупый вопрос:

– Почему?

– Ольга Марковна, я понимаю, как вам сейчас тяжело. Я вам соболезную, но, пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Сегодня, не позднее семнадцати ноль-ноль, вы должны явиться в морг больницы МПС для опознания тела. Запишите, пожалуйста, как ехать и кого спросить.

– Уже пишу, – сказала Белка, поскольку блокнот и что-нибудь пишущее всегда держала рядом с телефоном, и не чувствуя карандаша в онемевших пальцах, нацарапала продиктованный адрес на листке.

– А завтра, в двенадцать ноль-ноль, я жду вас у себя на Петровке. Пропуск уже заказан. Скажите, что вы к майору Кондратьеву. Не забудьте паспорт. И еще. Я должен предупредить вас. Лицо вашего мужа будет несколько трудновато узнать. Понимаете, он был убит тремя выстрелами в голову. Из крупнокалиберного оружия. И последнее. Запишите мой телефон. Если вдруг возникнут вопросы.

Белка не помнила, как закончился этот разговор. Она даже не помнила, как вставала за сигаретами и зажигалкой. Но теперь она сидела на краешке незастеленного дивана, курила одну за одной, стряхивая пепел на ковер и не могла плакать. Плакать было нечем, словно это у нее исчезло напрочь лицо, словно это ей в голову попали три пули крупного калибра.

Что в таких случаях полагается делать? Завешивать черным зеркала? Молиться Богу, в которого никогда не верила? Рвать на себе волосы? Обзванивать родных и друзей? Она никак не могла сообразить, кому следует звонить в первую очередь, и поэтому позвонила Майклу. Тот, по счастью, оказался дома.

– Салют, Майкл. Миху убили.

– Что?

– Я говорю, Миху убили.

– Кто? – Майкл всегда даже в состоянии полной ошарашенности правильно выбирал ключевой вопрос.

– Не знаю. Я завтра иду к следователю.

– Ты из дома звонишь?

– Да.

– Сиди и жди. Я сейчас приеду.

Белка собиралась ехать в морг на такси (о троллейбусах и метро страшно было подумать), но Майкл согласился отвезти ее. Сначала Белка, конечно, разревелась, едва начав рассказывать о телефонном звонке с Петровки, потом по наущению Майкла выпила полстакана водки и пожевала бутербродов с кофе.

– Пока не надо никому звонить, – объяснял Майкл уже в дороге. – Вот договоришься обо всем в морге, съездишь в похоронное бюро, тогда и начнешь сообщать людям. А еще лучше уже после Петровки. Ведь тебя же все задолбают вопросами.

– Послушай, Майк, а можно будет найти тех, кто его убил?

– Я же сказал, постараемся.

– Но ведь это же больших денег стоит.

– Не знаю, может быть, и не очень больших. А справки навести можно вообще за бесплатно. Через хороших знакомых. Я же тебе сказал, я займусь этим.

– А милиция может найти убийц? – спросила Белка.

– Менты? Вряд ли. То есть настолько вряд ли, что можно просто об этом не думать. Сейчас вообще мало кого находят, а тут убийство-то совершенно идиотское. Либо в результате случайной драки, либо – что еще более вероятно – по ошибке. Оружие уж больно серьезное было.

Майкл помолчал, внимательно глядя в зеркальце заднего вида.

– Нет, ну конечно, допустим, убийцу возьмут по другому делу, а заодно всплывет это. Правда тебе о нем могут и не сообщить. То есть скорее всего не сообщат. Да и зачем тебе? Не понимаю. Мстить, что ли, будешь?

– Буду, – сказала Белка. – А что мне еще делать?

– Ох, все вы бабы – ненормальные! – вздохнул Майкл. – Логика-то какая в этой мести?

– Ну, можно не просто мстить, можно шантажировать. Пусть хоть заплатит, сволочь, материальную компенсацию. От государства-то этого все равно не дождешься ни копейки.

– Ну, ты, мать, даешь! – удивился Майкл. – Вот это уже сильно.

И он снова долго смотрел в заднее зеркальце.

– А почему нет? Поможешь на этих гадов наезжать, Майк?

– Слушай, мать, о чем ты говоришь? Остановись. Дай мне хоть справки навести. Ладно?

А в морг Белка пошла одна. Возможно, Майкла туда бы даже не пустили, но он и не стремился. Во-первых, не хотелось вдаваться в объяснения, кто он такой, а во-вторых, у Майкла всегда свои прибамбасы, и, в частности, к покойникам он относился как-то непросто.

Жуткая, бьющая по глазам белизна стен, халатов, простыней, пластика, холодное сверкание никеля и только две красных рожи – у санитаров, то ли загорелые, то ли испитые. А тело Мишкино бледное, розовато-сиреневое, в синих прожилках и тонких черных волосках. Опухшее какое-то, застывшее, незнакомое. Уже чужое тело. Страшное. Скрюченные и кажущиеся ужасно тонкими пальцы. На обоих безымянных полосочки от колец. Белка показывает на одну из них.

– Обручальное кольцо и небольшой перстень, – тихо говорит понятливый санитар. – Получите на Петровке вместе с остальными вещами.

Зачем она пришла сюда? Зачем? Все равно это уже не он. Она не способна опознать тело. Она не узнает его. И не хочет узнавать. Зачем тогда?

– Приготовьтесь. Вам будет неприятно, – предупреждает санитар, открывая голову.Первое, что бросается в глаза – волосы, почему-то залитые зеленой краской. "Пометили, чтоб не спутать?" – мелькает глупая мысль. А вообще у Мишки осталось только полголовы. Вместо второй половины – запекшееся кровавое месиво. Осколки костей, лоскуты кожи с волосами, обрывки мышц, кусочки мозговой ткани. Все очень разноцветное, но неяркое, слипшееся, подсохшее. Зрелище настолько ни на что не похоже, что даже не пугает. Потом начинает медленно подкатывать тошнота.

И тогда происходит новый парадоксальный поворот в мыслях. Белка ощущает непреодолимое желание прикоснуться к мужу. Ну, есть же такая традиция прощания с покойником. Погладить его по голове затруднительно, но… Белка быстро протягивает обе руки и обхватывает уцелевшую шею лежащего перед ней мертвого человека точно так же, как любила делать это с живым. Шея холодная и жесткая, но не в этом ужас. Под правой рукой Белка ощущает рубец – не свежую царапину, полученную в предсмертной драке, а старый давно заживший рубец от серьезного ранения, которого никогда, никогда не было у Михи.

И в этот момент белизна простыни сливается с белизной стен, а сверкающий никель рассыпается бенгальским дождем ослепительных брызг. Потом опускается темнота.

Белка сидит в кабинете. Белый халат, который ей выдали, одет теперь на голое тело. Перед окном качаются ветви тополя и щебечут воробьи. Входит давешний санитар.

– Мы постирали вашу кофточку, – сообщает он. – Вот, уже почти просохла.

– Спасибо.

"Значит, меня все-таки вырвало. Но отчего такая забота? Распоряжение следователя по особо важным делам? Ох, не к добру это, не к добру… Главное не подать виду, главное, чтобы они не догадались".

Теперь она замечает врача, сидящего за столом в глубоком кресле.

– Ознакомьтесь, пожалуйста, это заключение судмедэксперта. В конце поставите подпись, что ознакомлены. И вот здесь распишитесь – это протокол опознания. Все понятно?

– Да, мне все понятно, доктор, – зачем-то очень длинно отвечает Белка, хотя с трудом ворочает языком.