Текст книги "Спроси у Ясеня"

Он был расслаблен и скорее опечален, чем встревожен.

– Что ты хочешь знать в первую очередь? – спросил Игнат Андреевич несколько странно, будто продолжал уже однажды начатый разговор.

– Расскажи мне все. От начала и по порядку. Это ничего, что я обращаюсь на "ты"?

Никулин улыбнулся.

– Ты мне напомнила одного турка в Анкаре. Представь: жутко грязная вонючая тюрьма. Я сижу перед ним на допросе в каком-то рванье, весь избитый, а он вдруг спрашивает на хорошем итальянском языке: "Вы не будете возражать, господин Джаннини, если я закурю?"

– Кстати, – теперь улыбнулась Верба, – где тут у вас пепельница, господин Джаннини?

Никулин встал, поплотнее прикрыл дверь в прихожую и они закурили.

"Беседа прошла в теплой, дружественной обстановке", – подумалось Татьяне.

– Прежде всего, Игнат, объясни, почему ты намерен отвечать на мои вопросы?

– Это очень просто. Если бы меня сейчас вызвали на Лубянку, или на Ходынку, да хоть в Лэнгли, я бы, конечно, молчал. Кстати, одна из моих кличек – Грейв, человек-могила. Не действуют на меня никакие психотропные препараты. Так что я бы действительно молчал. Но ты пришла ко мне сама. И неважно, кто там ждет у подъезда, сколько их там и что вы собираетесь со мной делать. Важно другое: "Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь". Так сказал Седой. А как он сказал, так и будет.

Для любого нормального контрразведчика это был полный бред. Тополь, например, застрелился бы, но не поверил такому объяснению. Да и Ясень с трудом воспринимал все эти мистические навороты. А Верба только кивнула молча, затянулась поглубже и, выдохнув дым, начала допрос:

– Девять лет назад в Домжуре ты был по заданию Седого?

– Да.

– Какое было задание?

– Совершенно ненормальное. Как и все задания, касавшиеся тебя. Перейти от наблюдения к попытке контакта. Обратить на себя внимание. Но ни в коем случае не перебегать дорогу другим мужчинам. Я еще, помнится, уточнил: "Иностранцам?" Ну, то есть мужчинам, которых ты клеила по работе. "Нет, – сказал Седой, – любым мужчинам". Появился этот твой Юрка, и я вновь перешел к простому наблюдению.

– А если бы контакт состоялся?

– Мы бы предложили тебе другую работу.

– В КГБ?

– На том этапе – да. В управлении контрразведки. А потом Седой хотел тащить тебя выше.

– Чтобы в итоге убить? – быстро спросила Верба.

– Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это – его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого!

– Глупостей?! – воскликнула Верба. – Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной – убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим?

– Не все так просто, Рыжая, – сказал Никулин. – Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из Красных бригад, убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда Педро помутился рассудком.

В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием: осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день, как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью засвечен. Ударился в бега. Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней – я.

Четриоло знал меньше других, потому и прожил подольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много, и отправился сразу следом за Малиным. Не многим меньше было известно Джефу Кауэну…

– Стоп, стоп, стоп, – перебила Верба. – Так не годится, что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового. Все-таки лучше по-другому: вопрос – ответ.

– Пожалуйста, – согласился он равнодушно.

И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не будет зависеть от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой – осужденному уже все равно.

"Господи! – подумала Верба. – Да ведь это же я, я – его палач. Я пришла, чтобы убить этого человека. Вот почему он так разговорился. Он знал об этом, он ждал смерти и сейчас не бежит, потому что бежать некуда".

"Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь". Так сказал Седой. А как сказал Седой, так и будет. И ничего нельзя изменить. Ничего. Сейчас она убьет его – задушит голыми руками, он еще крепкий мужичок, но ничего, она сможет, она должна. А потом Седой убьет ее. Да. Вот после этого настанет очередь Вербы. И спрятаться будет негде. Ну, например, она выходит из квартиры, а ее расстреливают в упор свои же ребята. Так и будет, так и будет, она уже видела Лешку Ивлева, который лупит в нее из автомата, и пули проходят навылет, в квартиру, и в этой квартире умирают все, даже беременный Верунчик и два ни в чем не повинных лохматых пуделя… Бред.

Дверь внезапно открылась, и Марина принесла им кофе.

Верба раздавила в пепельнице уже второй окурок и зажмурилась, отгоняя наваждение.

– Значит, у Седого мощнейшая агентурная сеть не только в России и в Италию, но практически по всему миру, – с неопределенной интонацией сказала она.

– Разумеется. У него самая мощная агентурная сеть на планете.

– Мощнее, чем у бывшего СССР? Мощнее, чем у службы ИКС? Он что же, начинал раньше?

– Раньше кого? – не понял Никулин.

Но Верба уже разговаривала сама с собой:

– Как это может быть? Чтобы иметь еще одну такую же мощную сеть, надо же быть вторым Базотти. Может, Седой – это один из братьев Базотти? Может, братьев-то было пятеро. Троих Фернандо убил, а о четвертом – близнеце – просто не знал. "Железная маска-2". Я правильно догадалась?

– Потрясающе! – выдохнул Игнат Андреевич. – Теперь я понимаю, за что Малин так любил Оруэлла. Старик Джордж открыл и описал великую вещь – двоемыслие. Ну, не совмещаются в наших идиотских головах какие-то вещи. Ну, не совмещаются – и все тут! Какая, к черту, "Железная маска"? Это же совсем другое литературное произведение – доктор Джекил и мистер Хайд!..

***

Вся ненависть копившаяся в ней тринадцать лет была теперь сконцентрирована в одну точку – точку, которую она очень хорошо представляла себе географически. Ей казалось, что силой ненависти своей она пронзает земную толщу от Москвы до Майами-Бич. Весь заряд нерастраченной еще злобы был направлен теперь на одного единственного человека, которого она представила себе так ясно, будто сидел сейчас перед ней не суперагент Грейв, а сам Фернандо Базотти, Дедушка, Седой – собственной персоной…

***

На полу каким-то образом оказались сразу две чашки с кофе, а первое, что спросила Верба, когда смогла говорить, было:

– У тебя выпить есть что-нибудь?

Не дождавшись ответа, она задала новый вопрос:

– Позвонить… откуда? Я телефон с собой не взяла.

– С кухни, – сказал Никулин.

Вера Афанасьевна жарила котлеты. Марина мыла посуду. Верунчик сидела за столом и уплетала йогурт из круглой баночки. Зять Никита посреди кухни упражнялся с огромной гирей на радость молодой жене.

Ни у кого не спросив разрешения и даже не сказав "здрасте", Верба сдернула трубку со старенького треснутого телефона и стала лихорадочно крутить диск, поминутно сбиваясь и нервно промахиваясь мимо дырочек. Когда она в последний раз пользовалась таким древнегреческим аппаратом? Наконец, ей удалось набрать весь этот безумный сноп из двух десятков цифр, и абонент, разумеется, оказался занят.

К Татьяне, не переставая поедать йогурт, тихо подошел Верунчик (да, именно подошел – мелкий такой любопытный зверек) и долго следил за движением пальцев при повторном наборе. И опять было занято.

– Простите, – сказал Верунчик тихо, – это вы по межгороду звоните?

– Да-да, – рассеянно ответила Верба, – в Америку.

– А кто оплачивать будет? – поинтересовался Верунчик вкрадчиво и обиженно надул губки.

В кухне сделалось ненормально тихо. Было такое впечатление, будто даже котлеты перестали скворчать. И тут же раздался грохот: Верунчикова мама уронила в мойку тяжелую салатницу.

Верба вздрогнула и быстро проговорила:

– Конечно, конечно, ради Бога, я вам оставлю деньги…

И, продолжая правой рукой накручивать диск, левой полезла в карман джинсов. Выложила на стол купюру не глядя и, кажется, наконец, дозвонилась. А Верунчик изменился в лице от вида этой купюры: большой, желто-оранжевой, яркой и с легкомысленно скачущим кенгуру.

– Что это?

Верба глянула косо и проворчала:

– Доллары австралийские. Ну, нет у меня рублей… Sorry! Five, seven, nine, two… Shit! Would you listen to me?[3]3
  – Простите. Пять, семь, девять, два… Черт! Вы слушаете меня? (англ.)


[Закрыть] – она уже говорила в трубку.

Подскочил Никита:

– Бери, дуреха, это СКВ. Сдадим на Арбате.

А рыжая чекистка уже кричала на всю кухню на незнакомом для присутствующих языке. Ругалась на кого-то, а за что? Только отставной полковник за стеной понимал все.

– Как это вы его не позовете?! Как это вы не можете?! Я вам простым итальянским языком объясняю: Лозова, Татьяна Лозова, Рыжая требует этого гада Базотти к телефону, и мне плевать на его состояние здоровья, про здоровье он может теперь забыть, потому что рядом со мной сидит Джаннини, Игнат Никулин, так и передайте ему: Рыжая сама нашла Игната Никулина и он ей все рассказал. Как не можете передать?! Никос, вы с ума сошли! Что?!! Когда? Только что?.. Москва уже знает? Я первая? Да, Никос, да, прямо сейчас…

Ее поймал Никита. И очень вовремя. Верба падала навзничь, даже не пытаясь подставить руки, затылком на край стиральной машины.

У Петра Василича все-таки нашлось, что выпить. Бутылка отличного ямайского рома. Татьяна быстро пришла в чувство. Собственно, она же не в обморок упала. Просто опять накатило. Все-таки, подряд два таких известия – не мудрено потерять ориентацию в пространстве. Но даже падая, она еще цеплялась каким-то уголком сознания за ускользающую реальность. И там, в другом мире, наводя тяжелый, натирающий плечо гранатомет на ревущую громаду танка, – здесь, в комнате простой московской квартиры, Верба четко решила не звать на помощь охрану: ведь ей ничто не угрожало.

После трех глотков рома Татьяна снова рванулась звонить. Нанду из Бхактапура было слышно, как из соседней квартиры, и дозвонилась она с первого раза.

– Анжей, ты не поверишь! Умер Седой. Его имя Фернандо Базотти.

Ковальский долго бормотал что-то на санскрите, потом наконец, сказал:

– Держись. Я приеду в Майами. Увидимся там.

Тополю пришлось дать сообщение на пейджер, но он перезвонил через пятнадцать секунд:

– Леня, Дедушка умер.

– Ужас! Но сейчас не до этого.

– Леня, ты не понял: Дедушка умер.

– Я все понял: старик Базотти откинул копыта. Давно пора. Но сейчас действительно не до этого. Верба, ты слышишь? Будьте с Ясенем на этом номере. Договорились?

"Вот уж действительно, – подумала Верба, – "листья тополя падают с ясеня"… И, тупо глядя в окно, пошарила рукой по столу. Но рюмка осталась в комнате. Татьяна оглянулась:

– Никита, принесите, пожалуйста, еще рому.

Рому принес не Никита, а сам Игнат Андреевич.

– Слушай, – спросила она, – можно я позову сюда Ясеня?

– Можно. Только, без глупостей. Учти, я уже при оружии.

Верба лишь теперь заметила, что Никулин успел переодеться в неброский и очевидно, богато оснащенный костюм.

– Господи! – вздохнула она. – Ну почему же мужчины все такие идиоты?

Потом приоткрыла дверь на лестничную клетку и крикнула в темноту на клацанье затвора:

– Леха! Позови Ясеня. Пусть поднимается сюда.

27

Когда в декабре случились выборы и вся страна забурлила, заворчала, содрогаясь от новых неприятных ожиданий, несуразно политизируясь в канун Нового Года и рождественской недели, Белка, наконец, не выдержала и спросила у Кузьмина:

– Женя, но когда же ты дашь ход этим записям?

– А откуда ты знаешь, что я не дал им хода? – такой был ответ.

"Неужели?" – подумала Белка.

А вскоре Кузьмина убили. Обычным способом. Из автомата. На улице. Вместе с охраной. Белка не знала всех его дел, а потому и причина смерти должна была остаться тайной для нее. Но трудно, очень трудно было поверить, что это убийство никак не связано с ее кассетами.

Снова она ждала ареста, обыска и пули из-за угла. И снова ничего не произошло.

За два месяца Белка прижилась на новом месте, и теперь ее даже не уволили. Боялись, наверно. Никто ведь не знал, чем она связана с Патлатым и связана ли с кем-то еще. Правда, из Совета директоров мягко так и ненавязчиво попросили, да она и не возражала. А филиал за Белкой оставили, и даже «вольву» с шофером, только охрану сняли.

Был уже самый конец декабря. Победа коммунистов ничего в реальной жизни не изменила. Разве что метро, на котором Белка теперь не ездила, подорожало почему-то в полтора раза. Ларионов продолжал мелькать по телевизору. Майкл давно подлечился и тихо занимался своей коммерцией. С Количем общаться перестал. Белка, разумеется, тоже.

Неожиданно ей позвонили из довольно крупного издательства и попросили разрешения на переиздание Михиной "Подземной империи". Мол, с возвращением на политическую арену красных, книга вновь становится актуальной. Белка не без гордости дала им разрешение и договорилась о встрече на предмет обсуждения гонорара.

Близился Новый Год, и уже казалось, что все кошмары позади, что больше никого не убьют и жизнь войдет наконец-то в нормальное русло. Но тридцатого вечером в дверь позвонили.

– Кто там? – спросила Белка.

– Я друг Евгения Кузьмина, сообщили из-за двери. – А еще я хорошо знал вашего мужа Миху и Олега Зарайского.

Чувствовался некоторый избыток информации, особенно в слове "Миха". Поэтому, прежде чем открыть, она вынула из стенного шкафа куртку, в кармане которой держала пистолет, и быстро надела ее.

"Боже, какая глупость! – подумалось тут же. – Ведь в квартире Рюшик, родители…"

Очень длинный и очень худощавый лет пятидесяти человек шагнул через порог и сразу протянул ей красную книжечку.

Прочла она немного, но зато самое главное: федеральная служба безопасности. Приплыли. Самое время открывать стрельбу.

Но фээсбэшник был какой-то очень неправильный. Он по-интеллигентски неловко переминался с ноги на ногу, щурился, виновато стряхивал на пол снег с рукавов простенькой курташки, и наконец сказал:

– Дорогая моя Белка, если ты хочешь жить, очень быстро доставай оригиналы пленок Шайтана и Зарайского, одевайся и поехали. Если мы прямо сейчас не дадим их послушать кое-кому, уже завтра утром господин Высокий Шеф Ларионов со товарищи может въехать в Кремль на танке. Собирайся, Белка.

Рюшик уже стоял рядом с матерью, хватая ее за рукав и монотонно повторяя:

– Мам, ну, мам…

И родители вышли из комнаты, услышав незнакомый голос. Остановились в дверях и робко сказали почти одновременно:

– Здравствуйте.

Кот Степан пришельца воспринял спокойно, очень мирно мурчал и терся Белке об ноги.

– А как же они? – спросила Белка.

– Им уже оформлены загранпаспорта, – не совсем понятно объяснил интеллигентный чекист, напоминавший больше врача или профессора университета. – Даже на кота справка есть. Я все потом объясню, Белочка, ну, некогда же, некогда сейчас, кассеты давай, ради Бога!

И Белка полезла на антресоли.

ЧАСТЬ ПОСЛЕДНЯЯ
НОВЫЙ ГОД НА БАГАМАХ

Каб не мой дурак, так и я б смеялась!

Старая еврейская поговорка

Дядя с гармошкой

– Ну, вот и сбывается твое пророчество, – поведал мне Тополь еще в самолете.

– Какое пророчество? – не понял я. – Насчет полного развала всей нашей лавочки? А я ведь предупреждал: я всегда опаздываю по большому счету, меня в дело брать нельзя, не к добру это…

– Да пошел ты!.. – беззлобно выругался он. – Я о другом. Помнишь, как ты мне в Лондоне сказал, когда мы тебя в "кругосветку" отправляли, что Новый Год встретишь на Багамах. А никакие Багамы тогда не планировались.

– Почему же сейчас Багамы?

– Место хорошее…

А место оказалось действительно хорошее. От Нассау не больше сотни миль. И зачем мы летели вертолетом? Можно было по морю прогуляться. Чудный крохотный островок в гряде Эксума между большим изрезанным проливами Андросом и длинным узким островом Кошка. Или Кошачьим? Как правильно перевести "Кэт"? Географические названия не переводят, я знаю, а мне вот захотелось.

Как назывался наш островок официально, я так и не выяснил. Его купил Базотти еще в шестидесятые годы, называл для себя островом Марио и выстроил там поначалу обычную курортную резиденцию, а затем укрепил ее, превратив в настоящий опорный пункт с гигантским бункером, ракетными установками системы ПВО, причалами для патрульных катеров и канонерок, вертолетной базой. И все это поразительным образом не испортило первозданной красоты острова: чистые, сверкающие платиновым блеском пляжи, вечно-зеленые рощи, живописные скалы. Все военные на острове оказались черными и удивительно молчаливыми, хотя, конечно же, говорили по-английски. Губернатор острова, он же командующий военной базой не совсем черный Диего Гонсалес был предупрежден о нашем прибытии и встретил очень радушно.

Еще радушнее встретил нас прилетевший двумя часами раньше Шактивенанда. Лысый, босой и какой-то особенно смуглый на фоне почти белого песка, он вышел из мангровой рощи в своей оранжевой тоге и с баяном через плечо. Поразив всех виртуозной игрой на этом не очень тибетском инструменте, гуру запел голосом Леонида Утесова страшно популярную в пятидесятые годы песню:

 
Затихает Москва,
Стали синими дали,
Ярче плещут кремлевских рубинов лучи.
День прошел, скоро ночь,
И вы, наверно, устали,
Дорогие мои москвичи!
 

Я покосился на Белку. Должно быть, ей хотелось проснуться. Я-то уже привык ко всем вывертам этой безумной команды и был невозмутим, как мой сын Рюшик, сразу почувствовавший, что здесь и теперь можно все. «Дядя с гармошкой» ему очень понравился, а особенно деревянные погремушки (четки) и красный кружочек на лбу. Еще понравилось море, «волнистей, чем в Юрмале», «бананы прямо на дереве» и, конечно, полный восторг был от «солдатов с пулеметами и корабликов с ракетами».

Коту Степану на острове Марио тоже понравилось, но не сразу. От экзотической природы и свежего бриза он поначалу предпочитал прятаться у Белки на руках, и только уже в доме освоился, а к исходу суток даже рискнул половить местную живность. Меня Степа признал сразу, но это нельзя было считать нарушением конспирации, ведь он точно так же посчитал за своих Тополя, Вербу, Анжея и даже Лешку Ивлева. Только к Гонсалесу отнесся настороженно.

Улучив подходящий момент, – мы были втроем с Андрюшкой и вокруг никого – Белка сказала неожиданно:

– Рюшик, а ты узнал? Это твой папа.

Я бросил в ее сторону укоризненный взгляд, а Андрюшка посмотрел внимательно на мою спецназовскую выправку, на незнакомый костюм, на загорелое лицо, непривычно короткую стрижку и простодушно ответил:

– Не-а, папа был не такой.

И добавил, словно испугавшись, что неправильно понял маму:

– Дядя Сережа – мой новый папа, что ли?

Для Белки это был удар. Наверно, в какой-то момент она действительно усомнилась во всех ранее выстроенных предположениях. В конце концов, устами младенца… Белка не нашлась с ответом – так промычала что-то неопределенное и замяла эту тему. А Андрюшка крикнул со всей непосредственностью:

– Дядя Сережа! Пойдемте крабиков искать.

И мы пошли искать крабиков.

Неужели я надеялся всерьез скрывать от Белки правду неограниченно долго? Вряд ли. Скорее я просто не загадывал далеко. А в тот момент приказа не было на отмену легенды, да и, если честно, вся эта конспирация превратилась в увлекательную игру. Отчего же не поиграть? Тем более, что и для Белки страдания по этому поводу давно кончились. Игра для двоих: необычная, романтическая, сексуальная… Да, да! За четыре месяца мы оба так изменились, как не менялись за все десять лет совместной жизни, и теперь смотрели друг на друга совершенно новыми глазами. Не знаю, как Белка, а я-то точно влюбился в нее. При живой любовнице влюбиться в собственную жену! Красиво, да? Татьяна, кажется почувствовала, что происходит, но не подала виду, то ли в силу своего характера, то ли просто не до того ей было.

А ей действительно было не до того.

Масштабы происшедшего мы осознавали постепенно. Наверно, только Горбовский с пугающим хладнокровием робота воспринимал все и сразу, успевал отслеживать детали, анализировать последствия, делать выводы и формулировать руководства к действию. Верба же еще в Шереметьеве впала в транс, а в самолете в лучших своих традициях заснула.

Я же, избегая до поры разговоров с Белкой, всю дорогу проболтал с Тополем. И нарочито по-английски, чтобы Белка в лишний раз усомнилась: а Разгонов ли это? Может, все-таки Малин? Она не однажды профланировала мимо меня с Андрюшкой, то просившимся в туалет, то рвущимся посмотреть где сидят пилоты – ему и это разрешили.

В Нассау последовал приказ: от трапа до вертолета бегом. Я даже спросил Тополя:

– Петляющим шагом?

– Нет, – ответил он серьезно, – и прикрывать отступление огнем тоже не надо. Просто маленькая неувязка с местными властями. Дедушка им чего-то не доплатил. Потом урегулируем.

В общем никакого Нассау, мы, конечно, не видели, а вот переодеться не успели – это хуже. Духотища там была, набились все, как сельди в бочку. Так и вывалились на жаркий багамский пляж в своих бушлатах и свитерах навстречу босоногому Шактивенанде в легкой тунике (или все-таки тоге?). Дубленку Белка перекинула через руку, Андрюшку раздела, конечно, иначе бы он всех съел, и Тополь свою курточку за спиной держал. А мы три бойца в камуфляже – что могли снять?

Тополь бросил куртку на песок, выдернул из-за пояса "стечкина", тихо сказал "ура" и шарахнул в небо. Я, Леха и Верба сразу его поддержали из автоматов. И, что интересно, Белка – тоже. Я еще не знал тогда, откуда у нее пистолет – на таких подробностях мы с Тополем не останавливались. А может, и он не знал. И тут вдруг Верба упала на песок и давай поливать короткими очередями в сторону горизонта. На патрульном катере даже сирена взвыла, а с ближайшей вышки часовой замахал флажком. Но Тополь сразу понял, что эта обычная истерика, и всем переполошившимся неграм дал отбой.

Не такой уж большой рожок оказался у автомата "узи", и когда стрельба смолкла, гуру заиграл на баяне с новым энтузиазмом и исполнил еще один куплет:

 
Но когда по домам
Вы отсюда пойдете,
Как же к вашим сердцам подберу я ключи?
Чтобы песней своей помогать вам в работе,
Дорогие мои москвичи!