Текст книги "Спроси у Ясеня"

Переворот по-московски

Я сидел под банановым деревом, как вполне справедливо называл Андрюшка этот мощный травянистый стебель, и смотрел на солнце, которое спокойно, не драматизируя, без паники, падало в море.

Тополь, подкрепляя свою репутацию человека-машины, торчал третий час на командном пункте – бегал от компьютера к факсу, а от факса к радиостанции. Верба пошла прошвырнуться по периметру наших владений, и Лешка, памятуя о состоянии "патронессы", а также о скором наступлении темноты, взялся ее сопровождать. Белка в доме укладывала Андрюшку, уставшего безумно, но и возбужденного сверх всякой меры, а потому не слишком охотно засыпающего.

Я сидел под бананом в гордом одиночестве и вспоминал давешний разговор с Тополем.

– Ну, и что же все-таки случилось в Москве? Как нам удалось выпутаться?

– А ты думаешь, это интересно?

– ?!

– Нет, я серьезно, дружище. Все эти путчи, бунты, дворцовые перевороты – такая скучища. Почему-то принято считать, что за августом девяносто первого или октябрем девяносто третьего скрываются какие-то страшные тайны – прозрения Нострадамуса и протоколы сионских мудрецов, а на самом-то деле все предельно просто: когда очень много наворуют, обязательно садятся делить бабки, а тихо, мирно, интеллигентно поделить у нас все никак не научатся.

Вот ты же писатель. Мечтаешь, наверно, писать для народа. А знаешь, чего народ жаждет в литературе? Не знаешь. А мне тут случайно один издатель рассказал. Между прочим, из самой крупной в Москве фирмы по производству чтива. Сегодняшний читатель в неумеренных количествах пожирает русский детектив.

– Понятно, – сказал я. – Про шпионов, про мафию, про покушения на президента.

– Ни фига тебе не понятно, – возразил Тополь, – политика всем уже надоела, читатель теперь любит бытовуху. Ну, к примеру, семилетний мальчик Ваня украл у дяди Пети порнокассету, а дядя Петя возьми, да и замочи его. Однако у мальчика Вани друг – местный авторитет Вова. Вова мочит дядю Петю и влюбляется в его жену тетю Машу, но тетя Маша не может ответить взаимностью, потому что она лесбиянка. Тогда Вова попадает на зону и становится там с горя "петухом", а тетя Маша, оставшись совсем одна, от тоски вешается. Во, брат, что писать надо, а ты все политикой интересуешься.

Я терпеливо выслушал этот долгий пассаж и сказал:

– А все-таки.

– У Платана работает Гаврик – Федя Гаврилов с мехмата, лучший хакер в Москве, может быть, видел?

– Нет, ни разу.

– Ну, так вот, Платан подключил его к расследованию, и Гаврик взломал не ломаемую в принципе тройную защиту на "винте" главного компьютера Кузьмина. Платан сам дока в компьютерах, но и он не понял, как это вообще возможно. Вся информация должна была "сгореть" от такого вторжения, но Гаврик скинул ее на дискету. Там много чего было, в этих секретных файлах. Но меня в первую очередь, заинтересовал один – с системой паролей и кодом персональной ячейки в "Менатепе". Профессионалы такие вещи держат только в голове, Но Патлатый, наверно, беспамятным был или психотропных уколов боялся пуще хакеров.

В общем я сразу еду в "Менатеп". И попадаю, конечно, не в тот филиал. Пилю через всю Москву в нужное хранилище, разумеется, всюду пробки, никакая мигалка не помогает, а уже тридцатое декабре, то есть это сегодня утром было, и утро вообще говоря, кончается. В час дня мне заявляют в "Менатепе", что у них обед. Я показываю корочки ФСБ, и тогда выясняется, что все равно не хватает одной цифири. Некогда разбираться, почему, но требуется личный код Скобякова. Платан отказывается называть его по телефону, даже по сотовому, и приезжает сам. Я плохо понимаю, чего ради такая запредельная конспирация, но не спорю и мы теряем еще полчаса.

Кедр каждые пятнадцать минут выдает мне на пейджер безумные шифровки все более тревожного содержания. И когда приезжает Платан, любые меры предосторожности уже не кажутся чрезмерными, потому что зам управляющего банком "Менатеп" вежливо сообщает нам, что доступ к соответствующей ячейке закрыт вплоть до особого распоряжения директора ФСБ. Звоним мы, конечно, не ему. Я звоню в администрацию президента и там очень мило удивляются: "Ах, это вы, Леонид Андреевич, а господин Григорьев доложил нам, что кто-то из службы безопасности Кузьмина потребовал доступа к его персональной ячейке".

Конфликт таким образом урегулирован, но прежде, чем спускаться в бункер, я вызываю бэтээр и группу Еремеева. С самого утра у меня на хвосте висели григорьевские контрразведчики, но теперь на это нельзя просто так плюнуть. Мы с Платаном уже внизу, когда приходит новая тревожная информация – от Клена с Лубянки: приведены в боевую готовность практически все части Московского гарнизона, дивизия Дзержинского, спецвойска службы безопасности президента, легендарная «Альфа» и даже особое подразделение ГРУ. Это называется большой шухер. Я тут же даю команду Кедру брать охрану и уматывать со Старой площади куда-нибудь на дачу. Хватит нам Клена на Лубянке. Конечно, мы еще больше заинтригованы содержимым ячейки. И содержимое, сам понимаешь, не обмануло ожиданий.

Едва мы открыли внутренний отдел сейфа, как магнитофон автоматически включился и начал говорить.

Что-то подсказывает нам: надо дослушать до конца. Переписать тут же, "с голоса" – некуда, а транслировать эту информационную бомбу по каким бы то ни было каналам – безумие. Мы просто слушаем и запоминаем. Наконец, магнитофон выключается и тут же вспыхивает. Ни я, ни Платан даже не пытаемся его тушить. Это знакомый фокус – одноразовое прослушивание.

"Кто ж нам теперь поверит", – спрашивает Платан. "А ты не догадался, что это всего лишь копия?" – утешаю я его. Платан думает ровно секунду. "Ты прав, – говорит он. – Оригинал в "МК"?" "Скорее у Разгоновой".

До Бронной совсем недалеко ехать. Но тут срабатывает пожарная сигнализация "Менатепа", воет сирена, гудят тяжеленные гермодвери… Ловушка, мелькает первая мысль. Да нет, же, просто дым от сгоревшей пленки! Я заталкиваю поглубже в сейф злополучный магнитофон и торопливо закуриваю.

"Леонид Андреич, ну что же вы, – мягко журит служащий банка, – здесь же повсюду надписи "Не курить". И в этот момент – на пейджере Верба. Сообщение высшей степени срочности. Это как раз Базотти преставился.

Немая сцена похлеще "Ревизора".

Платан неожиданно скисает. Все, говорит, если они уже знают, нас отсюда просто не выпустят, взорвут к черту весь "Менатеп", но нас не выпустят. А мне вдруг наоборот становится весело. Я бросаю ошарашенной Вербе, что сейчас не до Дедушки, и начинаю отдавать приказы по сотовой связи. Я точно знаю что наши линии никто не прослушивает, ну абсолютно точно знаю, зря я что ли всю сознательную жизнь этими штуками занимался? "Лицам первой и второй категорий причастности, всем, всем, всем, – распоряжаюсь я, – рассредоточиться, эвакуироваться, в кратчайшие сроки покинуть пределы СНГ, передать по цепочке: общая тревога."

Бэтээр уже подан, мы едем на Бронную к Разгоновой, еще совершенно не представляя дальнейшего маршрута. Но у меня упорное предчувствие: пленка ни в какой ни в редакции, а у Ольги в тайнике, вот только тайник может оказаться, например, в деревне Заячьи Уши – на этот случай я и объявляю эвакуацию. Высшая категория причастности будет держать оборону в Москве до последнего, с иногородними мы пока не торопимся.

И тут Кедр сообщает, что Разгоновой дома нет, более того, местонахождение ее пока не установлено. То есть машина стоит в переулке на Арбате, а Ольга пропадает уже час, хотя ушла на пятнадцать минут, о чем предупредила водителя. Агент из группы Терентьева, сменившей еремеевскую команду решил за Ольгой не ходить: не велика важность в обстановке всеобщего шухера. Ругать его за это трудно: ведь слежка за Разгоновой давно считается у ребят бессмысленной рутиной.

Вот тут уже я впадаю в легкую панику. Собственно я теперь не знаю, куда дальше ехать: Бронную нельзя засветить раньше времени, а двигать еще куда-то – полный бред. И мы ставим бэтээр на площади у метро Чистые пруды, пугая добропорядочных граждан. Картинка славная – совсем, как в августе девяносто первого. Платан долго объясняется с гаишниками, а я звоню Вербе на квартиру этого Никулина и рекомендую ехать домой. Верба сомневается, и тогда я приказываю уезжать. Вы ведь должны были в случае чего уничтожить документы и приготовиться к настоящему бою. На моей квартире уничтожать уже нечего, я позаботился об этом чуть раньше, и обмундирован я полностью с самого утра. Верба просит еще пять минут – попрощаться с Никулиным. И тут – первая ласточка. Охрану Кедра и Пальмы отозвал лично телохранитель Ельцина якобы для инструктажа, но уже понятно, что это арест. Мы по-прежнему торчим у Чистых прудов.

Через пять минут выясняется, что ваш "ниссан" сопровождают григорьевские ребята, и они же отсекли группу Меньшикова. Инцидент заканчивается мирно, Верба приказывает не стрелять. Еще один приказ не стрелять отдаю уже я, когда возле подъезда от вас отсекают Лешку Ивлева. У Клена охрану снимать не надо – Шурик сидит на Лубянке, а это как в волчьей яме. "Выясняй, где Ельцин, – говорю я Платану, – и поехали прямо к нему. Других вариантов у нас уже нет. Они не станут стрелять по бэтээру в центре города," – зачем-то добавляю я и чувствую, что сам не верю в это бодрое утверждение.

И тут звонят терентьевские ребята: объект 002 вернулся в машину и движется к дому. Оказывается, Белка просто два часа моталась по магазинам. "Ух, ты лапочка, – думаю я, – подарочки новогодние покупала". Что называется, нашла время и место. И никто ее не похищал, и никому она на фиг не нужна. Ну, держись теперь, Ларионов! Теперь я знаю, куда нам ехать!..

Почему все, кого мы хотели видеть, оказались после шести вечера в Кремле, я так и не понял. На информацию нашу реагировали они странно. Никто не спешил освобождать охрану РИСКа и крутить все назад. Сценарий Ларионова, разумеется, провалился, но у них там был какой-то еще, запасной сценарий. Если бы я впервые видел вблизи тех, кто управляет сегодня страной, я бы решил, что они давно все знают про Ларионова, и весь задуманный этим гадом криминальный переворот – не более, чем спектакль, разыгранный специально для нас, для службы РИСК. Но такая интерпретация была бы слишком примитивной. Конечно, Ларионов собирался въехать в Кремль на танке не под Новый Год. Полагаю, никак не раньше июня, и декабрьский переворот планировался просто как глобальная стычка спецслужб. Может быть, ему даже было все равно, какая из четырех останется. Он упрощал для себя ситуацию, расчищал место для будущих боев. Задумано было красиво, но, как и в любом деле, всего не предусмотришь. Ларионов не учел двух маленьких кассет в старых сапогах на антресолях. И план посыпался.

Растерянность на лицах высоких государственных мужей показалась бы нам даже смешной, если бы не были так свежи в памяти выстрелы из танков по парламенту. В общем мы отказались сдавать оружие, кассеты позволили лишь послушать, транслируя запись из бэтээра, а Ольгу Разгонову оттуда вообще не выпускали, затем, сформулировав свои условия, разделились: Платан поехал выручать Клена, а я с еремеевской командой и возвращенным мне Ивлевым рванул к вам. О том, что под полом в большой комнате заложена бомба, нам сообщил Кедр, за десять минут до взрыва. Мы как раз подъезжали к переулку. Саперов вызывать было поздно, и я вызвал пожарных.

Кедр с Пальмой, буквально отстреливаясь, улетели чуть раньше нас спецрейсом на Тель-Авив. Только Платан с Кленом остались в Белокаменной. Я им позвонил из Шереметьева: "Ребята, это не обязательно! Можете линять вместе со всеми". "Ну, уж нет, – сказал Клен. – Пока идет Чеченская война…" А Платан добавил: "У меня тут такие деньжищи зарыты…"

Прерывал ли я Тополя по ходу его рассказа? Конечно прерывал. Задавал вопросы, делал язвительные замечания. У нас был нормальный диалог. Только вам-то это зачем? По-моему, так интереснее.

Впрочем, вспомнил. Один интересный вопрос я ему задал.

– Погоди, Тополь, – сказал я. – Вот ты мне еще в бэтере говорил, что мы контроля над Россией не утратили, а народ весь тут, слиняли все… Как же так?

– Ну, во-первых, слиняли не все, – терпеливо начал объяснять Тополь. – Осталась мощная агентурная сеть. Во-вторых, мы скоро, очень скоро вернемся. В-третьих, большинство Причастных, по официальной версии, уехали просто на похороны отца-основателя. А в-четвертых, послушай одну байку.

– Ну, давай.

– Мой хороший друг, кстати, писатель-фантаст, был в Новой Зеландии. Взял там в прокате машину и гнал по ихнему хайвэю со страшной скоростью. Тачка отличная, и дорога позволяет. Вдруг тормозит его полицейский. Что такое? Оказывается, был знак – не выше ста двадцати. Ах-вах! Покажите документы. А права-то советские. Полицейский посмотрел и говорит: все понятно. Писатель мой аж обиделся, мол, что значит, понятно?! А то, говорит полицейский, у вас в Советском Союзе людей много, а у нас в Новой Зеландии – только три миллиона, и жизнь каждого человека нам дорога. Извините, пожалуйста, заплатите штраф. Так вот, у нас в службе ИКС народу еще меньше, чем в Новой Зеландии. И больше никто из наших погибнуть не должен.

Солнце зашло. Под бананом сидеть стало грустно. Верба загуляла совсем. Наверно, все-таки они с Алексеем нашли друг друга. Ревновал ли я? Ну, может быть, немножко. В сложившейся ситуации это выглядело совсем глупо.

Я очень надеялся, что Андрюшка уже уснул.

Лямур де труа

В первом этаже было совсем темно. Только в дальнем углу тлела какая-то лампадка. Я пригляделся: там сидел Нанда в позе «лотос» и, очевидно, медитировал. На меня он не обратил никакого внимания. Удивительная тишина стояла во всем доме. Я вдруг почувствовал жуткую усталость, поднялся к себе и принял душ. После купания в соленых волнах это было очень кстати. Чередуя горячие и холодные струи при максимальном напоре воды, я окончательно взбодрился, выбрал из богатого гардероба подходящий спортивный костюм и выглянул в коридор.

В это трудно поверить, но мы вышли в коридор одновременно.

– Иди сюда! – шепнула Белка.

– Куда? – так же шепотом спросил я.

– Ко мне.

– Хорошо. Я только возьму бутылку из холодильника.

– Не надо, у меня все есть.

Неужели мы боялись, что нас кто-то услышит? Да нет, просто в большом и почти пустом доме всегда хочется разговаривать шепотом.

Белка поставила на стол блюдо с персиками, два высоких бокала и запотевшую бутылку кокосового лимонада.

– И никакого алкоголя, – сказала она. – Договорились?

– Договорились.

– Смотри, какая красотища!

Я посмотрел. Над морем поднималась огромная и совершенно красная луна.

– Как в Гагре, – вспомнила Белка.

Никогда мы не видели в Гагре такой Луны. Она и не бывает такой в наших широтах. Однако Малин в Абхазии не бывал. Ни разу в жизни. И я пропустил мимо ушей эту реплику.

– Ты что-нибудь обещал сегодня своей Татьяне? – спросила вдруг Белка.

Я растерялся и ответил честно:

– Ничего.

– Ну и прекрасно.

Белка была в тонком шелковом халатике, а темные волосы ее, еще влажные после душа одуряюще пахли цитрусами и морем. Она порывисто прижалась ко мне и зашептала:

– Дядя Сережа, товарищ генерал-полковник, я тебя люблю…

– Господь с вами, Ольга Марковна, что вы такое говорите?..

Все-таки халатик у нее оказался слишком тоненьким, да и расстегивался он, распахивался как-то сам собой, а влажные плечи были прохладными, а большая луна над океаном – бесстыже красной…

– Хочешь, я сейчас сделаю то, о чем ты всегда просил, а я никогда. никогда не делала?

Малин не должен был понимать, о чем она говорит. И я ничего не ответил. Настоящий Ясень, если подумать, вел бы себя по-другому, но я уже не хотел ни о чем думать, мне уже было наплевать. Боже! Да лучше всего просто не говорить никаких слов.

Она легонько подтолкнула меня к креслу, я упал в его мягкую глубину, а Белка быстро опустилась на колени…

Сказать, что я мечтал об этом десять лет, было бы, наверно, смешно. До свадьбы с Белкой женщины не обделяли меня вниманием. После Машиной гибели я, закомплексованный, пересидевший в "мальчиках", словно с цепи сорвался и в первом своем НИИ заслуженно прослыл бабником. Перепробовал тогда, кажется, все, что можно, вплоть до трех девушек одновременно. А в отношениях с женой исповедовал постоянство, умеренность и нежность. Последняя вспышка "дикой африканской страсти" случилась у нас осенью девяностого, а потом все стало медленно и планомерно угасать в бытовых заботах и редких ленивых спорах на интимные темы:

– Белка, этим надо заниматься чаще и разнообразнее.

– Ага. А всем остальным кто будет заниматься?

– Тоже ты.

– И через год ты меня похоронишь.

– Дурашка, здоровый секс наоборот продлевает жизнь.

– Ну, заведи себе любовницу для продления жизни, а мне и так хорошо…

Боже, когда мы об этом говорили? Неужели всего полгода назад? А теперь я лежал в кресле, запрокинув голову, и было так здорово, так здорово…

…Что даже мелькнула в голове гаденькая мыслишка: "И с кем это она обучилась? С Кузьминым? Или, может быть, с Геннадием?"

Фу, какой же ты циник, Разгонов! Малин, поди, не был таким. Ни у кого твоя Белка не обучалась. Этому не надо обучаться. Это все женщины умеют от природы, просто некоторые кокетничают и свое мастерство скрывают. Разве ты не знал, писатель? Инженер человеческих душ…

Ну а потом все было вполне традиционно: мы меняли позы, а кот Степан путешествовал по нашим телам и по всей огромной постели в поисках места поспокойнее. Это у нас называлось l'amour des trois avec notre chat – любовь втроем с родным котом.

Под утро я ушел к себе и проспал до середины дня. Остаться с Белкой казалось неромантично. И потом: никто же не отменял пока правил игры.

Убийца убийц

А Тополь не спал совсем. Кстати, по московскому времени было уже утро, и не спать Тополю стало намного легче, чем восемь часов назад. Закончив переговоры с Москвой, Питером, Лондоном, Токио и Колорадским Научным центром, он попросил сварить ему еще кофе и принялся по второму разу прокручивать пленку со страшными откровениями Грейва. Эту запись, сделанную, конечно, с разрешения Никулина, мы с Вербой умоляли Тополя послушать еще в бэтээре. Тополь отмахивался, ему все было некогда, и даже известие о том, что Дедушка и есть Седой, произвело на него неожиданно слабое впечатление. Но в самолете он все-таки вооружился наушниками и соизволил наконец познакомиться с нашей не совсем обычной информацией. Однако лишь теперь он вдруг понял, что дело Седого принадлежит не только прошлому. Какая-то деталь в истории, рассказанной Грейвом, не давала покоя Тополю. Он должен был вспомнить, какая именно.

– Ну, что, ребятушки, ваш Горбовский разрешил нам немного потрепаться. Садитесь. Я расскажу о себе и о Седом. В какую газету этот материальчик нести, подумаете после. А мне, учтите, бояться уже нечего. Я свою роль сыграл. И для этой страны, и для Седого. Страну развалили, разворовали, наверху идет какая-то мышиная возня – смотреть противно. Я не хочу и не буду принимать в ней ничью сторону. А Седой, стало быть помер. Я чувствовал, что он помрет скоро, а значит и мне пора. Кому я теперь нужен?

Ну, ладно, что вы там обо мне уже знаете? Родился, учился, военное детство, комсомольская работа, танковое училище, член партии с шестьдесят четвертого года. А потом Доманский и второе рождение. Вот тут вы про меня уже ни черта не знаете. Картотека Минобороны врет, а архивы КГБ и ГРУ тщательно уничтожались при моем личном участии. Вербанули меня поначалу в Третье главное управление, в особую группу контроля за ГРУ, а потом произошли какие-то пертурбации, я и оглянуться не успел, как работал уже на обе конторы сразу. Меня же не в разведку взяли – куда с такой рожей? – попал в команду майора Константинова. Ему тогда было всего тридцать четыре, но подразделение его подчинялось напрямую секретариату ЦК. Какая тут разница, КГБ это или ГРУ? Занимались мы, как вы наверно знаете, "активными мероприятиями". В ПГУ этим изящным словосочетанием называли всякие идеологические диверсии – мы же за таким двойным камуфляжем прятали древнее и незамысловатое занятие – убийство. Кого, где и почему убивал лично я – рассказывать сейчас не стану, к делу это отношения не имеет.

Ну, так вот. Перехожу к делу. В мае восемьдесят второго года Андропов сдает КГБ другу своему Федорчуку и переползает в ЦК. Именно в этот момент он начинает лично курировать наше подразделение. Я к тому времени уже зам Константинова, и потому совершенно не удивляюсь, когда меня поднимают среди ночи, сажают в самолет, и оказывается, что мне доверено сопровождать Юрия Владимировича в Венгрию. А когда нас доставляют в небольшую гостиницу где-то в Дьоре, что ли, уходят все, даже "прикрепленный" из "девятки". С Андроповым остаются трое: полковник Григорьев, полковник Чистяков и я. С другой стороны – маленький старик-итальянец и два здоровенных обалдуя – его личные охранники, на советников они мало похожи. Когда начались эти сверхсекретные переговоры и я понял, о чем идет речь, честно скажу, прощался с жизнью. Я вроде уже не мальчик тогда был, а со страху такая ахинея в голову лезла! Вот, думал, как начнут убивать, я Андропова за шею и буду требовать самолет с мешком денег. Как будто это можно заметить – как тебе в затылок стреляют!

Седой предложил нашему шефу альянс. Объяснив, что реальное противостояние на планете – это не Брежнев и Картер, а Андропов и Базотти. Подумать только: две мощнейших в мире агентурных сети работают даже не друг против друга, а каждая сама по себе! Иногда глупо дублируя друг друга, иногда отчаянно мешая, а иной раз и варварски уничтожая уникальную технику и бесценные человеческие ресурсы. Базотти предлагал, как минимум, координацию и сотрудничество, а как максимум – поэтапное слияние в одну суперспецслужбу. Андропов отверг все. Во-первых, он почувствовал, что Базотти хитрит – истинные симпатии старика-итальянца, конечно, были не на стороне коммунизма. А во-вторых, Андропов всегда был очень трезвым человеком. Замашками Александра Македонского и Наполеона он не страдал, в сказки о мировом господстве не верил и мечтал лишь о могучей Российской империи, расширение границ которой считал делом далеко не оконченным. Присоединить Восточную Европу, Иран, Ирак, Афганистан, Китай, возможно, Индию – дело доброе. Но упаси Бог связываться с Западом, с Америкой, с Японией. Упаси Бог.

Дебаты шли часа два. Соглашения достигнуть не удалось. Под конец неожиданно Андропов всех нас троих уполномочил вести дальнейшие переговоры с Базотти в случае, если у последнего возникнет желание поделиться с советской стороной еще какой-либо информацией, и Седой, как мне показалось, просто в бешенстве, не прощаясь удалился.

История имела очень скорое продолжение. Меня вызвали на Ходынку и, наскоро подготовив легенду, отправили в Штаты. На английском я к тому времени говорил уже свободно. Мы снова встретились все трое. В Майами у Седого. Вербовка каждого в службу ИКС была санкционирована Андроповым, но ни один из нас не знал, знают ли об этом двое других.

Чистяков повел себя странно. Мы гуляли по берегу океана, когда он демонстративно выключил диктофон и предложил нам сделать то же самое. Теперь, когда запись не велась, речь пошла о совершенно немыслимых вещах. Чистяков предлагал нам свою игру. Отдельно от Базотти, отдельно от Андропова, отдельно от всех. План включал постепенный захват с помощью КГБ и ГРУ всей агентурной сети Седого, параллельно – развал изнутри советских спецслужб, стремительную демократизацию и изменение политического строя в СССР, под это дело – полное разоружение, жесткий контроль за американскими и прочими западными разведками, ну и т.д. и т.п., словом рай земной. Конечно, мы сказали Чистякову, что поддерживаем его в принципе, но о конкретных шагах следует еще крепко подумать.

Думали мы, может быть, и крепко, но недолго. Только мнения у нас разделились. Григорьев накапал на Чистякова Седому, а я доложил обо всем Андропову.

Юрий Владимирович среагировал вяло. В какой-то момент мне даже показалось, что он разочарован моей верноподданнической позицией. Ужас! А что, если Чистяков излагал идеи самого Генерального? Вот тут-то ты, Игнат и погорел. Эх, дурак, я еще не знал тогда, что Анатолий, в отличие от нас с Григорьевым был агентом Базотти по кличке Португалец еще с шестьдесят шестого года. А как ценнейшему сотруднику нашей разведки вольнодумство ему всегда прощали. Сам же Андропов и прощал. Однако Андропов-император – это уже не рыцарь плаща и кинжала, это было посерьезнее и пострашнее. "Пусть уезжает из страны со всей семьей и работает на Базотти", – принял Генеральный экстравагантное решение. "Нет, – возразил Базотти, – этот человек нужен мне в России". Хитер, хитер был Седой! Этого человека он хотел видеть мертвым. Мы с Григорьевым сразу поняли. Но приказа на убийство старик Базотти ждал от Андропова. Однако и Андропов решил перехитрить Седого. Он задумал не устранять Чистякова физически, а сломать его, возможно, довести до самоубийства – и отдал приказ на убийство дочери Чистякова.

– Стоп, – прервала его Верба. – Еще раз. Это очень важно. Кто именно отдавал приказ.

– Андропов. Я знаю. Я же лично руководил всей этой чудовищно громоздкой операцией.

– Почему же Чистяков называет убийцей Машки Седого?

– Потому что Седой мог спасти его, взять к себе со всей семьей, а отдал на растерзание Андропову.

– Не убеждает, – упрямо сказала Верба. – Андропов лично отдавал приказ тебе?

– Нет. Лично меня инструктировал генерал Трофимов, но Трофимов был по тем временам ближайший к Андропову человек в КГБ.

– Ладно. Дальше, – как бы смирилась Верба.

– А что дальше? Дальше все более или менее известно. Андропов высылает Чистякова в Бразилию. Резидентом там реально другой человек. Анатолий это понимает. Собственно, он уже и не работает на КГБ – он работает на себя и против Седого. Чем это кончается, вы знаете. Григорьев продолжает делать аппаратную карьеру, в рамках разрешенного поставляет информацию службе ИКС, агентом Базотти назвать его нельзя. По загранкам Григорьев не ездит, языков не знает и даже клички в службе ИКС не имеет. Зато мои акции после операции "Тройной тулуп" резко поднимаются.

– Сволочи, – сказала Верба, скривившись, – вы еще там шутили!

– Да, это Трофимов придумал. А тройной, потому что трех человек хотели убрать чохом. Так вот, c восемьдесят второго по восемьдесят четвертый я был очень большим человеком в Союзе: работал одновременно на все спецслужбы, по некоторым вопросам подчинялся только Генеральному лично, и было уже непонятно я служу у Константинова, или Константинов у меня.

При Черненке все поменялось. Наше подразделение почти не требовалось новой власти. Вот когда я сделался полноценным агентом Базотти и лишь формально числился в ГРУ. От функций мясника-профессионала я постепенно переходил ко все более и более щекотливым заданиям. Приход Горбачева уже не отразился на моей деятельности никак. Поворотным моментом стала встреча с тобой, Рыжая. Как говорят в Одессе, мама, вы будете смеяться. Я в тебя тоже влюбился, Рыжая. После нашей встречи в Домжуре уже в январе я совершил попытку пойти на несанкционированный контакт – познакомиться, пригласить в ресторан… Результат превзошел все ожидания. Меня задержали два офицера КГБ по подозрению черт знает в чем, и уже через неделю по линии ГРУ я был направлен в Афганистан.

Все попытки связаться с Седым или хотя бы с Григорьевым оказались тщетны. А в Афгане уже через месяц от меня отвернулось и ГРУ. Два года я воевал там, как простой танкист. Наверно, Седой надеялся, что меня убьют. Но меня не убили. А последний бой на Саланге за месяц до полного вывода войск с отрядом никому неизвестного Абдуллы был настолько нелеп, что я до сих пор считаю: Абдулла работал на Седого, хотя Базотти и не признается в этом.

Для Москвы я умер. Но на самом-то деле душманы взяли меня в плен. Я сидел в Пешаваре. Кто, кроме Седого мог добиться моего перевода из Пешавара в Анкару? И почему вдруг Турция – совершенно нейтральная страна по отношению к афганскому конфликту? Я бежал из тамошней тюрьмы. Бежал без всякой помощи Седого и добрался до Италии. Во-первых, это родина Седого, во-вторых, именно к Италии меня готовили на Ходынке в восемьдесят третьем. У меня была хорошо отработанная легенда на имя Микеле Джаннини.

Седой сам вышел на связь. Похоже, зауважал меня и полностью простил. В считанные недели я был восстановлен и в ГРУ, и в службе ИКС. Но произошли существенные изменения: Горбачев, в отличие от Андропова, сотрудничал с Базотти напрямую, и в России появился Малин. Так что мои прежние обязанности стали неактуальны.

Григорьев возглавил параллельную тайную агентуру службы ИКС – настолько тайную, что в случае провала обязан был пускать в ход легенду о работе на ЦРУ. Но вообще-то о связях Григорьева с Базотти изначально знало так мало людей, что было не слишком сложно утаить это и от новорожденной службы РИСК, и от Горбачева. Собственно, среди живущих в России знали это только Трофимов да еще пяток человек из ближайшего окружения Андропова, но все они запуганы насмерть до конца дней своих и не только об этом, но и обо многом другом предпочитают молчать.

В общем осознал я сложившуюся ситуацию, посмотрел с тоской в сторону востока и попросился у Базотти на заслуженный отдых. Только не в Италии. На родину хотелось, мочи нет, как хотелось. "Хорошо, – сказал Седой, – поработай полгодика с Петей Чухановым в Риме. Ему уже срок назначен, а ты за него будешь в Москве свой век доживать." Я тогда сразу не понял, о каком сроке он говорит, а через пять месяцев сделали из меня Чуханова. Дурацкое дело не хитрое. Даже внешность перекраивать не стали всерьез – только шрам убрали. Ведь становиться физически двойником Чуханова – пустое занятие. Родственников у него не сохранилось, друзей тоже давно поубивали. Всю сознательную жизнь человек работал за границей. Так что не меня делали похожим на Чуханова, а все его фотографии на документах архивных моими заменили.

Нарисовался я в девяностом в Москве, как чертик из табакерки. Женился. И живу с тех пор тихо. Никого не убиваю. Только одно с меня Седой потребовал – быть в курсе. Странное требование, правда, друзья мои шпионы? Требование просто дикое. Другим говорят: ушел от дел, забудь все и больше ни во что не суйся. А мне вот до последнего дня вменялось в обязанность быть в курсе и иногда, не очень часто, сдавать Седому аналитические отчеты. И ждать тебя, Рыжая. Вот и все.

Верба спросила:

– Ну, раз ты в курсе всех дел, скажи, зачем же Базотти убил Ясеня?