Текст книги "Спроси у Ясеня"

– С чего начнем, солдатик? – игриво поинтересовалась Верба.

– Станцуешь? – спросил Базотти, буквально замирая от предвкушения.

– Запросто, – сказала Татьяна.

– Тогда – подъем. Сейчас будет музыка. Я тут специально приготовил.

И когда грянули первые аккорды, она начала танцевать. Только совсем не то, что хотела. Музыка была сильнее ее.

Как исполнять эротический танец-стриптиз, Татьяну учить было не надо. Она бы сама кого хочешь научила. Но музыка… Это была мелодия зацепинской "Песенки о медведях" в той самой аранжировке восьмидесятого года. Виталий Иваныч Крайнов пустился тогда на уникальный эксперимент: они сделали показательный номер вчетвером – Чистякова-Снегов, Лозова-Ковальчук. Как они работали над этим номером! Сколько души вложила в него Эмма Борисовна! А какой восторг был у публики! И какой восторг – еще больший, безудержный, юношеский восторг – испытывали они сами! Больше никто и никогда в мире не делал такого. Никто и никогда.

Теперь, без коньков и без партнеров, она не могла повторять в точности всех движений, но руки-то помнили, ноги помнили, и она танцевала с настоящей счастливой улыбкой, как пятнадцать лет назад и изображала все – все, вплоть до прыжков, благо помещение позволяло. И она скидывала одежду не для того, чтобы соблазнять, а просто потому, что одежда мешала… Это было полнейшее безумие. Но, кажется, Базотти чего-то такого как раз и ждал.

А потом звучали другие мелодии, тоже из ее старого ледового репертуара, и она уже включилась в эту странную игру, и стремительно взрослела, превращаясь из девочки в робкую, стыдливую девушку, в пылкую, распутную девицу, в страстную, умудренную опытом женщину. И последний очень восточный, запредельно сексуальный танец она исполняла уже абсолютно голой, используя все возможности своего натренированного тела.

И Базотти, который сначала сидел развалясь, как все эти похотливые козлы в ночных клубах, встал, заведенный ею, аплодировал в такт и даже начал пританцовывать. Потом привалился к витому столбику балдахина, вцепился в него руками, словно уже обнимал Татьяну, и был не в силах тронуться с места, и тяжело дышал, а она его раздевала. И когда раздела полностью, – в это было трудно поверить – перед ней стоял не старик, а мужчина, сохранивший крепкие мышцы и способность к полноценной, мощной эрекции. Она даже возбудилась и начала ласкать его…

И тут для Базотти все кончилось. Он застонал и, извергая семя, рухнул на пол.

Татьяна пересекла спальню и выключила музыку. Потом налила полный бокал вина и жадно выпила. Потом посмотрела на Фернандо. Он лежал в той же позе, не шевелясь.

Господи!

Она кинулась к окну, неодетая, распахнула его и закричала что было сил по-итальянски:

– Aiuto! Aiuto![2]2
  – Помогите! Помогите! (итал.)


[Закрыть]

Господи, почему по-итальянски? Это же Майами. И почему надо орать в окно? Средневековье какое-то!

Но она ведь не знала, где у него тут всякие важные кнопки, она не знала даже ни одного местного телефона.

Татьяна ринулась к Фернандо. Она же медик! Кого звать на помощь? Медсестра, ядрена вошь! Была когда-то… Но ты же не все забыла, лохудра, ты же вспомнишь! Ты вытащишь его, сучара, вытащишь!

Пульс нитевидный, дыхание прерывистое, бледность почти смертельная. Она делал ему искусственное дыхание и массировала грудь. Кажется, наконец, он стал дышать ровнее, кажется…

Но почему никто не идет?

Она снова бросилась к окну, она достала из сумочки "беретту" и трижды выстрелила в небо, и снова кричала теперь уже на "классическом афганском" (это что-то среднее между пушту, дари и русским матом)…

Распахнулись высокие двери, влетел Бенжамино, а через три минуты был врач, и Лаура, и Сиропулос с Корнелио, и Лешка Ивлев с Маратом.

К утру стало ясно: Дедушка будет жить. Даже Ковальского вызывать не стали, только беседовали с ним по телефону. А еще, на минуту придя в себя Базотти прохрипел, что Татьяна ни в чем не виновата. Бывает же! А она и не подумала об этом. Элементарная вещь: тот же Бенжамино мог запросто убить ее, не дождавшись этих слов старика.

Вот так, не узнав ничего, она летела назад, и под крылом висели мрачные почти черные грозовые тучи, а наверху в ослепительной синеве гигантской кварцевой лампой сияло солнце.

Такое же солнце лупило теперь в ветровое стекло бандитской «тойоты» и в жалкую, осиротевшую крышу белой «нивы», скачущей по полям.

Может она хоть раз в жизни сделать доброе дело? Вот этот нелепый бородач ждет сейчас избиения, ареста, может быть, смерти, а она подарит ему свободу. Ведь подарит же?

Ну, а вот, наконец, и вертолеты!

20

– Можно я выпью? – спросил Тимофей.

Спрашивал он у Маринки, потому что вез с собою бутылку "привета" и бутылку "славянской", но, к сожалению, было не совсем понятно, придется ли еще садиться сегодня за руль. Откликнулся однако парень из вертолета.

– На, выпей, – протянул он Тимофею фляжку.

Во фляжке оказался восхитительный коньяк. Тимофей готов был поклясться, что французский.

Не к месту вспомнились чекисты сталинских времен, которые во время ареста, по воспоминаниям очевидцев, предлагали врагам народа леденцы монпасье. Ассоциация была не случайной.

Подъехавшая довольно скоро рыжая девчонка на "тойоте" небрежно кивнула вертолетчикам, мол, всем "вольно", ребята, и предъявила удостоверение капитана ФСБ. Тимофей долго вертел его в руках, при этом Маринка заглядывала через плечо, а потом они оба быстро сникли. Вот когда Тимофей попросил выпить. Присутствие духа окончательно оставило его, губы снова задрожали, руки затряслись, а так не хотелось второй раз расплакаться, да еще в присутствии такой эффектной рыжей чекистки. Черт, сколько же ей лет? Тридцать пять? Меньше? Да и одета не солидно: джинсы какие-то, курточка… И еще на кого-то жутко похожа, на актрису известную, что ли?

Все эти мысли завертелись чуть позже – после доброго глотка коньяку. А поначалу был просто животный страх, точнее совковый страх. Это в милиции еще можно худо-бедно кричать о демократии и правах человека, а ВЧК-ФСБ приходит как смерть с косой, тут хоть ругайся, хоть плачь – головы уже не сносить. "Но я же не предавал Родину, я только матрас плохо привязал!" – чуть было не заорал Тимофей.

Потом он постепенно пришел в норму (кино-то продолжалось!), правда Маринка, глянув на запоздало похмеляющегося мужа, окончательно впала в уныние.

Начался вполне обычный допрос. Прямо не отходя от кассы, в полевых условиях, то есть в салоне "тойоты". Допрос вела сама капитан. (Или правильно сказать "капитаниха"? Ведь капитанша – это жена капитана.) Мальчики болтались снаружи. Бланков у чекистки не было никаких, она достала только блокнот и туда быстро все записывала.

Документы на автомобиль, водительские права, паспорта, место работы, цель поездки, причина движения с большой скоростью, причины плохого крепления груза, видел ли где-то раньше людей из "форда", их машину, хорошо ли представляет Тимофей меру своей ответственности. Потом вопросы кончились и рыжая офицерочка ФСБ впала в транс. Она минуты три сидела молча и что-то писала, а может быть, рисовала в своем блокноте. Да, точно, рисовала. Тимофей вытянул шею и увидал уже почти законченную картинку, блестяще выполненную в стиле западных комиксов: покореженная иномарка с торчащим из нее диваном и рядом стоит он, Тимофей. Все очень похоже.

Его аж холодный пот прошиб. Подумалось вдруг: "Что же они там, у себя в ГБ рисунки используют вместо фотографий? Как в американских судах?" И тут же изумился бредовости собственного предположения. И заерзал на сидении нервно и нетерпеливо. Чекистка обернулась, приоткрыла дверцу, сказала:

– Вась, дай ему еще глотнуть.

Вася не замедлил подчиниться, и Тимофей вновь с наслаждением глотнул. Маринка сидела, закрыв лицо руками. Казалось, даже не слышала ничего.

– Мне нельзя в тюрьму, – неожиданно для самого себя проговорил Тимофей. – У меня дома ребенок беременный. А на тесчима надежда слабая.

Беременным ребенком Редькины между собой звали Верунчика. Можно только гадать, как это шутливое прозвище, да еще вместе с непонятным словом "тесчим" сорвалось у Тимофея с языка.

– Ваш муж бредит? – спросила рыжая у Маринки без малейшего намека на улыбку.

– Нет, нет, – залопотала Маринка, – нашей дочке восемнадцать, она действительно ждет ребенка, она замужем, а тесчим – это мой отчим, второй муж моей матери, Тимофей ему…

Она потерянно замолчала, вдруг догадавшись, что все эти подробности ФСБ абсолютно ни к чему.

– Ну, вот что, отчим беременный, – заговорила, наконец, чекистка. (Они оба так и звали ее про себя чекисткой – корочки видели, а имя вылетело из памяти напрочь.) – Дело ваше мы пока ни в милицию, ни в прокуратуру передавать не будем. Этот протокол сохранится только у нас. Распишитесь вот здесь.

Тимофей расписался, не читая, под совершенно несерьезным протоколом в ее дурацком блокноте с картинками. Это был абсурд, полнейший абсурд!

– Но и вы, гражданин и гражданочка, будете молчать, – продолжала чекистка. – Если хоть кто-то, кроме вас двоих, узнает о том, что здесь произошло, вся Федеральная служба безопасности не даст и тысячи рублей за ваши жизни. Понятно?

– Понятно, – еле слышно просипел Тимофей.

– Вот мои телефоны. При любых осложнениях звонить только мне и срочно. Звонить обязательно, кто бы не начал интересоваться этим делом: официальные организации или частные лица. И еще: желательно как можно скорее выучить номера наизусть и эту бумажку уничтожить. Не для меня, подчеркиваю, для вас желательно. Теперь вы свободны. Но мы вас можем вызвать в любой момент. Все. Счастливо отдохнуть.

От такого неожиданного финала Тимофей вдруг набрался наглости и спросил:

– А вы их ловили, что ли, тех мужиков в "форде"?

– А вам это надо? – чекистка спросила, не оборачиваясь. Спросила спокойно, негрубо, как-то, что ли, сочувственно. Тимофей даже не обиделся, он только враз понял: ему это не надо.

Последнюю часть пути супруги Редькины проехали благополучно: гаишников не встретили и в дерево не впечатались, а с верхнего багажника ронять было больше нечего. И снова они молчали: почему-то совсем не хотелось обсуждать случившееся. Только выучили телефоны и имя капитана – Иванова Татьяна Вячеславовна – и проверили друг друга, а бумажку сожгли в пепельнице. Тимофей отлично вел машину, совсем он не был пьяным от очень умеренной дозы хорошего коньяка. Зато на даче, как приехали, напился почти сразу. Маринка даже не ругалась. Сама она напиваться не любила и не умела, но в этот раз тяпнула тоже прилично. А еще, на нервной почве, должно быть, съела немереное количество яблок.

21

В газетах поднялась невероятная шумиха по поводу убийства видного бизнесмена, президента трастовой компании «Экодром», кандидата в депутаты Государственной думы Тихона Скобякова. Ни одно издание не упоминало еще одного самого главного титула Тихона Петровича – вор в законе. Большая часть журналистов ничего не знала об этом, а той меньшей части, которая могла знать, очевидно, объяснили, о чем нужно писать.

Единственный журналист, который знал и хотел предать гласности правду о Шайтане, был скромно, без особых почестей похоронен. О его убийстве тоже писали в газетах, но только заодно с громким убийством Скобякова.

Наиболее распространенная версия на период следствия, а оно, по уже сложившейся традиции, обещало затянуться на годы, звучала так: Олег Зарайский убит случайно или как нежелательный свидетель при покушении на Скобякова. В сущности, это почти соответствовало действительности. Если, конечно, не считать, что люди редко оказываются случайно за двести километров от дома в незнакомой деревне на чужой машине. Однако официально, по заданию редакции Зарайский не занимался сбором материалов о деятельности Скобякова. Зацепившись за это, ГУВД и прокуратура, мягко говоря, не слишком старательно выдвигали иные версии. Родственники – жена и мать – также не настаивали на подробном разбирательстве – им хватило бандитских звонков на квартиру еще при жизни Олега.

Ну, а Белку, конечно, вызвали на Петровку, но говорил с ней все тот же майор Кондратьев. Встретил как старую знакомую. Ни на чем не ловил, ничем не угрожал, всему сразу поверил.

"Грубо, – подумала Белка, – очень грубо. Вот теперь уже и слепому видно, что он из ГБ".

"Панасоник" Зарайского вместе с бандитским микромагнитофоном Белка обернула газетой и засунула в свои старые зимние сапоги на антресолях. В сапоги принято напихивать газету, чтобы форму не теряли, и Белка очень гордилась своей придумкой, во всяком случае для первого поверхностного обыска, спрятано было неплохо.

Но обыска не случилось вообще. И вот, придя с Петровки в четверг, то есть прошло уже пять дней с того страшного убийства, она, наконец, осмелилась достать с антресолей "вещдоки" и послушать то, ради чего по сути и погиб Олег. Раньше она бы не поверила, что можно так долго давить в себе естественное женское любопытство, но теперь Белка знала, что такое настоящий страх. Если ее схватят и будут пытать там, они быстро узнают, слушала она в действительности пленку или нет. И если не слушала, у нее еще будет шанс остаться живой.

Конечно, скорее всего она переоценивает содержание кассет, но это лучше, чем недооценивать.

Накануне на похороны Зарайского собрались почти те же люди, что и в августе, когда провожали в последний путь Миху. Народу побольше было: журналистов человек двадцать, родственников десятка полтора, а друзья – все те же. Одна тусовка. Додик Саидзе подошел к Белке и сказал:

– Двух месяцев не прошло.

И больше – ни слова. А что еще говорить? Им всем было страшно. Люди не привыкли верить в такие совпадения, и в скорбном молчании друзей-фантастов ощущалось предчувствие беды. Только двое знали наверняка, что это не совпадение: она и Майкл.

На поминках Майкл вдруг вспомнил, что лет семь назад, на самом раннем этапе дикого капитализма в России, когда и его кооператив не обошла стороной мода на издательскую деятельность, ребята планировали выпустить книжку фантастических повестей Зарайского, да вот не сложилось что-то. Может быть, теперь… И Майкл чуть не прослезился, завершая свой тост.

Белка никогда не видела его таким. Она даже не сразу поняла, в чем дело. Вербицкий был пьян. Он подошел к ней уже прощаясь и спросил:

– Ты хоть знаешь, что Скобяков – это Шайтан?

– Нет, но я догадывалась.

– Догадывалась! – передразнил Майкл. – Я говорил сегодня с Патлатым. Он очень не доволен случившимся. Шайтана убрали свои – это известно. Но расследование почти официально ведет госбезопасность. Патлатый почему-то считает, что если б не Зарайский, все обошлось бы без гэбистов. Я думаю, он не прав, но все равно: Зарайского в это дело втравила ты. И Патлатый больше не хочет тебе помогать. Он боится прессы. Собственно, он и меня просил не говорить больше ни слова, но мне казалось, я должен предупредить тебя агур… аргур… аргумертированно.

– Майкл, – предложила Белка, – может, пойдем ко мне, здесь пятнадцать минут ходу. А Вике я позвоню.

– Да брось ты, ща возьму тачку, и через полчаса дома. Все нормально, Ольга, все путем…

А Белка как чувствовала что-то. Утром она позвонила Вике, жене Майкла. Тот уже был в больнице. Вечером возле самого подъезда его поджидали трое. Били недолго, но грамотно. Ничего не забрали и даже жидовской мордой не обозвали. В общем, все понятно: не суйся, Майкл, не в свое дело. А были это дружки Патлатого, или его враги, какая теперь разница? Для Майкла. А Белка-то как раз решила не отступать и во всем разобраться.

Убивают Олега, избивают Вербицкого, сам Патлатый напуган, а с нее, как с гуся вода, даже Петровка верит, что она не была во Льгове. Значит, прикрывают ее чекисты-невидимки. Чего же тогда бояться? Надо действовать, надо использовать все, что есть в ее распоряжении, тогда, наконец, бойцы невидимого фронта выйдут на авансцену и вступят с ней в диалог.

Рюшик был в саду. Отец на работе, мама отправилась по магазинам – это на добрых два часа.

Белка достала диктофоны, аккуратно, словно неразорвавшиеся гранаты, положила на стол и включила. Обе пленки, все четыре записи она прослушала дважды. Поняла, конечно, не все, но главное было несомненно: информации на кассетах хватит еще на десяток таких же страшных разборок. И больше всего, как это ни странно напугало ее убийство Малахова. А впрочем, чего ж тут странного? Все остальные участники "мероприятия" были ей не чета: бандиты, политики, воры в законе, даже Олег – "журналист-уголовник", как шутили друзья, погиб, что называется, при исполнении. А вот тракторист Малахов… Тут, как говорит Майкл, просто попадайлово. И тракторист был ей ближе всех, ведь у нее-то – тоже попадайлово.

Малахов случайно видел, как привезли тело так называемого Разгонова. Трактор его с утра что-то никак не заводился, а тут еще вдруг живот схватило, он и пошел в кусты у дороги, и когда эти подъехали, сидел там тихо-тихо. Машина была сугубо импортная, джип какой-то навороченный. Малахов догадался: бандиты. И твердо решил никому ничего не говорить. Труп видел, о чем и сообщил, а машины не было никакой. Нужны ему неприятности?

Он молчал в милиции, молчал в прокуратуре, не раскололся даже заезжему чекисту с красной книжечкой. А Шайтану раскололся сразу, как только понял, что тот не власть представляет, а бандитов. Страх заставил? Наверно, и страх тоже, ведь от этих ничего не скроешь. Но дело не только в страхе, думала Белка. Вот он, голос народа! Тракторист Малахов сделал свой выбор. Очевидно, он знал давно, что ни милиция, ни другая государственная организация его не защитит сегодня. Надежда была только на Шайтана. Тракторист Малахов ошибся, и это было особенно страшно.

Малахов рассказал Шайтану еще и про зеленую краску на волосах – деталь, безусловно, запоминающаяся для случайного прохожего, впервые в жизни увидавшего размозженную голову. А в милицейском протоколе, Шайтан это знал, про зеленую краску не упоминалось. Почему? И почему в протоколе осмотра описана кровь на траве? Не было там никакой крови, уверял Малахов. Шайтан еще раз уточнил, действительно ли он первый слышит обо всем этом.

– Да чтоб я сдох! – сказал Малахов. – Охота мне было лезть в это дерьмо? Никому не говорил. Чтоб я сдох.

И подписал себе смертный приговор. Уж очень важная информация. Шайтан боялся утечки.

"Чтоб я сдох!" – говорит человек за минуту до смерти.

"Жуть", – подумала Белка.

Потом она убрала диктофоны, взяла лист бумаги и, по старой студенческой привычке рисуя схемы, как бы собрала из кусочков картину происшедшего.

Убили Миху Разгонова вместо большого человека Малина, или убили Малина вместо Михи – строго говоря, осталось не до конца ясным. Хотя Белка давно поняла: Миха жив. Зато четко прорисовалась теперь фигура Золтана, а так же фигура Шайтана и фигура Высокого Шефа, он же Альберт Ларионов. Зловещий замысел государственного переворота тоже проглядывал достаточно четко.

Ну, и что теперь делать? Сжечь пленки и все забыть? Да нет, забыть не получится. А если все это правда? И при новом президенте Ларионове она долгие годы будет вспоминать о своем решении, помешивая в мятой алюминиевой миске лагерную баланду… Бр-р-р. Белка поежилась. И попробовала другой вариант. Пресса, "Московский комсомолец", НТВ, "Версии". Будет много шуму. Ларионова отправят в отставку. Переворот отменят, точнее, перенесут. А ее найдут и хлопнут. Однозначно, как говорит Жириновский. Есть еще третий вариант. Передать кассеты компетентным органам. Вопрос – каким? Это раньше орган был один на всю страну, большой и толстый, а теперь такая разнобобица пошла. В милицию? Майору Кондратьеву отдать? Смешно. Значит, ФСБ. Взять на всякий случай смену белья и скромным советским стукачом – вперед, на Кузнецкий. Фу! Подумать противно. Наверно, правильнее все-таки пойти в службу безопасности президента, чтобы как можно быстрее к самому Ельцину попало. Но Белка даже не знала, где эту службу искать. Запутаешься теперь – столько их развелось! Вот еще и РИСК какой-то появился… Нет, не пойдет она туда. Там ее надуют, вокруг пальца обведут и съедят с потрохами. Значит, кто у нас остается? Пат-ла-тый. Этот все поймет. И все правильно сделает. В общем Патлатого – в президенты! Зачем ей Ларионов? Ларионов ее не знает. А при Патлатом Белка министром науки и техники станет или министром образования. Весело.

И тут она снова вспомнила тракториста Малахова.

Вечером в программе "Герой дня" долго и красиво отвечал на вопросы ведущего Альберт Ларионов. Белка не запомнила, чем он прославился. Белка только слушала его голос, такой характерный, такой неподражаемый… И когда передача закончилась, тут же пошла к телефону. Пальцы с трудом попадали на нужные кнопки, а голос вдруг сел, как от простуды:

– Колич, мне срочно нужна встреча. Передай ему: как всегда.

Место встречи изменить было нельзя. С одной стороны «шумел, как улей, родной завод», с другой – шелестели шаги редких сотрудников в пустых коридорах института. Патлатый настроен был воинственно, но Белка сразу взяла инициативу в свои руки:

– Мне нужна охрана. Прямо с сегодняшнего дня.

– Ого! Но я ведь еще не сказал, что это по-прежнему возможно.

– А я говорю, мне срочно нужна охрана! Что, если я была вместе с Зарайским, когда убили Шайтана?

– Врешь! – выдохнул Патлатый. – Почему ты жива тогда?

– Почему я жива – мое личное дело, а вот Шайтана подставил Шкаф. И потом именно Шкаф делал контрольные выстрелы в голову Скобякову и Зарайскому.

Патлатый смотрел на Белку с ужасом и восторгом.

– Так, так, так, рассказывай дальше.

– А что мне за это будет? – улыбнулась Белка. – Дай хоть сигарету.

Он протянул ей пачку "Давидофф".

– Спасибо. Так вот: до предоставления мне личной охраны я скажу еще только две вещи. У Зарайского была с собой сумка с магнитными записями всех бесед, которую не нашли ни ваши, ни менты. И второе: мне уже угрожали.

– Кто?

– Откуда я знаю. Позвонил какой-то придурок и сказал: "Ольга Марковна, если вы не прекратите ваше частное расследование, пеняйте на себя".

– Буквально так и сказал?

– Буквально так.

– Пора тебе на телефон записывающее устройство ставить, – рассудил Патлатый и надолго замолчал.

Никто, конечно, Белке не угрожал. Зачем она это придумала? Для убедительности, наверно.

– Значит так, – разродился, наконец, Патлатый. – Прямо сейчас ты пишешь заявление об уходе из этого богоугодного заведения, и завтра выходишь на работу в мою фирму. Я дам тебе филиал и введу в совет директоров. Что и как делать, объяснят по ходу. О зарплате договоримся – не обижу. Вопросы есть?

Белка кажется даже рот приоткрыла от неожиданности. Вопросов не было.

– Осторожно, сигарету уронишь, – сказал Патлатый. – А ты думала, я просто так выделяю охрану кому попало?

Копия записей Шайтана и Зарайского хранилась теперь в одном из самых надежных сейфов Москвы. В личной ячейке Евгения Дмитриевича Кузьмина, то бишь Патлатого, на очумительной глубине подземного хранилища банка «Менатеп». Оригиналы же по-прежнему отдыхали в старых сапогах на антресолях. Но об этом не знал никто.

Кузьмину она приподнесла тщательно продуманную легенду о передаче пленок редакции "Московского комсомольца", да таким образом, что Белка сама не знала, через кого переданы кассеты и где теперь хранятся. Зато опубликование компромата было гарантировано при любых неприятностях, даже при угрозе таковых для Ольги Разгоновой.

На работу Белку возили в бронированной "вольве-эксклюзив" серо-стального цвета в сопровождении трех головорезов, двое из которых оставались всякий раз дежурить на ночь: один внизу у подъезда, другой – на лестничной площадке. Денег у Белки стало много, свободного времени – совсем мало. Правда на выходные фирма вывозила ее в шикарный и тоже тщательно охраняемый дом отдыха, где очень нравилось Рюшику: отличная спортивная база, игровые комнаты, детишки его возраста, веселые, добрые воспитательницы. У Белки появились новые друзья и подруги. И это было так здорово, что иногда она даже забывала, с чего все началось. Патлатый… то есть теперь она не говорила "Патлатый" – Женя относился к ней сугубо по-дружески. Так уж получилось, что любовниц ему хватало без Белки. Но для всех вокруг в целях конспирации разыгрывалась безумная любовь с первого взгляда. Для родителей Ольги существовала особая версия: Евгений – ее жених. Иначе как было объяснить все это вдруг свалившееся великолепие?

Правда, жених за целый месяц всего лишь два раза зашел чайку попить.

– Ну уж, извини, мама, – объясняла Белка, – такие они все деловые, эти новые русские.

 22

Пройдя по этажам и коридорам, где буквально все встречавшиеся на пути здоровались с ней, Верба открыла дверь в свой кабинет на пятом этаже и с каким-то странным чувством вспомнила те времена, когда в этом институте им принадлежала только одна лаборатория – две комнаты, уставленные компьютерами и техникой связи. Теперь от института осталась лишь вывеска, а за ней и двумя кордонами жесткой пропускной системы, занимал большой шестиэтажный корпус и три пристройки, не считая складов и гаражей, мощнейший информцентр со штатом в полторы тысячи человек, работающих исключительно на службу РИСК.

Директор информцентра, генерал-майор ФАПСИ Березников господину Старовойтову подчинялся чисто формально, имел первую категорию причастности и лично отвечал за связь между Москвой и штаб-квартирой Би-би-эс в Майами.

Верба вызвала к себе Березникова, рассеянно выслушала его доклад, потом разобрала шифрограммы, скопившиеся на столе с пометкой "срочно" и отчеты сотрудников за последнюю неделю. В самом низу лежал доклад Шурика на октябрьском Совете Причастных. Мимо этого совещания Верба пролетела из-за своих экстравагантных обстоятельств. "Черт, – подумала она, – хоть за самым главным-то надо следить".

Из специального доклада Александра Максудова (номер – Седьмой, позывной – Клен) Совету Причастных службы РИСК.

Выводы по результатам расследования, 13 октября 1995г.

1. По результатам фонологической экспертизы, проведенной Научным центром Спрингера между голосом человека, звонившего накануне убийства Сергею Малину, и голосом Петра Глызина (номер – Восьмой, позывной – Осокорь) принципиальных различий не обнаружено.

2. С 17.00 16.08.95 Глызин, грубо нарушая схему действий, предписанную ему легендой, находился вне ИТК-17 и имел практическую возможность выйти на связь с Малиным. Игорь Корягин (номер – Тридцать второй, позывной – Ветер) сознательно дезинформировал об этом Горбовского.

3. По данным медицинской экспертизы смерть Глызина наступила между 2.00 и 5.00 17.08.95 от ранения острым стальным штырем, вошедшим точно в сердце. Непосредственно перед этим Глызин потерял сознание от удара, нанесенного тупым предметом в затылок.

4. Корягин выезжал на место убийства в районе аэропорта. Пользуясь связями Глызина на уровне генералитета ФСБ, Корягин запретил какое бы то ни было расследование и лично организовал доставку тела в ИТК-17, переодевание и т.д., словом полную имитацию убийства в помещении колонии.

5. После разговора с Горбовским (номер – Третий, позывной – Тополь) в ходе планового сеанса связи (запись прилагается), Корягин подвергся нападению неизвестных лиц на вокзальной площади и, нанеся всем троим телесные повреждения, не помешавшие преступникам скрыться, уехал на их машине. И с этого момента (около 10.00 18.08.95) о местонахождении и конкретных действиях Корягина ничего неизвестно.

6. В квартире Корягина в Екатеринбурге найден шифровальный блокнот, с помощью которого можно почти однозначно утверждать, что бессмысленная фраза "Чайки летают над морем и машут крыльями", переданная Корягиным по телефону и записанная Любовью Гуревич (номер – Пятый, позывной – Пальма) означает: "Осокорь пытался предупредить Ясеня".

7. Перед внедрением Глызина в ИТК-17 он неоднократно разучивал с Малиным целую систему паролей, шифродиалогов и условных сигналов, смысл которых был известен исключительно им двоим, и только частично во все это был посвящен Фернандо Базотти.

8. К убийству Малина по оперативным данным, полученным в результате операций "ЛАЙЗА" и "ЗОЛТАН", оказались причастны, помимо генерала Григорьева, некоторые другие высокопоставленные сотрудники ФСБ, а также МВД, СБ Президента, правительства, администрации Президента и Генпрокуратуры (список фамилий прилагается). Именно эти люди оказались в курсе того, что Малин был сначала убит, а затем вновь появился живым. Первая информация поступила от Золтана к Григорьеву через Шайтана, а вторая была передана Высокому Шефу. Кого из вышеприведенного списка Золтан называл Высоким Шефом, достоверно установить не удалось.

9. Прямое расследование обстоятельств убийства показывает, что в нем были замешаны как минимум три крупных группировки: Шайтана, Горца и Банкира. Установлены личности всех четырех сообщников Золтана, а также подробно разработаны их связи (см. Приложение).

10. Малин убит из револьвера "Таурус" М44 тремя выстрелами в голову. Первая пуля вошла…

В этом месте Верба перестала читать и подумала: «Странно. А ведь за все два месяца я ни разу не спрашивала из какого оружия убили Ясеня. „Таурус Магнум“ 44-ого калибра… Случайное совпадение?»

В ее жизни было так мало случайных совпадений!

Верба встала и открыла сейф. Револьвер лежал на месте. Да и куда ему было деться? Полковник Борисов украдет, чтобы продать на рынке? Верба погладила блестящий ствол, крутанула пару раз барабан и вдруг решила забрать револьвер домой. На всякий случай.

Убрав оружие в сумку, снова села к столу, включила монитор. Вошла в текущую директорию на главном компьютере, полистала свежие файлы, сброшенные по почте из Колорадо, загрустила и, запустив любимый "Цветной тетрис", сработанный тульским умельцем Сергеем Сотниковым, принялась увлеченно бросать кубики.

За этим занятием ее и застали, вошедшие без предупреждения Тополь и Платан.

– Товарищ генерал-майор Лозова, – строго произнес Платан уже после того, как они оба, постояв за спиной и даже иногда пытаясь подсказывать, дождались окончания игры с весьма неплохим результатом в шестьдесят шесть тысяч очков. – Объявляем вам выговор за легкомысленное поведение в рабочее время.

– Хочешь поиграть, Стас? – предложила Верба.

– Потом. Собрались же поговорить о делах.

– Зря мы Татьяну сюда вытащили, – сказал Тополь так, будто Верба не принимала участия в разговоре. – Ей надо поехать куда-нибудь отдохнуть.

– Куда еще? – удивилась Верба. – Я же только что из Хайфы.

– Два дня – это разве отдых? Кстати, как тебе Мишка?

– Разгонов – молодчина! Удивительно способный парень. Когда он был на Лубянке? Числа двадцатого октября, да? Только Шишкин меня спросил: "Чего это твой благоверный сегодня странный такой?" А теперь приедет, я думаю, уже не одна сволочь не заметит подмены.