Текст книги "Спроси у Ясеня"

"То есть, тьфу, о чем это я?" – прервала Белка поток собственных мыслей и снова отыскала глазами Зарайского, стоявшего у стойки с чашкой кофе в одной руке и крохотной рюмочкой в другой. При встрече она лишь сказала ему "здрасте" и тут же принялась высматривать других знакомых, ведь много было и новых для нее лиц. Все-таки за последние пару лет они с Мишкой сильно оторвались от этого общества. Выступал Владик Севостьянов. Парень хороший, но писал всегда скверно, Белка его не читала, знала со слов Михи. Сейчас Владик лепил со страшной скоростью космические боевики, и его активно печатали.

Когда официальная часть закончилась, и публика разбилась на группки, Белка как бы невзначай с бокалом шампанского в руке подошла к Зарайскому, стоявшему в компании трех известных ей по прежним временам и потому вполне надежных людей, и некоторое время слушала их разговор. Об издательской политике, об оформлении обложек, о книжном рынке. В момент наибольшего увлечения спором она шепнула Олегу:

– Я ухожу. Павлик передаст тебе книгу. Это очень важно. Пока.

И затем, когда Зарайский скрылся во внутренних помещениях магазина, отловила Павлика Дугина, фэна, которого знала вся Москва, и всучила ему толстый том Булычева:

– Просили Зарайскому отдать, а мне уже некогда. Не забудешь?

– Хорошо, – сказал Павлик. – Кто просил?

– Неважно. Олег знает.

Все. Кажется, операция прошла чисто. Дискету она вложила в книгу и конвертик аккуратно подклеила у корешка, чтобы случайно не выскочил. Кто и что мог видеть?

Домой она поехала на такси, потому что в городском транспорте чувствовала себя теперь очень неуютно. Все стоящие и сидящие напротив казались филерами. Однако выявить настоящий хвост Белке не удалось. "Жигуленок" с битым подфарником, так напугавший Майкла, остался единственным за все эти дни признаком слежки.

А Олег позвонил в понедельник из редакции. И предложил работу. Вспомнил де, что Белка когда-то редактором подрабатывала. Белка вежливо отказалась:

– Спасибо, Олежек. У меня с деньгами пока нормально. Со временем хуже. Спасибо.

А сердце прыгало у нее в груди, как мячик. Вот если бы КГБ могло по телефону пульс замерять – тогда все, считай, попалась!

После этого Зарайский исчез надолго. Белка даже беспокоиться начала. Но звонить нельзя. Нельзя, черт возьми! Даже через общих знакомых выяснять не стоило. "Старуха, наберись терпения," – говорила себе Белка.

Уже удалось выгодно, за триста пятьдесят баксов сдать однокомнатную квартиру Мишкиной матери на Преображенке и начать долгое оформление документов на право наследования. Уже вернулась из ремонта разбитая Михой "шестерка". Уже миновал тот день, когда она все-таки решилась остаться у Геннадия…

Плохо без мужика? Ну, конечно, плохо. Только еще сильнее было желание поквитаться. Миха-то ее бросил, и сейчас – она просто уверена была – сейчас он с кем-то. Может, и вспоминает ее, но он не один. Что она, Миху не знает! Ох, какая тоска навалилась в тот вечер! А Геннадий… Геннадий был давно готов. Он к Белке клеился еще в девяностом, когда у нее с Разгоновым случился неожиданный юрмальский всплеск романтической страсти. И тогда Геннадий был ей смешон. Однако среди всех общих знакомых именно он казался всегда самым сексапильным. На ком же еще могла теперь Белка остановить свой выбор?

И получилось все вроде нормально: выпили, поговорили, музыку послушали. Геннадий, в прошлом издатель (кто у нас только не издатель?) теперь торговал фармацевтикой с гораздо большим успехом. Подарил Белке новейшие противозачаточные таблетки и упаковку ее любимого спедифена от головной боли. Очень трогательно. А вот наутро стало грустно-грустно. И зачем это все? Какой-то вдовий секс. Для настроения? Настроение не улучшилось. Для здоровья? Ну, разве что для здоровья…

Странно, но они встречались еще два раза. Потом перестали. Уже неделя, как не звонили друг другу. Уже неделя. И десять дней, как приехали родители с Андрюшкой.

Конечно, с сыном веселей стало: с ним не соскучишься и вообще хороший он у нее. На Миху похож.

В первый же день сказала Андрюшке:

– Папа в командировке.

– А когда приедет?

– Через год.

– Через год? – мальчик попытался представить себе этот огромный срок. – Так долго… А письмо нам напишет?

– Обязательно, – сказала Белка.

– Он, наверно, в Африку уехал, – предположил сынишка.

– Нет, Рюшик, в Америку, – зачем-то придумала Белка.

Вот бы они удивились, если б узнали, что оба правы.

Родители не одобряли Белкиного вранья. Особенно отец возмущался:

– Парень совсем большой. Он же догадается скоро. Или кто-нибудь из знакомых скажет. Ты соображаешь, что делаешь?

– Наплевать, – говорила Белка. – Я так хочу.

А Зарайский все не звонил.

Объявился в начале октября. Белка отвела Рюшика в сад и скучала на работе.

– Ну, вот что, – сказал Олег, едва поздоровавшись. – Ты там работаешь, что ли? Только не лги мне, что у тебя масса неотложных дел и строжайший режим на проходной. Я тут неподалеку оказался. Погода отличная – айда гулять в Измайлово!

У проходной стоял Олегов старый мятый москвич, и до парка они доехали, хотя и пешком было минут пятнадцать. Рассказывать он начал еще в машине:

– В общем так, Софья Андревна, очень может быть, что твой Левушка Толстой действительно жив. История раскручивается необычайно интересная. И для прессы, и для тебя.

Петровка по делу Разгонова получала инструкции от Лубянки. Это я выяснил точно. То есть следствие ведет госбезопасность, а милиция и прокуратура просто делают вид, что работают – схема стандартная, потому и разгадывается легко.

Слушай дальше. Труп в больницу МПС привезли через час после обнаружения в Старице, если верить милицейскому протоколу. Верить ему, разумеется, нельзя. Не сходятся концы с концами. Время доставки в морг я узнал случайно, но абсолютно точно. Так что здесь уже чистой воды головотяпство милиции и ФСБ. Присутствие ФСБ в больнице тоже ощущается, хотя доказать это наверняка не удалось.

Съездил я и в Старицу. Это самое интересное. Весь наряд милиции, – обрати внимание, весь! – выезжавший в день убийства на место преступления, меньше чем через неделю отправлен в Чечню. Отправлен вроде бы в плановом порядке, по документам никаких нарушений, но я пообщался с семьями двоих из той семерки – для людей это полнейшая неожиданность и, конечно, беда. Уже тема для газеты. Но слушай дальше.

Тракториста, обнаружившего труп, застать не удалось. Уехал к матери под Питер, будет на днях. Беседовал с его женой. Говорит, затаскали беднягу по кабинетам: то в милицию, то в прокуратуру, то еще куда-то. А один раз к ним человек приходил, расспрашивал. Книжечку показал, а что там написано – разве разглядишь сразу-то. Но и это еще не все.

Местные жители рассказывают в один голос, что Шайтан со своей бандой крутит в области и администрацией и, как говорится, органами правопорядка. РУОПом он пока еще не крутит, но и не боится его. Боится Шайтан только ФСБ, особенно какого-то нового спецподразделения, как я понял созданного в помощь МВД и наводнившего своими агентами весь Тверской регион. Последнее рассказал мне уже сам Шайтан. Я легко его нашел, и на контакт он пошел легко.

А вот Центр общественных связей ФСБ на контакт идет с трудом. Я и не совался туда, есть у нас для этого люди посолидней. И солидным людям вполне официально заявили, что никаких мероприятий ФСБ в Тверской области не проводит и не планирует.

Теперь о твоем "самом страшном человеке". Вот уж где действительно заговор молчания. Все, что удалось узнать от московских авторитетов: Золтан сидит по делу, косвенно связанному с тверяками, да так сидит, что проникнуть к нему абсолютно невозможно. Вообще же специализируется он на политических убийствах, и Шайтан делает вид, что Золтана никогда не знал.

Кажется, все. Ну, и последнее. Пару дней назад позвонил аноним и пригрозил: "Не занимайся старицким делом, Зарайский. Не занимайся". Угроза не конкретная, и я на нее плюнул. Нам к подобным штучкам не привыкать. Вот, пока все. Извини, что пропал надолго. Хотелось побольше фактов нарыть.

Теперь о планах. В Чечню и Питер решил пока не ездить, а вот в Старицу еще разок мотануть надо обязательно. Жаль, "москвичонок" мой совсем сдох. По городу езжу, а дальше пятидесяти километров не рискну. Братья журналисты все жмоты, машину не дадут. Может, ты мне доверенность на свою "шестерку" оформишь.

– Не надо никакой доверенности, – сказала Белка. – Я с тобой поеду.

Потом спохватилась:

– Ой! Мне же нельзя. Хвост за собой потащим.

– Не глупи, – возразил Олег. – Неужели ты думаешь, что я до сих пор не засветился? И потом если нас задержат, это будет лучше всего. Прекрасный финальный аккорд для большого материала в газету. Представляешь, законов никаких не нарушаем, а нас задерживает ФСБ – красота! В демократической стране накануне выборов.

– А если нас убьют? – спросила вдруг Белка.

– Кому мы нужны? А впрочем… Если боишься, я же говорю, напиши доверенность.

– Никого я не боюсь, – обозлилась Белка. – Когда поедем?

11

Довольно скоро выяснилось, что охрана объекта ноль-ноль-два – это явная перестраховка. Образ жизни и круг связей Разгоновой Ольги Марковны существенно не изменился. В отчетах отмечались особо Михаил Вербицкий, имевший знакомых в криминальной среде, Константин Полозов, занимавшийся достаточно серьезным бизнесом, и Олег Зарайский, известный своими газетными статьями на тему организованной преступности. Но все трое прямого отношения к делу не имели. Нападений на Ольгу и угроз по телефону отмечено не было. Никто кроме РИСКа за ней не следил. Петровка согласно легенде вела расследование вяло, жену убитого ни в чем не подозревала, а потому и интереса к ней не выказывала. А «криминальные спецслужбы», если использовать терминологию, введенную Осокорем, около Разгоновой и близко не появлялись.

Одним словом, уже после двадцатого сентября наружка была по распоряжению Тополя снята, Ольга перестала именоваться объектом ноль-ноль-два, превратилась просто в Белку, а Еремееву вменялось теперь в обязанность лишь раз в неделю информировать руководство о роде ее занятий и местонахождении.

Золтан отказался подписывать протокол своих признаний в бессознательном состоянии. Зато неожиданно решил поведать о работе на КГБ еще при советской власти под кличками Петер и Буйный. Однако в баранниковском МБ отношения Буйного с руководством несколько напряглись, а степашинская ФСК и вовсе его забыла. Скорее всего, разговорившись, Золтан надеялся, потопить одних, угодить другим и призвать последних на помощь. Но попытка была наивная. Тополь в прошлых его делах не обнаружил связи с днем сегодняшним, уж скорее они представляли интерес для исторических исследований Вербы в поисках Седого.

Завидовскую дачу со всеми ее "скороходами" и правительственной связью Золтан просто купил за деньги, а с людьми из Кремля и правительства просто дружил, потому что в последние годы сделался человеком светским. Во все это трудно было бы поверить, если б Тополь не знал еще доброго десятка подобных же персоналий.

Теперь, когда Золтан оказался так крупно замазан, все бывшие друзья отвернулись от него навсегда. И что удивительно, что возможно только в России, эти высокопоставленные чиновники не отрицали бы знакомства с киллером в интервью какому-нибудь бойкому журналисту, но помогать попавшему в тюрьму – это фи, это – табу. Золтан стал фигурой, вышедшей из игры, и с ним теперь разрешалось делать все, что угодно. Впрочем, Тополь большого разнообразия вариантов не видел.

Так что посидел Золтан в Твери еще месячишко, никто на него не клюнул, да и отправили одного из лучших в мире киллеров в одну из лучших в мире тюрем – досиживать остаток жизни на Южных Сандвичевых островах. Сандвичи там подавали не часто, ничем южным, в нашем понимании, даже не пахло, зато до Антарктиды было недалеко. Но и к пингвинам в гости господину Сигалихину путь был заказан. Погуляет во дворике, подышит морозным воздухом, найдет на небе Южный Крест, про который только из книжек, прочитанных в детстве. помнил, и обратно в камеру.

Увязать убийство Дуба с московскими и свердловскими событиями не удалось. Кедр буквально по полочкам разложил все моменты палестино-израильского конфликта, в который так основательно влез Валерка. Зря он, получается, старался. Все равно через месяц убили Рабина, а еще через четыре началась кровавая вакханалия терактов.

А вот нападение на Разгонова в Лондоне стало прямым следствием разработок Дуба. Дотошные арабы установили причастность московского резидента Гладкова к ИКСу и, не размениваясь на мелочи, решили сразу похитить шефа российского филиала международной службы.

Полковник милиции Корягин пытался бежать на торговом судне, следующем в Саппоро, и был убит японскими пограничниками. Глупость несусветная. Пальма приехала с Дальнего Востока в глубоком шоке. Оказывается, за три часа до смерти Игорь сам позвонил ей в гостиницу в Находке и сказал всего несколько фраз, не слушая ответов:

– Люба, не ищи меня. Это бесполезно. Чайки летают над морем и машут крыльями. Для меня все кончено. Уезжаю навсегда.

Он произвел впечатление человека насмерть запуганного, загнанного, окончательно сломленного. Особенно гнетущее ощущение осталось у Пальмы от этих "чаек над морем".

Игорь уехал навсегда. Туда, откуда не возвращаются.

Вскрытие показало, что организм Корягина сильно отравлен наркотиками. В течение минимум двух последних недель он кололся героином. На этом фоне даже не сразу удалось разглядеть следы совсем недавно введенного новейшего препарата, подавляющего волю.

После такого, встретившись в Москве вшестером, без представителей регионов, они отказались от идеи общего сбора РИСКа, предполагавшего участие сотрудников первой и второй категорий причастности. Таких насчитывалось более сотни и представлялось теперь слишком опасным дать врагу шанс уничтожить их всех одним ударом.

Григорьева на пенсию не отправили. Прислушались к мнению службы РИСК. Он по-прежнему сидел в своем неприступном для многих кабинете. И Верба, вдруг вполне освоившаяся в коридорах Лубянки и даже полюбившая их «странною любовью», в чем призналась Тополю, однажды ввалилась к Григорьеву, пренебрегая робкими вскриками секретарей и референтов, и попросила всех, кроме самого, удалиться. Старый генерал, в душе которого чудом сохранились жалкие остатки офицерской чести и мужского достоинства, продублировал просьбу Лозовой, но от первых же ее слов чуть не залез под стол со страху.

– Не удивлюсь, – рассказывала потом Татьяна, – что после нашего разговора ему пришлось менять штаны.

Да, на Лубянке знали, что Причастные не убивают, но после случая с Курдюмовым, а Григорьев был в курсе той истории, формулировка неписаного закона звучала несколько иначе: "Причастные, как правило, не убивают". Замечательное русское выражение – "как правило". Кажется, Горбачев очень любил его. А Верба так и сказала:

– Ты знаешь, паскуда, мы, как правило, никого не убиваем.

После этой фразы она сделала внушительную паузу, которой вполне хватило бы на удовлетворение основных естественных потребностей, а потом продолжила:

– Твоя поганая жизнь мне не нужна. Шайтан раскололся, и мы все про тебя знаем. Но мне нужен не ты, а Седой.

– Кто? – хрипло спросил Григорьев.

– Не прикидывайся идиотом, генерал. И передай Седому, что я все равно до него доберусь. Лучше бы ты помог мне в этом. Если же я найду Седого сама, а ты будешь еще жив, я тебя подвешу за яйца вот на этой площади, вместо бывшего памятника Железному Феликсу. Понял, ублюдок? Бывай здоров! И не забудь позвонить Седому.

Блеф был слишком грубым, особенно про Шайтана. Шайтан не мог расколоться: он ничего не знал о Григорьеве. Ничего.

Старый контрразведчик гордился своей тонко выстроенной комбинацией. Подробную инструкцию для Золтана по устранению Малина передавал Шайтану со вкусом подобранный связной. Бывший сотрудник "девятки", а ныне заурядный киллер, он должен был в разговоре с Шайтаном сослаться на Высокого Шефа. К сожалению, Григорьев не знал, кто это, но, по агентурным сведениям, авторитет так называемого Высокого Шефа был непререкаем среди новых лидеров преступного мира. Связного отправляли к Шайтану как бы для "проверки на вшивость", и Шайтан должен был сам убить его. Таким представлялся идеальный вариант, и он сработал. Вот чем гордился старый генерал. Так что Шайтан ничего не мог знать о Григорьеве. Врет Лозова.

И про Железного Феликса тоже чересчур. Тем более, что не вяжется с первым утверждением о его поганой жизни. Но Григорьев все-таки позвонил Седому.

– Успокойся, старик, – сказал тот. – Эта девица размахивает моей кличкой уже тринадцать лет, но совершенно не представляет, кто я такой и где меня искать.

И он рассмеялся, почти как Фантомас. Потом продолжил:

– Ты ее боишься, старик, я чувствую. Ты боишься, что она убьет тебя?

– Боюсь, – ответил Григорьев. – и еще боюсь укола, после которого расскажу все.

– А вот этого, старик, ты допустить не имеешь права, – сказал Седой ласково. – Яд всегда при тебе? Помни, от яда умирать легче. А девчонка тебя пытать не станет, да и не убьет она тебя. Не убьет. Слышишь?

– Я жить хочу, – жалобно заныл Григорьев.

– Так и живи пока, – разрешил Седой. – Жизнь у тебя интересная. Не соскучишься. Правда, нервная – это да. Но по ночам все-таки можно расслабиться. Хочешь, порнушку новую пришлю? С Илоной Сталлер хочешь?

И Седой положил трубку.

"Откуда он узнал, сволочь, откуда? – мучился Григорьев. – Это не человек – это дьявол!"

12

– Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить пренеприятное известие.

Дедушка говорил не по-русски, и Тополь не взялся бы утверждать, что он цитирует классика по общеизвестному переводу – как-то не доводилось читать Гоголя на английском или смотреть "Ревизора" на Бродвее. Но перевести эту первую фразу иначе у гостей из Москвы не получилось. Тем более, что Дедушка в последнее время любил щегольнуть знанием русской культуры.

"Да, – подумал Тополь, – подобный зачин не случаен. Зачем же он шутит в такое время? Зачем? Ведь не смешно.

– В России зреет заговор против нас, – вот какое известие приподнес Дедушка соратникам после паузы. – Как только погиб Сергей Малин, мне сообщили об этом независимо друг от друга две агентуры. Для продолжения работы мы должны прежде всего с особым вниманием отнестись именно к России. И кажется поэтому логичным выслушать сейчас наших московских представителей…

Внеочередной общий сбор службы ИКС проходил в небольшом польском городке Зелена Гура – центре одного из западных воеводств, известного в прежние времена по ежегодным фестивалям советской песни. Приезжали все поодиночке, никаких встреч у вокзала, никаких автобусов, машины припарковали на платных стоянках, а Татьяна просто бросила взятый в прокате "опель" на окраине, и они все четверо прогулялись пешком по чистым старинным улочкам, мимо ратуши, мимо высокого красивого костела, мимо рынка – к площади в новой части города, где и был арендован небольшой конференц-зал в типично райкомовском сером здании напротив универмага "Центрум".

Их было четверо: Верба, Тополь, Платан и нео-Ясень. При общем количестве участников в сорок восемь человек. Такой небывало представительный состав московской делегации уже сам по себе внес смятение в души собравшихся, а тут еще – бац! "К нам едет ревизор".

Тополь, как умел, успокоил почтенную публику подробным рассказом о последних событиях и результатах расследования. Платан дополнил картину экономическим анализом ситуации. Анализ получился неожиданно бодрый и странно контрастировал с мрачной преамбулой Дедушки. Наверно, на Платана благотворно влияла очередная встреча с землею предков, все-таки его настоящее имя было Стась Плисковский. Может быть, в другом месте он не рискнул бы так рьяно утверждать, что лично контролирует около семидесяти процентов российских банков. Скептически настроенному Тополю цифра эта казалась сильно завышенной.

Верба решила не выступать. А Разгонов, разумеется, был просто представлен всем присутствующим и ответил на несколько вопросов, волновавших в основном тех эмиссаров Базотти, которые давно не выходили на связь с российским филиалом.

Затем наскоро обсудили пяток проблем, затрагивающих интересы других регионов, запоздало спохватившись, почтили минутой молчания троих русских и итальянца Роберто, разработали новую схему связи, сменили все пароли, договорились о переходе в режим повышенной бдительности минимум на полгода и наконец, под занавес печального совещания совсем уж мрачным аккордом прозвучало "увольнение" одного из высших руководителей службы ИКС Хосе Гуардеса. Вопрос о его работе на шесть разведок одновременно обсуждался на предыдущем общем сборе, было проведено тщательное расследование, и теперь Дедушка вынес вердикт: предатель. После чего на запястьях облитого презрением Хосе тут же, при всех защелкнули наручники. "Увольнение" из службы ИКС означало только одно – пожизненное заключение в спецтюрьме. Тополь уже в третий раз был свидетелем этого ритуала, очевидно, позаимствованного Дедушкой из прежней мафиозной жизни, только там предателям прилюдно пускали в лоб пулю, а здесь подавали машину до ближайшего военного аэродрома и – куда-нибудь на Огненную Землю.

Тополь вообще не любил ритуалов, а этот раздражал его особенно. Исполнение приговора – дело сугубо интимное, в чем-то постыдное, и превращать его в шоу – все равно что забраться на стол президиума, спустить штаны и публично приступить к дефекации. Так считал Тополь. И Верба всегда соглашалась с ним, а тут вдруг поднялась, повернулась к залу, благо сидела в первом ряду, и попросила слова. Не у Дедушки попросила, а у собрания. И у бледного, но спокойного Гуардеса, сидевшего в наручниках между двумя конвоирами в традиционной для службы ИКС черной форме без знаков различия. Некоторые в такую минуту полностью теряли контроль над собой, и тогда им делали укол, но разоблаченный агент шести разведок держался с достоинством.

– Хосе, – заговорила Верба нарочито по-испански. – Тебя любила я. И я б хотела быть твоей Кармен. Но жизнь, поверь, я сожалею, диктует нам совсем другой сценарий. Все вывернулось наизнанку. Изменник – ты. И у меня б не дрогнула рука вонзить в тебя кинжал. Но, к сожаленью, внутренний наш кодекс не позволяет убивать людей. И это хорошо. Ты не достоин смерти. Прощай, Хосе!

"Зачем она все это говорит? – недоумевал Тополь. Он вдруг поймал себя на том, что мысленно переводит фразы на русский ритмической прозой и даже пытается зарифмовать их – уж слишком несуразным пафосом проникнуто выступление Вербы.

Потом она перешла на английский и резко сменила тональность:

– Считаю необходимым пояснить: Хосе не имеет никакого отношения к гибели Сергея. Я специально занималась этим вопросом. Возможно, впрочем, предательство Гуардеса сыграло известную роль в подготовке убийства Роберто Пьяцци.

По залу прокатился шумок: так нельзя было говорить, никто еще не доказал сам факт убийства. Но Верба продолжала:

– Я говорю: возможно. А вот другое я знаю точно. Малина убила не русская мафия и не КГБ. Малина убил один из нас. Чужим такое не под силу. Так вот, запомните: этого предателя я найду сама. Обязательно найду. И пожалуй, я все-таки убью его. Потом, когда я сделаю это, можете судить меня. Я готова провести остаток жизни в тюрьме. Мне уже будет все равно. Честное слово. Спасибо, что выслушали.

Пока Верба говорила, Базотти все время смотрел в стол. Только теперь он вскинул глаза на Татьяну. Тополь ожидал увидеть в них раздражение, гнев или – того хуже – сочувствие и разочарование, боялся услышать слова обвинения или – презрительной жалости, но во взгляде Базотти читался однозначный, откровенный, чистый восторг. А слов не потребовалось – едва заметная хитрая улыбка была ответом Вербе.

Совещание закончилось одним днем. Опечаленный Разгонов, не имевший на этот раз возможности пообщаться с Татьяной наедине, вылетел в Рим. «Пусть привыкает к жесткому графику», – подумал Тополь. А сами они решили чуть-чуть расслабиться. Вербе это было явно необходимо. Платан еще утром созвонился со своими родственниками в деревушке Черна под Иловой, не дальше ста километров от Зелены Гуры, и они махнули туда. Верба, специально разучившая несколько фраз по-польски, с порога заявила хозяевам:

– Jestem bardzo glodny! (Очень жрать хотим.)

И вечер, начавшийся на этой веселой ноте, так и катился до самой ночи легко и празднично – с водкой, с вином, со специально к их приезду запеченным поросенком, с анекдотами и шутками на разных языках.

Утром пан Антек предложил всем пойти за грибами, но из местных никто не откликнулся, наверно, надоело уже, а пан Стась, то бишь Платан предпочел выспаться. Они пошли втроем.

В лесу, где росло непривычно много дубов, было удивительно тихо и сумрачно после яркого солнца над изумрудными полями взошедших озимых. Тонко и грустно пахло осенней свежестью, грибами и прелыми листьями. И грибов оказалось много. "Гжибы", то есть белые, попадались нечасто, зато косяком шли "подгжибки" (говоря по-русски, моховики или поддубешники), а еще больше было "зелэнок" – похожих на поганки, ядовитого желто-зеленого цвета, но изумительных, как выяснилось, на вкус.

Пан Антек увлекшись, ушел далеко вперед, и когда они остались одни, Тополь поставил корзину, прислонился к дереву и спросил Вербу:

– Кого ты имела ввиду, когда говорила о предателе?

– Дедушку, – сказала Татьяна.

– Не смешно, – откликнулся Тополь.

– А я вполне серьезно. Он не хочет мстить за Ясеня. Давно уже не хочет. Собственно, он перестал защищать его еще при жизни, а это и значит, предал. Неужели ты не понимаешь? Дедушка, мне кажется, понял.

Тополь вспомнил восторженные голубые глаза старика и сказал:

– Возможно. Я заметил, как он смотрел на тебя.

– А вот тут ты, Тополь, опять ничего не понял. Он же просто в меня влюблен, – сказала Верба.

– Да ну тебя!

Тополь махнул рукой и снова поднял корзину.

– Скажи. Есть на свете хоть один мужик, который в тебя не влюбился?

– Есть, наверно, – улыбнулась Верба, – но эту ошибку легко исправить.

– А-а-а! – закричал пан Антек, неожиданно появляясь из-за кустов. – Вот где вы спрятываетесь!

 13

Звонок раздался на блатхате в Измайлове, и узнав такой знакомый, искаженный дребезжанием голос, Кислый показал одними глазами: всем вон. Братву как ветром сдуло. Кислый прижал плечом к уху трубку любимого телефона, дочистил двумя руками рыбий хвостик, аккуратно смахнул чешую на газетку и сообщил, что готов слушать.

– Вот что, дружище, – начал Высокий Шеф. – Настраивайся на серьезную работу. Сейчас самое главное понять, кто пойдет с нами дальше, а кто не захочет. За Гиви ты можешь поручиться?

– Гиви можете доверять, как мне. И Аркану, и Шнифту, и Лейгеру, и даже Папаше…

– Кому нельзя доверять?

– Шеф, многие люди просто не понимают вас. Люди не хотят заниматься политикой. Так по закону.

– Вот ты и объясни людям, Кислый, что времена ГУЛАГа и воровских законов кончились. Мы живем сегодня в демократической стране. У нее новые законы.

– Э-э, шеф! Это мы не раз слышали. Каждая кухарка у нас уже управляет государством.

– Кухарка раньше управляла, – уточнил Высокий Шеф. – А теперь вы будете управлять. И я вас не спрашиваю, хотите вы этого или нет. Так уж получилось, что вы сами государством управлять начали. Сами не заметили, а уже управляете. Считай, ничего особо и не изменилось. Просто сегодня, прежде чем сделать что-то, не забывай с дядей посоветоваться. Понятно? Шайтану можно доверять?

– Шайтану?

Вопрос был внезапным, а значит, самым главным для Высокого Шефа. Кислый лихорадочно соображал, как лучше ответить.

– Нет, – сказал он, но с такой интонацией, что по существу еще тянул время.

– Это почему же?

– Шайтан себе на уме, – Кислый решился и начал объяснять. – Шайтан никогда не делал общего дела. Всегда только свое. Политики он не боится, и за ним сегодня очень много людей, не только в Твери, но и в Москве. Шайтан играет свою игру.

– Я думаю, ты не прав, – сказал Высокий Шеф.

– Может быть, – сдал назад Кислый, – но вы спросили…

– Ладно, – закрыл эту тему Высокий Шеф и, похоже, собрался вообще сворачивать разговор. – Передай Горцу, что он мне нужен. Все. Пока.

Кислый глотнул пива, пожевал лоскуток вяленой воблы. Братву обратно звать не торопился. Уж больно хитро все повернулось. Вчера Патлатый предлагал вместе уходить под Шайтана. А сегодня Высокий Шеф намекает, что Шайтану крышка. Или он не хотел такого услышать? Эх, с Малиным бы посоветоваться! А то сидишь, вольты в разбеге, после вчерашнего волокуша замучила, и ведь ни одна сволочь слова доброго не скажет! Только пропал он куда-то, Малин этот. Одни говорят, почикали мужика, другие говорят, уехал. А вот сейчас возьму и позвоню – вдруг дома.

Дома оказалась только маруха его. Объяснила, что нет в Москве господина Малина. Узнав, что это Кислый про корешка спрашивает, не поленилась уточнить: в загранке он. Вот так. Нашел время по загранкам ездить. А с бабой о чем говорить? С бабой разговор короткий. Ладно, брат, все слова уже сказаны. Растуркиваться поздно, поздно оглобли разворачивать.

Вот только радости не было у Кислого, хоть и повторял он про себя: "Эх, Шайтан, не надо было тогда в Воркуте при людях возить меня мордой по столу!"

Третья встреча с Высоким Шефом состоялась у Шайтана в Завидове. Они ходили вдоль берега реки, погода была отличная, настраивала на лирический лад и на мечты о рыбалке. Шайтан отлично помнил не один раз прослушанную фразу: «Встречаться мы больше не будем. До поры». Значит, настала пора? Для чего пора? Или общая схема изменилась?

Но разговор на этот раз был очень конкретным. Речь шла о четком поэтапном плане координации действий всех основных группировок, о расформировании мелких организаций, о слиянии средних, о нейтрализации агентуры службы РИСК – и все с именами, сроками, цифрами.

Да за такую информацию политические противники Ларионова могли бы озолотить Шайтана и выделить ему целый батальон для личной охраны! Вот только кто они, эти противники? Как на них выйти? Ведь ошибиться тут нельзя. Нет, прежний замысел Шайтану уже не нравился. Ни с каким РИСКом связываться теперь не хотелось. Две записи – эту и предыдущую – спрятать в надежном месте и заявить Высокому Шефу о выходе из игры. Все. Позвонить прямо из Лозанны, и пошли все к черту! Оставалось решить, что такое "надежное место".

Тут-то и появился журналист. То, что парень не из мусоров, видно было сразу, но хитрый Ларионов мог подослать любого агента. И Шайтан долго и тщательно тряс Олега Зарайского. Зарайский ничего не скрывал, потому версия его звучала убедительно. Не зацепишься.