Текст книги "Курятник"

– Я тебя предупредил, – сказал голос и произошло разъединение.

Арсений ехидно улыбнулся и бросил трубку на стол. Разговор здорово поднял его настроение и ему и в голову не могло прийти, что вся эта очевидно детская игра в будущем зайдет слишком далеко. Но, поскольку Савельев всю жизнь работал с детьми, у которых если и наблюдались психические отклонения, то в крайне сдержанной форме, то он и представить себе не мог на какие злодейства способен нелогичный, глупый и ограниченный ум обычного бритоголового идиота, который просто узнал тогда в парке его голос…

Курятник № 2 кипел от религиозного оскорбления. Даже удивительно то, как Скандал государственного масштаба занял сотрудников гораздо сильнее, чем убийство свиньями птичек или несколько неразгаданных судоку.

Для Андрея Ефремова стало большим открытием то, насколько религиозными были его безымянные коллеги. Брюнетка и вовсе предалась рефлексии и расплакалась, так, что у нее вот-вот и потекла бы тушь:

– Каждый раз, – говорила она сквозь карикатурно наигранные слезы, – когда я вспоминаю и пересматриваю их выступление, у меня внутри, – тут она красиво и театрально взялась за свою грудь. Блондин даже подумал, что из брюнетки могла получиться неплохая актриса третьего эшелона, – все надрывается и бурлит. Злится и кипит, от того, что эти нахалки позволили себе устроить в священном месте. Для каждого верующего человека этот день черным цветом останется вписан в календарь. Мы должны помнить и осудить этот отвратительный, вероломный поступок. Их руки грязны, а мозг засорен. Души этих кисок грязнее чем пепельница, зловоннее выгребной ямы, гаже самого отвратительного преступника. Потому что любой убийца совершает свое деяние против плоти. Он лишает ее жизни. А эти твари пытались уничтожить мою душу, самое дорогое что во мне есть. И только моя настойчивость и уверенность заставят меня идти дальше и добиться для них самого справедливого возмездия. Эти Киски пытались уничтожить тысячи душ верующих… И моя душа тоже пострадала от их танца. Каждый раз смотрю и горько плачу…

И действительно, по щекам ее текли крупные слезы, словно подтверждая божественную благодетель. Потому что несмотря на объем, они не повреждали богатую раскраску ее лица. Разумеется, это могло быть следствием использования водостойкой косметики, но слезы были настолько искренними и огромными, что, казалось, они смоют любую водостойкую чушь. Так что это было чистейшим провидением и чудом, не больше не меньше. Следовательно, на брюнетку за ее страдания низошла божественная благодать, – думали коллеги и про себя восхищались ее стойкостью и религиозностью. Каждый планировал свой кусок сладкой любви, простите, благодати и старался как можно тоньше и ярче описать свои пережитые страдания от перфоманса непотребных и гадостных Кисок…

– Я не могу сказать, что пересматривал их выступление, – заметил Андрей с пафосом, – но, когда я узнал о случившемся, увидел по телевизору всех тех людей, который пострадали от их действий, мне стало очень больно и тяжело. Я словно прочувствовал все что они перенесли. Поверьте, это очень неприятное ощущение. Такое, словно ты испачкался в чем-то омерзительном и не можешь отмыться. Я не мог нормально спать ночью, все время чудились странные песнопения, и я вспоминал этих несчастных, – Андрей картинно перекрестился и его коллеги, как по команде повторили его действия тяжело вздохнув, – а ведь они, эти свидетели конца света, обречены на такие бессонные ночи до конца дней своих, ведь они видели Дьявола во плоти, который танцевал на…, – в этот момент Ефремов осознал, что совершенно забыл это странное и чертово слово, которым именовался подиум, где танцевали Киски. Но на самом деле, его коллеги тоже точно не знали этого слова, хотя, если быть верным и последовательным до конца, они его узнали только потому что там танцевали ненормальные панкухи, и что это слово просклоняли в репортажах о них по несколько раз, – амафоне, – наконец выдал Андрей.

Коллеги и не заметили, что он допустил в слове ошибку, поскольку не представляли, как оно пишется.

Блондин как минимум понял, что переплюнуть Ефремова и брюнетку ему уже не удастся, потому он ограничился лаконичным:

– Да, я согласен с тобой, Андроид.

А Блондинка выдала спич, который достойно перевешивал по своей интеллектуальности все три предыдущие, только в обратную сторону:

– Слушайте, я чуть не подавилась мохито и пролила лак для ногтей на мой молескин. И в довершение всего сломала ноготь! Вы себе представляете, вот посмотрите, – она продемонстрировала всем свой пострадавший палец. Ноготь на нем действительно надломился, но не следовало считать, что совсем критично, без возможности восстановления. Но по лицу блондинки было понятно, что для нее эта поломка – трагедия на всю оставшуюся жизнь, как и для тех, кто видел Кисок живьем. Блондинка перекрестилась, все трое повторили за ней, – я не знаю вообще, как им там живется в заключении. Я к тому, что они понимают, вообще, что с людьми сделали, какую травму нанесли… Вообще, мой ноготь, – она посмотрела на палец и снова перекрестилась, – это неописуемо. Я ведь четыре тысячи выложила, чтобы его сделать таким, каким он был до… этого. А сейчас я не могу его исправить. Потому что это кара божья за то, что я…, – тут словесный понос иссяк, потому что подогнать под логическое объяснение всю эту языковую катастрофу не удавалось. Тогда блондинка еще раз перекрестилась, все снова быстро повторили за ней, и она закончила, – Аминь!

Тема Кисок благополучно обсуждалась и в Курятнике № 1, причем в большинстве своем околорелигиозные педагогические бабушки на грани неизбежной пенсии совершенно неожиданно не разделяли позиции тех, кого щедро демонстрировали по телевизору в самый дорогой прайм-тайм (а заодно и коллег Андрея Ефремова, а также его собственного рабочего альтер-эго):

– Я тебе так скажу, – заявила пожилая воспитательница младших детей из второго класса, – каждое воскресенье я езжу в нашу небольшую церковь в Саки. Мне там очень нравится, потому что у нового храма совершенно необыкновенное внутреннее ощущение. У главного Собора в Озерске этого нет и близко. А там, как только входишь, понимаешь, что находишься под защитой. Это прекраснейшее из ощущений. Там даже не обязательно сидеть, молиться или еще что-то. Там достаточно просто быть. И батюшка там прекрасный. Для каждого найдет доброе слово, уходишь от него, словно улетаешь на крыльях. Я не знаю человека чище. И он же молодой, совсем недавно этот приход получил. Когда это безумие началось, я не сдержалась и поехала в Саки посреди недели, чтобы поговорить с батюшкой, узнать его мнение о случившемся. Знаешь, что он сказал? Ты себе не можешь представить. Он спросил меня – чувствую ли я, что их выходка заставила меня усомниться в моей Вере? Я сказала, что нет, потому что не посчитала их поступок посягательством на мою Веру. Да и потом, кто они такие, чтобы ставить ее под сомнение. Ведь это в первую очередь моя Вера. И кто я такая, если позволю каким-то глупым девочкам в дурацких одеждах заставлять меня сомневаться в том, во что я верю. И он со мной согласился! Он сказал, что моя сила в Вере и душевной чистоте. А если я буду оглядываться на поступки других и из-за этого подвергать мою Веру опасности, то я не имею права считать себя верующим человеком. Вера не должна быть убежищем, в котором ты каждую секунду сомневаешься. В этом будет состоять преступление, если ты станешь прикрываться своей Верой и искать для нее защиты извне. Если ты не в состоянии защитить свою Веру своим Разумом – то ты не верующий человек, а просто симулянт. Это не твое. Убери крестик с глаз долой и не обманывай других. Для Веры ты полный ноль, если не можешь ее уберечь и сомневаешься в ней. И для танцевавших на алтаре девчонок все это тоже не преступление. Это просто глупая, дерзкая выходка. Но ведь они не являются верующими, следовательно, с позиции их Веры – это не проступок. А просто шалость, чтобы подразнить других. А вот если бы я, считающая себя верующей, воспринимающая этот самый алтарь как святейшее место, стала там танцевать и кричать позорные слова, вот это бы стало с моей стороны страшным преступлением, сомнением в Вере, надругательством над чувствами. И тогда бы меня следовало судить и жестоко наказать. Пойми, истинно верующие люди, светлые, никогда не согласятся с тем, чтобы подобных этим глупым девочкам линчевали так, словно они кого-то убили или покалечили. Все случившееся с чувствами верующих не имеет никакой связи. И защищать их не нужно. Сама справлюсь. Ведь моя Вера в первую очередь учит меня прощать. Потому что если я не сделаю этого, то не смогу остаться такой же чистой, как была ранее. Так что все, кого показывают наши новости не есть люди чистые и верующие. Я бы скорее их выгнала из храма, если бы увидела. Потому что, не исключаю, что эти Киски, вполне возможно, в системе своей Веры значительно чище тех, кто их сейчас поносит и обвиняет во всех смертных грехах, не желая прощать. И президент наш, я в этом уверена, так же легко простит их и не станет ничего говорить. Потому что я много видела его выступлений. Он тоже намного чище тех, кто его окружает. Он не без греха, но в своей Вере он чист. Хотя это, вероятно, обман телевизора. Я не знаю. Больше я не хочу говорить об этом, потому что это не та тема, на которую я хотела бы тратить свое время. Для моей Веры – это недопустимое расточительство.

После этого глубокомысленного монолога старая женщина удалилась к своим воспитанникам, которым она никогда не насаждала собственной религии, а просто учила их быть порядочными, честными, не обманывать и не унижать других.

Арсений даже почувствовал у себя за спиной некое подобие крыльев. Его определенно вычистил до основания этот монолог. Настолько приятное от него осталось послевкусие. Более того, дальнейшие разговоры с верующими по сути только повторяли то, что он услышал ранее, но другими словами:

– Их надо отшлепать и в угол поставить. Не более. Задумаются, хорошо. Не задумаются, значит должны задуматься те, кто их такими воспитал…

– За что их преследовать? За то, что высказали свое мнение о действующем президенте в церкви? Любой имеет право на свое мнение. И далеко не каждый считает церковь священным местом, даже если он считает себя верующим человеком. Это индивидуальное дело каждого. Вера – глубоко личное. И те, кто кричат о том, что их чувства задеты лишь вытаскивают напоказ то, что должно быть в самом сердце и никогда не выходить за его пределы. Это люди в душе грязны…

Поняв, что его коллеги, несмотря на проявления неповоротливости и отсутствие трудолюбия, еще не совсем потеряны для этого мира, Арсений собрался было отправиться со своими подопечными на экскурсию. Но, как обычно, его вызвала к себе Суворова для очередного душеспасительного разговора на сверхважную тему вселенского масштаба. К счастью, она не касалась религиозного контекста и Кисок, так что Арсений хотя бы послушал нечто новое, хотя оно его не особо обрадовало:

– Ты в тот день когда мы поговорили не поехал с Лизой обедать, вы поссорились? – Суворова предпочла провести разведку издалека.

– Таисия Николаевна, – ответил Арсений, стараясь держаться спокойно и непринужденно, – после нашего с вами разговора у меня начисто пропал аппетит, так что неудивительно, что я не поехал обедать. На мой взгляд это естественно. Причем с подачи вашего начальства я выглядел перед детьми и родителями подобно круглому идиоту, когда пытался разъяснить им почему поездка, на которую они копили деньги и до которой считали дни, не состоится.

– Но вы с Лизой не в ссоре?

– Я стараюсь с ней не общаться без особой необходимости, – честно ответил Савельев, – потому что остаюсь при мнении, что это с ее подачи было принято решение сорвать нашу поездку. И вам меня в этом не переубедить.

– Но Арсений, вы вместе работаете на одном проекте. Оба отвечаете за него…

– Секундочку, – остановил Суворову Савельев, – за проект отвечаю только я, поскольку именно с меня он и начался, а Лиза к нему присоединилась позже и в разработке его не принимала никакого участия. Просто в определенный момент она возомнила себя непререкаемым авторитетом в этом вопросе и стала считать, что проект провалится, если ее в нем не будет. Только мне то прекрасно известно, кто именно является в нем движущей силой. И без должной скромности заявляю, что это именно я. В одиночку она его не потянет, так как не разбирается и в одной десятой всего…

– Но и один ты его не потянешь.

– Если вы считаете, что я не справлюсь с организацией фото и видеосъемки, то вы заблуждаетесь. Таисия Николаевна, вы же знаете, дайте мне только крылья, и я полечу. А Лиза в данном случае, самый натуральный балласт, мозговой слизень, если хотите. Она нагло пользуется тем, что присосалась как пиявка ко мне и сейчас сильно злится, что я пытаюсь оторвать ее от себя всеми силами. Я ошибся в ней, считал порядочной, если хотите другом… В определенный период с ней очень комфортно работалось, пока она не стала посягать на позиции, которые не заслуживала ни в коем случае. С какой стати она пудрит мозги моим детям? Тем детям, которых привел я, которые были заинтересованы в проекте с моей подачи. А она в это время только фотографировала и писала глупые отчеты с орфографическими ошибками, которые считала венцом ораторского искусства.

– Ты ведешь себя, как избалованный мальчишка, – разозлилась Суворова, – и я сама виновата в этом. Тебя следовало давно осадить. Сейчас мне некого тебе предложить в помощь…

– А я и не настаиваю! – возмутился Арсений, – мне этой Лизы хватило выше крыши! Когда будет позволять штатное расписание, тогда я и задумаюсь над тем, кого к себе записать в срочном порядке. Я найду ей достойную замену. Уж поверьте мне.

– Нет, Арсений, когда я сказала, что считаю, что должна тебя осадить я имела в виду, что ты должен продолжать работать с Лизой, вы вместе это начинали…

– И близко ее не было, когда я это начинал!

– Это не имеет сейчас особого значения. Я приняла решение. Ты не тот человек, который имеет право мне диктовать свои условия. Я могу предоставить тебе тех, кто есть в моем распоряжении. Штат у нас сейчас и так раздут до безумия, и я не знаю, от кого отделаться, чтобы к новому учебному году соответствовать предъявляемым в управлении требованиям. Так что сейчас заниматься преждевременным разрушением уже налаженных связей я не намерена. Ты будешь считаться с тем, что Лиза работает на проекте вместе с тобой, нравится тебе это или нет.

– А мое собственное мнение не в счет? Почему я по-вашему должен работать с человеком, который в любой момент готов подло вонзить в мою спину острый нож и не обращая внимания на испытываемую мной боль, несколько раз его повернет, пока я не упаду, теряя кровь.

– Прекрати сгущать краски, – раздраженно бросила Суворова, – девочка тебе ничего не сделала.

– Вы продолжаете отрицать, что она не имеет отношения к срыву нашей поездки. То есть вы хотите намеренно заставить меня работать с ней. Поставьте себя на мое место. Представьте, что из управления вам направляют очевидно бездарное существо, которое открыто претендует на ваши лавры и вставляет вам палки в колеса, настраивает против вас коллектив…

– Пока что я не вижу, чтобы подотчетный тебе коллектив был так здорово настроен против тебя! Я не права?

– Потому что я не собирал их. Но теперь на досуге займусь и предоставлю их. Этот учебный год уже съел у меня столько нервных клеток, что я не представляю, как смогу отдохнуть от всего этого в отпуске. Которого снова, как обычно не будет…

– Не драматизируй! – отрезала Суворова, – я сказала тебе все, что хотела.

– Услышьте меня, я не хочу работать с этой предательницей. Вы так хотите разрушить то, что я смог создать? Просто из банального любопытства, а долго ли он протянет?

– Повторяю, – отчеканила Таисия Николаевна, – наш разговор окончен. Вы работаете вместе.

Савельев удалился, а на лице у Суворовой разыгралась улыбка, достойная шкодливого пацана из старой американской комедии. Она хладнокровно нажала кнопку селектора и, смакуя каждое слово, произнесла:

– Вызови ко мне Лизу, срочно. Сегодня у Арсения мероприятие в школе, я должна ее проинструктировать.

Вскоре накачанный торс социального педагога уже красовался перед глазами директрисы во всех деталях:

– Вызывали? – дружелюбно спросила Лиза.

– Да. Мне показалось, что у тебя разлад с Арсением. Вы поссорились?

– Он меня избегает, но в открытую мы не ссорились.

– А что у вас с проектом?

– У него сегодня в школе что-то проходит, со всего округа дети соберутся.

– А ты туда идешь?

– Нет, – ответила Оладьина про себя подбирая те самые слова, которые ей следовало использовать в разговоре с Суворовой, – он не говорил мне нужна я ему или нет. Кроме того, они же в «Роднике» собираются, там есть вожатый, да и завуч ему часто помогает. Они очень заинтересованы в том, чтобы все проходило хорошо, это же и их имидж тоже.

– А то что они снимали, он тебе приносил, отдавал, чтобы ты на сайт могла это повесить?

– У него эти фотографии в компьютере есть, видео он иногда сам монтирует. Его не устраивает то, как я это делаю. Вставляет в эти видео всякие непотребства и выкладывает в клубном сообществе для внутреннего пользования. А если бы вы почитали что они там пишут…

– Я могу посмотреть сама? – спросила Суворова.

– Нет, – покачала головой Оладьина, – там закрытое членство, так что только для своих. Но в выражениях Арсений не стесняется. Каждая ваша глупость обсасывается там со всех сторон. Дети всегда в курсе.

Суворова решила притормозить старания Лизы, поскольку в ее планы не входило накрутить себя до трясучки против Арсения. Это было бы преждевременно и совершенно ненужно. Сейчас нужен был легкий пинок, тычок Савельева, который бы задел его и вызвал столь ожидаемую Суворовой войну. Таисия Николаевна игриво улыбнулась Лизе и сказала:

– Я прошу тебя взять наш фотоаппарат и видеокамеру и поехать на его мероприятие. Покажешь мне их, сделаешь видео. Докажешь мне, что он действительно позволяет себе вольности в общении с учащимися. А там посмотрим.

Лиза заметно приуныла, так как понимала, что с мероприятия она ничего крамольного привезти не сможет, так как в этом контексте она позволила себе значительно приукрасить и ухудшить ситуацию для того, чтобы заставить Суворову немножечко понервничать. А теперь Оладьина сама попала в собственные силки – ей придется собирать доказательства против Арсения, чтобы убедить упрямую директрису в том, что ее любимчик действительно так плох, как она говорит…

В результате действий Суворовой мероприятие не было сорвано. Все шло по налаженному плану и потому никаких срывов быть не должно было. От взора Оладьиной даже было упущено то, что большая часть учащихся смотрят на нее с нескрываемым отвращением. Арсений старался сдерживать свои эмоции, хотя иногда было заметно, что в связи с присутствием на мероприятии Лизы он чувствует себя максимально некомфортно. А потом веселую картину дня дополнило зрелище, которое он увидел на злосчастном переходе возле станции Ельша. Там, как обычно, не желая ждать лишние двадцать секунд через переход ломанулась некая старушка с тележкой, под завязку набитой свежей картошкой. Бежала она так, словно вчера участвовала в олимпийских играх. И по сторонам не смотрела. А когда услышала сигнал автомобиля и визг тормозов, то вместо того, чтобы добежать до тротуара застыла как жена Лота перед рушащимся Содомом. Машина успела затормозить, тележка упала на землю и свежие овощи аккуратно рассыпались по проезжей части:

– Смотри куда едешь, – заорала бабка, – понакупили тут машин на кредиты, разъездились, – и стала собирать по асфальту картофель.

Из машины высунулся мужчина и закричал ей:

– Старая корова, ты вообще видишь, какой свет горит на светофоре? Я тебя чуть не задавил!

– Разорался тут. Кто ты такой, чтобы старших жизни учить!

Мужик понял, что добиваться чего-то совершенно бесполезно, громко ругнулся и сел назад в автомобиль. Быстро сдал назад и уехал с переезда, а старуха еще грозила ему вслед своей кликой:

– Капиталисты проклятые, не для таких как вы мы в войну страну спасали…

Арсений не удержался и проходя мимо сказал по возможности громко:

– Бабуля, для ветерана войны вы слишком бойко бегаете и очень молодо выглядите…

В ответ последовал небольшой набор идиоматической лексики, наглядно демонстрировавший то из какого плебейского квартала происходила оная бабка. Арсений же поспешил к трамваю, так как изучение эвфемизмов не входило в его краткосрочные планы, благо настроение и так было совершенно омерзительным.

Нагнетающаяся атмосфера сыграла свою роль, когда Савельев вернулся с работы домой. Там то он и дал волю своему бешенству, отчаянно матерясь на не там стоящую посуду и растения, которые требовали полива и сохли в самый неподходящий момент:

– Какого черта эта тварь явилась на мероприятие? – спрашивал он Пашку, который с ужасом наблюдал за савельевской истерикой, – ей доставляет удовольствие издеваться надо мной подобным образом? Они хотят, чтобы я все бросил и больше не занимался этим проектом? Они добьются такой развязки, если Суворова не удалит от проекта эту зловредную сучку. Кем эта самка себя возомнила? Мы спокойно справляемся без нее, что ей еще нужно? И фотографий достаточно, и видео я смонтирую… К черту.

Арсений сел к компьютеру и включил монитор.

– Что ты собрался делать? – испугался Пашка.

– Сейчас увидишь, – ответил Арсений, – я удалю ее из группы. Еще не хватало, чтобы она все оттуда скопировала и отнесла Суворовой. Дойдем до того, что я не смогу в Интернете высказывать свое мнение о происходящих вещах и проверять каждую букву в собственных твитах.

Только Арсений Савельев не подозревал, что Лиза Оладьина уже была готова к подобному развитию событий. Она методично распечатала все дискуссии в группе и дополнила это волшебное блюдо распечаткой савельевского твиттера за последний год. В нем она розовым маркером выделила наиболее крамольные и даже агрессивные мысли, чтобы показать их Суворовой в качестве доказательства неблагонадежности Арсения.

– Мне будет спокойно, только когда Таисия Николаевна уволит эту тварь к черту. Неужели она сама не видит, что та ничего не стоит. Самое пустое место, которое я когда-либо видел. А еще аспирантка. Мне подумать страшно, на что будет похожа ее кандидатская. Надеюсь она не спишет ее из моих же разработок…

– Но она же социолог, а не педагог, – вставил рациональное зерно Пашка, – как она у тебя может что-то украсть.

– Я не знаю. Я запутался и сам не понимаю того, что сейчас происходит. Сумасшествие какое-то. Единственным местом, где у меня все хорошо и ничего страшного не происходит, это этот дом. Моя главная ценность – это наша семья. Пока у меня есть вы, я самый счастливый и сильный человек на этом свете. Потому что я могу спрятаться от своих проблем, быть услышанным и понятым. Если бы ты знал, насколько мне важно, что я не остаюсь ночью один, потому что рядом Андрей. Вы оба – главные люди и смысл моего существования. Моя тихая гавань, моя опора, духовная ось. Когда все это вместе взаимодействует, я понимаю, что продолжаю жить и чувствовать. Я понимаю, что не просто существую, а еще живу…

А в это время, в одном удобном месте курица присела на яйцо, чтобы из него появилась жизнь.