Текст книги "Дюймовочка крупного калибра"

– Адреналин, – вяло сообразила Серафима. Апатия накрыла душным одеялом, под которым истерично вибрировало крошево сознания. Судороги разума. Жар ненависти.

– Какого черта? – пришла в себя Сима и шагнула в комнату.

Ее заметили не сразу.

– Хочу выпить, – капризно протянула сидевшая спиной к двери миниатюрная изящная брюнетка. Ее темные волосы отливали глубокой ночной синевой, а белая кожа казалась прозрачной. Но любоваться чужими прелестями Серафима, как это ни удивительно, оказалась не в состоянии. Она лишь отметила, что в Антошиной постели, белея бесстыжими округлостями, сидит ее совершеннейшая противоположность. Вот так. А она-то думала, что любимому нравятся мощные и уютные девушки в теле. Тяжелые и надежные, как деревенская печь.

То ли Сима ошиблась, то ли Антон, как и большинство мужчин, особым постоянством не отличался и предпочитал условно-доступные экземпляры.

Хотя чего уж тут: Сима тоже оказалась доступной. И условно, и безусловно.

«А брюнетка-то хороша. Картинка!» – всколыхнулись в Серафиме с таким трудом задавленные комплексы.

Хорошо, что кульминация встречи двух голубков осталась за кадром. Хотя в этой ситуации уже ничего не подходило под определение «хорошо». Все было очень и очень плохо.

– Всем привет, – бодро поприветствовала собравшихся Сима. Нижняя челюсть у нее тряслась так, что зубы клацали. Но некие рефлексы, мобилизовавшие мыслительную деятельность, подсказывали: уходить надо достойно. И лучше первой, пока тебя не попросили на выход. Вряд ли Антон захочет оправдываться. Да и не о чем говорить: даже если случится чудо и он начнет придумывать объяснения, стремясь сохранить отношения, то Симу это все равно не устроит. Зачем? Простить, потом безуспешно пытаться забыть и всю оставшуюся жизнь бояться наступить на те же грабли? А она была уверена: прощение изменщика не что иное, как попытка пробежаться по темной комнате, где лежат эти самые грабли. Шансов, что удачно минуешь западню, минимум. Но бежать вот так, все время ожидая рокового удара в лоб, – увольте!

Антон густо и зло покраснел. Серафима буквально физически ощущала острые комки раздражения и даже бешенства, летевшие в нее с противоположного конца комнаты.

– Добрый день. – Брюнетка грациозно повернулась и с удивленной, но отчего-то доброжелательной улыбкой уставилась на Симу. Доброжелательность эта была так же неуместна в столь щекотливой ситуации, как и частушки на поминках.

– Наидобрейший, – согласилась Серафима. – И погода замечательная.

Как ей хотелось выглядеть достойно! Вот чтобы не жалкой курицей, изначально приговоренной к бульону, а насмешливой, самодостаточной, такой, как эта голая девица. Похоже, брюнетка на самом деле чувствует себя вольготно и ничуть не смущается и ни наготы, ни двойственной ситуации. У Серафимы это никак не получалось. Ноги дрожали от слабости, колючая обида царапала горло, норовя выплеснуться горькими слезами: за что?!

На Антона она смотреть боялась. Чего на него смотреть. Исход ясен. Если столкнуть с полки тонкий хрустальный сосуд, то все будет точно так же понятно: горка осколков и необходимость влажной уборки, чтобы не наступить потом босой ногой на незамеченную крупинку. Так и тут: любовь – вдребезги, и долгое психологическое восстановление, когда малейшее воспоминание вызывает острую боль, а раны не заживают годами, а иногда и до самой смерти. Настоящая любовь – тяжелая болезнь. И самое лучшее для женщины, если она изначально ошиблась в определении, приняв за любовь временное увлечение.

Антон на самом деле был очень зол и расстроен. Стресса не было, а вот раздражение выплескивалось через край. Стресс – это когда жена, мать твоих троих детей, возвращается «из командировки» и знакомится с любовницей. Вот это да – жуть. У женатого слишком много ответственности и масса поводов почувствовать себя подлецом: дети без отца, напряженный психологический климат в семье, жена, потратившая на тебя всю молодость, и постоянное «должен». Никто не любит быть должным. Кредиторы ничего кроме недовольства не вызывают. Жена – тоже кредитор. Она тебе – жизнь, борщи, детей, а ты ей – жизнь, зарплату и вечную верность. Брать чужую жизнь легко, а вот с возвратом долгов сложнее. Промучиться до самого конца рядом с женщиной, которая перестала привлекать, – с какой стати? Если перестала интересовать, то это не его проблема, а ее. Значит, с ней что-то не так. Растеряла юношеский задор и девичью легковерность, испортила фигуру и характер. И почему ее такую надо рядом с собой терпеть? Жизнь одна, и прожить ее надо со вкусом, ярко, а не должником в кабале. Именно поэтому Антон и не собирался жениться. Наверное, со временем это придется сделать, и Серафима, такая домашняя и покладистая, вроде бы даже подходила на роль спутницы жизни, с ней и проблем было бы меньше, чем с какой-нибудь лисичкой, вроде этой своенравной брюнетки. Ну чего уж теперь. Хотя, может, Сима еще и захочет за него побороться. Тем проще будет в дальнейшем. Тем более что сама виновата: не надо заявляться без приглашения. Хотела сюрприз – получи взаимообразно. Никакой трагедии, просто вечер испорчен. Лишь бы не скандалили…

– Ну вот что, девушки, – Антон через силу улыбнулся. – Вечер не удался. Вы тут сами разберитесь, а я пока в душ.

Разбираться с брюнеткой Серафима была не готова. Она вообще не желала никаких разборок. Слишком унизительно делить мужика, который к тому же гордо удалился омывать свое тщедушное тело. Дезертир! Закрылся в ванной и ждет, чем все закончится.

Ну почему ей так не везет?! Гадость какая! Слизняк! Бороться за него? Много чести. Тоже мне – приз.

– Я, пожалуй, пойду, – светским тоном обронила Серафима, пятясь к выходу. Похоже, что здравый смысл, слегка притопленный истерикой, периодически выныривал на поверхность «подышать»: продукты Сима забрала. Из принципа. Потому что вдруг явственно представила, как эта нагловатая девица запечет баранью ногу, и они с Антоном будут ее пожирать вдвоем, посмеиваясь над Симой. Жир потечет по подбородкам, мясо разлохматится неопрятными кусками, захватанные пальцами бокалы тускло застынут среди скомканных грязных салфеток… тьфу!

На автобусной остановке силы ее покинули.

«Зато ушла красиво!»

Это было последнее, что подумала Серафима перед тем, как горько и безутешно разрыдаться.

Даша задумчиво сидела на постели и прислушивалась к шуму воды в ванной. Девяносто процентов из ста, что Антон тоже прислушивается, но с другой стороны двери. Трус. Жук навозный. Поставить ее в такое дурацкое положение, обмануть, да еще с кем?! С Симкой Разуваевой. Они, конечно, не родственницы, но ощущение мерзопакостное, словно имел место инцест. А Разуваева изменилась. Похорошела, расцвела. Только одета неправильно и макияж деревенский. Но все равно – королева.

Пока Дарья Малашкина в тишине размышляла о метаморфозах, произошедших со скромной толстушкой Разуваевой, Антон, устав от ожидания и повышенной влажности в ванной, выполз на свежий воздух. Оставляя на паркете мокрые следы, он дошлепал до спальни и едва не поскользнулся, уцепившись за косяк:

– Ты?

– Я, – презрительно ухмыльнулась Даша. – А ты мыслил весовыми категориями? Думал, что твоя обманутая пассия задавит меня массой, выдворит на лестницу и приготовит ужин? Или надеялся, что мы обе свалим?

– Нет, почему… Я рад, что так вышло.

– А уж я-то как рада – словами не передать. Только буквами. На заборе.

– Ой, Даш, не начинай, – сморщился Антон. Правильно ему подсказывала интуиция: от таких самовлюбленных и самоуверенных баб одни неприятности и плохое настроение. Жаль, что осталась не Сима. Вот ей бы он объяснил все, а этой…

– Скажи, милый, это и была твоя жена, про которую ты так много рассказывал? Стерва, язва, исчадие ада с кучей диагнозов, которое на ладан дышит? А так на первый взгляд не похоже. Пышет здоровьем и цветет. Почему-то мне кажется, что это тоже была не жена, а заместительница. «Замжены», так сказать. Или «и.о.» жены? Так правильнее?

– Даша, накинь что-нибудь, – поморщился Антон. Начинается. Сначала будет строить из себя умную, спокойную, проницательную, потом начнет орать и обличать, а закончится все истерикой и требованием извинений и заверений в любви. Никакой любви с Дарьей Малашкиной ему уже не хотелось. Ну ее.

– С чего это вдруг? Застеснялся? Или на мне что-то новое выросло, чего ты еще не видал? – Даша нарочито сладко потянулась и начала медленно одеваться. – Так я не слышу: это еще одна подружка? А где же супруга, с которой ты встречал Восьмое марта. Только не говори, что праздник ты провел с Серафимой.

– Что, познакомились? – скривился Антон. – А почему это я не мог провести день с ней?

– Не «почему». На вопросы принято отвечать ответами, пардон за тавтологию. Так с кем, милый? С ней? Или с женой? Ты мне просто скажи: супруга у тебя имеется или это легенда, чтобы девки аппетит поумерили? С чего ты взял, что кому-то нужен? Думал, ты нас используешь? Дескать, как здорово я все просчитал: к женатому с загсом не пристанут. Зато какое разнообразие выбора. Да на фиг ты сдался, голубь. Это тебя используют, а не ты. Когда собираешься кого-то разжевать и выплюнуть, не забывай про теорию относительности: ты тоже в чьем-то меню. Все, чао, красавчег. С тобой было неплохо, но наверняка есть и получше.

Пока Антон подбирал адекватный ответ, Даша проскользнула мимо, снисходительно потрепав его по уху. Как собачонку.

Серафиме было жаль себя так, что на мгновение даже захотелось вернуться и испортить вероломному Антону остаток вечера. Дело было не в том, что планы на личную жизнь вновь рухнули, а в том, что ее предали. Лучше жить себе тихо серой гусеницей, жрать яблоки и ждать старости, чем собраться с силами, превратиться в бабочку, успеть возгордиться и закончить свои дни раньше срока, оказавшись сухим экспонатом в чьей-то коллекции. Потому как неожиданно и несправедливо. Планируешь одно, а фортуна, нагло ухмыляясь, преподносит нечто совсем другое.

Вот почему все вокруг довольны жизнью? Хотя, может, если покопаться, то только делают вид, что довольны. На Серафиме, вон, тоже не написано, что ее только что бросили. Мало ли, почему плачет. Может, зуб болит.

Она поспешно промокнула остатки слез платком и трубно высморкалась. Сидевшая рядом бабка, до этого с сорочьим интересом косившаяся в Симину сторону, вздрогнула и перекрестилась.

Итогово шмыгнув, Серафима начала восстанавливать макияж. В сумерках утекавшего на закат дня процесс шел проблематично, но помогала шальная мысль: когда кажется, что все потеряно и надежды нет, как раз и открывается второе дыхание. Вот вдруг именно сейчас, врезав от души и полюбовавшись результатом, экспериментаторша-судьба решит осчастливить великомученицу? А она вся в разводах туши и опухшая, как переваренная сарделька.

У остановки призывно бибикнул автомобиль.

– Что-то слишком быстро, – мелькнуло в Серафиминой голове трусливое сомнение. – Неправдоподобно.

К машине тут же, уверенно повиливая тощим задком, направилась тонконогая блондинка. Джинсы, больше похожие на две трубочки для коктейля, свободно болтались на ее конечностях.

«Надо же, и никаких комплексов!» – завистливо подумалось Симе.

Бабка сплюнула, а стоявший неподалеку одышливый толстяк вдруг перестал пыхтеть и засопел в другой тональности.

Когда блондинка изогнулась грациозной дугой, отчего ее коротенькая куртенка задралась, обнажив дистрофичную талию и выступающие острые позвонки, а джинсы сползли, явив миру углы тазовых костей, на одном из которых было вытатуировано нечто брутальное, бабка с дребезгом захихикала, а мужик выдохнул и зажмурился.

– Везет же, – отвернулась Серафима. – А мне вот не бибикают.

Но, как выяснилось, бибикали именно ей.

Недовольно отлепившись от дверцы, девица процедила:

– Дама, это вас.

– Меня? – встрепенулась Сима, но тут же солидно нахохлилась и, демонстрируя высокомерное удивление, медленно и нехотя пошла к машине. От неожиданности она даже не обиделась на «даму». Какая она дама?! Девушка на выданье! В самом соку, можно сказать.

Как чувствует себя начинающая актриса, поднимающаяся на сцену за неожиданным «Оскаром» и смачно падающая, не дойдя до заветной статуэтки, под прицелом сотен фотоаппаратов и камер? Примерно схожие ощущения испытала Серафима, увидев за рулем не мускулистого блондина, не брутального шатена, а мелкую наглую брюнетку из Антошиной постели.

– Ну здравствуй, Разуваева, – ухмыльнулась нахалка. – То, что ты меня не узнала, списываю на шоковое состояние. Я тебе, кстати, тоже не обрадовалась сначала. Не надо на меня так зыркать, дыру протрешь.

– Сначала? – мрачно переспросила Сима. – А сейчас что, передумала и решила продолжить приятное знакомство?

– Не хами. Между прочим, этот скунс мне целый месяц мозги пудрил и врал, что безнадежно женат на Медузе-горгоне. Так что мне сейчас тоже плохо. Считаю, что нам надо выпить. Кстати, если твой мозг все еще в тумане, то напоминаю: я Даша Малашкина. Память освежилась?

– Дашка? – потрясенно округлила глаза Серафима.

– Давай я сразу угадаю: ты меня не узнала, потому что я дико похорошела, а вовсе не потому, что я стала старой страшной обезьяной.

– Дашка, сколько лет, сколько зим.

– Много, Сима, много. Так много, что челюсти сводит от тоски и печали. Ты хоть помнишь, что в мае десять лет, как мы школу закончили?

– Ну помню. В смысле, вспоминаю иногда.

– И как?

– Чего?

– Как была тормозом, так и осталась, – вздохнула Даша. – Встреча выпускников будет. Чуешь, чем пахнет?

– Чем?

– О, как все запущено-то, – сдвинула красивые брови Дарья. – Тебе что, есть чем похвастаться? Семья, карьера?

– Ну я как-то не думала.

– А ты подумай. А вот представь, приходишь ты на встречу: этот крутой бизнесмен, эта артистка, эта директор, а какая-нибудь Анька Зиновьева – вообще жена олигарха! А мы где?

– Где?

– В Караганде! Два ничтожества, без денег, счастья и перспектив.

– Ну почему? Перспективы есть всегда.

– Ага, – трагически скривилась Даша. – Все дело в их качестве. Попасть на кладбище – тоже перспектива. Но кого она обрадует?

– Нет, ну встретиться-то все равно будет приятно. – Серафима никогда не задумывалась о том, что ее можно расценивать как «ничтожество без денег, счастья и перспектив». То есть сама про себя она, может, и думала нечто похожее, но никогда не предполагала, что то же самое про нее может сказать абсолютно посторонний человек. Одно дело – знать про то, что у тебя вставная челюсть или чирей на заднице, и совсем другое – продемонстрировать это на людях. Особенно покоробило напоминание о Зиновьевой. Эта девица постоянно изводила ее насмешками и даже играючи разрушила зародившийся намек на первую любовь с мальчиком из параллельного класса. Как этого Ромео звали, Серафима уже не помнила, в память врезалось лишь одно: когда кавалер дозрел наконец пригласить ее на танец на школьной дискотеке, Анька перехватила его на подходе и что-то зашептала, приобняв обалдевшего от неожиданного счастья парня. Они ходили вместе целую неделю, после чего Зиновьева нашла новый объект для флирта. А Сима потеряла веру в мужчин.

Анька никогда ей не нравилась: бесстыжая, высокомерная, хамоватая. У нее все всегда получалось: если не выучить – то списать, если не заинтересовать – то соблазнить, если не стать первой красавицей – то хотя бы оставаться самой популярной и обсуждаемой. Она пользовалась успехом у старшеклассников, у одноклассников и даже у учителей. При этом никто не мог сказать точно, был ли у нее с кем-то настоящий роман, в том самом полном смысле этого слова, который вкладывают в этот термин неопытные, но уже дозревшие школьницы.

Красавицей как раз считалась Даша. Наверное, поэтому она тоже не любила и с такой неприязнью вспоминала Зиновьеву.

Кстати, наверное, потому Дашу так волновала встреча выпускников, что негоже первой красавице школы оказаться на второстепенных ролях. Хочется прийти королевой. Такой, какой уходила, какой ее запомнили, а не отчаянно пыжащейся неудачницей.

– Даша, да я бы рада тоже удивить бывших одноклассников, только нечем. И, думаю, большинство просто живет, ничего особого не добившись. Так что нет повода так уж переживать.

– Это уверенности в твоем голосе нет, – отрезала Малашкина. – Или ты считаешь, что ничего страшного, когда за твоей спиной сочувственно перешептываются? Когда снисходительно жалеют, а в душе радуются: а я-то – на горе, а эта-то – в болоте. Не хочу в болоте, хочу на самолете. Чтобы под его серебристым крылом остались все, а я буду искренне жалеть и сочувствовать. Я ж добрая, я умею. Чисто теоретически, если будет такая возможность. Надо, Сима, стремиться в космос, чтобы достичь хотя бы вершины какого-нибудь холмика. Жизнь всегда дает меньше, чем хочешь, чем просишь и чем заслужил. Чем меньше хочешь, тем меньше получишь. Загребай руками все, тогда хоть горстка, а твоя будет.

– А ты, я смотрю, философ, – уважительно протянула Серафима.

– С такой-то жизнью зафилософствуешь.

– Но ты, вон, одета прилично, машина своя, все солидно, – подольстилась Серафима. Ей было стыдно признаться, что Дашу уже жаль вместе с ее амбициями и теориями. Сама Сима в космос не хотела и придерживалась другой аксиомы: чем больше хочешь, тем меньше получишь. Надо быть скромнее, чтобы не злить фортуну. Но, поди ж ты, она вот мало хотела, всего лишь семью и тихое уютное счастье, а получила пинок. Кто прав, будет ясно тогда, когда вернуть будет уже ничего нельзя.

– Сима, да разве в этом смысл жизни? Машина, одежда! Да я наизнанку вывернулась, чтобы банку эту консервную купить и шмотки приличные достать. Это не цель, это средство. Я хочу либо работу, такую, чтобы я все решала, все проекты – мои, чтобы уважали, ценили. Хочу стать ценным спецом, за которым хэдхантеры охотятся…

– Кто? – ахнула Серафима, представив себе нечто наподобие отряда средневековой инквизиции в костюмаха «а-ля садо-мазо».

– Охотники за головами, – любезно перевела Даша.

Инквизиторы в Симином воображении моментально трансформировались в отряд индейцев, потрясающих свежедобытыми скальпами.

– Разуваева, а ты где работаешь? – вдруг сочувственно поинтересовалась Малашкина и жалостливо посмотрела на бывшую одноклассницу. Так смотрят на деревенских старух, неуверенно топчущихся у входа в метро и боящихся спускаться в преисподнюю. Не презрительно, а именно с состраданием.

– В фирме. Оператором, – это тоже было как-то серенько. Но уж лучше, чем вообще безработная квашня, сидящая на шее у родни.

– Ясно, – припечатала Дарья. – В общем, ценных специалистов переманивают в другие фирмы. Так вот я хочу, чтобы меня с руками отрывали. А я и есть такой специалист, только меня начальник на работе зажимает, затирает и вздохнуть не дает. Шкаф безмозглый. Гений зажравшийся. Сам не уходит и другим не дает голову поднять, все проекты под себя загреб. А ему уже давно пора в свободное плавание с такими-то замашками, а меня на его место. У меня, Симка, столько планов, столько идей! Я раньше ему писала, а теперь – ни за что. Он все в папочку складывает и хоронит в ящике. Мамонт!

Серафима понимающе кивала, хотя знать не знала ни Дарьиного начальника, ни особенностей ее непонятной работы, мифических проектов и прочей атрибутики чуждой и незнакомой жизни.

– А если с работой не получится, тогда хотя бы счастья хочу. Настоящего, полноценного, без оговорок, – разоткровенничалась Малашкина. – Чтобы любовь сумасшедшая, чтобы страсть, как в Африке, чтобы не как в кино, а лучше. Пусть такое бывает раз на миллион, но этот раз должен быть моим. Только надо бороться, искать, работать в этом направлении.

– Это утопия, – Сима отважилась вставить в пламенный монолог свое ценное мнение. – Это все возможно только в одностороннем порядке. Женщина на такое способна, а мужик обязательно однажды подведет. На них рассчитывать нельзя.

– Рассчитывать нельзя даже на себя, – усмехнулась Даша. – Но я умею своего добиваться и добьюсь. Как хочу, так и будет. Тебя какой-то задохлик один раз обманул, и ты уже решила, что на нем свет клином сошелся…

– При чем тут Антон, – возмутилась Серафима. Напоминание о предательстве больно стиснуло сердце. – Можно подумать, что я мужчин не знаю.

– Разуваева, не знаешь. Потому что нельзя знать всех мужчин. Как говорил мой любимый поэт: «Я не знаю мудрости, годной для других». У каждого своя жизнь, свои ошибки и свой негативный опыт. Мужики у каждой бабы тоже свои. Это ступени, вехи, по которым надо идти вверх. Прямо по головам, не стесняясь и не оглядываясь. Потому что ты для них тоже ступень. У каждого конечная точка пути своя. Надо только вовремя остановиться.

– Я не хочу быть ступенькой, – вдруг обиделась Серафима. – И промежуточным этапом тоже не хочу!

– А нас никто не спрашивает. Все относительно. Где-то ты промежуточный этап, а для кого-то – конечный. Мне тоже по голове ходят без зазрения совести: и в общественном, и в личном. Я терплю, так как все взаимосвязано. Нельзя нарушать причинно-следственные связи. В природе все продумано и предусмотрено.

– Я выпить хочу, – неожиданно выдохнула Серафима, уставшая от этой беседы: заумной и переворачивающей ее мир с ног на голову.

– Поехали тогда к моему дому, а то я за рулем, потом вести не смогу. Захочешь – у меня останешься. Я, кстати, срам сказать, с родителями живу. Экономлю на съемной квартире и домработнице. Деньги коплю.

– На квартиру?

– Клуша ты домашняя, Разуваева. Я дело свое открыть хочу.

Выпить получилось примерно как у дембелей, дорвавшихся до свободы. Серафима так торопилась утопить свой позор, разочарование и предательство в спиртном, что налегла на ликеры сразу, едва они зашли в ближайший бар, чем крайне заинтересовала двух молодых людей, медленно цедивших свои коктейли по соседству. К моменту, когда юноши решили познакомиться поближе, Серафима от усталости и эмоций так опьянела, что никак не могла разглядеть их лица. Она раздраженно пыталась сфокусировать взгляд на ближайшем, но ничего не получалось. Лицо уплывало то вправо, то влево, то подергивалось туманом. Тогда она уверенно взяла соседа за уши, чтобы прекратить надоевшую качку. Он радостно улыбнулся и тоже взял Симу за уши. Это было последнее осмысленное воспоминание того дня.

Очнулась Серафима от того, что умирала. Она умирала вся целиком и по отдельности, разваливаясь на запчасти. Особенно мучила тяжелая голова, обморочно обваливавшаяся в темный вакуум Вселенной и мешавшая определить место Серафимы в системе координат. Кажется, Сима лежала. Потому что по логике сидеть она не могла. Как сидеть, если не чувствуешь точки опоры? В таком состоянии даже лежать невыносимо тяжело.

Глаза не открывались.

– Какой кошмар, – простонала Серафима, с трудом восстанавливая в памяти осколки вчерашних событий. Антон, Даша, хихикающая старуха, гарный хлопец, держащий ее за уши и говорящий нечто, что проваливалось в пустоту, не доходя до Серафиминого сознания. Рядом кто-то шевельнулся и тоже застонал.

Серафима подорвалась было бежать, но тут же рухнула обратно. Голова раскололась и сложилась в блин.

– Кто это может быть? – Она снова прокрутила ленту воспоминаний. – Бабка? Тьфу. Парень из бара? Позорище! Или Антон?

Последний вариант показался настолько отвратительным, что Серафима, превозмогая сопротивление скрученного болью организма, повернулась и приоткрыла один глаз. Из ее груди вырвался хриплый стон. Все оказалось еще хуже. Рядом лежала голая Даша. Из одежды на ней были только сережки.

– М-м-м, – проныла Сима и подумала, что лучше умереть, чем жить после такого.

– Хто тут? – в Дарьином голосе тоже угадывался ужас. Видимо, ей было страшнее, так как Малашкина даже не нашла в себе сил повернуться. Или на ее воробьиную массу тела пришлась непосильная доза спиртного, поэтому Даша и продолжала лежать симпатичным поленом, отклячив тыл.

– Я, – обреченно призналась Сима.

– А… ты кто? В смысле пола.

– В смысле пола, я «жо». Хотя теперь даже не знаю. Что вчера было?

– А ты с какого момента не помнишь?

Серафима задумалась:

– Меня держали за уши. И разговаривали, но я ничего не понимала.

– А. Это сумасшедшие австралийцы, фанаты русского языка. Приехали к нам изучать обычаи.

Даша выдавала информацию короткими порциями, перемежая повествование тягостными паузами и слабыми стонами:

– Они решили, что это такой местный обычай – за уши хвататься. Зачем ты его трогала?

– Он качался и расплывался, – виновато пробурчала Сима. Теперь она явственно ощущала, что уши болят намного сильнее остальных частей тела. – А мы с ними потом что? Того?

– Кажется, нет. Не, точно нет. Мы потом с нашими познакомились.

Рядом с кроватью, с противоположной от Дарьи стороны, что-то зашуршало и вздохнуло.

«Наши», – обреченно догадалась Серафима. Никаких «наших» она категорически вспомнить не могла. И это угнетало. Приличная, интеллигентная девушка, упившаяся до состояния полнейшей амнезии и морально-нравственной деградации. С другой стороны, лучше уж чужие мужики, чем… о ужас, Дарья. Следующей накатила банально-житейская мысль: придется сдавать анализы. Мало ли что.

«Дожила, – Сима чуть не расплакалась от унижения и стыда. – Где? С кем? Вот так и катятся по наклонной плоскости обманутые невинные девушки. Не пережив предательства, они спиваются и идут по рукам».

Конечно, насчет «невинных» она себе слегка польстила, но в общем и целом утро выглядело как начало конца. Апокалипсис. Армагеддон в отдельно взятой судьбе.

Забытый «наш» зашевелился где-то на полу более активно, зевнул и явно собрался встать. Серафима в тоске зажмурилась. Знакомиться по второму кругу не было ни моральных, ни физических сил. Щеку защекотали чужие волосы, мелькнула шальная мысль: «Целоваться полезет, а я зубы не чистила». И тут невидимый кавалер дыхнул таким смрадом, что Серафима вздрогнула и резко распахнула глаза.

И заорала. Так, как умела орать в случаях крайней необходимости – паровозным гудком.

Над ней нависла чудовищно-косматая рожа пришельца. Или монстра. Жизнь кончилась.

В комнате сразу стало многолюдно. Появились смутно-знакомая женщина, злой бородатый мужик, бабка с глазами-буравчиками. Они разноголосым хором начали ругать почему-то Дашу, а на Серафиму никто даже не смотрел.

«Наверное, я умерла, и меня здесь нет, поэтому они меня не видят. Я бестелесна и прозрачна. А померла я еще вчера, видимо».

Когда в жизни женщины появляется мужчина, то даже самая размеренная жизнь запросто может пойти кувырком. И имеющие место нелепости не вызывают уже ни удивления, ни неприятия. Как будто мужчина – это вирус, вслед за которым к женщине начинают липнуть неприятности и странности. Может, у других и было как-то иначе, а у Серафимы все всегда происходило именно так. Не давала ей судьба пожить спокойно и даже просто ограничиться изъятием мужика из ближайшего окружения не желала. Нет, ей надо было непременно поэкспериментировать, взбалтывая события как в шейкере.

Испуганная Симиным ревом колли, не ожидавшая от собственной попытки лизнуть незнакомую девицу столь катастрофических последствий, трусливо жалась к ногам бородача. Сам бородач, давясь нецензурными выражениями, пытался донести до безучастной Дарьи мысль о том, что ему стыдно за то, что у него выросло.

Женщина пыталась заплакать, но, видимо, поругать Дашу ей хотелось больше, поэтому она кричала, периодически морща лицо и надеясь выжать слезы, но полноценного плача так и не выдала.

А бабка, отчего-то страшно довольная, попугаем повторяла: «А я говорила. А я предупреждала!»

При этом она просто лучилась счастьем и даже потрясала от избытка эмоций сухонькими кулачками, словно болельщица, команда которой только что забила гол. Старушке для завершения образа не хватало шарфа и рогатой шапки.

«Фантасмагория какая-то», – вяло подумала Серафима. За последние несколько минут события спрессовались в плотную однообразную субстанцию, словно бутерброд, на который наехал асфальтовый каток. Ей даже стыдно уже не было. Тем более что в отличие от Даши спала она не просто одетой, а даже почему-то в сапогах. В орущей компании очень не хватало Анфисы Макаровны. Уж она бы не просто внесла свою неповторимую ноту в общий хор, а непременно солировала бы в этом концерте.

Первым сдался бородач. Он вдруг в отчаянии махнул рукой и вышел. Женщина всхлипнула и выбежала следом. Бабка замешкалась, но, оставшись в меньшинстве, тоже ретировалась, с демонстративным грохотом захлопнув дверь.

– Даш, – после паузы отважилась спросить Серафима. – А что это было? Мы где? У тебя?

– М-м-м.

– А четче?

– У меня. Не ори. Голова сейчас треснет.

– По-моему, за время этой вакханалии ты должна была адаптироваться. А что они так разорялись-то? Ты пьешь, что ли, часто?

– А ты, что ли, дура, Разуваева? Я на пьющую похожа? – Даша даже привстала, натянув на себя простыню.

– Я смотрю, тебе полегчало.

– Мне похужело. Я первый раз так глупо и бездарно напилась. Хотя в моем возрасте уже можно было бы сообразить, что пить надо с тем, кто сможет вовремя остановить. Симка, все из-за тебя!

– Не надо валить с больной головы на другую больную голову! Мне тоже вчера не хватило вменяемой собутыльницы. А я, между прочим, на тебя рассчитывала.

– Вот так. Лузеры мы с тобой, Разуваева. Везде просчитались: и в карьере, и в мужиках, и даже напиться без последствий не смогли. Фу!

– Фу, – подтвердила Серафима. – Сегодня суббота?

– Если вчера была пятница, то да.

– Ладно. Я, пожалуй, пойду.

– Не бросай, комиссар, – жалостливо проныла Малашкина. – Они меня тут загрызут. И так все время пилят, что я непутевая, а теперь еще новый козырь добавился: запила.

– Поехали ко мне, – предложила Серафима. – Они со временем устанут злиться, и все спустится на тормозах. Наверное.

– Наверное, – передразнила Даша. – Ладно, поехали, только надо фасад отреставрировать, а то нас в милицию заберут. Не знаю, как у меня, а у тебя на лице просто шедевр импрессионистов. Больная фантазия художника, воплощенная в остатках косметики.

– На себя посмотри, – надулась Серафима.

– Могу себе представить. Поэтому умоюсь не глядя. Не хочу пасть в собственных глазах окончательно.

Провожать их никто не вышел. Семья бурно дискутировала на кухне, поэтому девушки выскользнули незамеченными.

– А поехали в кафешку, – предложила Даша. – Или у тебя дома никого?

– Наверное, бабушка дома. Только в кафе как-то… – опасливо протянула Серафима. Она не была уверена после вчерашнего провала, что сможет ограничиться чашечкой кофе. Вот так всегда: один проступок – и вера подорвана. Мало того что Сима больше не доверяла мужчинам, но теперь еще и себя, любимую, приходилось вычеркивать из списка благонадежных лиц.

– В кафе, а не в бар, – посуровела Даша. – У меня есть план, так что напиться у тебя не выйдет.