Текст книги "Наедине со временем"

Стараниями Геринга «расовая неполноценность» Мильха была кое-как прикрыта. Вызванную в Берлин мать Мильха уговорили ради сына оговорить себя и опозорить мужа, оформив у нотариуса заявление, согласно которому она, будучи замужем, имела тайную связь с арийцем – бароном Германом фон Биром. Геринг шутил: «Раз уж мы собираемся отнять у него настоящего отца, то пусть хотя бы взамен получит аристократа». Оригинал свидетельства о рождении был изъят, и вместо него появилось новое с указанием фон Бира в качестве отца.

Мильх за пять лет сделал карьеру от полковника до генерал-полковника. 15.11.1941 г. в Берлине застрелился начальник технического управления министерства авиации Э. Удет. Занявший его место промышленник Мильх, показав себя очень талантливым организатором, аннулировал предыдущие неудачные проекты разработок новых типов самолетов, сделав ставку на старые, но надежные и проверенные Me-110, Me-109, Ju-88 и He-111. При нем значительно возросли производственные показатели авиационной промышленности, и к 1944 г. Германия, стремясь противостоять стратегическим бомбардировкам союзников, выпускала одних только одномоторных истребителей невероятным числом в 23 805 самолетов, тогда как СССР в том же году поднял в воздух только 16 703. Во многом благодаря Мильху люфтваффе было грозным противником до самого конца войны.

Мильх, будучи самым деятельным человеком в люфтваффе за всю войну, пытался сместить и Геринга, но даже после провала возглавляемой лично маршалом операции снабжения по воздуху 6-й армии Паулюса, окруженной под Сталинградом в конце 1942 г., успеха не имел, ибо Гитлер, прекрасно осознавая вклад Мильха в люфтваффе, сменить Геринга отказался. Причину этого ему по-дружески сформулировал Р. Лей: «Уймись, Геринга тебе не спихнуть. Он хоть и дутая фигура, но блестит, как медный таз. А ты, дружище, уж извини, фигура не для фасада».

Мильх, вовремя не организовав производство реактивных бомбардировщиков, по требованию Гитлера 21.06.1944 г. подал в отставку. Вскоре, попав в серьезную автокатастрофу, он на три месяца оказался в больнице. Ходили слухи о злоумышленниках, однако Мильх в это не верил. Вскоре Гитлер вновь предложил ему целый ряд ответственных постов, но встретил отказ, поскольку весной 1945 г. перспектив ни для рейха, ни для себя Мильх уже не видел. 04.05.1945 г. при аресте англичанами в замке Зихерхаген на побережье Балтийского моря, застигнутый врасплох, он даже пытался отбиваться от солдат своим маршальским жезлом.

Во время Нюрнбергского процесса он содержался в лагере Дахау, выступая свидетелем на процессе как преданный защитник Геринга. В 1947 г. на одном из последующих Нюрнбергских процессов, являясь единственным обвиняемым за причастность к депортации иностранных рабочих, был осужден и приговорен к пожизненному заключению. Однако в 1951 г. срок сократили до 15 лет, а к 1955 г. – досрочно освободили. До самой смерти в возрасте 80 лет Мильх работал промышленным консультантом, не занимаясь политической или военной деятельностью. Незадолго до смерти ему вернули маршальский жезл, отобранный при аресте.

Однако коль скоро мы заговорили об окружении Геринга, есть смысл поговорить и о его брате. Тем самым, может быть, станет возможным установить тот комплекс противоречий, опутывающий общество, внутри которого на одной территории длительное время совместно с местным немецким населением находилось и большое количество евреев: не будучи изолированными друг от друга, а, наоборот, находясь в тесном сотрудничестве благодаря культурным и хозяйственным связям. Вместе с наличием старых антисемитских традиций это вызывало неоднозначные, связывающие, устремленные к взаимной ассимиляции и интеграции тенденции, а порою вызывающие националистические настроения, по большей части с налетом шовинистического угара.

Альберт, младший брат гитлеровского тучного рейхсмаршала немецких ВВС Германа Геринга, являлся бесстрашным спасителем евреев. Он любил быстрые машины: вся Вена знала, что коричневый шоколадного цвета Steyr-Cabrio, колесивший по городу, был подарком его могущественного брата Германа. Его описывали как обаятельного, веселого, забавного, любителя красивых женщин. Когда он в оккупированной Праге влюбился в бывшую чешскую королеву красоты, ему стало ясно, что гестапо не допустит его брака с чешкой, и, оставив ее, он избежал конфликта с почитателями Гитлера. В его офисе Pilsner Skoda-Werken отсутствовал портрет фюрера, на приветствия вместо «Хайль Гитлер» он отвечал «Здравствуйте» – «Gruß Gott». Немецким офицерам в Бухаресте, опознавшим и приветствующим его с «Хайль Гитлер», он пренебрежительно ответил «Leckt mich am Arsch» – что гораздо мрачнее, чем просто послать к черту.

В англоязычном мире Герман Геринг, беспринципный генерал-фельдмаршал, гитлеровский организатор «окончательного решения еврейского вопроса», и долгое время остававшийся неизвестным антифашист Альберт были братьями, сходство между которыми трудно было найти и даже представить. Известный писатель A. Люстигер (А. Lustiger), попавший еще ребенком в концлагеря Аушвиц и Биркенау, оценивает его в своих публикациях, почти боготворя: «Часто и на протяжении всей жизни Альберт рисковал своей карьерой и всем существованием, помогая евреям, подвергшимся репрессиям, используя при этом имя своего брата-рейхсмаршала. Когда в 1966 г. А. Геринг умер, о его поступках по спасению евреев почти не было ничего известно, все смерть унесла с собой».

Г. Геринг, назначенный А. Гитлером своим наследником, был лишен власти и осужден в Нюрнберге в 1946 г. как главный нацистский военный преступник. Но приведения в исполнение смертной казни через повешенье он избежал, совершив самоубийство. Родственные связи тщеславного и зависящего от морфия нацистского повелителя уже вскоре после этого привлекли большой интерес. С. Визенталь (S. Wiesenthal), получив в руки нити этой подозрительной истории, на вопросы о том, «находится ли брат Г. Геринга в списке военных преступников» в начале пятидесятых годов, мог представить только те документы, которыми он располагал к этому времени.

Против А. Геринга самого ничего не имелось, он даже не был членом НСНРП, считал Визенталь, заговорщически добавляя, что относительно Альберта и других братьев и сестер Г. Геринга времен Третьего рейха существует большая тайна. Все дети являлись результатом любовной связи матери с «крещеным евреем Риттером Германом фон Эпенштайном (Ritter Hermann von Epenstein) и были наполовину евреями». Для Визенталя это было убедительным доказательством того, как цинично Г. Геринг следовал своему убийственному, уже цитированному выше высказыванию: «Кто еврей, буду определять я!» – с одной стороны, он защищал своих наполовину еврейских братьев и сестер, «с другой стороны, он поручил чудовищу из СС Гейдриху работу над окончательным решением еврейского вопроса».

Во время процесса над нацистскими военными преступниками в Нюрнберге семья Г. Геринга пыталась даже смягчить наказание последнего, систематически помогавшего своим братьям и сестрам, на которых гестапо завело толстое досье. В одном пожелтевшем от времени документе в архиве Визенталя значится: «Больше всего трудностей имел инженер А. Геринг». Но о его проблемах как активного противника нацизма там ничего не написано. Кто был этот мужчина, с тонкими чертами лица и черными волосами, совсем иной, чем его упитанный брат-блондин с голубыми глазами, так похожий якобы на еврейского крестного отца Эпенштайна? Доказательств того, что он и его другие братья и сестры на самом деле были детьми крещеного отца Эпенштайна, нет. Известно только то, что Геринги были частыми гостями в замке Эпенштайна Mauterndorf в Salzburger Lungau, и то, что вдова Эпенштайна в 1939 г. завещала земельный участок Г. Герингу.

О помощи А. Геринга тем, кого преследовали в нацистское время, естественно, документов почти не сохранилось, но есть список с 34 весьма известными именами людей, спасенных им, среди которых еврейская жена композитора Франца Легара, еврейский руководитель известной венской киностудии Sasha-Film Оскар Пильцер, преследуемый из-за саботажа директор чешского завода Skoda и эрцгерцог Йозеф Фердинанд. Что касается Габсбурга, депортированного из места его постоянного проживания на Mondsee в концлагерь Дахау в конце марта 1938 г., то история о помощи хорошего Геринга звучит почти фантастически. На домашней странице императорского склепа стоит: «Эрцгерцог обязан своим освобождением из концлагеря Дахау после всего лишь восьмидневного пребывания в 1938 г. исключительно личным отношением к семье Г. Геринга».

По словам А. Геринга, его брат Герман пообещал каждому члену своей семьи исполнение одного желания после прославленного «аншлюса» Австрии, и он, Альберт, пожелал освобождения эрцгерцога. Необычная семейная встреча проходила в венской резиденции Альберта Grinzing. А. Геринг в 1927 г. прибыл в Вену в качестве главы экспорта немецкого завода «Junkers», а спустя пять лет он уже технический директор студии «Sascha-Film». С директором киностудии «Tobis-Sascha» О. Пильцером Альберт воочию видел, как гестапо, созданное его братом, действовало против евреев: Пильцер был одним из первых, кого арестовало гестапо в марте 1938 г. Его сын Георг позже вспоминал: «Господин А. Геринг был проинформирован, и он приложил все свои силы и влияние, подчеркиваю – все свое влияние, чтобы выяснить, где они держали моего отца в заключении, и добиться его немедленного освобождения».

А. Геринг, получив в свое время австрийское гражданство, при всенародном референдуме об «аншлюсе» в апреле 1938 г. ответил «нет», согласно утверждению американских следователей. В конце июня он покинул Австрию и был принят на работу при содействии друга на предприятие «Skoda» в чешском городе Пльзень как глава по экспорту. Письмо 1942 г. является одним из редких документов о помощи А. Геринга, посредством которого он добивается у гитлеровского наместника Р. Гейдриха освобождения заключенного менеджера «Skoda». Своему еврейскому врачу Ковачу он объяснил причины своей помощи глубоким отвращением к любому виду насилия и тирании. Его открытое и явное презрение к нацистскому режиму много раз ставило его под прицел гестапо, но великий брат многократно спасал его от угрожающего ареста.

Список спасенных на тот момент 50-летний А. Геринг составил осенью 1945 г. Тогда он как потенциальный военный преступник сидел в американской тюрьме в Германии, и американские следователи не верили в его версию событий. Он только хочет «очень ловким образом умыть руки, а недостающее А. Герингу чувство такта можно сравнить только с тучностью его толстого брата», – говорили они с отвращением. Интересны некоторые фрагменты допросов А. Геринга в американском заключении в сентябре 1945 г.:

«Следователь: Что сказал ваш брат, когда вы рассказали ему о страшных вещах, совершающихся над евреями?

А. Геринг: Его реакция была всегда одинакова: эти вещи утрированы. У него есть точные отчеты по этому поводу, говорил он, предупреждая меня от вмешательства в дела государства и истории.

Следователь: Но он никогда не отрицал, что знает о происходящих вещах?

А. Геринг: Нет, он никогда не отрицал. Он только преуменьшал их, говоря, что „если я хочу защищать евреев и помогать им, это мое дело, но я должен действовать аккуратнее и тактичнее, так как своей позицией доставляю ему бесконечные трудности“.

Следователь: После всего того, что он для вас сделал, вы хотите сказать, что вы ничего не сделали для него взамен?

А. Геринг: Что я мог для него сделать? Он был большим человеком».

В июле 1946 г. материалы по делу А. Геринга показали специалисту по допросам Виктору Паркеру, подтвердившему, что А. Геринг говорит правду, ибо сам Паркер являлся племянником жены Легара – Софи Пашкиш, ставшей после вмешательства А. Геринга «почетной арийкой». Хотя за известного либреттиста Легара – Фрица Ленера-Бэда – напротив, никто не ходатайствовал, и он умер в мучениях в Аушвице.

После войны А. Геринг поселился в Зальцбурге, но из-за своего имени работы больше не нашел. Незадолго до своей смерти в 1966 г. он женился на своей бывшей домработнице, обеспечив ей право на пенсию вдовы[311]311
  M. Enigl. Der Antinazi // Profil 36. 5 September 2011. S. 28–30.


[Закрыть].

Жизненный путь брата Альберта Г. Геринга и сейчас, много десятилетий спустя, еще будоражит воображение обывателей своей головокружительной карьерой, становясь для многих какой-то фантастической легендой и настоящим кладезем для собирателей реликвий, связанных с его именем. Он не был какой-то маленькой птичкой, а являлся главнокомандующим немецких ВВС, отличаясь неограниченными возможностями набирать вес от чрезмерного и обильного питания.

«Громадные панталоны из тонкого, легкого, светлого шелка, отделанные темно-синими каемочками, на трех пуговицах с вышитой монограммой H. G., при обхвате пояса 114 см», – так подробно описан каждый объект, отправленный с молотка мюнхенским аукционным домом Hermann Historica. Минимальная цена на нижнее белье составляла Ђ500, являясь одним из самых удивительных предметов необычного аукциона. Выставлен и мундир, принадлежавший якобы Гитлеру (за Ђ30 000), носки вождя (Ђ500), решение о налоге за содержание собак (Ђ1500), а также гильза, в которой Геринг прятал капсулу с цианистым калием, посредством которой он в 1945 г., перед смертной казнью, покончил с собой (Ђ25 000).

Всего 169 объектов, принадлежавших коллекции умершего в 2007 г. американского медика Д.К. Латтимера, оказывавшего на Нюрнбергском процессе медицинскую помощь подсудимым, были выставлены на аукционе в Германии. Собранное отцом дочь хотела продать в США, однако Hermann Historica, относящийся к ведущим в мире аукционным домам военно-исторических объектов, не желал остаться в стороне от этой распродажи, ибо ответственно относится к роковой немецкой истории с 1933 по 1945 гг., отказываясь категорически от неонацистских и национал-социалистических течений. Объекты, представляемые обычно аукционным домом, служат для научных целей, как предметы исторического значения. Но в Мюнхене опасались, что интерес посетителей к аукциону вещей Гитлера будет достаточно велик. Мэр города Д. Райтер обратился к организаторам аукционного дома с просьбой «отменить аукцион и осознать ответственность, которую он несет». Критика шла и от еврейских общин Мюнхена и Верхней Баварии. «Аукцион свидетельствует о сомнительном обращении с нашей историей. Это не только безвкусно, но и опасно», – считали они, хотя наказуемым владение подобными раритетами не является.

Под прицел прокуратуры также попало лейпцигское издательство «Der Schelm», пожелавшее издать произведение Гитлера «Моя борьба» без комментариев и изменений, что запрещено. Разрешено, как и раньше, только научное переиздание с комментариями, каким его издал институт современной истории Мюнхена в начале 2016 г. Работа с 3700 примечаниями месяцами находилась в списке бестселлеров, при первом тираже 4000 книг продано было 80 000 штук[312]312
  Der Standard. 17 Juni 2016, von Birgit Baumann.


[Закрыть].

И это еще не все. Согласно сообщениям прессы, более 2000 человек из 50 стран мира получают за заслуги перед гитлеровским вермахтом ежемесячную пенсию. Например, в Австрии насчитывается 101 такой получатель, в Польше – более 500, в Словении – 184. В Бельгии, где еще 18 человек остались в списке получателей, разгорелся в связи с этим большой скандал. Страна протестует против подобных воздаяний, требуя от Германии прекращения выплаты бывшим коллаборационистам пенсии в размере от 425 до 1275 евро в соответствии со специальным законодательным актом Германии, обеспечивающим компенсацию ущерба, вызванного военной службой, даже в войсках СС, которая не распространяется, однако, на членов их семей[313]313
  101 Österreicher bekommen noch «Hitler-Rente» // oe24.at. 24.02.2019.


[Закрыть].

Как видим, вся правда находится в открытом доступе для широкой общественности благодаря многочисленным исследованиям историков и публицистов, без прикрас описывающих неоднозначность ситуации в нацистской Германии, руководство которой не проявляло ни малейшей терпимости к явным или тайным противникам навязанного стране режима, что противоречит высказываниям и Мартиросяна и Нарочницкой о якобы добровольной, полной энтузиазма деятельности представителей еврейства в совершении преступлений против человечества, в том числе и против собственного народа.

Детство и отрочество

Я совсем не хотел касаться своего еврейства, тем более европейского еврейства, говоря за всю Одессу, но оно так тесно окружало меня с детских лет, что поневоле, обращаясь назад в свое прошлое, постоянно деформируемое этим национальным пятном генетики, невозможно его обойти при описании событий, сопровождавших меня по жизни, потому что это будет предательством самого себя.

Почти сорок лет своей жизни я провел на родине социализма, и вот уже более сорока лет живу в центре Европы, в стране, «подарившей» миру Гитлера, по сути дела, оказавшись в глубоком тылу врага, нанесшего лично мне необратимые потери. И тем не менее я принял далеко не однозначное решение, совершив путешествие «из варяг в греки». Поэтому революционная поступь строителей коммунизма и послевоенные преобразования Европейского континента связались у меня в единую политическую картину становления холодного мира, пришедшего на смену горячей войне с ее кровавыми сражениями и политическими репрессиями, выстраивая взаимосвязанную сетку воспоминаний и представлений о событиях, создавших почву для осмысления феномена еврейства на фоне моей личной судьбы.

Я родился в год двадцатилетия советской власти, прожил при ней, внутри нее, вместе с ней почти четыре десятка лет, а вне ее немного больше… Родившись во время разного рода чисток и показательных процессов, расстрелов и разгула репрессий властей против собственного народа, я снова увидел страну после двадцатилетнего расставания. Увиденное напомнило мне грузовой локомотив с тяжеловесным составом, сошедший с рельсов и мчащийся по бездорожью без руля и ветрил неизвестно куда и зачем, стремясь как можно быстрее избавиться от вагонов и бригады машинистов. Все это было очень трудно осознать, осмыслить и принять. Это не укладывалось в извилинах мозга, ответственных за восприятие действительности, быстро раздражая и так же быстро успокаивая их, абстрагируясь и отбрасывая, как сон или наваждение, не принимая за реальность. И все же, как я ни пытался тогда отстраниться от реальности, это оставило во мне свой глубокий след, крепко соединив в воспоминаниях прошлое с настоящим, неудержимо потребовав выразить свое собственное отношение к прошлому, вытащив из завалов души и разума, встроив его в настоящее.

Собственная память, к которой уже не раз обращаюсь, не может быть объективной, логичной, хронологически выстроенной. Если ее пытаться упорядочить по какому-то заранее задуманному плану, то она теряет отстраненность восприятия. Можно сказать, что над ней совершается насилие, и в результате – память всегда субъективна. Поэтому может быть дать возможность течь свободному потоку воспоминаний, минуя управленческий аппарат мышления, увлечь себя и унести во времена и места давно ушедших событий. Конечно, для читателя будет труднее разобраться в этом фонтане эмоциональных всплесков восприятия чужого прошлого, которое всегда у каждого свое. Но, может быть, в нем больше общего, чем кажется на первый взгляд. И это общее связывает человека, пишущего о прошлом, со своим потенциальным читателем, который сквозь призму своего восприятия прошедшего активно сопереживает описываемым событиям или отталкивает их по причине отсутствия интереса или несогласия, откладывает материал в сторону и в очередной раз клеймит его и автора позором. В любом варианте автор идет со своей спонтанностью воспоминаний на риск быть неправильно понятым, освистанным и затоптанным в грязь.

Но человеку пишущему любая реакция читателя необходима, как воздух. Другое дело, хватит ли у него сил защититься от возможной разрушающей критики, если к тому же в нее добавлен отравляющий газ ненависти восприятия, работающий на поражение. Однако желание быть услышанным всегда преобладает над риском. С этим связано еще одно важное стремление автора: по-своему, с только ему свойственных позиций бросить свой взгляд на события прошлого, высветить в них то, что только для него представляется интересным, определяющим.

По большому счету, многое становится действительно показательным, характеризуя обстановку прошлого, ее составляющие, вписывающиеся в общую мозаику промелькнувшей жизни, каждый раз открывая новые обстоятельства, сначала кажущиеся неважными, но спустя время становящиеся доминирующими и позволяющие с совсем другой стороны взглянуть на радость и грусть ушедшего.

Детству свойственна прямолинейность высказываний. В детских садах и начальных классах школ, во дворах и на детских площадках дразнят еврейских детей древним, но далеко не забытым на Руси словом «жид», совершенно не понимая его значения, уже с пеленок вмещая в него все, что связано с отвращением, чужим, отталкивающим. Где, кроме как в семье, слышат они от взрослых впервые это слово? Они воспринимают и интерпретируют его, вкладывая в него свои презрение и превосходство, заранее зная, что, произнося его, наносят большую обиду, не получая от этого ничего, кроме тлеющего в завалах человеческой души чувства удовлетворения своим мнимым отличием от подавленного, смятенного в чувствах малыша. Как и кто может его защитить? И это чувство детской ранимости и незащищенности от одного-единственного слова будет долго сопровождать его по жизни.

Дети, становясь взрослыми, учатся владеть собой, не произнося свои мысли вслух. Еврейские дети рано взрослеют. Все запретное влечет их, они знают все, с замиранием сердца подслушивая тайные разговоры взрослых о том, что погиб известный еврейский актер Михоэлс, закрыт Еврейский театр или перестали продавать пластинки с еврейскими песнями. Страх, неопределенность, неуверенность в завтрашнем дне поражали в одинаковой степени и детей, вступающих в мир неизвестности, и взрослых, уже испытавших на себе опыт гнусности и мракобесия, вызывая комплекс настороженности, подозрительности, недоверия, стремления не попасться на глаза, не выделиться из-за какого-то непредвиденного или опрометчивого поступка, который может быть неправильно истолкован и будет иметь непредсказуемые последствия. Вспоминается тот день, когда моя семья получила разрешение на выезд за пределы СССР. В связи с этим событием у моего четырехлетнего сына состоялся следующий разговор со своим кузеном семи лет, невольным свидетелем которого мне пришлось побывать, покрываясь холодным потом от страха.

«Женя, – лепетал мой сын, освоив азы телефонной техники, но еще не выговаривая „р“. – Ты знаешь, мама купила мне лакиёванные туфельки. Мы уезжаем в Изъяиль. Это большой секъет, и ты об этом никому не говоли, потому что нас подслушивает КГБ». У меня сотрясались все внутренности от страха и смеха. Не помня себя, я очутился около телефона и нажал на рычаг. Связь с КГБ была прервана!

Был у нас учитель физики Матвей Осипович Гринбаум. Молодой мужчина, высокий, статный, симпатяга. У себя на уроке он ввел такой порядок: за подсказку выгонял с урока. Я в кабинете физики сидел за первым столом и, полный солидарности с моими товарищами, помогал им в меру своих возможностей в случае их провала у доски. Однажды система не сработала, и преподаватель, будучи в другом конце кабинета, услышал мой шепот и, уличив меня в содеянном, вместо того чтобы выставить меня из класса, залепил мне двойку, тем самым практически лишив хорошей отметки в четверти. Произошла перепалка, в результате которой я должен был привести на следующий урок маму. О чем говорили мама и учитель физики, неизвестно. Но когда к вечеру, приготовив задания, я забрался в постель и закрыл глаза, то услышал, как мама рассказывала отцу содержание разговора с физиком. На вопрос мамы, почему он подменил успеваемость поведением, последний ответил, что мы оба имеем трудно произносимые фамилии. Он не может применять ко мне обычные меры наказания, ибо будет неправильно понят. Ну а мне пришлось после двойки получить две пятерки, чтобы в конце четверти получить желаемую четверку.

Так случилось, что на протяжении моей жизни в СССР, по мере того как я осознавал свое положение в структурных составляющих социалистического сообщества равного среди равных, мне постоянно хотелось замкнуться в себе, заниматься любимой работой, любимой профессией, получать от этого удовлетворение. Нет, не признания, не благодарности – а просто спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Общая политическая концепция нашего национального «ужимания» была нами принята безоговорочно и безапелляционно. Разве мы не ужимались по собственной инициативе, понимая происходящее? Мы были самыми тишайшими, понимая свое место в «рабочем строю». Но вот это как раз не получалось, несмотря на стремление не выпячиваться, не выделяться ни словом, ни делом, не напоминая о своем существовании. Наоборот, например, меня постоянно выталкивали то на трибуну, то к микрофону, то на газетную страницу.

Сколько нами кидались, бросались, словно резиновыми мячами. Из нас сделали даже еще более твердые – биллиардные шары, которые можно было послать в любую лузу, из любого положения, всегда извлекая максимальную пользу, ибо мы были беззащитны, но всегда ориентированы на успех. Возможность пролететь мимо лузы сулила необратимые последствия, порою маркирующие весь остаток жизненного пути. Короткое время нашего нахождения в полете между ударом и конечной целью давало нам возможность разобраться, выбрать правильную траекторию, скорость полета и, не задев никого и ничто, угодить в нужную лузу. В этом полете обычно всегда удавалось под гнетом неожиданных стечений обстоятельств принимать правильные решения, обеспечивающие наше выживание. Нам надо было выживать! И это использовалось. Нас всегда натравливали друг на друга, и из этой борьбы в итоге выходили победителями только наши руководители, достигая своих определенных целей. Хорошо, если они совпадали с государственными. А что, если они были связаны с интригами личного характера, порою доходящими до садизма, да еще прикрывались идеологическими концепциями, правоту которых определяла только коммунистическая партия и ее выдвиженцы? Тогда нашему брату приходилось совсем тяжко. Но так как мы все тоже были выдвиженцы этой партии, естественно, нам всем хотелось смешаться, усредниться, лежать в своей лузе, соблюдая правила игры.

Однако советской власти была свойственна перманентная активность. Все должны быть увлечены построением нового общества, которое можно строить вечно, открывая в себе все новые и новые резервы. Именно этого неиспользуемого, якобы скрытого до времени энергетического потенциала ускоренного подъема производительных сил у труженика, загнанного хлесткой плеткой пролетарской идеологии, становилось все меньше и меньше. Нужны новые стимулы, новые маяки, новые рубежи, новые герои, новые ценности. Словом, нужно непрерывное движение, когда нет ни минуты покоя, не приходящего даже во сне. И никому нельзя оставаться в тени. Все на передовые рубежи борьбы за новое общество, озаренное солнцем сталинской или пришедшей ей на смену новой, еще более достойной конституции! Попробуй уймись, попробуй спрячься, втяни голову в плечи, не высовывайся, укройся простыней невменяемости от непрерывных лозунгов, призывов и плакатов, с которыми тебя постоянно хотят идентифицировать.

Мало того, ты обязательно должен стать примером для всего трудового коллектива, членом бригады коммунистического труда, передовиком социалистического соревнования, принять шефство над отстающими, бороться с тунеядцами, платить взносы в ДОСААФ и ОСОАВИАХИМ, покупать лотерейные билеты, подписываться на год вперед на издания «Сельская жизнь» или «Работница», участвовать в рейдах по охране порядка, отлавливать проституток на улицах, проявлять активность и участвовать в общественной жизни коллектива, выпускать стенгазету, быть спортсменом-разрядником, озеленять прилегающую территорию, собирать металлолом. И все это фиксируется, учитывается в анкете, сопровождая вас по жизни до гробовой доски с оплаченным профсоюзом похоронным маршем, исполняемым полупьяными участниками местной художественной самодеятельности.

Конечно, все это, вместе взятое, должно цементироваться идеологическими концепциями, созданными основателями коммунистической партии и ставшими традициями, верность которым необходимо было периодически подтверждать посредством заранее разработанных ритуальных мероприятий.

Так, в 1949 г. произошли события, взбудоражившее все население страны от мала до велика, и в которых мне пришлось принять непосредственное участие в мои 12 лет. Именно тогда, в лютые январские морозы, страна отмечала 25-ю годовщину со дня смерти Ленина. Мероприятия, связанные с этой датой, должны были дать немного воздуха, мифической свободы старым революционерам, уцелевшим или оставшимся в стороне от уже прошедших репрессий 1936–1938 гг., не дать им осознать ужас недавнего 1948 г., создать иллюзию всеобщего успокоения и умиротворения, вспомнив о старых ленинских традициях якобы коллективного руководства партией и страной. С этой целью были вытащены из запретных архивов фильмы «Ленин в октябре», «Ленин в 1918 г.», «Доктор Калюжный», «Депутат Балтики», «Великий гражданин» и т. д.

На Коломенском вагоноремонтном заводе был найден и отреставрирован паровоз, перевозивший в свое время из Горок в Москву тело скончавшегося вождя. Сверкая свежими красками, на Павелецкий вокзал столицы с революционной помпой прибыл локомотив с портретом Ильича, обрамленным траурными лентами.

Об этом событии кричали газеты, ветераны труда и сражений делились воспоминаниями об ушедших днях прощания с вождем. Траурные будни прощания вспоминала вся страна, и вышедший на экран фильм Чиаурели «Клятва», казалось, был апофеозом остервенения в преданности новому вождю всех времен и народов, в котором последний читал с мавзолея патетическую речь-клятву на верность Ленину. Слова этой клятвы, подхваченные всеми средствами массовой информации, вошли в историю наравне с курсом ВКП(б) и штурмом Зимнего дворца.

Среди молодежи проходили собрания с систематическим вдалбливанием в сознание слов клятвы на верность вождю, произнесенной с трибуны деревянного предшественника мраморного мавзолея. «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить в чистоте единство нашей партии». Сколько раз, на скольких собраниях многоголосое эхо подхватывало эти почти могущественные слова заклинания по всем городам и весям необъятной страны: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним это завещание…» Затем следовал целый каскад обещаний, делавших нас заложниками мифических заклинаний и молитв. И молодежь внимала лозунгам и указаниям партии: «Партия сказала – комсомол ответил „есть“». Все строго по-военному, приказы не обсуждаются, а выполняются. Комсомольские собрания, пионерские отряды и дружины торжественно клялись выполнять заветы Ильича – нашего учителя, нашего вождя.