Текст книги "Шерлок Холмс. Его прощальный поклон"

Следующий наш очевидный шаг – проследить, насколько это нам доступно, передвижения Мортимера Трегенниса после того, как он покинул гостиную. Трудности это не составляет, и подозревать его, казалось бы, не в чем. Хорошо зная мои методы, вы, конечно же, не могли не заметить мой несколько неуклюжий маневр с лейкой, посредством которого я добыл вполне четкий отпечаток его подошвы. Влажная песчаная почва сохранила след великолепно. Если помните, вчерашний вечер тоже выдался сырой, и было нетрудно, имея образец, обнаружить его след среди остальных и проследить его путь. Судя по всему, Мортимер Трегеннис быстро зашагал к дому священника.

Итак, если он исчез со сцены, а игроков погубил некто посторонний, как нам установить его личность и каким способом он сумел внушить им такой ужас? Миссис Портер следует сразу же исключить. Она явно не способна причинить какой-либо вред. Существуют ли доказательства того, что кто-то подкрался через сад к окну и умудрился напугать зрителей до потери рассудка? Единственный намек на это дал сам Мортимер Трегеннис, который утверждает, что его брат заметил шевеление в кустах. Его слова определенно заслуживают внимания, поскольку вечер был дождливым, темным и пасмурным. Если кто-то намеревался встревожить обитателей дома, то он должен был прижаться лицом вплотную к оконному стеклу, иначе бы его никто не увидел. Под окном находится цветочная грядка шириной в три фута, однако никаких следов там нет. Поэтому трудно понять, как человек, стоявший снаружи, мог произвести на компанию игроков столь чудовищное впечатление; не подыскать также хоть сколько-нибудь вероятный мотив для этой непонятной и изощренной выходки. Вы сознаете стоящие перед нами трудности, Ватсон?

– Более чем! – с готовностью поддакнул я.

– И все же, имея чуть больше материала, мы смогли бы доказать, что трудности эти преодолимы, – заявил Холмс. – Подозреваю, что в ваших обширных архивах, Ватсон, найдутся примеры не менее загадочные. А пока что отложим расследование до тех пор, пока к нам не поступят более точные данные, и посвятим эти утренние часы поискам жителей неолита.

Я мог бы многое сказать о способности моего друга переключать мысли с одного на другое, но никогда еще так ей не удивлялся, как тем весенним утром в Корнуолле, когда два часа кряду Холмс распространялся о кельтах, наконечниках стрел и каменных резцах столь непринужденно, словно нам не предстояло разрешить зловещую тайну. В коттедж мы вернулись только после полудня и обнаружили там посетителя, который незамедлительно направил наши мысли в прежнее русло. Представляться визитеру было незачем. Громадная фигура, бугристое и изборожденное глубокими морщинами лицо, свирепый взгляд и ястребиный нос, тронутая сединой копна волос, почти достававшая до нашего потолка, борода, золотистая по краям и с проседью вокруг рта, за исключением пятнышка от никотина из-за вечно торчавшей в нем сигары, – все эти черты были хорошо знакомы как в Лондоне, так и в Африке, поскольку принадлежали знаменитому доктору Леону Стерндейлу, выдающемуся исследователю и охотнику на львов.

Мы слышали, что он обретается в наших краях, и раза два видели его высоченную фигуру на вересковой пустоши. Он, однако, не делал попыток к нам приблизиться, да и мы не помышляли об этом: доктор славился своей любовью к уединению, которая побуждала его проводить бо́льшую часть времени, свободного от путешествий, в маленьком бунгало на затерянном в безлюдной роще Бошам-Аррианс. Там, среди книг и карт, он вел жизнь анахорета, сам занимаясь скромным хозяйством и, судя по всему, не вникая в дела соседей. Поэтому я был немало удивлен, когда он нетерпеливо спросил Холмса, продвинулось ли расследование этого загадочного происшествия.

– Полиция графства в полнейшей растерянности, – заявил он, – но, быть может, ваш более богатый опыт подсказал вам какое-то правдоподобное объяснение? Я рассчитываю на ваше доверие только потому, что временами живал здесь и близко сошелся с семейством Трегеннис: они, собственно говоря, мои родственники по линии матери, которая была уроженкой Корнуолла, поэтому их странная участь потрясла меня до глубины души. Должен сказать, что на пути в Африку я прибыл в Плимут, однако сегодня утром получил это известие и немедля вернулся, дабы помочь расследованию.

Холмс вскинул брови:

– Из-за этого вы опоздали на пароход?

– Отправлюсь следующим рейсом.

– Боже мой, вот это дружба!

– Я же говорю вам – они мои родственники.

– Да-да, именно: по линии вашей матери. Ваш багаж на борту корабля?

– Частично; основной багаж в гостинице.

– Понятно. Но ведь наверняка о происшествии не сообщали в плимутских утренних газетах?

– Да, сэр, я получил телеграмму.

– Можно узнать, от кого?

По исхудалому лицу путешественника промелькнула тень.

– Вы чрезвычайно любознательны, мистер Холмс.

– Это моя профессия.

Доктор Стерндейл не без усилия постарался вернуть себе прежнее спокойствие.

– У меня нет причин для скрытности, – произнес он. – Телеграмму мне послал мистер Раундхэй, священник.

– Благодарю вас, – отозвался Холмс. – На ваш вопрос могу ответить, что еще не окончательно уяснил для себя это дело, однако полон надежд прийти к определенным выводам. Добавлять к этому что-либо преждевременно.

– Вы не против сообщить мне, в какой области лежат ваши подозрения?

– Нет, я вряд ли смогу вам ответить.

– Значит, я попусту потерял время – и задерживать вас дольше мне незачем.

Прославленный доктор, явно недовольный, шагнул за дверь, а спустя пять минут Холмс последовал за ним. Вернулся он только вечером: по его медленной походке и осунувшемуся лицу я догадался, что расследование продвинулось не слишком. Он пробежал глазами полученную телеграмму и бросил ее в камин.

– Это из плимутской гостиницы, Ватсон, – пояснил он. – Ее название я узнал от викария и послал телеграмму – удостовериться, что рассказ доктора Леона Стерндейла не выдумка. Он действительно провел минувшую ночь там и в самом деле отправил часть багажа в Африку, а сам вернулся сюда, чтобы присутствовать при расследовании. Что вы об этом думаете, Ватсон?

– Доктор горячо заинтересован в его результате.

– Горячо заинтересован – верно. Это ниточка, которую мы еще не ухватили. Благодаря ей мы, возможно, и распутаем клубок. Выше голову, Ватсон: я не сомневаюсь, что нам до сих пор известно далеко не все. Как только узнаем больше – все трудности останутся позади.

Мне и в голову не приходило, насколько быстро сбудется предсказание Холмса и каким странным и зловещим окажется новый поворот событий, который направит наше расследование по совершенно иному пути. Утром, когда я брился у окна, послышался топот копыт, и на дороге я увидел мчавшийся к нам догкарт. Он остановился у входа, из дверцы выскочил наш друг викарий и ринулся по садовой дорожке. Холмс был уже одет, и мы поспешили навстречу гостю.

Викарий был настолько взволнован, что с трудом владел речью, однако кое-как, задыхаясь и выпаливая бессвязные восклицания, сообщил нам трагическую новость.

– Мистер Холмс, мы во власти дьявола! Моим несчастным приходом помыкает дьявол! – твердил он. – Сам Сатана разошелся у нас вовсю! Он вертит нами как хочет.

От возбуждения викарий приплясывал на месте и выглядел бы комично, если бы не пепельно-серое лицо и вытаращенные глаза. Наконец до нас дошел ужасный смысл его слов:

– Мистер Мортимер Трегеннис скончался этой ночью при тех же обстоятельствах, что и его родственники.

Холмс вскочил на ноги, мгновенно преисполнившись энергии.

– Мы оба поместимся в вашей повозке?

– Да, конечно.

– Итак, Ватсон, наш завтрак откладывается. Мистер Раундхэй, мы целиком в вашем распоряжении. Поспешим, пока никто не вмешался.

Квартирант занимал у викария две угловые комнаты, расположенные одна над другой. Внизу была просторная гостиная, наверху спальня. Окна смотрели на крокетную площадку, примыкавшую к дому. Мы опередили как доктора, так и полицию, поэтому все оставалось совершенно нетронутым. Позвольте поточнее описать сцену, которая предстала перед нами тем туманным мартовским утром. Мне никогда не забыть того, что я увидел.

В комнате стояла чудовищная, гнетущая духота. Служанка, вошедшая первой, распахнула окно, иначе дышать было бы просто немыслимо. Возможно, отчасти виной тому была лампа посередине стола: она продолжала гореть и чадить. За столом сидел мертвец, откинувшись в кресле и выпятив жидкую бороду; его очки были вскинуты на лоб, а худое смуглое лицо обращено к окну и искажено точно такой же гримасой ужаса, какую мы видели на лице его покойной сестры. Его конечности свела судорога, пальцы были скрючены, словно смерть наступила от панического припадка. Он был полностью одет, хотя одевался, как видно, в спешке. Мы уже узнали, что ночь он провел в постели и трагический конец настиг его ранним утром.

Неукротимая энергия, таившаяся под флегматичной внешностью Холмса, сразу же выплеснулась наружу, как только он вошел в роковое жилище. С ним произошла мгновенная перемена: он напрягся, будто струна, и предельно сосредоточился, глаза его заблестели, лицо посуровело, движения приобрели необычайную живость. Он выскочил на лужайку, потом взобрался обратно в комнату через окно, обежал комнату, поднялся в спальню, мало чем отличаясь от гончей, преследующей добычу. В спальне он наскоро осмотрелся и напоследок распахнул окно, что, похоже, еще больше его подстегнуло; он высунулся наружу с громкими восклицаниями, выражавшими интерес и удовлетворение. Затем кинулся вниз по лестнице, выскочил в открытое окно, распростерся лицом вниз на лужайке, вскочил и снова устремился в комнату с настойчивостью охотника, настигающего свой трофей. Лампу, на вид самую обычную, он изучил самым тщательным образом и измерил ее резервуар. Пристально всмотрелся с помощью лупы в щиток, покрывавший верхушку лампы, соскреб часть золы, прилипшей к ее наружной поверхности, сунул образец в конверт, а конверт поместил в записную книжку. Далее, когда появились доктор и полицейские, он поманил к себе викария, и мы втроем вышли на лужайку.

– Рад сообщить, что мое расследование несколько продвинулось, – сказал Холмс. – Не могу остаться и обсуждать это дело с полицией, но буду чрезвычайно обязан вам, мистер Раундхэй, если вы передадите инспектору мой сердечный привет и обратите его внимание на окно в спальне и на лампу в гостиной. Оба предмета наводят на след, а взятые вместе, способны привести к убедительному выводу. Если полицейским понадобятся дальнейшие сведения, я охотно побеседую с ними у нас в коттедже. А сейчас, Ватсон, я полагаю, что мы окажемся полезнее в другом месте.

Возможно, полицейским не понравилось вмешательство любителя или же они вообразили, что натолкнулись на многообещающий след; однако в следующие два дня мы ничего о них не слышали. Часть времени Холмс задумчиво курил или дремал в кресле, но в основном одиноко бродил по местности целыми часами, не сообщая мне, где побывал. Проделанный им эксперимент подсказал мне, в каком направлении движется его дознание. Холмс купил лампу – точную копию той, какая горела в комнате Мортимера Трегенниса тем трагическим утром. Он наполнил резервуар маслом, которое использовали в доме викария, и старательно засек время, необходимое для полного сгорания. Другой его эксперимент оказался куда менее безобидным, и я вряд ли сумею его забыть.

– Припомните, Ватсон, – заговорил он однажды утром, – что в дошедших до нас описаниях случившегося есть одна общая черта. А именно: воздействие комнатного воздуха на тех, кто входил туда первым. Вы помните, что Мортимер Трегеннис, рассказывая о своем последнем посещении дома родичей, упомянул о том, как доктор, войдя в гостиную, упал в кресло? Забыли? Ну а я-то прекрасно помню, что это было именно так. Вспомните также: миссис Портер, домоправительница, доложила нам, что, переступив порог гостиной, лишилась чувств и только потом распахнула окно. В случае самого Мортимера Трегенниса вы никак не могли забыть о чудовищной духоте в комнате, когда мы туда прибыли, хотя служанка и растворила окно. Как я выяснил, этой служанке стало настолько дурно, что ей пришлось лечь в постель. Согласитесь, Ватсон, что факты эти более чем красноречивы. В каждом случае сама атмосфера вредоносна. И в каждом случае в комнате что-то горело: сначала это был камин, потом – лампа. В камине была нужда, однако лампа, как об этом свидетельствует остаток масла, была зажжена, когда рассвет давно уже наступил. Для чего? Бесспорно, существует некая связь между тремя факторами – горением, удушливой атмосферой и, наконец, безумием или гибелью этих несчастных. Это совершенно ясно, не правда ли?

– Думаю, да.

– По крайней мере, примем это за рабочую гипотезу. Предположим, что в каждом случае горело некое вещество, вызывающее странное токсическое воздействие. Отлично. В первом случае – в доме семейства Трегеннис – вещество поместили в камин. Окно было закрыто, однако пламя естественным образом уносило часть паров в дымоход. Следовательно, яд воздействовал слабее, нежели во втором случае, когда для паров не было выхода. Судя по результату, это именно так, поскольку в первом случае погибла только женщина, обладавшая, надо думать, более чувствительным организмом, а остальных присутствующих поразило временное или неизлечимое безумие, явно вызванное наркотиком. Во втором случае цель была достигнута полностью. Итак, факты подтверждают версию об отраве, возникшей в процессе горения. Следуя этой цепочке рассуждений, я, конечно, попытался найти в комнате Мортимера Трегенниса остатки этого вещества. Искать их следовало в первую очередь на щитке лампы. Там, как и ожидалось, я обнаружил несколько хлопьев сажи, а по краям – каемку коричневатого порошка, еще не сгоревшего. Примерно половину этого порошка я, как вы видели, счистил и поместил в конверт.

– Почему половину, Холмс?

– Дорогой Ватсон, не в моих правилах мешать полиции. Я оставил им все обнаруженные улики. Ядовитое вещество по-прежнему на месте, хватило бы им только ума его обнаружить. А теперь, Ватсон, давайте зажжем нашу лампу, однако в качестве предохранительной меры откроем окно, чтобы не допустить преждевременной кончины двух достойных членов общества. Вы сядете в кресло возле открытого окна, если только, будучи разумным человеком, не откажетесь ввязываться в это дело. Ага, так вы собираетесь лично узнать, что из этого выйдет? Я не сомневался, что хорошо знаю моего Ватсона. Другое кресло я поставлю напротив вашего, чтобы мы могли находиться на равном расстоянии от яда, оставаясь лицом к лицу. Дверь пускай будет приоткрыта. Мы будем следить друг за другом и прервем эксперимент, если возникнут тревожные симптомы. Все ясно? Итак, я вынимаю наш порошок – вернее, его остатки – из конверта и кладу на зажженную лампу. Готово! Теперь, Ватсон, займем наши места и станем ожидать, что последует дальше.

Долго ждать нам не пришлось. Не успел я устроиться в кресле, как почувствовал тяжелый густой запах, едва уловимый и тошнотворный. Достаточно было вдохнуть его один раз, как разум и воображение перестали мне подчиняться. Перед глазами возникло плотное черное облако, внутренний голос подсказал мне, что в средоточии этого облака, еще недоступное взгляду, но готовое охватить мои чувства, таится все смутно-чудовищное, все ужасающее и непостижимо злостное, что только есть во вселенной. По краям темного туманного сгустка плавали и крутились неясные формы, каждая из которых предвещала появление некоего немыслимого существа – стража порога, одна тень которого уничтожит мою душу. Мною овладел леденящий страх. Я ощутил, что волосы мои встали дыбом, глаза выпучились, рот раскрылся, а язык превратился в кусок грубой кожи. Смятение было так велико, что, казалось, череп вот-вот разлетится на куски. Я хотел закричать, но вместо своего голоса услышал, словно со стороны, глухое хрипение, исходившее как бы из чужой глотки. В тот же момент, силясь высвободиться, я прорвался сквозь завесу отчаяния и мельком увидел лицо Холмса – совершенно белое, застывшее в гримасе ужаса – той самой, что исказила черты мертвецов. Это зрелище на миг вернуло мне здравомыслие и силу. Я вскочил с кресла, обеими руками обхватил Холмса; вместе мы, шатаясь, кое-как добрались до двери и тотчас же рухнули на травяную лужайку. Мы лежали бок о бок, не сознавая ничего, кроме потока солнечного света, который разгонял окутавшее нас облако адского ужаса. И облако это медленно покидало наши души, будто рассеивался утренний туман; наконец мы вновь обрели покой и способность мыслить: сидя на траве, отерли со лба липкий пот и пристально вгляделись друг в друга, отмечая последние следы пережитого нами чудовищного опыта.

– Клянусь честью, Ватсон! – произнес Холмс слабым голосом. – Приношу вам благодарность – и вместе с ней мои извинения. Такой эксперимент был недопустим даже для меня одного – а для друга так и вдвойне. Искренне в этом раскаиваюсь.

– Вы же знаете, – взволнованно заговорил я, поскольку это был первый случай, когда Холмс раскрыл мне свое сердце, – вы же знаете, что возможность помогать вам – для меня величайшая радость и привилегия.

Холмс тотчас же перешел на свой обычный тон – отчасти ироничный, отчасти цинический.

– Свихнуться, мой дорогой Ватсон, было бы излишеством, – откликнулся он. – Добросовестный наблюдатель, несомненно, объявил бы нас спятившими с ума еще до того, как мы решились на этот дикий опыт. Признаюсь, я вообразить не мог, что эффект окажется столь внезапным и убийственным. – Холмс ринулся в коттедж и, вернувшись с горевшей лампой, которую держал в вытянутых руках, швырнул ее в заросли ежевики. – Нужно подождать, пока комната проветрится. Полагаю, Ватсон, у вас теперь не осталось и тени сомнения в том, как были подстроены эти трагедии?

– Сомнений ни малейших.

– Дело, однако, по-прежнему столь же непонятно, как и раньше. Давайте пройдем в беседку и обсудим что да как. Эта зловредная смесь, кажется, до сих пор стоит у меня в горле. Думаю, мы должны признать, что все улики указывают на самого Мортимера Трегенниса: он виновник первой трагедии, хотя во второй сам сделался жертвой. Необходимо прежде всего вспомнить о семейной ссоре, закончившейся примирением. Насколько острой была эта ссора и насколько неискренним примирение, нам неизвестно. Я бы не сказал, что Мортимер Трегеннис – с его лисьей физиономией и глазами-буравчиками за стеклами очков – человек, готовый прощать. Далее, если помните, идея о незнакомце в саду, которая ненадолго отвлекла нас от истинной причины трагедии, принадлежала именно ему. У него был мотив, чтобы пустить нас по ложному следу. Наконец, если не он бросил это вещество в камин, покидая дом, то кто еще мог это сделать? Трагедия разыгралась сразу же после его ухода. Если бы появился какой-то гость, игроки в карты непременно встали бы из-за стола. Кроме того, в тихом Корнуолле визиты после десяти вечера никто не наносит. Итак, мы можем принять, что все улики указывают на Мортимера Трегенниса как на преступника.

– Тогда, выходит, он покончил с собой!

– Да, Ватсон, на первый взгляд это не кажется невероятным. Человека, обременившего душу убийством родственников, раскаяние вполне могло побудить к самоубийству. Имеются, однако, убедительные аргументы против этой версии. К счастью, в Англии есть один человек, знающий об этом решительно все, и благодаря принятым мною мерам мы услышим нынче обо всей подоплеке из его собственных уст. Ага! Он явился немного раньше. Будьте добры, подойдите сюда, доктор Леон Стерндейл. Мы проводили химический опыт, который сделал нашу комнатку непригодной для приема столь видного гостя.

Садовая калитка хлопнула, и тут же на дорожке выросла величественная фигура прославленного исследователя Африки. Он в некотором удивлении воззрился на беседку, где мы расположились.

– Вы посылали за мной, мистер Холмс? Я получил вашу записку примерно час тому назад, вот и явился к вам, хотя, по правде говоря, не понимаю, почему должен следовать вашим указаниям.

– Возможно, прежде чем расстаться, мы это выясним. Между тем весьма обязан вам за ваше любезное согласие. Приношу извинения за то, что принимаю вас на открытом воздухе, но я и мой друг Ватсон почти что вписали еще одну главу в историю, которую газеты именуют Корнуоллским Ужасом, и предпочитаем дышать чистым воздухом. Поскольку вопросы, которые нам предстоит обсудить, вероятно, коснутся вас самым тесным образом, то было бы неплохо побеседовать там, где нас не смогут подслушать.

Исследователь вынул сигару изо рта и сурово уставился на моего компаньона.

– Решительно не понимаю, сэр, – проговорил он, – что это за вопросы, которые касаются меня самым тесным образом.

– Я имею в виду убийство сэра Мортимера Трегенниса, – отчеканил Холмс.

На мгновение я пожалел, что у меня нет оружия. Свирепое лицо Стерндейла густо побагровело, глаза выкатились, на лбу вздулись крупные узловатые вены, и он шагнул к моему спутнику со стиснутыми кулаками. Затем остановился, неимоверным усилием воли овладел собой и напустил на себя хладнокровный вид, внушавший бо́льшие опасения, чем его необузданная вспышка.

– Я так долго жил среди дикарей и вдали от всяких законов, – проговорил он, – что приучился сам вершить закон. Вы поступите благоразумно, мистер Холмс, если будете помнить об этом, поскольку у меня нет ни малейшего желания причинять вам вред.

– И у меня нет ни малейшего желания причинять вам вред, доктор Стерндейл. Нагляднейшим доказательством этого служит тот факт, что, располагая уликами, которые мне удалось добыть, я послал за вами, а не за полицией.

Стерндейл, задыхаясь, опустился на сиденье, впервые, быть может, за всю свою полную приключений жизнь охваченный благоговейным страхом. В поведении Холмса сквозила спокойная уверенность, которой нельзя было противостоять. Наш гость пробормотал что-то невнятное, от волнения сжимая и разжимая свои огромные руки.

– Что вы имеете в виду? – выдавил он наконец из себя. – Если вам вздумалось блефовать, мистер Холмс, то для вашего опыта вы избрали неподходящего человека. Давайте не будем ходить вокруг да около. О чем идет речь?

– Отвечу вам прямо, – сказал Холмс, – по той причине, что надеюсь: откровенность повлечет за собой откровенность. Каков будет мой следующий шаг, всецело зависит от того, какой род защиты вы изберете.

– Защиты?

– Да, сэр.

– Моей защиты против чего?

– Против обвинения в убийстве Мортимера Трегенниса.

Стерндейл промокнул лоб носовым платком:

– Вижу, вы продолжаете блефовать. Все ваши успехи опираются именно на это исключительное умение?

– Блефуете вы, доктор Леон Стерндейл, а не я, – строго заметил Холмс. – В доказательство приведу несколько фактов, на которых основаны мои выводы. О вашем возвращении из Плимута, в то время как немалая часть вашего багажа отправилась в Африку, скажу только одно: именно это навело меня на мысль, что вы одно из действующих лиц, которых следует принять во внимание при реконструкции этой драмы…

– Я вернулся…

– Я слышал ваши объяснения и считаю их неубедительными и недостаточными. Пропустим это. Вы пришли ко мне с вопросом, кого я подозреваю. Ответить вам я отказался. Тогда вы отправились в дом викария, некоторое время простояли возле него в ожидании, затем вернулись к себе в коттедж.

– Откуда вы это знаете?

– Я следовал за вами.

– Я никого не видел.

– А никого и не видят, если следом иду я. Вы провели у себя в доме бессонную ночь и выработали некий план, за который и взялись ранним утром. Выйдя из коттеджа, едва начало рассветать, вы наполнили карман красноватым гравием, который кучей лежит у ваших ворот.

Стерндейл вздрогнул и воззрился на Холмса в полном изумлении.

– Затем вы быстрым шагом прошли милю до самого дома викария. На ногах у вас, позволю себе заметить, были те же теннисные туфли с рифленой подошвой, что и сейчас. В доме викария вы прошли через сад, миновали боковую живую изгородь и остановились под окном квартиранта, Трегенниса. Уже рассвело, однако в доме все спали. Вы вытащили из кармана горсточку гравия и швырнули в окно наверху.

Стерндейл вскочил на ноги с возгласом:

– Да вы сам дьявол, не иначе!

Услышав этот комплимент, Холмс улыбнулся:

– Вам потребовалось бросить две или даже три горсти, прежде чем жилец подошел к окну. Жестом вы поманили его вниз. Он поспешно оделся и спустился в гостиную. Вы забрались туда через окно. Между вами произошел короткий разговор, во время которого вы расхаживали из угла в угол. Затем вы вышли, закрыли окно и встали на лужайке с сигарой, наблюдая за происходящим. Наконец после смерти Трегенниса вы удалились прежней дорогой. Итак, доктор Стерндейл, чем вы можете оправдать подобное поведение и каковы были мотивы ваших действий? Если вы станете увиливать от ответа и постараетесь меня одурачить, позвольте вас заверить, что я передам это дело в другие руки.

Лицо нашего гостя, пока он слушал речь своего обвинителя, сделалось пепельно-серым. Некоторое время он, закрыв лицо руками, просидел в раздумье. Потом внезапным порывистым жестом вытащил из нагрудного кармана фотографию и бросил ее перед нами на грубо сколоченный стол.

– Вот почему я это сделал, – прохрипел он.

Фотография представляла собой поясной портрет очень красивой женщины. Холмс склонился над снимком.

– Бренда Трегеннис, – констатировал он.

– Да, Бренда Трегеннис, – повторил наш гость. – Я любил ее не один год. Не один год она любила меня. В этом и состояла тайна моего корнуоллского уединения, удивлявшего многих. Здесь я находился вблизи единственного дорогого мне существа. Жениться на ней я не мог: у меня есть жена, которая давно меня бросила, однако, согласно нелепым английским законам, развод с ней невозможен. Год за годом проходил в ожидании для меня и для Бренды. И вот чего мы дождались.

Мощная фигура доктора сотряслась от глухих рыданий, и он стиснул себе горло, прикрытое пятнистой бородой. Затем, с усилием овладев собой, продолжал:

– Викарий знал обо всем. Мы ему полностью доверяли. Он подтвердит вам, что Бренда была сущим ангелом. Вот почему он послал мне телеграмму и я вернулся. Что значил для меня багаж, отправленный в Африку, по сравнению с участью, постигшей мою возлюбленную? Теперь у вас в руках ключ к моим действиям, мистер Холмс.

– Продолжайте, – молвил мой друг.

Доктор Стерндейл вынул из кармана бумажный пакет и положил его на стол. На нем была надпись «Radix pedis diaboli» с алым ярлыком, предупреждавшим о том, что это яд. Доктор пододвинул пакет ко мне:

– Насколько я понимаю, сэр, вы доктор. Слышали когда-нибудь об этом препарате?

– Корень ноги дьявола?! Нет, в жизни не слыхивал.

– Это не бросает ни малейшей тени на ваши профессиональные знания, – сказал доктор. – Полагаю, что, кроме одного-единственного образца, который хранится в лаборатории в Буде, в Европе этого вещества нет. Оно до сих пор не применяется в фармацевтике и не упомянуто в литературе по токсикологии. Корень имеет форму ноги – наполовину человеческой, наполовину козлиной; отсюда и причудливое название, данное ему миссионером-ботаником. В некоторых областях Западной Африки знахари применяют его на суде для испытания ядом и держат втайне. Этот образчик достался мне при крайне необычных обстоятельствах в местности, называемой Убанги.

Доктор развернул пакет и показал кучку красновато-коричневого порошка, похожего на нюхательный табак.

– И что же, сэр? – сурово осведомился Холмс.

– Я намерен рассказать вам, мистер Холмс, обо всем, поскольку вы знаете уже так много, что нарисовать полную картину – явно в моих интересах. Я уже объяснил вам, в каких отношениях состоял с семейством Трегеннис. Ради сестры я по-дружески вел себя с братьями. Семейная ссора из-за денег отдалила от них Мортимера, однако все разногласия были как будто улажены, и я держался с ним точно так же, как и с остальными. Мортимер был хитрым и скользким интриганом; кое-что вызвало у меня подозрение, но причин для открытого столкновения с ним не было.

Однажды, всего лишь пару недель назад, Мортимер явился ко мне в коттедж, и я показал ему кое-какие африканские редкости. Среди прочих достал и этот порошок, рассказал о его удивительных свойствах: как он стимулирует мозговые центры, управляющие страхом, и как либо смерть, либо безумие настигают несчастного туземца, подвергнутого испытанию жрецом его племени. Упомянул также, что европейская наука бессильна обнаружить следы этого наркотика. Каким образом Мортимер завладел этим порошком, непонятно: я не покидал комнаты, но нет сомнения, что он улучил минуту, когда я рылся в шкафчиках и доставал коробки. Помню, как он забрасывал меня вопросами о дозе вещества и времени, необходимом для его действия, но мне и в голову не могло прийти, что эти сведения понадобятся ему на практике.

Впрочем, об этом визите я и думать забыл, пока не получил в Плимуте телеграмму от викария. Злоумышленник посчитал, что, прежде чем новость до меня дойдет, я буду далеко в море и на целые годы затеряюсь в Африке. Однако я тотчас же вернулся. Разумеется, вслушиваясь в подробности происшедшего, я не мог сомневаться, что в ход был пущен мой яд. К вам я явился в надежде, что вы нашли какое-то иное объяснение, но иного быть не могло. Я был убежден, что убийца – Мортимер Трегеннис; преступление он совершил ради денег, предполагая, вероятно, что, если всех его родственников постигнет безумие, он станет единственным опекуном их общей собственности. Применив ногу дьявола, двоих он лишил разума и умертвил свою сестру Бренду – единственное существо на свете, которое я любил, а она любила меня. Мортимер совершил преступление, каким же должно быть его наказание?

Воззвать к закону – но откуда мне взять доказательства? Я знал подоплеку драмы, но разве деревенщины, которые сидят в жюри присяжных, поверят столь фантастической истории? Возможно, да, а возможно – и нет. Промашки я не мог себе позволить. Душа моя требовала мести. Я уже сказал вам, мистер Холмс, что провел большую часть своей жизни вне действия закона и приучился сам его вершить. Так произошло и теперь. Я твердо решил, что Мортимер должен разделить ту же участь, какую он уготовил для своих родичей. Иначе я расправился бы с ним собственными руками. Во всей Англии не найти человека, который дорожит своей жизнью меньше, чем я сейчас.

Итак, я рассказал вам все. Остальное вы поведали мне сами. В самом деле, после бессонной ночи я спозаранку покинул свой коттедж. Я предвидел, что Мортимера разбудить будет трудно, поэтому прихватил с собой горсть гравия из кучи, о которой вы упомянули, и швырнул ее в окно. Мортимер сошел вниз и впустил меня в дом через окно гостиной. Я предъявил ему свои обвинения. Сказал, что стою перед ним и как судья, и как палач. Негодяй рухнул в кресло, оцепенев при виде моего револьвера. Я зажег лампу, всыпал в нее порошок и встал снаружи дома у окна, готовый выполнить свою угрозу и застрелить преступника, если он попытается выскочить из комнаты. Через пять минут он умер. Боже! Как ужасно он умирал! Но сердце у меня было тверже кремня: он испытал ровно то же, что и моя невинная голубка. Вот и вся моя история, мистер Холмс. Если вы когда-то любили, возможно, вы поступили бы точно так же. Во всяком случае, я в вашей власти. Можете предпринять любые меры. Как я уже сказал, на свете нет человека, который страшился бы смерти меньше меня.