Текст книги "Шерлок Холмс. Его прощальный поклон"

Некоторое время Холмс хранил молчание.

– Каковы были ваши планы? – спросил он наконец.

– Я намеревался похоронить себя в Центральной Африке. Моя тамошняя работа сделана только наполовину.

– Отправляйтесь туда и доканчивайте оставшуюся половину, – сказал Холмс. – Я, во всяком случае, не готов в этом вам препятствовать.

Доктор Стерндейл выпрямился во весь свой гигантский рост, степенно нам поклонился и покинул беседку. Холмс разжег трубку и передал мне кисет.

– Дым, не несущий отравы, будет приятнее, – проговорил он. – Думаю, вы согласитесь, Ватсон, что в подобном случае мы не обязаны вмешиваться. Наше расследование было независимым, независимыми должны быть и наши действия. Вы ведь не осудили бы этого человека?

– Разумеется, нет, – ответил я.

– Я никогда не любил, Ватсон, но если бы дорогая мне женщина встретила такой конец, я, вероятно, поступил бы точно так же, как наш презирающий законы охотник на львов. Как знать? Что ж, Ватсон, я не буду задевать ваше самолюбие, объясняя очевидное. Отправной точкой моего розыска стал, конечно же, гравий на подоконнике. В саду викария ничего подобного не обнаружилось. Похожий гравий я нашел только после того, как обратил внимание на доктора Стерндейла и его коттедж. Лампа, горевшая при дневном свете, и остатки порошка на ней были последовательными звеньями в довольно очевидной цепочке. А теперь, дружище Ватсон, нам пора выкинуть это дело из головы и с чистой совестью вернуться к изучению халдейских корней, которые наверняка прослеживаются в корнуоллской ветви великого кельтского языка.

VIII
Его прощальный поклон

Эпилог

Было девять часов вечера второго августа – августа, страшнее которого не найти во всей мировой истории. Чудилось, будто проклятие Всевышнего уже тяготело над погрязшей в пороках землей: разлитая в застоявшейся духоте мертвенная тишина смутно предвещала недоброе. Солнце давно село, но далеко на западе – вровень с горизонтом – пламенел кроваво-красный надрез, схожий с открытой раной. Над головой ярко сияли звезды, внизу поблескивали в бухте огоньки судов. На садовой дорожке, у каменного парапета, на фоне длинного невысокого здания с многочисленными фронтонами стояли два немца, имена которых были известны многим. Они смотрели на широкий берег, расстилавшийся у подножия громадной меловой скалы, куда четыре года тому назад, подобно странствующему орлу, спикировал фон Борк. Немцы вели негромкую доверительную беседу, тесно сблизив головы. Тлеющие кончики их сигар снизу можно было принять за раскаленные глаза злобного демона, выглядывающего из темноты.

Примечательный человек этот фон Борк: вряд ли из преданных кайзеру агентов найдется ему ровня. Поначалу именно своим талантам он был обязан тем, что ему вверили «английскую миссию» как наиболее ответственную, но с тех пор его дарования становились все более и более очевидными для полудюжины посвященных в суть дела. В число этих посвященных входил и теперешний его собеседник – барон фон Херлинг, главный секретарь дипломатического представительства; его огромный, в сто лошадиных сил, «бенц» загородил сельский проулок в ожидании минуты, когда понадобится умчать владельца обратно в Лондон.

– Все движется быстро и по расписанию. Судя по развитию событий, вы, вероятно, отбудете в Берлин до конца недели, – произнес секретарь. – И прием, который вам окажут, мой дорогой фон Борк, вас, полагаю, удивит. Я знаю, как высоко ценят на самом верху вашу деятельность здесь, в Англии.

Секретарь – рослый, плотно сложенный, раздавшийся в ширину, – говорил медленно, внушительным тоном, что в основном и способствовало его политической карьере.

Фон Борк презрительно рассмеялся:

– Втереть очки этим англичашкам немудрено. Народец бесхитростный, податливый – просто на редкость.

– Право, не знаю, – раздумчиво отозвался секретарь. – Они блюдут неочевидные границы, и следует научиться эти рамки не преступать. На вид они простодушны, однако на это простодушие иностранцы и ловятся. Поначалу кажется: готовы на любые уступки, но потом внезапно натыкаешься на полную непреклонность и понимаешь, что черта проведена бесповоротно, остается только мириться с данностью. У этих островитян, к примеру, принято чтить условности, которые никак нельзя обойти.

– Вы имеете в виду «быть в хорошей форме», «соблюдать правила игры» и все такое прочее? – Фон Борк страдальчески вздохнул.

– Да, британские предрассудки и условности в самых затейливых проявлениях. Сошлюсь на один из собственных самых ужасных провалов: я могу позволить себе говорить о своих осечках, поскольку вы вполне осведомлены о моей работе и способны оценить успехи. Произошло это во время моего первого приезда сюда. Меня пригласили провести уик-энд в загородном доме одного министра. Разговоры велись чрезвычайно неосторожные.

Фон Борк кивнул и коротко заметил:

– Я там был.

– Именно. Так вот, я, разумеется, направил резюме беседы в Берлин. К несчастью, в подобного рода делах наш дражайший канцлер порой ведет себя довольно неуклюже: из его случайной обмолвки стало ясно, что ему известно о тех беседах. След, разумеется, привел ко мне. Вам трудно представить, во что это для меня обошлось. Доброжелательности наших британских хозяев как не бывало, можете мне поверить. Мне потребовалось два года, чтобы хоть как-то это загладить. Но вы, изображая спортсмена…

– Нет-нет, тут совсем другое. Изображать – значит подделываться. А мне это не нужно: я прирожденный спортсмен, чем и наслаждаюсь.

– Что ж, тем убедительнее. Вы принимаете участие в парусных гонках. Охотитесь в компании, играете в поло, не пропускаете ни одного состязания, ваша четверка лошадей выигрывает приз в «Олимпии». Я даже слышал, что вы боксируете с молодыми офицерами. И что в результате? Никто не принимает вас всерьез. Вы «рубаха-парень», «вполне приличный для немца», – выпивоха, завсегдатай ночных клубов, залихватский щеголь. А между тем этот загородный дом – источник половины проблем королевства, а его хозяин-спортсмен – самый опытный агент секретной службы в Европе. Вы гений, мой дорогой фон Борк, настоящий гений!

– Вы льстите мне, барон. Однако я со всей определенностью могу утверждать, что не потратил даром те четыре года, что пробыл в этой стране. Я еще не показывал вам свою небольшую коллекцию. Вы не против зайти на минутку в дом?

В кабинет можно было попасть прямо с террасы. Фон Борк толкнул дверь и, ведя за собой гостя, щелкнул электрическим выключателем. Потом прикрыл дверь за грузной фигурой секретаря и тщательно задернул тяжелую штору перед решетчатым окном. И только приняв все эти меры предосторожности и убедившись в их действенности, он повернул к гостю загорелое лицо с орлиным носом.

– Здесь не весь мой архив, – сообщил он. – Вчера моя жена с домочадцами отправилась во Флиссинген и забрала не слишком важные бумаги с собой. Разумеется, я должен просить посольство взять остальные на сохранение.

– Все уже тщательно подготовлено. Ваше имя внесено в особый список. Вам с вашим архивом открыт зеленый свет. Конечно, не исключено, что уезжать нам не придется. Англия может бросить Францию на произвол судьбы. Мы уверены, что между ними нет никакого обязывающего соглашения.

– А с Бельгией? – спросил фон Борк, со всем вниманием ожидая ответа.

– Да, и с Бельгией тоже.

Фон Борк покачал головой:

– Вряд ли с Бельгией пройдет этот номер. Договор определенно существует. Если Англия останется в стороне, ей конец – полный и окончательный. Она никогда не оправится после такого унижения.

– Но, по крайней мере, Англия пока может не вступать в войну.

– А как быть с ее честью?

– Оставьте, сударь: мы живем в век утилитаризма. Честь – понятие средневековое. Кроме того, Англия к войне не готова. Трудно даже вообразить: мы приняли особый военный налог в пятьдесят миллионов, который обнаружил наши цели с такой же ясностью, как если бы мы поместили рекламу на первой странице «Таймс», однако и это не пробудило англичан от спячки. То и дело они задают вопросы. Моя задача – подыскать ответ. Там и сям возникает и недовольство. Мое дело – его успокоить. Но уверяю вас: что касается основы основ – накопления оружия и взрывчатых веществ, подготовки защиты от подводных лодок – ничего не сделано. Как же Англия сумеет вступить в войну, особенно если учесть, что в Ирландии мы развязали гражданскую междоусобицу? Заварили там дьявольскую кашу, выпустили на волю фурий, бьющих стекла, и так далее – лишь бы англичане сосредоточились только на внутренних интересах.

– Но должна же Англия думать о своем будущем.

– А вот это другой вопрос. Полагаю, что в будущем относительно Англии у нас появятся вполне определенные планы, и тогда ваши сведения окажутся для нас жизненно важными. Мистер Джон Буль выступит либо сегодня, либо завтра. Если сегодня, мы в полной готовности. Если завтра, то наша готовность еще более возрастет. Полагаю, с их стороны благоразумней сражаться вместе с союзниками, нежели в одиночку. Но решать предстоит им самим. Эта неделя определит судьбу страны. Впрочем, вернемся от рассуждений к Real-politik. Вы упомянули о своем архиве.

Барон опустился в кресло, попыхивая сигарой. Он наблюдал за действиями своего товарища; на его широкой лысине играли отблески света.

В дальнем углу просторной, обшитой дубовыми панелями комнаты, стены которой были заставлены книжными стеллажами, виднелся занавес. За ним обнаружился объемистый, окованный медью сейф. Фон Борк снял с цепочки от часов ключик и, изрядно повозившись с замком, распахнул тяжелую дверцу.

– Вот! – произнес он, отступив в сторону и торжествующе взмахнув рукой.

Свет ярко озарил внутренность сейфа, и секретарь посольства с живейшим интересом вперил взгляд в ряды отделений, туго набитых бумагами. Каждое отделение имело свой ярлычок, и, скользя по ним глазами, секретарь читал длинный список названий – таких как «Броды», «Охрана портов», «Аэропланы», «Ирландия», «Египет», «Укрепления Портсмута», «Ла-Манш», «Росайт» и десятки других. Все отделения были набиты документами, чертежами и планами.

– Потрясающе! – воскликнул секретарь. Отложив сигару, он тихонько похлопал пухлыми ладонями.

– И все это за четыре года, барон. Совсем неплохо для запойного сельского сквайра, не вылезающего из седла. Но моя коллекция вот-вот должна пополниться главной жемчужиной, и место для нее уже приготовлено.

Фон Борк указал на отделение, обозначенное как «Морские сигналы».

– Однако у вас там уже накоплено солидное досье.

– Все эти бумаги давно устарели и годятся только на выброс. Отчего-то Адмиралтейство забило тревогу, и все шифровальные коды были заменены. Для меня, барон, это был настоящий удар – худшая незадача на протяжении всей моей миссии. Но благодаря моей чековой книжке и старине Олтемонту сегодня вечером дело будет поправлено.

Барон взглянул на часы и издал невнятный горловой звук, обозначавший досаду.

– Так-так, однако ждать я больше не могу. Думаю, вам понятно, что на Карлтон-Хаус-Террас сейчас всем не до сна, и каждый из нас должен занять свой пост. Я надеялся доставить известие о вашем величайшем успехе. Олтемонт назвал какой-то определенный час?

Фон Борк протянул собеседнику телеграмму:

«Непременно явлюсь сегодня вечером с новыми свечами зажигания. Олтемонт».

– Со свечами зажигания?

– Видите ли, он представляется автомехаником, а у меня целый гараж. В нашем коде всякое новое сведение именуется по какой-либо запчасти. Если он упоминает радиатор, то подразумевается линкор, если речь идет о масляном насосе, то это крейсер, и тому подобное. Свечи зажигания – это морские сигналы.

– Отправлено из Портсмута в полдень, – заметил секретарь, изучая адрес. – Кстати, сколько вы ему платите?

– За это поручение – пятьсот фунтов. Разумеется, он получает также и жалованье.

– Алчный пройдоха! Предатели – полезные люди, но мне жалко для них этих грязных денег.

– Для Олтемонта мне ничего не жалко. Помощник он изумительный. Если я плачу ему щедро, то он, говоря его словами, «доставляет товар». Кроме того, он не предатель. Уверяю вас: уж если говорить о ненависти к Англии, наш самый преданный Германии юнкер – сосунок по сравнению с озлобленным американцем ирландского происхождения.

– О, так он американский ирландец?

– Если бы вы его услышали, то не усомнились бы. Поверьте, иногда я и сам его не очень-то понимаю. Похоже, он объявил войну не только английскому королю, но и английскому произношению. Вы в самом деле должны ехать? Он вот-вот явится.

– Да, к сожалению, я и так уже слишком задержался. Будем ждать вас рано утром, и когда вы пронесете список морских сигналов сквозь дверцу на ступенях близ колонны герцога Йоркского, это подведет триумфальную черту под вашей деятельностью в Англии. Что это – токайское? – Барон указал на пыльную, плотно запечатанную бутылку, стоявшую на подносе вместе с двумя бокалами.

– Не откажетесь ли выпить бокал, прежде чем отправиться?

– Нет, спасибо. Похоже, у вас готовится попойка?

– Олтемонт превосходно разбирается в винах и пристрастился к моему токаю. По натуре он обидчив, поэтому его приходится слегка подмасливать. В моих планах он ключевое звено, и пришлось его хорошо изучить.

Оба снова вышли на террасу и направились к дальнему ее концу, где, заведенный шофером, уже дрожал и фыркал внушительный автомобиль барона.

– Кажется, это огни Хариджа, – проговорил секретарь, натягивая плащ. – Какая тишь, какое спокойствие! Через неделю здесь могут вспыхнуть другие огни, и английский берег перестанет быть безмятежным. Небеса также могут оказаться не столь миролюбивыми, если сбудутся все обещания нашего славного Цеппелина. Кстати, кто это там?

В доме за их спинами светилось только одно окно: возле лампы за столом сидела добродушного вида румяная пожилая женщина в деревенском чепце. Временами она отрывалась от вязания, чтобы погладить большую черную кошку.

– Это Марта, единственная служанка, которую я оставил.

Секретарь хмыкнул:

– Она, можно сказать, олицетворяет Британию: поглощена собственными мыслями и погружена в приятную дремоту. Итак, фон Борк, au revoir!

Махнув на прощание рукой, барон забрался в машину, и мгновение спустя два золотых конуса от передних фар прорезали темноту. Секретарь откинулся на подушки роскошного лимузина, неотступно размышляя о близящейся европейской трагедии, и даже не заметил, как его автомобиль, мчавшийся по сельской улочке, едва не врезался в небольшой «форд», который двигался ему навстречу.

Когда огоньки автомобиля исчезли вдали, фон Борк медленно вернулся в кабинет. На ходу он обратил внимание, что его старая домоправительница потушила лампу и отправилась на покой. Для него были внове молчание и темнота обширного дома в отсутствие многочисленного семейства и домочадцев. Впрочем, фон Борк с облегчением думал, что сейчас все его близкие в безопасности и, кроме пожилой домоправительницы, в доме никого больше нет. В кабинете предстояло сделать большую уборку, за которую он принялся, и вскоре его вдумчивое красивое лицо озарилось пламенем от сжигаемых бумаг. Возле стола помещался кожаный чемодан, в который он методически и тщательно укладывал драгоценное содержимое своего сейфа. Впрочем, не успел он приняться за работу, как чутким ухом уловил послышавшийся вдали шум мотора. Фон Борк тотчас с удовлетворенным возгласом перетянул чемодан ремнями, закрыл и запер сейф и поспешил на террасу. Оказавшись там, он увидел огоньки небольшого автомобиля, остановившегося у ворот. Из него выпрыгнул пассажир и устремился к фон Борку, а шофер – плотно сложенный немолодой человек с седыми усами – устроился за рулем поудобнее, готовясь к длительному ожиданию.

– Итак? – торопливо спросил фон Борк, ринувшись навстречу гостю.

Вместо ответа визитер торжествующе помахал над головой пакетом в коричневой бумаге.

– Сегодня можете меня поздравить, мистер! – воскликнул он. – Наконец-то я с добычей!

– Сигналы?

– То самое, что я обещал в телеграмме. Все до единого: ручная сигнализация, световые сигналы, телеграф Маркони. Копии, конечно. Простофиля, с которым я торговался, готов был отдать и оригиналы, но это было бы слишком опасно. Но товар настоящий, он вас не подведет.

Гость хлопнул немца по плечу с грубоватой фамильярностью, от которой того покоробило.

– Входите, – проговорил фон Борк. – В доме я один. Дожидался вашего товара. Копии, конечно, лучше, чем оригиналы. Если бы оригиналы исчезли, всю систему шифров немедленно бы заменили. Вы полагаете, на копии можно положиться?

Американский ирландец шагнул в кабинет и, плюхнувшись в кресло, вытянул длинные ноги. Это был высокий, худощавый человек лет шестидесяти, с резкими чертами лица и небольшой козлиной бородкой, придававшей ему сходство с карикатурами на дядю Сэма. В углу его рта торчала наполовину выкуренная изжеванная сигара, которую он, чиркнув спичкой, тотчас разжег.

– Готовитесь делать ноги? – осведомился он, оглядевшись вокруг. – Скажите, мистер, – добавил он, глянув на сейф, уже не скрытый за занавесом, – неужто вы храните свои бумаги в этой штуковине?

– Почему бы и нет?

– Черт побери, в этакой простецкой коробчонке! А еще почитаетесь лихим шпионом. Да любой пройдоха-янки вскроет ее консервным ножом. Знай я, что мои письма будут валяться в таком ненадежном месте, то оказался бы распоследним болваном, если бы стал вам писать.

– Любому взломщику придется изрядно попотеть над этим сейфом, – ответил фон Борк. – Металл настолько прочен, что его не разрезать никаким инструментом.

– А замок?

– Куда там, это замок с двойной комбинацией. Вам известно, что это значит?

– Слыхом не слыхивал, – ответил американец.

– Так вот, чтобы открыть замок, необходимо знать не только набор цифр, но и слово. – Фон Борк поднялся и продемонстрировал двойной вращающийся диск вокруг замочной скважины. – Наружный диск – для букв, внутренний – для цифр.

– Ну-ну, валяйте дальше.

– Словом, все не так просто, как вы думали. Мне изготовили этот сейф четыре года тому назад. Угадайте, какие цифры и какое слово я выбрал?

– Откуда ж мне знать.

– Так вот, слово – «август», цифры – один, девять, один, четыре. В самую точку.

На лице американца изобразилось удивление, смешанное с восторгом.

– Ну надо же, а вы голова! Попали в яблочко.

– И тогда кое-кто мог угадать точную дату. Но вот этот день наступил, и завтра утром я сворачиваю все дела.

– Надеюсь, вы меня тоже вызволите. Ни за что не останусь в этой треклятой стране один как перст. Насколько я понимаю, через неделю или того меньше Джон Буль встанет на дыбы и войдет в раж. Я бы предпочел наблюдать за ним с другой стороны океана.

– Но вы же американский гражданин?

– Так ведь Джек Джеймс тоже американский гражданин, а тянет срок в Портленде. Британскому фараону плевать, хоть сто раз объявляйте себя американцем. «Тут британские законы, извольте им подчиняться», – рявкнет он. Кстати, мистер, коль скоро мы заговорили о Джеке Джеймсе, сдается мне, что вы своих людей не очень-то бережете.

– То есть? – вскинулся фон Борк.

– Вы же их наниматель, ага? Это ваша забота – спасти их от провала. Но они проваливаются, а вы хоть раз кого-нибудь спасли? Возьмем хотя бы Джеймса…

– Джеймс сам виноват. Вам это прекрасно известно. Он дал себе слишком много воли.

– Джеймс был дурак дураком – спорить не стану. Дальше – Холлис.

– Он был просто сумасшедший.

– Да, под конец он малость свихнулся. Поневоле слетишь с катушек, если приходится с утра до вечера выдерживать роль, а тебя вот-вот сдадут фараонам. Теперь Стайнер…

Фон Борк вздрогнул, и его загорелое лицо слегка побледнело.

– А что со Стайнером?

– Сцапали его, вот и весь сказ. Вчера вечером совершили налет на его лавку, и теперь он сам и все его бумаги в портсмутской тюрьме. Вы-то улизнете, а ему, бедняге, придется несладко, и еще будет считать себя счастливчиком, если не распрощается с головой. Вот почему мне не терпится поскорее перебраться по ту сторону соленой воды.

Фон Борк отличался сильным характером и выдержкой, однако легко было заметить, что новость его ошеломила.

– Как же они выследили Стайнера? – пробормотал он. – Худшего сюрприза и не придумать.

– Чуть-чуть не случилось кое-что и похуже. Думаю, они уже и до меня почти дотянулись.

– Не может быть!

– Верно вам говорю. К моей хозяйке во Фраттоне пристали с расспросами, и как только я об этом узнал, тут же смекнул, что пора собирать манатки. Но вот что хочу у вас спросить, мистер: откуда полиция обо всем пронюхивает? Стайнер – пятый агент, которого вы лишились с тех пор, как я на вас работаю, и я догадываюсь, кем будет шестой, если только не ударюсь в бега. Как вы это объясните? И не совестно вам, что ваших людей выщелкивают одного за другим?

Фон Борк побагровел:

– Как вы смеете со мной так разговаривать!

– Если бы не смел, мистер, то не пошел бы к вам на службу. Выкладываю начистоту все, что у меня на уме. Слышал, будто вы, немецкие политиканы, без жалости сдаете своих агентов, если от них больше нет толку. Пускай посидят там, где все равно ничего не разболтают.

Фон Борк вскочил на ноги:

– То есть вы нагло обвиняете меня в том, будто я предаю своих агентов?

– Биться об заклад не буду, мистер, но где-то притаился стукач или двойной агент, и это уж ваша забота разнюхать, кто он и где затаился. Я, во всяком случае, рисковать больше не собираюсь. Мне бы в Голландию – и чем скорее, тем лучше.

Фон Борк с усилием подавил гнев:

– Мы слишком долго были союзниками, чтобы ссориться в момент победы. Вы великолепно поработали, многим рисковали, и забыть об этом я не могу. Любым способом добирайтесь до Голландии, а там сядете на пароход из Роттердама до Нью-Йорка. Спустя неделю, когда фон Тирпиц возьмется за дело, все прочие маршруты будут небезопасны. Ваш список я упакую вместе с другими материалами.

Американец держал пакет в руках, однако передать его фон Борку не спешил.

– А как насчет бабок? – поинтересовался он.

– Насчет чего?

– Деньжат, понятно. Мой гонорар – пятьсот фунтов. Комендор напоследок жутко уперся, и мне пришлось выложить ему сотню долларов сверху, иначе остались бы мы оба с носом. «Ничего не выгорит!» – твердил он и совсем не шутил, но лишняя сотня его уломала. Всего это дельце обошлось мне в двести фунтов, и пока я не получу, что причитается, с добычей не расстанусь.

Фон Борк с горечью усмехнулся:

– Вы, кажется, не слишком высокого мнения о моей порядочности и желаете получить деньги до того, как отдадите список.

– Что ж, мистер, бизнес есть бизнес.

– Хорошо. Будь по-вашему. – Фон Борк сел за стол и выписал чек, вырвал его из книжки, однако своему компаньону не вручил. – Итак, поскольку между нами сложились такие отношения, мистер Олтемонт, я не вижу оснований доверять вам больше, нежели вы мне. Вы меня понимаете? – добавил он, глядя на американца через плечо. – Чек на столе. Я настаиваю на том, чтобы ознакомиться с вашим пакетом раньше, чем вы завладеете деньгами.

Американец молча передал пакет. Фон Борк развязал бечевку и снял два слоя оберточной бумаги. Затем изумленно уставился на лежавшую перед ним синюю книжечку. На переплете золотом было вытиснено: «Практическое руководство по разведению пчел». Долго созерцать этот в высшей степени неуместный заголовок шпиону не пришлось. В следующую секунду шею его стиснула железная рука, а к искаженному лицу поднесли губку, пропитанную хлороформом.

– Еще по стаканчику, Ватсон! – произнес мистер Шерлок Холмс, берясь за пыльную бутылку отборного токайского. – Выпьем за наше радостное воссоединение.

Плотный шофер, сидевший за столом, с готовностью протянул свой бокал.

– Отличное вино, Холмс, – заметил он, искренне присоединившись к тосту.

– Не то слово, Ватсон. Наш шумный друг, отдыхающий на диване, уверял меня, что оно прибыло из особого погреба императора Франца Иосифа в Шенбруннском дворце. Вас не затруднит открыть окно? Пары хлороформа портят вкус.

Дверца сейфа была распахнута настежь, и Холмс, стоя перед ним, извлекал одно досье за другим, бегло их просматривал, а затем аккуратно помещал в чемодан фон Борка. Тяжело хрипевший во сне немец покоился на диване, его руки и ноги были крепко связаны ремнем.

– Спешить, Ватсон, незачем. Никто нам не помешает. Не позвоните в колокольчик? В доме нет никого, кроме старой Марты, которая сыграла свою роль как нельзя лучше. Взявшись за это дело, я устроил ее сюда домоправительницей. А, Марта! Вы будете рады услышать, что все обстоит благополучно.

Добрая старушка появилась в проеме двери. Улыбнувшись, она сделала книксен перед мистером Холмсом, однако не без тревоги бросила взгляд на недвижное тело.

– Все хорошо, Марта. Ваш хозяин ничуть не пострадал.

– Рада этому, мистер Холмс. Как-никак хозяином он был неплохим. Вчера он собирался отправить меня со своей супругой в Германию, но ведь это помешало бы вашим планам, сэр?

– Верно, Марта. Пока вы были здесь, я ни о чем не беспокоился. Мы ждали вашего сигнала.

– Тут был секретарь, сэр, – такой коренастый джентльмен из Лондона.

– Знаю. Он проехал мимо нас. Если бы не ваши отличные навыки вождения, Ватсон, мы бы превратились в эмблему: Европа, раздавленная прусским Джаггернаутом.

– Я уж думала, он никогда не уедет. Его присутствие вряд ли бы вас устроило, сэр.

– Конечно. Но нам пришлось прождать на холме всего лишь около получаса, а потом я увидел, как вы потушили лампу, и стало понятно, что путь открыт. Можете связаться со мной завтра в Лондоне, Марта, в отеле «Кларидж».

– Очень хорошо, сэр.

– Надеюсь, у вас все готово к отъезду.

– Да, сэр. Сегодня хозяин отправил семь писем. Как обычно, я переписала адреса. А получил девять; они тоже у меня под рукой.

– Отлично, Марта. Завтра я их просмотрю. Спокойной ночи. Эти бумаги, – продолжал Холмс после ухода служанки, – большой важности не имеют: все сведения были, разумеется, представлены немецкому правительству давным-давно. Здесь оригиналы, которые нельзя было без риска вывести из страны.

– Тогда они совершенно бесполезны.

– Я бы не стал этого утверждать, Ватсон. По ним, во всяком случае, можно определить, что именно германской разведке известно, а что нет. Должен признаться, немалое количество этих бумаг прошло через мои руки, и незачем уточнять, что достоверности в них ни на грош. На склоне лет мне приятно будет наблюдать, как немецкий крейсер войдет в пролив Солент, руководствуясь планом минирования, который я же и изобрел. Но вас, Ватсон, – Холмс, оторвавшись от своего занятия, приобнял старого друга за плечи, – я до сих пор при свете толком не разглядел. Как сказались на вас все эти годы? С виду вы все тот же неунывающий мальчуган.

– Я чувствую себя на двадцать лет моложе, Холмс. Я редко бывал так счастлив, как в тот день, когда получил вашу телеграмму с просьбой встретить вас в Харидже на машине. А вы, Холмс, вы почти не переменились, за исключением этой жуткой бороденки.

– Ради блага страны приходится иногда идти на жертвы, Ватсон, – отозвался Холмс, дергая себя за пучок на подбородке. – Завтра она превратится в страшное воспоминание. Подстригусь, слегка подправлю внешность и появлюсь завтра в «Кларидже» таким, каким был до этого американского фортеля… прошу прощения, Ватсон, похоже, моя английская речь испортилась навеки… еще до того, как мне пришлось поработать американцем.

– Но вы ведь удалились от дел, Холмс. Слышно было, что вы живете отшельником среди пчел и книг на небольшой ферме в Саут-Даунс.

– Именно так, Ватсон. Вот итог моего привольного досуга, magnum opus[10]10
  Главный труд (лат.).


[Закрыть] моих последних лет! – Холмс взял со стола томик и прочитал название полностью: «Практическое руководство по разведению пчел, вкупе с некоторыми замечаниями об отделении королевы». – Все это в одиночку я свершил! Взгляните на плод бессонных ночей и напряженных дней, когда я наблюдал за трудами крохотных существ – в точности как в былое время за преступным миром Лондона.

– Но как вы снова вернулись к работе?

– Да, частенько я и сам этому дивился. Министру иностранных дел я еще сумел противостоять, но когда премьер-министр отважился навестить мое скромное жилище!.. Дело в том, Ватсон, что этого джентльмена, возлежащего на диване, нашей разведке оказалось трудно раскусить. Как специалист он оказался на высоте. Дела шли наперекосяк. И никто не понимал почему. Агентов выявляли и даже захватывали, но было очевидно, что тайно действует некая мощная направляющая сила. Было совершенно необходимо ее разоблачить. Дабы решить эту проблему, на меня оказали сильнейшее давление. На это я потратил два года, Ватсон, но скучными их я не назову. Если я скажу, что начал свое путешествие в Чикаго, внедрился в тайное ирландское общество в Баффало, доставил немало хлопот полиции в Скибберине, таким образом попал в поле зрения мелкого агента фон Борка и тот дал мне соответствующие рекомендации, – вы поймете, что задачка была совсем нешуточная. Затем я имел честь войти к нему в доверие, что не помешало мне подпортить большинство его планов и отправить пять лучших его агентов за решетку. Я неотступно следил за ними, Ватсон, и выхватывал по мере созревания. Итак, сэр, надеюсь, вам уже лучше?

Вопрос был адресован фон Борку, который, тяжело дыша и щурясь, молча вслушивался в монолог Холмса. С перекошенным от ярости лицом он разразился потоком немецких ругательств. Холмс, пока его пленник негодовал и сыпал проклятиями, продолжил бегло изучать документы из сейфа, разворачивая и вновь складывая их длинными нервными пальцами.

– Немецкий язык лишен музыкальности, однако по выразительности с ним не сравнится ни один, – заметил он, когда фон Борк в изнеможении умолк. – Эге! Эге! – воскликнул он, вглядевшись в кальку какого-то чертежа, прежде чем уложить его в чемодан. – Попалась в клетку еще одна птичка. Я понятия не имел, что мой наниматель такая бестия, хотя вроде бы и давно его раскусил. Да уж, мистер фон Борк, вам за многое придется ответить.

Пленник, с трудом приподнявшись на диване, взирал на своего захватчика со странной смесью изумления и ненависти.

– Я с вами сквитаюсь, Олтемонт, – медленно и веско проговорил он. – Жизни на это не пожалею, но сквитаюсь!

– Милая старая песенка, – отозвался Холмс. – Как часто я слыхал ее в былые дни! Это была любимая мелодия покойного глубокочтимого профессора Мориарти. Как известно, полковник Себастьян Моран также ее насвистывал. Тем не менее я жив-здоров и развожу пчел в Саут-Даунс.

– Будь ты проклят, дважды изменник! – вскричал немец, силясь высвободиться из пут и сверля Холмса убийственным взглядом.

– Ну-ну, не все так плохо, – с улыбкой заметил Холмс. – Из моих слов вы, несомненно, должны заключить, что мистера Олтемонта из Чикаго на свете никогда не существовало. Он выдумка, миф, всего лишь экземпляр из моей коллекции подставных лиц. Я им воспользовался, а теперь он бесследно сгинул.