Текст книги "Наследница"

Глава четвертая
УДАРИМ КОМПРОМАТОМ ПО БЮРОКРАТАМ!

ВИКТОРИЯ ЭНГЛЕР

30 ноября 1999 г. 15-30 – 20-00.

– Валерий Сергеевич. – Я останавливаюсь на пороге гигантского кабинета, оформленного в стиле незабвенных времен строительства коммунизма. Отделанные дубовыми панелями стены, массивная мебель, тяжелые плюшевые портьеры. Компьютера на рабочем месте нет, зато центральное место занимает бронзово-малахитовое изваяние, совмещающее в себе чернильниц, пепельницу и нечто вроде стакана для карандашей. – Здравствуйте. – Я слегка наклоняю голову.

На мне деловой синий костюм. Волосы на затылке туго стянуты в хвост. На лице никаких следов макияжа. Какая косметика?!!! Я не на дискотеке, а с визитом у одного из вершителей судеб российской экономики. Притом, с весьма щепетильным визитом. Либо сегодня я выйду отсюда с победой, либо меня уведут под конвоем.

—Проходите, Виктория Карловна. – Мне навстречу спешит подвижный лысенький мужичок с небрежно повязанным галстуком. Сверкают не только его лакированные ботинки. Сверкает он весь. Вернее, лучится… лучится гостеприимством и доброжелательностью. Но это маска. Под которой – шакал, хитрый и подленький, который ошибочно решил, что на мне можно безболезненно нагреть свои лапки, и, набравшись смелости, высунул мордочку из норки. Сейчас по ней и схлопочет. – Располагайтесь. Не поверите, как мне приятно принимать столь прекрасных посетителей.

«Естественно, не поверю», – разлюбезнейше улыбаюсь я и устраиваюсь в жестком кожаном кресле «а-ля Молотов». На плотно сдвинутых коленках у меня толстая папка. А в папке бомба. Мощностью сто десять листов писчей бумаги. Сейчас я ее буду взрывать.

– Итак, Виктория Карловна.

«Итак, Валерий Сергеевич», – продолжаю улыбаться я.

Пока продолжаю…

* * *

«Три недели сумасшедшего дома», – иначе это никак не назовешь. И если первая неделя мне, исстрадавшейся от безделья, была по приколу, и я наслаждалась, то на вторую начала потихоньку поскуливать и проситься обратно к себе в конуру; а на третью у меня на губах выступила пена, я взбесилась и начала бросаться на людей.

Сначала был Белозерск, где я, как выразился Бос, «выполняла представительские функции». И первое, что сделала – это, пересилив себя, объехала семьи погибших и пострадавших при аварии. Ничего официального, никакого разговора о компенсациях. Просто несколько человеческих слов, соболезнование, которое идет не от головы, а от сердца. И везде (в каждом доме!) меня принимали на удивление тепло. С комом в горле, со слезами на глазах, но пытались попотчевать чаем, рассказывали, какие чудные были у них ребятишки, расспрашивали о моей сиротской жизни. Чудные люди! Все, как один!

В этот день я окончательно утвердилась во мнении, что Шикульский уже не жилец.

А на следующий день омоем обходе знал уже весь небольшой городок. Наплевав на Шикульского, я одна, без охраны вышла на улицу. И меня узнавали! Со мной здоровались! Со мной заговаривали, выражали свою поддержку. Я была просто шокирована такой популярностью. И откровенно ревела!

Пляцидевский и Бос были в восторге!

– За общественное мнение теперь можно не беспокоиться, – довольно потирал руки Даниил Александрович.

– Вика, ловко ты это придумала с выходом в город, – нахваливал меня Федор Евгеньевич. Он окончательно перешел на «ты», и я не возражала. Дистанция, конечно, дистанцией, но терпеть не могу ненужного официоза.

– Если вы еще скажете, что я ловко придумала со вчерашним обходом, я перестану вас уважать.

– Что ты, Вика! – смутился Бос. – Неужели я не понимаю, что сегодняшняя прогулка по городу была практичным и очень разумным ходом, а визиты в семьи шли от самого сердца. На твоем месте я бы поступил точно так же.

Хрен бы он так поступил! У этого деятеля были заботы куда поважнее. И он уже давно забыл, что такое эмоции. Потому-то Федор Евгеньевич и был Председателем, а не рядовым инженером.

Межведомственная комиссия в составе пяти человек третий день торчала в затрапезной местной гостинице. Цех, где произошла трагедия, был опечатан до 10 ноября, никто из руководства с незваными столичными гостями общаться не собирался. Я было надумала их навестить, но Пляцидевский, как только услышал об этом намерении, испуганно вытаращил глаза.

– Ничего лучше придумать ты не смогла?!! Да они только того и ждут, чтобы перед ними здесь начали гнуться в поклонах. Перебьются. К тому же, тебе лучше всего держаться от этих разборок подальше. Ты еще не уполномочена официально решать даже самые ничтожные вопросы. Так что наблюдай, учись и помни о том, что ты еще дилетантка.

– Тогда какого хрена я здесь торчу? – в который раз с момента наступления кризиса задала я вопрос. И в который раз получила стандартный ответ.

—Для представительства. Ты даже не представляешь, как много ты сделала, неофициально проболтавшись здесь пару дней. А между прочим, сама того не сознавая, сумела привлечь на нашу сторону весь город. Кстати, не желаешь слетать в Подпорожье? Там сейчас Крупцов.

Я желала. Мне понравилось кататься на вертолетах. И вечером 9 ноября я уже прогуливалась по небольшой, в двадцать домов, деревушке с весьма подходящим названием Морока. Действительно, сплошная морока мне с этим концерном.

Крупцов, уже было собравшийся возвращаться в Питер, задержался из-за меня на день. И теперь месил сельскую грязь в ногу со мной.

– Мои парни провели блиц-расследование, – рассказывал он. – Выводы следующие: несомненный поджог. Работали профессионалы. На пепелище мы обнаружили следы фосфора, а дилетанты обычно пользуются бензином или соляркой. Поджог был произведен одновременно в трех местах – на крыльце, с фасада и с северной стороны, возле окна. Цель ясна: не просто спалить дешевую избу, а еще и не дать выбраться из пожара людям. Были нужны жертвы.

– Зачем?

–Для большей шумихи.

– Но зачем нужна эта шумиха? Какой смысл?

– Не торопись, Вика, – положил руку мне на плечо Крупцов. – Я обещал тебе изложить свои соображения после того, как все проверю. И я свое слово сдержу. Наберись терпения, дочка. А сейчас загляни вот сюда. Это дом той девочки, табельщицы.

– Одной из двоих?

– Да. Она была твоей ровесницей. И жила с бабушкой. Теперь бабушка осталась одна.

Я заглянула. Да так и осталась в этом доме до следующего утра. Баба Валя, замечательная старушка, несмотря на тяжелейшую потерю единственного близкого человека, держалась просто геройски. Хлопотала на кухне, готовила к завтрашним поминкам, и я, не долго думая, нацепила передник и принялась ей помогать. В полночь зашел обеспокоенный Крупцов, посмотрел на меня, взмыленную, волчком вертящуюся возле плиты, и одобрительно кивнул. Ничего не сказал, просто кивнул, но это было красноречивее любых слов. С каждой очередной нашей встречей я все отчетливее видела в нем настоящего друга. И похоже, что это чувство было взаимно. Я не сомневалась, что произвожу на бывшего комитетчика и теневого главу «Пинкертона» все более и более благоприятное впечатление. И была уверена в том, что мы найдем общий язык. Впрочем, мы его уже нашли.

На следующее утро Крупцов уехал в Петербург. А я не могла не присутствовать на похоронах и поминках. Потом расцеловала заплаканную бабу Валю. Пообещала на прощание: «Как только выдастся свободный денек, сразу приеду. Вы не волнуйтесь, я вас не оставлю. Ведь у меня тоже никого нет». И улетела в Белозерск. На следующий день мне предстояли еще одни похороны.

Сволочуга Шикульский!

В Белозерске меня ждали интересные новости. Во-первых, Бакланов с полной уверенностью определил, что в компьютер было совершено проникновение извне, и линия с ЧПУ, включающая в себя пильный комплекс, на котором произошла авария, перепрограммирована.

– Отследить, откуда был взлом, конечно же, невозможно? – скорее, не спросила, а констатировала я.

– Думаю, это не смогли бы сделать даже спецслужбы. С их-то возможностями.

– А доказать, что это диверсия, можно?

– Вполне, – кивнул Бакланов. – Другое дело, захотят ли внимать этим доказательствам там, где мы решим их предъявить.

– Ну, это уже другая забота. – Я беспечно махнула рукой. И принялась фантазировать: – А пока возьмите на себя юридическое оформление факта взлома. Сделайте так, чтобы игнорировать эти доказательства было как можно труднее. Привлеките независимых экспертов. Если потребуется, концерн профинансирует приезд хоть целой комиссии из Москвы. Если считаете необходимым, можете опечатать сервер. Отрубить компьютер…

– Тогда встанет целое предприятие, – перебил меня программист. – К тому же, в этом нет никакой необходимости. Взлом не сокрыть. А тем, что вы мне сейчас перечислили, я уже занимаюсь. Все будет оформлено в лучшем виде.

– Спаси-и-ибо. – Черт, как же мне нравилось иметь дела с этими «пинкертоновцами»! Все, как один (за исключением Андрюши), они были не просто специалистами высочайшего уровня. Они были Работниками – именно так, с большой буквы.

…То, что мне рассказал Бакланов, оказалось сущей ерундой по сравнению с тем, что я через час услышала от Пляцидевского.

– Вика, ты очень хотела знать, что я насчет всего этого думаю, – приступил он к разговору, и я взмолилась:

– Даниил Александрович, прошу вас, без предисловий!

– Ладно, без предисловий. Я не хотел озвучивать то, что тебе сейчас скажу, пока все не проанализирую и не перепроверю. – Он был неисправим!

– Даниил Александрович!

– Потерпишь. Так вот, многое из того, что услышишь, ты не поймешь. Впрочем, я не буду вдаваться в детали. Опишу в общих чертах. Вика, я, кажется, знаю, что нам должны предъявить.

– Что?!! – взорвалась я.

– Мошенничество со страховкой. Но это мелочь, это лишь первое. Второе – организация диверсий на своих собственных предприятиях.

– Но это же бред!

– Не совсем. На данный момент в этом есть рациональное зерно. Не забывай, что менее чем через месяц ты должна официально вступить в права наследования. И, – Пляцидевский выставил перед собой указательный палец, – уплатить огромный налог. Что-то около полутора миллиардов долларов. Таких денег у тебя, естественно, нет. Изъять их из оборота ты не в состоянии. Получить в банке кредит под концерн ты не сможешь даже со своим контрольным пакетом – не позволят акционеры. Остается искать обходные пути. Вот эти диверсии и есть один из таких путей.

– Не понимаю, – промямлила я.

– М-да, конечно, – пробормотал Пляцидевский с таким видом, словно постеснялся продолжить: «Я забыл, что ты круглая дура». – Объясняю на пальцах. В счет погашения убытков из-за этих аварий концерн получает страховку. Это могут быть довольно крупные деньги.

Я чуть не расхохоталась.

– Тысяч пятьдесят за пильный комплекс. Еще тысяч тридцать за крушение поезда.

– Страхуются не только основные средства, но и коммерческий риск, и контракты, и прибыль, недополученная в результате форс-мажорных ситуаций. С миру по нитке, и набирается круглая сумма. Которая выпадает из бюджета концерна, и которую поэтому можно пустить на оплату налога.

– Но не полтора миллиарда же! – Естественно, нет. Но страховки вполне можетбыть достаточно для того, чтобы уплатить первый взнос и добиться рассрочки у государства.

– А при чем здесь изба в Подпорожье? – Та глухая деревня Морока, та чудесная бабушка Валя, та девочка Таня, которую я хоронила сегодня, не шли из головы. – И при чем лесовоз, опрокинувший поленницу дров?

– Ни при чем. Представь: выведя из строя половину завода здесь, в Белозерске, мы хотим представить это, как нападение со стороны. И параллельно с этим устраиваем еще три незначительные диверсии.

– Спецом в одно время.

– Да, Вика. Ты меня поняла. Представляешь, какую спираль они хотят раскрутить? – блеснул очками Даниил Александрович.

– Крупцов в курсе?

– Он думает так же, как я.

– А что он думает… и что думаете вы насчет того, как нам отмазаться от этих обвинений, когда их нам предъявят?

– Мы в затруднении, – бесстрастно признался Пляцидевский. – Но пока обвинения не предъявлены, у нас еще есть время.

– Потом будет поздно, – вздохнула я. – Что там комиссия?

– Делают вид, что проверяют соблюдение правил эксплуатации пильного комплекса. Потом они переключатся на компьютер. И найдут то, что им было заказано – то, что аварийная линия была перепрограммирована.

—Извне.

– Это не суть. Им хватит самого факта. Они сольют его в министерство, а дальше жди неприятностей.

– Ждать неприятностей – мое предназначение, – грустно призналась я. – Этим видом спорта я занимаюсь с раннего детства. И достигла здесь неплохих результатов. Так что этим меня не испугать. И не удивить.

…Ждать неприятностей мне пришлось еще пять дней. За это время, пока неповоротливая комиссия копалась в технической документации, не спеша «находить» криминал, мы подкинули ей большую свинью. В новостях недели, на одном из центральных каналов, дали большой репортаж об эпидемии аварий на объектах «Богатырской Силы». И о независимом расследовании, которое проводит агентство «Богданов и Пинкертон». Сначала Бакланов на всю страну объявил о результатах проверки компьютера: взлом, диверсия. После него Крупцов долго распространялся о результатах спектрального анализа на пожарище в Подпорожье: обнаружен фосфор, поджог. Плюс разобранные пути на узкоколейке в Лужском районе. Плюс мелкая диверсия под Медвежъегорском. Вывод: Семен Леонидович складно повторил то, что мне рассказал Пляцидевский, – под концерн копают, его пытаются подставить. Результат: то, что хотели инкриминировать нам, мы хладнокровно озвучили сами. Да еще и цинично добавили, что завтра результаты внутреннего расследования будут переданы в правоохранительные органы. Кое-кто в Москве и в Сибири, смотря эту передачу, наверное, поперхнулся.

Но как же бочка меда без примеси дегтя? Конечно, телевизионщики хотели как лучше, а получилось дерьмо. Я чуть не грохнулась в обморок, когда в конце репортажа дали коротенький видеоклип обо мне.

Я гуляю по улицам Белозерска, я разговариваю с горожанами, от переизбытка чувств я пускаю скупую слезу. А ведь даже не заметила, как меня снимают! Убила бы этого вонючего папарацци! Уж чего-чего, а светиться мне совсем ни к чему.

Комиссия, за которую всю «работу» выполнил Бакланов, убралась из Белозерска несолоно хлебавши. Но насчет того, что концерн оставят в покое, иллюзий никто не испытывал.

Крупцов рыл копытами землю, пытаясь найти хоть одного непосредственного исполнителя диверсий. Но скорее всего, все они уже были мертвы.

Гепатит затаился в Москве и то, чем сейчас занимается, держал в строгом секрете. В телефонных разговорах со мной он об этом не обмолвился ни словечком. Оно и понятно: телефон – штука весьма ненадежная.

Бос с Пляцидевским готовили очередное заявление для СМИ.

А я за полнейшей своей непригодностью, дабы не путалась под ногами, была посажена в вертолет и отправлена в ссылку, в деревню Морока. К бабушке Вале. К парному молочку. И к непроходимой сельской грязюке, через которую можно пробраться разве что на вездеходе.

Но Артур Георгиевич Иванов обошелся без вездехода. Он приперся пешком, и его неожиданный визит прервал 16 ноября, во вторник, мое двухдневное беззаботное пребывание в деревне. Это был невысокий плотный мужчина лет сорока с коротким ежиком седых волос, близко посаженными глазами и пухлыми губами сластолюбца. Он с первого взгляда вызвал у меня неприязнь. А стоило ему извлечь из кармана комитетскую корку, как неприязнь сразу удесятерилась. Я выстроила в уме замысловатую многоэтажную матерщину и кивнула на дверь своей комнаты.

– Что ж, проходите.

Эти ушлые дети Дзержинского сумели подловить меня в таком месте и в такое время, когда рядом не было ни Крупцова, ни Пляцидевского, ни Гепатита. Не было никого, кто бы мог подсказать, поддержать… просто понять меня. Мне предстояло выпутываться из хитроумной комитетской паутины самостоятельно.

Я сильно сомневалась в том, что мне это удастся.

– Ознакомьтесь. – Я открываю папку, извлекаю оттуда объемистую распечатку и аккуратно кладу ее на маленький шахматный столик. – Вам это будет интересно.

– Что это? – недовольно морщится Валерий Сергеевич и брезгливо, двумя пальчиками, берет верхний листок. Он собирался со мной побеседовать. Он собирался развести меня на базаре. Он собирался меня растоптать. И принять от меня капитуляцию. Но в его планы никак не входило ознакомление с какими-то документами.

– Здесь собрано кое-что интересное про ваших друзей и соратников, – спокойно говорю я. – Есть тут и про вас. Двенадцать последних страниц. Выделено жирным шрифтом.

На физиономии большого чиновника появляется выражение беспокойства. Вернее, не так – не беспокойства. Для беспокойства еще рановато. А пока – выражение озабоченности.

– Вообще-то, у меня нет времени для изучения ваших бумажек, – капризно поджимает он бесцветные губы, но все-таки отделяет от пачки двенадцать листов с жирным шрифтом. – Я так понял, что вы собирались со мной побеседовать. А вместо этого подсовываете мне какую-то писанину.

– Интересную писанину, – уточняю я. – Впрочем, я не настаиваю. Для этих бумажек я без труда найду других читателей. Менее привередливых. Они будут просто в восторге, что им подарили такие сенсационные факты.

Валерий Сергеевич на секунду отрывается от просмотра жирного текста, обжигает меня презрительным взглядом, и вновь утыкает взор в бумажку.

Я терпеливо жду.

– Ну это, предположим, безосновательно, – минут через пять произносит он, но в его голосе отчетливо слышатся нотки сомнения.

– Доказательства дальше, – небрежно бросаю я и закидываю ногу на ногу.

– А вы хоть отдаете себе отчет, с чем вы играете?

–Да, отдаю.

– Ну-ну. – На более пространное заключение у Валерия Сергеевича сейчас просто нет времени. То, что он обозвал писаниной и брезгливо брал двумя пальчиками, сейчас поглотило его с головой. И с каждой прочитанной строчкой у него все сильнее меняется лицо.

– Это что, понимать, как шантаж? – наконец отрывается он от «писанины».

– Понимайте, как вам будет угодно. Мне это до фонаря. – Я хамлю. Я, возможно, перегибаю палку. Но обуздать себя не могу. Слишком уж много головняков мне доставил в последнее время этот продажный мерзавец.

– Но ведь я сейчас услышу от вас какое-то предложение?

– Нет-нет, что вы, Валерий Сергеевич! – испуганно трясу я головой. – Я пришла сюда не торговать этими документами. Просто прихватила их с собой по случаю, думала, вдруг это будет вам интересно. А вообще-то, я просто хотела попросить вас оставить «Богатырскую Силу» в покое.

– Причем здесь я? – бурчит он, и я буквально слышу, как скрипят его мозговые извилины, он пытается сообразить, как, если придется оставить «Богатырскую Силу» в покое, будет оправдываться перед Шикульским за неотработанный гонорар. Его Валерий Сергеевич – я в этом не сомневаюсь – уже получил. А возвращать фишки назад ой как не хочется!

– Если не вы, то кто же тогда? – задаю я двусмысленный вопрос. Понимай, как знаешь:

«Кто же тогда еще сможет помочь?» «Кто же, если не вы, продались ублюдку Шикульскому и организовали наезд на приличное законопослушное предприятие?»

– М-м-мда-а-а… – вздыхает он. Я понимаю, насколько ему сейчас трудно. И мне его ничуть не жаль. Я злорадствую. Я упиваюсь той возвраткой, которую смогла подогнать этому негодяю. – Все не так просто. Ничего не могу обещать.

– Я тоже, – тут же отвечаю я, и Валерий Сергеевич окончательно меняется в лице. Вернее, окончательно теряет лицо.

Каким он был двадцать минут назад! И каков он сейчас!

– Виктория Карловна, у меня есть время на то, чтобы проанализировать ситуацию?

– Сколько угодно. – Я беспечно качаю ногой. У меня наивно-детское выражение глаз. Я не говорю, я мурлыкаю. Я абсолютно не страшная. Вот только мой собеседник почему-то вспотел. – Времени у вас сколько угодно, – повторяю я. И картинно вздыхаю. – Вот у меня его, к сожалению, не осталось совсем. Меня загнали в угол. Теперь остается единственное – пробиваться из него силой. Только силой, дипломатия себя уже исчерпала. Одним словом, та ситуация, про которую говорят: «Или пан, или пропал». Пропаду, так хотя бы утащу с собой на дно нескольких вонючих высокопоставленных педофилов.

Один из них, сейчас сидящий напротив меня, при этом заявлении вздрагивает и, по-моему, с трудом сдерживается, чтобы не двинуть меня кулаком. Как же он меня ненавидит! Какого врага я себе нажила! Но враг этот – ручной. Я знаю, на какие кнопочки нажимать, чтобы он двигался, как я пожелаю. И опасаться его мне нечего.

– Вы задумывались над тем, Виктория Карловна, что на всякое действие существует противодействие? – зло цедит он. Это остатки понтов. Я хороший психолог и знаю, что не пройдет и пары минут, как бепек остынет и станет белым и пушистым.

– Вот и я о том же, – печально вздыхаю я. – На всякий наезд нужен достойный ответ. Вот, например, у меня все было так хорошо. Жила, не ведала печали, пока полгода назад не убили моего отца. Теперь вот подставили меня, собираются упечь в тюрьму. Так что же, мне смириться? Или защищать себя, дать сдачи? Как бы вы поступили в такой ситуации, Валерий Сергеевич?

Валерий Сергеевич понуро молчит. Он никак не может определить, как же воспринимать меня. Как наивную девочку, которая старательно пытается выполнить чью-то установку? Как вселенскую стерву, которая ловит приход от того, что доводит до инсультов московских чиновников?

– Видите, вы бы боролись, – так и не дождавшись ответа, продолжаю петь я. – Вот и я… пытаюсь. Ну, так что, Валерий Сергеевич?

– Все зашло чересчур далеко… – принимается мямлить он, но я его обрезаю.

– Не мои заботы. Не я инициировала этот блудняк. Не мне его ликвидировать. И не я стегала ремнем десятилетних мальчишек… Кстати, их трое. Они сейчас у меня и хорошо охраняются. Все с огромной охотой дадут против вас показания, но прежде они с удовольствием покрасуются перед телекамерами. Не только российскими. Европа будет в восторге. Вы подставите всю страну, Валерий Сергеевич.

– Это инсинуация, – из последних сил сипит он, и я радостно хмыкаю. Клиент созрел. Теперь только бы не случилось сердечного приступа, а то некому будет разгребать те кучи дерьма, которые он наложил по всем углам.

– Про то, что это инсинуация, будете говорить не мне.

– Неужели вы не понимаете, что такого скандала никто не допустит. Не пройдет и суток, как все ваши доказательства будут уничтожены, а вы сами вместе со своей компанией отправитесь, в лучшем случае, в СИЗО. Мне достаточно набрать номер…

– Набирай, извращенец! – резко перебиваю я. – Но сначала представь себе, как уже завтра будет показываться на людях твоя жена, как будут издеваться в школе над твоими детьми. Кроме троих малолетних бродяжек из сходненского притона, у нас еще четверо сутенеров. Поют про тебя, как соловьи. Все снимается на видеокамеру. Репортеры уже в стартовых колодках, ждут сигнала, чтобы выехать к нам. Так что ничего предпринять ты не успеешь. Звони!

– Куда? – с трудом выдавливает он. Последний очаг сопротивления благополучно подавлен.

– Куда собирался!

Он отрицательно качает головой.

– Тогда звони и останавливай то, что ты запустил три недели назад.

– Это нереально.

– Мне начхать! Вообрази, с чего завтра для тебяначнется утро. И начинай действовать. А я посижу, подожду результатов. – Я прикрываю рот ладошкой и сладко зеваю. Не выспалась. – И скажи, чтобы мне принесли чашечку кофе… Покрепче, Валерий Сергеевич.

* * *

Иванов не стал ходить вокруг да около, а чуть ли не с порога объяснил мне, в каком я глубоком дерьме. Выложил все, что на Лубянке известно про меня и Тамару. Вернее, про Ларису Богданову и Диану Ерошенко, подкрутивших ланцы с женской зоны из-под Новомосковска и по пути замочивших полтора десятка невинных налогоплательщиков.

Кажется, комитетчик хотел шокировать меня своей осведомленностью. Но в эту сказку он не попал.

– Браво! Неплохо вы покопались в моем грязном белье, – совершенно спокойно отреагировала я. – Итак, вы знаете про меня много плохого. Я и не сомневалась, что знаете. Ну и что с того, что знаете?

– Я просто хотел, чтобы вы себе отдавали отчет, что в любой момент этой информации можно дать ход. – Комитетчик немного растерянно лупил на меня буркалы, и, кажется, я ему нравилась. – Вы отправитесь обратно на зону. Только не на эту, на пожизненную.

– Мне наплевать. Я давно поставила на себе крест. Еще в детстве. Интересно, насколько вы углубились в мое прошлое? До какого эпизода?

– До того, как вы подменили собой дочку Богданова, – не стал делать из этого секрета Иванов.

– Не мешало бы вам разузнать обо мне побольше.

– Что ж, расскажите.

–Не хочу утомлять вас грустной историей девочки, у которой убили родителей, и она пошла по рукам взрослых мерзавцев. – Я отодвинула занавеску, выглянула в окно. Баба Валя возле сарая колола дрова. Мне стало грустно: вот я, возможно, никогда уже дров не поколю. – Наступит момент, и я расскажу эту историю в комнате для допросов.

– Не драматизируйте, Вика. – Комитетчик подошел ко мне и тоже выглянул в окно. – Ни о какой комнате для допросов разговор пока не идет.

– Скоро зайдет. Ведь вы явились сюда предложить мне сделку. Если я на нее не пойду, тогда окажусь на киче. Без вариантов. Так вот, никаких сделок, никакого сотрудничества. Можете надевать на меня браслеты.

Иванов рассмеялся и покачал головой.

– Какая же вы.

– Какая?

– Такая, какой я себе вас и представлял. А теперь присядьте, пожалуйста… Виктория Карловна, можно на «ты»?

– Валяйте, – позволила я, удивленная такой неожиданной просьбой. Хотя, почему неожиданной? Комитетчик – хороший психолог. И он отлично понимал, что даже такая мелочь может значительно повлиять на установление доверительных отношений. Может быть, я расслаблюсь. Может быть, удастся сократить со мной дистанцию.

Черта с два!

– Присядь, Вика. Поговорим. И не волнуйся, вербовать тебя я не собираюсь, никакой информации мне от тебя тоже не нужно.

– Что же нужно? – Методом исключения я попыталась определить, что еще, кроме вербовки и информации, может пожелать Иванов. Ни хрена не определялось.

—Мне нужны гарантии.

Более расплывчатой формулировки придумать было нельзя.

– Какие гарантии? – усмехнулась я.

– Гарантии того, что ты никогда не придашь огласке те материалы, которые привезла из Новомосковска.

– Академично! – восхищенно пробормотала я. – Впрочем, чего еще от вас ожидать? Конечно, вы знали об этом зипе. Как давно знали, Артур Георгиевич?

– Давно.

– Так почему же вы меня с ним не прижучили раньше, а только сейчас? И почему ради этих гарантий вы поперлись сюда, в такую глухомань, а не попытались получить их в Питере?

– Раньше не было опасений, что ты пустишь их в ход, – объяснил Иванов. Я поразилась: эти монстры лучше меня знают, каких дров я могу наломать. Оказывается, они были уверены, что я не обнародую компру на депутатов. Сама-то я в этом была далеко не уверена.

– А что, теперь такие опасения появились?

– Да. В сложившейся ситуации.

– Вы имеете в виду то, что сейчас происходит с «Богатырской Силой»?

– Именно это. Как бы, когда кризис зайдет слишком далеко, у тебя не появилось соблазна взорвать эту бомбу.

– Артур Георгиевич, а вы имеете какое-либо отношение к этому кризису? – Я задумалась не о том, как спасти шкуру, а как поиметь со всего этого дивиденды.

– Я непосредственно – нет.

– Но вы ведь в курсе?

– Более чем, – откровенно признался Иванов.

– И, конечно же, понимаете, что меня хотят растоптать. И сделали бы это давно, не будь у меня на руках компромата. Это нечто вроде моей охраннойграмоты. Или, если хотите, мои серебряные туфельки.

Комитетчик глянул на меня с непониманием.

– Читали «Волшебника Изумрудного города»?

– Давным-давно, – печально улыбнулся Иванов.

– На девочке Элли были волшебные серебряные туфельки, и поэтому злая Бастинда не могла причинить ей вреда.

– Злая Бастинда – Шикульский?

– Он самый. Если я потеряю компромат на него, можно считать, что я уже не жилец. Он сразу же этим воспользуется.

– Я понимаю, Вика. Давай так: информация на Шикульского на наше соглашение не распространяется. Лады?

Этот Иванов начинал мне определенно нравиться.

– Лады. Мне что, надо вернуть вам дискету?

– Да ты, наверное, размножила ее в ста экземплярах, – рассмеялся Артур Георгиевич. – Все равно все не собрать. Так что не надо мне никаких дискет.

– Написать вам какую-нибудь расписку?

– Просто пообещай мне.

Я остолбенела! Этому Иванову было достаточно моего честного слова! И только за ним он сюда приперся! Хотя, все комитетчики – неплохие психологи. К тому же, изучили меня, наверное, со всех сторон и отлично знают, что свое слово я уважаю. Как бы ни сложились обстоятельства, кому бы оно ни было дано, я его никогда не нарушу.

– Хорошо. Даю слово не предавать публичной огласке ту информацию на депутатов Госдумы, которой располагаю, за исключением компромата на Шикульского, – торжественно объявила я. – Что-нибудь еще, Артур Георгиевич?

– Этого мне достаточно, – кивнул он, и я поразилась, насколько все оказалось просто. И самое главное —я настолько удачно сформулировала свое обещание, что оставила за собой право использовать то, чем владею, для шантажа. Нет, ничего предавать публичной огласке теперь я не буду. Но это не значит, что не пущу вход взрывоопасный зип, чтобы прижать кое-кому хвосты.

– Артур Георгиевич, ваша миссия выполнена?

–Да, – кивнул он. – Тогда обедать.

– Обед – это, конечно, неплохо. Но есть еще одно небольшое дело, Вика.

– Что еще? – разочарованно выдохнула я. И подумала, что вот сейчас-то все и закрутится. Просьба не обнародовать компромат была лишь увертюрой. Теперь начнется балет.

Но я оказалась не права. Похоже, Артур Георгиевич решил исполнить роль доброго комитетчика до конца.

– Я, действительно, очень пристально наблюдаю за тем, что происходит с концерном. И в этой драке я всецело на твоей стороне, – признался он. – А поэтому послушай один добрый совет. Тебя скоро вызовут на допрос и попытаются запугать. Будут, скорее всего, давить, шантажировать. Держись. Не поддавайся. И ничего не бойся. Есть негласное распоряжение тебя не трогать.

– Вы так легко разбалтываете секреты? – удивилась я.

– Просто терпеть не могу Шикульского. И кое-кого еще, – признался комитетчик. – Пошли обедать.

– Сейчас. Вы пока покурите. Я накрою на стол. – Я побежала на кухню разогревать борщ. На ходу размышляя о том, что просьба не обнародовать компромат, и правда, оказалась всего лишь увертюрой. Основное действие было сыграно позже. И оказалось рекордно коротким. Иванов приперся только затем, чтобы «разболтать» служебную тайну, предупредить, чтобы не оставила никаких шансов тем, кто вскорости попытается меня допросить.

«Интересно, зачем это нужно? – безуспешно пыталась понять я, ставя на плиту кастрюлю с борщом. – И что за интриги плетутся вокруг меня?»