Текст книги "Наследница"

– Я с тобой в этом солидарна. Благое дело – участие в судьбах несчастных сироток. А то, что вся эта деятельность сопровождается банальными взятками – так куда же без этого в продажной России? Но, Коля, усыновление – это лишь аверс. Теперь перевернем монетку… Ты в курсе, что такое трансплантология? – задала неожиданный вопрос собеседница, и Николай удивленно пожал плечами.

– Ну… это типа замены человеческих органов. Когда, скажем больную печенку меняют на здоровую.

– Правильно мыслишь, – кивнула Тамара. – Теперь скажи мне, откуда берут эту здоровую печень для пересадки?

– У мертвяков. – Николаю наконец удалось накрутить на вилку спагетти, и то, что ему сейчас предстояло отправить в рот, размером не уступало теннисному мячу. Проклятый кабак! Куда проще питаться в шашлычных! – Не понимаю, к чему ты об этой… трансплантологии?

– К тому, милый Коля, что в нее упирается весь бизнес Светланы Петровны. Спекуляция правами усыновления – это так, криминальная ширма, чтобы было что сунуть легавым, когда они начнут потрошить «Простоквашино». Основная же статья дохода «Доброго Дела» – незаконная торговля трансплантантами. Которые, между прочим, извлекаются у живых и здоровых детишек…

– Чего ты несешь? – раздраженно произнес Николай.

Сомнений не было: о донорских органах из «Простоквашина» он и слыхом не слыхивал.

Сомнений не было и в том, что он не скоро поверит тому, что сейчас собирается со всеми подробностями рассказать ему эта смазливая стерва, которая своим шантажом довела Светлану до кардиоцентра. Предстояло угробить на это немало сил и времени.

«Зато, когда поверит, станет совершенно ручным, – решила Тамара. – Игра стоит свеч».

– Слушай, Коля, вот что я хотела тебе рассказать. Слушай внимательно, не перебивай. Вопросы потом. Итак, все начиналось, действительно, с элементарной спекуляции правами на усыновление. Но однажды, в один далеко не прекрасный момент, твоя ненаглядная Света обнаружила, что есть кое-что, что способно приносить доход, как минимум, раз в пятьдесят больше прежнего…

Тамара рассказывала более часа. Подробно обрисовала структуру толстухиного бизнеса, перечислила имена сотрудников «Доброго Дела», причастных к торговле донорскими органами. Бесполезняк! Николай качал большой головой и не верил ни единому слову.

– Что мне сделать, чтобы ты поверил?

– Мне нужны факты.

– Какие факты, Коля, черт побери?!!

– Мне надо, чтобы кто-нибудь из тех, кого я знаю лично, из тех, кого ты сейчас перечислила, подтвердил хотя бы треть того, что я услышал.

– Хорошо. Уломал, языкастый. Называй любого. Кого выбираешь?

– Ну-у-у…. – задумался Николай. – Скажем, пусть это будет Оксана. Говоришь, она в курсе?

– Без нее не проходила ни одна операция! – обрадовалась Тамара. – К тому же, эта сука, насколько я знаю, живет в «Простоквашине». До нее добраться проще, чем до других. Удачный выбор, приятель. Поехали?

– Поехали, – безразлично согласился Николай, поднимаясь из-за стола и с тоской наблюдая за тем, как Тамара расплачивается с официантом. – Дурацкий кабак. Так ничего толком и не поели, а сколько потратили. Макароны я мог бы сварить и дома…

«Не слишком ли большим простачком он пытается выглядеть? Не переигрывает? Подождем, там будет видно».

– И учти, девочка: если все, что ты сейчас рассказала, не подтвердится, если окажется, что все это туфта, я тебя изнасилую.

– Договорились, – рассмеялась Тамара, выходя из ресторана. – Насилуй! Что до меня, так я с превеликой охотой. Хоть ты и не совсем в моем вкусе. Не люблю толстяков.

МЕДСЕСТРА ФЕДОРЕНКО

После того, как увезли Игната, Оксана перебралась в его дом. Ведь Магистр сказал: «Этот обоссаный колдырь уже никогда не вернется». Оно и к лучшему. Оксана никогда не испытывала к своему сожителю симпатии. Просто ей с Игнатом было удобно. Он умел быть незаметным. Целыми днями, если не изображал активности на территории «Простоквашина», просиживал у телевизора. Ему было абсолютно по барабану, что смотреть – сериал ли, футбол или ток-шоу на тему бесправия геев в российской глубинке. Раз в неделю – как правило, в воскресенье – Игнат требовал траха, и этот трах Оксана ему покорно предоставляла, благо никаких сверхусилий от нее это не требовало. Какая, собственно, мелочь – на протяжение пяти минут поизображать оргазм под дергающимся на тебе потным сморчком, а потом отправиться в душ, где она занималась настоящим сексом… сама с собой. Представляя, как ее так же ласкал бы кто-нибудь из молодых симпатичных охранников, дежурящих у ворот. Когда она (удовлетворенная) возвращалась в постель, Игнат уже храпел на своей половине кровати, повернувшись к своей гражданской жене тощим морщинистым задом.

Вот, по сути, и все отношения между Игнатом Астафьевым и Федоренко Оксаной. И отношения эти, между прочим, оплачивались довольно неплохо. Оксана и представить себе не могла, что значит «нет денег». Непритязательная и экономная, всю свою немаленькую зарплату она исправно вносила на банковский счет, присоединяя к нему и то, что удавалось вытрясти из Игната, и надеялась уже скоро купить кирпичный дом в Каролина Бугасе на берегу Черного моря, выйти замуж (уже нормально) и родить троих ребятишек. Детей Федоренко Оксана любила и всегда старалась не думать о том, кому именно в начале очередной операции она вскрывает грудную клетку или брюшную полость. Ребенок на операционном столе был для нее материалом, с которым надо работать.

…Весь день, морщась от отвращения, Оксана разгребала свинарник, оставшийся после Игната, совершила несколько рейсов с его барахлом до помойки, даже уговорила охранников помочь выбросить пропитанную мочой кровать. Полы во всем доме были отдраены дважды (первый раз с хлоркой); на пыльные тряпки была разорвана целая простыня, позаимствованная в анатомической лаборатории; холодильник отмыт содой и вновь заполнен продуктами. В одиннадцать вечера Оксана, усталая, но довольная, прошлась по дому, окинула победным взглядом преображенные комнаты и отправилась в душ. Смывать трудовой пот и заниматься сексом… сама с собой. Потом постелила себе на диване в гостиной и уже в полусне заползла под холодное одеяло, прощаясь с таким непростым и насыщенным днем.

С таким счастливым днем!

… Первая мысль, когда ее разбудил громкий стук в дверь, была о том, что она легла всего полминуты назад и даже не успела заснуть.

– Какого черта! – пробормотала Оксана и уже во весь голос прокричала: – Кто там? – Она поднялась с дивана, накинула на плечи халат и спустилась по лестнице, ведущей на первый этаж. – Кто там?..

– Это я. Николай, – послышался из-за двери знакомый бас, и медсестра недовольно поморщилась. Не хватает ей только этого кобеля. Не успела избавиться от одного, так… свято место пусто не бывает.

– Чё надо?

– Оксана, открой. Срочное дело.

Почему-то ей сразу вспомнилось «срочное дело», по которому Коля месяц назад тоже ночью явился к Игнату.

Где сейчас Игнат? Убит, и в этом можно даже не сомневаться.

Сама не понимая, почему, но медсестра вдруг испытала легкое беспокойство, которое стремительно, за доли секунды переросло в панический страх.

Неужели теперь ее очередь?

Оксана беспомощно прижалась к стене и обвела затравленным взглядом прихожую в поисках хоть какого-нибудь оружия.

– Я не открою, – пролепетала она. – Приходи утром. Я сплю.

– Оксан, это срочно, – настаивал Коля.

– Все равно не открою. Убирайся к чертям! – еле слышно прошептала Оксана.

И при этом подумала, что бугаю Николаю не составит никакого труда выдавить хлипкую входную дверь. Но того, что произошло в следующее мгновение, она никак не ожидала. Накладной замок вдруг отлетел от двери, от косяка посыпались щепки. В тот момент, когда Оксана поняла, что в замок стреляли, и тоненько взвизгнула, дверь широко распахнулась, и в прихожую с пистолетом в руке ворвалась высокая темноволосая девушка. Ни секунды не размышляя, она с ходу закатала ногой Оксане в живот, приказала Николаю: «Волоки эту сучку в гостиную», и, распахивая по пути все двери, начала проверять первый этаж. Никого не обнаружив, налетчица стремительно поднялась по лестнице на второй. Было слышно, как она там громко хлопает дверями.

Когда темноволосая девушка с пистолетом в руке объявилась в гостиной, Оксана уже восстановила дыхание после удара и скромненько притулилась на застеленным постельным бельем диване. Какие-то десять минут назад она, счастливая, спала здесь, и этот диван еще хранил тепло ее тела.

И вот вдруг как все перевернулось! – Коля, что происходит? Я ничего не понимаю. Кто эта женщина? – подняла медсестра взгляд на незнакомку.

– Я твой рок! – нарочито патетически произнесла Тамара. – Я твой судья! Первый мой подсудимый – Карамзюк. Я ему вынесла приговор. Я этот приговор и привела в исполнение. Второй подсудимый – Игнат. Третья – ты. Потом будет четвертый. И пятый… Остановлюсь только тогда, когда изведу все ваше гадючье гнездо. Признаешь свою вину, Федоренко Оксана? Ты принимала участие в убийстве детей?

Медсестра не могла говорить. На какое-то время у нее отнялся язык. Впрочем, она нашла в себе силы отрицательно покачать головой.

– Не признаешь?

Оксана молчала. Молчал и Николай, с интересом наблюдая за разворачивающимся у него перед глазами действом.

– Не признаешь, Федоренко? Не слышу! Отвечай!

– Не признаю, – наконец удалось просипеть медсестре. – Меня заставляли. Если бы я отказалась, меня бы убили.

– Та-а-ак, – протянул Николай, и Тамаре стало ясно, что он наконец поверил.

– Как давно начались операции над детьми? Отвечай! Быстро! Не думая!

– Вы меня не убьете? У меня есть надежда остаться в живых?

– Как давно начались операции над детьми?! – Ребром ладони Тамара хлестко ударила медсестру по лицу. – Отвечай! Быстро!

– Года два… Я не помню… Наверное, два года назад. – У Оксаны из носа пошла кровь, испачкала халат и нарядную ночную сорочку.

– Сколько детей вы убили?

– Не знаю… Может быть, двадцать… Я не убивала… Я не врач, я только сестра…

– Да хоть санитарка, нам начихать, – презрительно поморщилась Тамара и бросила взгляд на Николая. – Тебе все понятно?

Тот промычал нечто невнятное, но и без того было видно: понял.

– Вопросы есть?

– Нет, – сказал он. И без единой эмоции, без ничтожной заминки хладнокровно сам решил участь Оксаны:

– Убивать ее будем не здесь. Вывезем к речке. Пошли, тварь! – Николай грубо схватил абсолютно утратившую чувство реальности, совершенно обмякшую медсестру за тонкую руку, резко дернул ее на себя. – Подыма-а-айси! И можешь не одеваться. В машине тепло. А когда приедем на место, тебе будет уже все равно.

Ноги Оксану не держали, и Николай за волосы поволок ее вниз по лестнице. Тамара обратила внимание, что за Федоренко тянется мокрый след, и ухмыльнулась, цинично подумав: «Этот двухэтажный курятник располагает к недержанию мочи».

– Коля, эта овца изгадит тебе всю машину, – заметила она, когда Николай распахнул правую дверцу «Паджеро», поставленного почти впритирку к крыльцу, и принялся затаскивать медсестру на заднее сиденье. – Она мокрая.

– Хм. – Над разрешением этой проблемы Коля долго не мучился. Просто содрал с Оксаниных плеч халат, зацепил пятерней за ворот ночнушки и резко дернул вниз, моментально превратив нарядную шелковую сорочку в обычную тряпку. Всего два четких движения, всего пара секунд, и вот перед Николаем стояла на коленях абсолютно голая медсестра Федоренко.

– Чувствуется опытная рука, – не удержалась от ехидного замечания Тамара. – Где натренировался?

– Ну уж всяко не со Светланой Петровной. – Ногой Николай пододвинул к Оксане обрывки рубашки. – На, подотрись. И лезь в тачку. Не заставляй тебя бить.

Пожалуй, медсестре было уже на все наплевать. Бить, не бить – какая теперь, собственно, разница?

Она всхлипнула, завалилась на бок и замерла. Коленки поджаты к самому подбородку, тело, кажется, принадлежит не человеку, а какой-то гигантской мокрице.

«Почему такое белое? – непроизвольно подумалось Тамаре. – Потому что такая темная ночь? Как нельзя более подходящая для приведения в исполнение смертного приговора?» – Она оторвала взгляд от медсестры и только сейчас обратила внимание на то, что шагах в пяти от машины маячат трое охранников. С интересом пялятся на бесплатное шоу. Пялятся, но и только. Если здесь вершит правосудие Николай, их, охранников, место в сторонке.

– Поднимайся, шалава! Подотрись! – Коля несильно приложился огромным ботинком к голой заднице (белой-белой), и Оксана громко икнула. – Сдай ее нам в аренду. На пятнадцать минут, – подал голос один из охранников, но Николай не обратил на него внимания. Левой лапой зацепил Оксану за волосы, правой – подхватил под тощую жопку и…

– Оп-па! Сученка!

… без малейших усилий, легко, словно кошку, зашвырнул в «мицубиси».

– Садись в машину. Я схожу вымою руки, – бросил он Тамаре и шагнул на крыльцо. И уже открыв входную дверь, наконец удостоил вниманием ночных сторожей. – Все, публика. Шоу закончено. Идите к себе, отпирайте ворота. Мы сейчас выедем. А про то, что сейчас видели, никому ни гу-гу!

И Коля выставил перед собой пудовый кулак размером со средний кочан капусты. Неизвестно, разглядели ли в темноте этот жест охранники или нет, но все трое немедленно развернулись и послушно поплелись открывать ворота. И следить за тем, чтобы на вверенной им территории «Простоквашина» все было спокойно и тихо.

Тамара устроилась в джипе, обернулась назад. Медсестра, втиснувшись между сиденьями, замерла на полу в позе «раком».

– Ништяк, сестренка. – Тамара не удержалась и шлепнула ладошкой по голой спине. – Не киксуй. Молись и думай о том, что все хорошее когда-нибудь подходит к концу. И начинается геморрой. Это правило писано не для тебя одной. Оно для всех. Утешайся тем, что, в отличие от остальных, твой геморрой скоро закончится.

– Когда? – неожиданно подала голос Оксана.

– Не знаю. Как только найдем подходящее место. Много времени, думаю, это у нас не займет.

Молись!

Вместо этого медсестра разрыдалась. Так и не решившись сменить неудобную позу.

* * *

Подходящее место Николай выбрал на берегу Оредежа. Совершенно не заботясь о светомаскировке, поставил джип так, чтобы фары освещали границу непроходимого ивняка, выбрался из машины и достал из багажника маленькую саперную лопатку. К этому моменту Оксана уже перестала рыдать и даже перебралась с пола на заднее сиденье.

– Если вдруг надумаешь выскочить из машины, – предупредила Тамара, – имей в виду: я догоню тебя без проблем. После чего сделаю все для того, чтобы ты мечтала лишь об одном: поскорее подохнуть. Вот только тогда подыхать ты будешь долго. Иногда я бываю очень жестокой.

Предупреждение было излишним. Ни о каком побеге Оксана даже не помышляла. Инстинкт самосохранения у нее полностью атрофировался, и она безучастно наблюдала за тем, как Николай в свете фар роет для нее могилу.

Тамара воткнула в магнитолу кассету с «The Garthering».

– Тебе нравится? – обернулась она к медсестре. – Под такую музыку приятно прощаться с жизнью.

– Я не люблю иностранщину. Мне нравится, когда по-русски. Или по-украински, – вздохнула Оксана.

– Ты украинка?

– Да, из Одессы. Там у меня мама и бабушка. А я у них единственная дочка и внучка. Они меня очень любят. – Медсестра опять всхлипнула. Развернув к себе панорамное зеркало, Тамара наблюдала за тем, как она ладошками протерла глаза. – Мы всю жизнь жили в кошмарной коммунальной квартире. Такие бывают, наверное, только в Одессе и только в районе Привоза. Поэтому я всегда мечтала о своем собственном доме. И почти на него накопила… Если б не дом, я никогда бы не стала заниматься подобным.

– Это не оправдание. Впрочем, судить тебя я не собираюсь. Все уже решено.

– Скажи, – вдруг подалась вперед Оксана, – у меня есть хоть капля надежды? Отпустите, и обещаю, что сегодня первым же рейсом улечу из Петербурга. И то, что пережила, послужит для меня уроком. Таким уроком, какой уже никогда не забудешь!

– Пустое, – покачала головой Тамара.

– Да, я совершила ужасное! Но ведь нету таких людей, которые не совершали б ошибок. Все ошибаются.

– Все. Но так, как ты, ошибаются единицы. Если, вообще, к тому, что ты творила, можно применить слово «ошибка». Здесь больше подходит «беспредел», «отмороженность». «Ведьмовство»! А ведьм когда-то жгли на кострах.

– Послушай. – За считанные минуты до смерти Оксана вдруг вновь обрела инстинкт самосохранения. – У меня накоплено почти сорок тысяч долларов. Я завтра же сниму их со счета, отдам вам все…

– Для нас твои сорок штук баксов, – довольно жестко перебила Тамара, – это ничто. Да предлагай ты хоть миллион, хоть миллиард, помилование себе не купишь. Так что закройся. Заткнись! Слушай музыку. И еще раз предупреждаю: даже не думай о том, чтобы выскочить из машины.

Об этом Оксана не думала. Опять разрыдалась, оплакивая свою молодую непутевую жизнь, и к тому моменту, когда Николай закончил с могилой, эти рыдания переросли в настоящую истерику.

Коля воткнул лопатку в холмик земли, подошел к джипу, распахнул заднюю дверцу и, ни слова не говоря, за волосы выволок медсестру из машины и потащил к кустам ивняка.

Тамара сидела на переднем сиденье и наблюдала за тем, как Николай что-то коротко произнес на прощание застывшей на коленях Оксане и деловито накинул ей на шею кусок провода.

«У нее очень красивые груди, – сама не зная почему отметила Тамара. – Да и вся фигурка, как у модели. Удивительно, что Николай даже и не помыслил о том, чтобы напоследок изнасиловать эту мясничку. Дабы не пропадало добро, как говорится. Ставлю, Коля, тебе за это большой жирный плюс!»

Николай столкнул труп в могилу и принялся быстро засыпать ее землей.

Когда он закончил и сел за руль, Тамара обратила внимание, что он весь трясется.

– Эта скотина у тебя была первой? – участливо поинтересовалась она.

– Кто? Какой первой? – не понял Коля.

– Ты раньше не убивал?

– Да. Она была первой. Но не последней! Я лично изведу всю эту простоквашинскую шарашку.

– Смотри не переусердствуй, – улыбнулась Тамара и убавила звук в магнитоле. – И не торопись. Это такое дело, которое не терпит спешки. Поехали, Коля. Рули и слушай внимательно, что тебе теперь надо делать. И как себя вести.

Глава шестая
НЕ ОБИЖАЙТЕ ОЛИГАРХОВ

ВИКТОРИЯ ЭНГЛЕР

25 октября 1999 г. 11-45 – 20-30.

Да, жизнь состоит из взрывов событий и затиший между этими взрывами. Очередное такое затишье наступило после того, как «ушел в залив» дядька Игнат.

Светлана Петровна валяется в одноместной палате кардиоцентра – после Тамариной передачи и записочки с «пожеланием скорейшего выздоровления» у нее произошел рецидив, и она выбыла из строя надолго.

В «Простоквашине», по словам толстухиного Коли, все дружно предаются безделью, иногда кое-что зарабатывая, когда удается сплавить очередного сироту на усыновление.

Шикульский вот уже месяц, как не дает о себе знать ни звонками, ни действиями.

Андрей тихо-мирно руководит «Пинкертоном».

«Богатырскую Силу» трясет аудиторская комиссия.

Пляцидевский почти закончил с улаживанием всех бюрократических формальностей для утверждения моего наследства.

Томка выклянчила у меня две штуки баксов и свалила на десять дней в Красную Поляну кататься на сноуборде.

Олег почти все время проводит рядом со мной, изредка отлучаясь на день – на два по каким-то секретным делишкам.

А я подыхаю со скуки! Гепатит с Пляцидевским буквально клещами вытянули из меня обещание, что без особой нужды никуда за пределы коттеджного участка в Ольгино не выйду. И я не выхожу. Целыми днями дурею то перед телевизором, то перед компьютером, терпеливо дожидаясь, когда скукотища закончится и опять начнутся какие-нибудь гонки. Начинаться они не спешат.

И, в конце концов, я не выдерживаю. И набираю номер Андрея.

* * *

– Подъезжай-ка ты в Ольгино.

– Прямо сейчас? – удивляется он. – У меня в полдень важная встреча.

– Тогда подъезжай, как освободишься, – говорю я и зачем-то добавляю: – Олег на три дня слился в Москву.

Андрюша при этом известии многозначительно хрюкает, и я спешу обломать его:

– Это вовсе не то, о чем ты подумал. Ты мне нужен затем, чтобы поговорить об одном негодяе.

– О ком?

– Вот приедешь, тогда и узнаешь. Я жду. Заинтригованный Андрей появляется у меня в тричаса дня. Я отвожу его в кабинет, киваю на кресло, сама устраиваюсь за столом.

– Угостила бы кофе. – Андрей достает из кармана пачку «Парламента», бросает ее на журнальный столик рядом с малахитовой пепельницей.

– Перетопчешься. Кури сигареты. – У меня нет никакого желания разыгрывать перед этим уродом радушную хозяйку. – Вчера заезжала Анжелика Геннадьевна, докладывала, как дела в «Пинкертоне». Говорит, ты опять занялся старым промыслом. Вовсю бомбишь «веселые квартирки». Наживешь неприятности не только себе, но и мне.

– Какие «веселые квартирки»? – разыгрывает непонимание Андрей. И все-то эта свинья понимает!

– Массажные салоны. Притоны. Хаты, где собираются голубые, – терпеливо перечисляю я. – На Ветеранов и Ленинском сшибаешь лавэ с придорожных скважин. Милый, ты заработаешь этим гроши, зато наживешь себе геморрой. А за собой потянешь в дерьмо и меня.

– Вика, ты ничего не понимаешь. – Этот мерзавец закуривает сигарету и выпускает дым в мою сторону, хотя ему отлично известно, насколько я этого не терплю. – Отвалю в сторону я, так мое место сразу займет кто-то другой. И начнет драть с этих несчастных в два раза больше.

– «Несчастные», – язвительно ухмыляюсь я. – Как же они, доходяги, нуждаются в твоем покровительстве! В твоей почти бескорыстной опеке. Ты отвалишь, и им больше не жить. Передохнут… Пускай подыхают! – повышаю я голос. – Мне на них начихать! И на тебя тоже! Сама не знаю, какого черта я терплю тебя рядом с собой! Куда проще тебя замочить! Короче, любимый, выбирай: или ты прекращаешь заниматься шабашкой у меня за спиной, или я снимаю с себя обязательства по твоей дальнейшей судьбе… Тебе будет плохо, Ан-дрюша, – зловещим тоном произношу я после небольшой паузы.

Он молчит. Этот лопух даже не может придумать, что сказать мне в ответ.

– С этим вопросом все. – Я поднимаюсь из-за стола, начинаю прогуливаться по кабинету. – Теперь второе, Андрей. Я давно хотела тебя расспросить о Монучаре.

– О каком Монучаре? – удивляется он, и у меня создается впечатление, что это удивление не притворное.

– Ты что, забыл, у кого мы четыре года назад познакомились? Ты был там с Богдановым.

– И правда, забыл, – признается Андрей. – Ты напомнила. Вика, я ничего не знаю об этом грузине. Я видел его всего раз, когда Василий попросил съездить с ним посмотреть на тебя. Вот и все, чем могу тебе помочь.

– Нет, не все, милый. Если ты не можешь рассказать о Монучаре, то хотя бы покажи, где он живет.

– М-м-м… – чешет репу Андрей. – Непростая задача. Где-то около Петродворца. Я не уверен, что найду этот дом.

– А ты постарайся, Андрюша. Напряги свою девичью память. Покатаемся по тем местам, глядишь, что-то и вспомнишь. Короче, собирайся. Через полчаса выезжаем, – принимаю я решение и бегу одеваться.

Оживленная! Возбужденная! Непомерно счастливая оттого, что наконец удалось найти подходящий повод, чтобы нарушить слово, данное Гепатиту и Пляцидевскому, и вырваться из-под домашнего ареста хотя бы на полдня.

* * *

Часа три мы (я, Андрей и четыре моих телохранителя) на двух машинах крутимся по узким разбитым шоссейкам, которых, оказывается, так много в районе Петродворца. Стоило нам только выехать из Ольгина, как пошел густой снег, а питерской непогоде много не надо, чтобы навалить на дороги мощный слой слякоти. И в результате «дворники» на лобовом стекле «БМВ» пашут в авральном режиме. Андрей регулярно цедит сквозь зубы ругательства, а я время от времени зачем-то интересуюсь:

– Чего, Андрюш, скользко?

– А отгадай с трех попыток! У меня летняя резина. И приспичило же тебе куда-то переться в такой снегопад!

– Кто мог предположить? – строю я виноватую гримаску. – Ведь когда выезжали, все было супер.

– «Супер», – передразнивает меня Андрей. – Вот вмажемся в какой-нибудь «Запорожец», вовек не расплатимся.

Но хранил нас Господь! Ни в кого мы не вмазались. И в тот момент, когда на улице уже совершенно стемнело; в тот момент, когда я уж было решила, что угробили этот мерзостный вечер впустую, Андрей тормозит возле высокой ограды.

– Кажется, здесь.

В нашу машину почти упирается «Линкольн Навигатор» с охраной. Две дорогие, грязнущие иномарки – это слишком бросается в глаза. А в мои планы не входит светиться.

– Проезжай дальше, – говорю я Андрею, а сама пытаюсь припомнить, как же выглядела эта ограда изнутри. Сколько раз смотрела на нее, когда гуляла в японском саду, и вот ведь, оказывается, забыла. Сегодняшняя ограда оштукатурена и покрашена розовой краской. А та, пятилетней давности? Нет, не вспомнить. Хотя, не все ли равно? За пять с лишним лет ее могли не раз переделать.

Мы проезжаем мимо глухих железных ворот и останавливаемся опять, на этот раз метрах в двухстах от ограды.

– Пошли прогуляемся, поиграем в снежки, – предлагаю я, – потреплем моим стоякам нервишки.

Андрюша корчит недовольную рожу – прогулка по слякоти его не вставляет, – он безропотно вылезает из «БМВ» и, ежась от холода, за компанию со мной плетется назад, к розовому забору. «Линкольн» разворачивается и двигает следом за нами.

– Ты уверен, что это тот дом? – спрашиваю я. – Вернее, тот забор?

– Не совсем. Но, вроде бы, тот. – Андрей пожимает плечами и при этом умудряется чуть не упасть, поскользнувшись на свежем снежке. Я подхватываю его под локоток в последний момент.

– Аккуратнее, инвалид! Стояки и так на изменах. Доспотыкаешься до того, что устроят пальбу.

Мы тащимся вдоль розовой ограды, и я думаю, какая же я неспокойная дура. Зачем поперлась в такую даль через весь Питер? Куда проще было попросить навести справки о Монучаре Олега. А сейчас что могу сделать я? Разве что прогуляться по этой узенькой улочке, подышать свежим воздухом. Помесить грязь. Единственная (и, признаться, главная) польза от этой поездки – это то, что проветрилась, выбралась на полдня из заточения в Ольгине. Пора отправляться обратно.

Ограда заканчивается. Дальше небольшой пустырь, за ним – нечто, похожее на кочегарку, с узкой, довольно высокой трубой.

– Помнишь это строение? – интересуюсь я у Андрея.

– Да, помню. Его-то я и искал. Если бы не оно, никогда не узнал бы этот забор. Пошли обратно, Вика. Больше здесь нечего делать. Или ты желаешь заглянуть в гости?

– Нет. Пока рано.

Мы разворачиваемся, следом за нами разворачивается «линкольн». Навстречу ползут два доходяги с дворнягой на длинной веревке.

Местные!

Аборигены!

«Вот вы-то мне и нужны!» – Я присаживаюсь на корточки и делаю дебильную рожу:

– Ой, собачечка! Тю-тю-тю. Какая хорошенькая! – Страшнее кабыздоха, со свалявшейся шерстью и обрубком хвоста, я никогда не встречала. – Как тебя зовут, песик?

Андрей пялится на меня, как на умалишенную.

Местные доходяги тормозят, словно наткнувшись на стену.

Дворняга, поджав остаток хвоста, спешит укрыться за ногами хозяев.

У охраны в «линкольне», наверное, объявлена боевая тревога.

– Тю-тю-тю. Как тебя зовут, песик?

– Кто как хочет, тот так и зовет. – Я наконец дожидаюсь ответа от того из доходяг, что постарше. – Хотите купить?

Еще не хватало! Все, чего я хочу, так это знать, кто живет за розовой оградой.

– А сколько стоит? – вместо этого интересуюсь я, и Андрюша при этом чуть не валится в обморок. Владельцы дворняги ошалело переглядываются. Чего только они не повидали в жизни. Но чтобы такое!

Сколько зарядить за своего четвероного друга, аборигены даже не представляют. А вдруг это какая-то редкая, сверхценная порода, которую можно загнать за огромные бабки? Просто они об этом не знают, и хитрющая девка намерена обвести их вокруг пальца.

– Так сколько? – Единственная моя забота сейчас – это не разоржатъся и как можно дольше сохранять серьезное выражение лица. Непростая задача. – Тю-тю-тю, песик.

– Полтаха, – наконец заявляет цену на кабыздоха тот из доходяг, что порешительнее.

– Лады, – тут же поднимаюсь я с корточек. – Даю полета, если расскажете, что за этим забором.

С теми же рожами имбецилов, с которыми только что пялились на меня, аборигены теперь лупят буркалы на розовую ограду.

– Так чего там, за этим забором?

– Дом, – отвечает мне тот, что постарше. Силы мои на исходе. Сейчас рожу!

– Понятно, что дом. А кто в нем живет? – с трудом произношу я.

—Похмелиться бы, – вместо ответа сетует тот, что порешительнее.

Я не взяла с собой денег.

– Андрей!

Он достает из кармана лопатник, вытаскивает оттуда пятидесятирублевую бумажку, но отдавать ее не спешит. Повторяет мой вопрос:

– Итак, кто живет в этом доме?

– Семья. Муж, жена и две дочки. Еще охранники и домработница. Ее зовут Ниной.

– А хозяина?

– Не знаем, – синхронно пожимают плечами аборигены.

– Он грузин?

– Нет, еврей. Грузин раньше жил. Потом продал дом и уехал.

– Давно уехал? – вмешиваюсь в допрос я.

– Да уж года три будет, – неуверенно переглядываются владельцы сверхценной собаки.

– Куда уехал?

– Он нам не докладывал.

– Что еще можете о нем рассказать? – Я намерена вытянуть из этих местных информацию на весь Андрюшин полтинник.

–Да ничего мы не можем, – жалуется мне тот, что постарше, и я ему верю – ничего он не можетдавно. – Этот грузин здесь ни с кем не общался. Какой-то блатной. Все руки в наколках.

«Точно, Монучар! И куда же он, сволочь, смотался? Все равно ведь достану. Спрятаться от меня у него получилось бы разве что на том свете!»

– Та-а-ак! А кто здесь может о нем рассказать поподробнее?

—Никто, – качает головой тот, что порешительнее. И советует: – Ты бы, сестренка, не задавала здесь подобных вопросов. Как бы не нажить неприятностей.

– Ладно, учту, – улыбаюсь я и бросаю взгляд на маячащий метрах в тридцати от меня огромный «линкольн». – Мне не нужны неприятности. Отдай им пятиместку, – поворачиваюсь я к Андрею. И спешу поскорее ретироваться, пока мне, действительно, не вручили дворнягу.

«Собака отдельно, блохи отдельно», – при этом приходит мне на память где-то услышанное. Мне абсолютно не улыбается ни то, ни другое. И чего это дурища разыграла спектакль с покупкой дворняжки?

– Просто так расспросить было нельзя? – климаксует Андрюша, когда мы устраиваемся в «БМВ». – Обязательно надо было устраивать шоу? Яне знал, что и подумать.

—Милый, могу же я хоть когда-нибудь оттянуться? – сладко потягиваюсь я. – Поехали. Все, что могли, мы здесь узнали.

– И где ты теперь будешь искать Монучара? – Андрей отпускает сцепление, и машина мягко трогает с места.

– А нигде. Я попрошу, и его отыщут другие.

– Зачем тебе этот нерусский? Соскучилась? – Он знает, что это не так. Не соскучилась.

– Просто я очень хочу надрать ему его черную задницу.