Текст книги "Дитя Феникса. Часть 2"

Там в тусклом свете оплывающей сальной свечи спали слуги Малкольма. Элейн оглядела круглый зал. Дверь напротив, на другой стороне, была закрыта. Около нее дремал стражник. Он стоял, прижавшись к стене, уперевшись пятками в пол; подбородок его покоился на груди; рука, выронившая меч, висела; меч лежал рядом, на полу.

Только там и можно было проскользнуть наружу.

– Захотелось покататься ночью верхом? – раздался веселый, добродушный голос Малкольма. Он стоял в дверях позади нее, со свечой в руке. Ее глаза невольно сосредоточились на ее пламени, и в горле встал комок.

– Мне не спалось, и я решила немного погулять во дворе. – В неясном, дрожащем свете свечи она храбро смотрела ему в глаза.

– Хорошо, давай вместе погуляем. – Он вздохнул. – Ты никуда от меня не убежишь, Элейн. Никто не может покинуть замок так, чтобы я об этом не узнал. Эта башня охраняется днем и ночью.

Страж на другой стороне зала уже стоял, выпрямившись, угрожающе держа меч в согнутой руке у груди.

– Не заставляй меня запирать тебя на замок, моя козочка.

Спящие на полу люди зашевелились при звуке его голоса.

О)дин из слуг сел и, обхватив колени, с удовольствием стал наблюдать этот поединок между его хозяином и его новой дамой сердца.

С тех пор как Малкольм привез новую жену, все в замке шушукались и гадали, что теперь будет. Они получили ответ на вопрос, которым давно задавались, – почему это герцог Файф так долго не женился. Дело было в том, что он любил Элейн, дочь Ливелина из Уэльса, и любил он с тех пор, как первый раз увидел восемнадцать лет назад. С той поры он и ждал, когда настанет тот день, и она станет принадлежать ему. Во всем Фолклендском замке и во всем Файфе не было ни одного мужчины, женщины, даже ребенка, кто бы не желал счастья герцогу и ей, его любимой жене. Проснувшиеся слуги ждали, что будет.

Элейн стояла в задумчивости, будто решала, идти ей с мужем на прогулку под ночными звездами или нет. Но вместо этого повернулась и, пройдя мимо него, стала подниматься по лестнице.

VIII

Через четыре дня на рассвете Элейн опять сбежала, проскользнув в плаще одной из служанок мимо стражников. Сторож у ворот, которые в тот час уже были открыты, чтобы пропустить повозки с мукой, ехавшие с мельницы, не удосужился повнимательнее вглядеться в ее лицо или спросить, кто она такая. Через два часа после этого ему пришлось заплатить жизнью за такую оплошность.

Элейн не удалось далеко уйти: собаки Малкольма настигли ее, когда она была всего в двух милях от замка. Элейн по наитию рванулась к темному хребту Ломонда, надеясь в горах найти укрытие, но это не помогло. Побежденная, она, как загнанный зверь, повернулась к своему преследователю, вне себя от горя и гнева.

– Я не поеду с тобой. Ты должен отпустить меня. Как я могу жить с человеком, который убил моих детей, который убил моих друзей! – Этот кошмар преследовал ее, во сне и наяву, поминутно – образ ее двух маленьких дочек; какие они были счастливые в канун праздника Иванова дня! Как они хотели надеть свои новые платьица; мастерили банты для двух любимых собак в тон их платьиц. Но страшнее всех воспоминаний было зрелище в зале – Неста и Майкл, милый, нежный Майкл, который и мухи в своей жизни не обидел, насаженный на меч, как дикий зверь, а ведь он просто бросился ей на помощь. Она как будто ощущала сама, как входит холодная сталь ножа в тельца ее девочек; слышала их крики в своих ушах, видела, как они тянут к ней свои ручки, умоляя ее им помочь.

– Я не убивал твоих детей, – сказал Малкольм, глядя ей прямо в лицо. Он стоял напротив нее, опершись о рукоять меча. Элейн потеряла вуаль, ее волосы падали ей на плечи; ее платье было испачкано и порвано; лицо и руки обожжены солнцем. Она, как дикая, неприрученная кошка, сверкала глазами. Его взгляд смягчился, он не мог удержаться от улыбки. Она была для него всем, о чем он только мог мечтать, эта прекрасная принцесса из Уэльса. Наконец-то она принадлежала ему.

Элейн не заметила его улыбки.

– Но кто-то убил их! Так сказала королева…

– Королева хотела сделать тебе больно, Элейн. Она никогда не простит тебе то, что ты украла у нее мужа. Мои люди не убивали твоих детей. Я им дал особые распоряжения, чтобы дети были целы. Маленькие девочки не представляют опасности для меня. Другое дело, если бы это были сыновья. Но сыновей у тебя нет. Я оставил твоих дочек с де Куинси, они отпрыски их рода. Ты должна их забыть. Лучше думай о сыновьях, которых ты мне родишь.

– Никогда!

Он добродушно улыбнулся.

– Родишь, и все. Ты будешь поступать так, как я того желаю, дорогая моя.

IX

Замок Фозерингей. Июль 1253

Замок спал, купаясь в первых лучах солнца. Ворота еще были закрыты, но из труб пекарни уже поднимался дымок. Ронвен стояла у поворота и смотрела на стены. Она страшно устала, но злость и отчаяние гнали ее вперед. Посереди дороги еле держалась на ногах Энни с двумя маленькими детьми. У всех трех слипались глаза, босые ноги были черны от грязи, одежды были порваны. Рядом с ними сидели две большие собаки.

– А мама там будет? – Маленькая Джоанна просунула свою руку Ронвен.

Женщина постаралась не показывать своего горя.

– Нет, милая, ее там не будет.

Она тогда пробралась на развалины дымящегося замка и видела своими глазами трупы убитых слуг, до неузнаваемости изувеченных огнем. Стараясь не потерять рассудка, она обыскала все, пытаясь найти тело Элейн. Ронвен так и не нашла ее, но в глубине души она знала, что ее любимая девочка погибла в огне. Разбойники, кто бы они ни были, налетели так внезапно и так быстро все уничтожили, что никто из людей Элейн не мог уцелеть в этой схватке. Потрясенная, убитая горем, Ронвен ногтями разрывала еще горячую золу и вдруг обнаружила в пепле подвеску с фениксом. Она лежала на обуглившемся столе, там, куда Элейн уронила ее в тот вечер, накануне праздника середины лета. Каким-то чудом разбойники не заметили драгоценность, когда рылись после пожара, ища поживу на пепелище. Ронвен тщательно оттерла подвеску от приставшей к ней сажи и, обливаясь слезами, поцеловала ее и спрятала к себе в сумочку. Затем, выбравшись из руин дома, она побрела по двору, где лежали трупы зарубленных лошадей. Многих лошадей увели, но Там-Лина она нашла. Он лежал со сломанной ногой, голова его была проткнута копьем. Ронвен долго глядела на прекрасного когда-то коня, над мертвыми останками которого вился рой мух. В глазах у нее помутилось. Отвернувшись, она пошла своей дорогой.

X

Дерворгилла Баллиоль прибыла в Фозерингей за день до того, как к замку добрели две женщины с детьми и двумя большими собаками. Тогда она еще не знала, что Элейн была лишена права владеть наследственными землями и что огромный замок и все имущество скоро перейдут ей, как часть ее наследства после смерти ее дяди, Джона Шотландца.

Дочь сестры Джона Маргариты и лорда Галлоуэл, Дерворгилла ехала из Лондона в Шотландию и везла своему мужу, Джону Баллиолю, дурные вести о смерти Элейн. Проезжая мимо Фозерингея, она сочла нелишним завернуть в замок и провести ночь в доме, где Элейн прожила так много лет.

Когда ей доложили о появлении женщин, она не могла поверить своим ушам.

– Леди Ронвен? И дети? – Она почти бегом бежала им навстречу через весь зал. – А Элейн? Где тетя Элейн? Слава Иисусу Сладчайшему, вы все живы и здоровы! – Упав на колени, она обняла и прижала к себе двух маленьких девочек.

Молчание Ронвен насторожило ее, она подняла глаза.

– А что с тетей Элейн? – шепотом повторила она.

Ронвен молча покачала головой.

Дерворгилла осенила себя крестом. Она медленно выпрямилась и вздохнула.

– Вы отвезете их в Лондон?

– Нет, я оставлю их с вами. Энни присмотрит за ними. Я хочу найти того, кто это совершил. – Лицо у Ронвен было бледным, а погасшие глаза – непроницаемыми. Положив руку на голову Лиулфа, она сказала: – Я узнаю его имя и убью его.

XI

Замок Лох-Ливен. Август 1253

Все, что Элейн надо было, она нашла на острове – чертополох, ясень, полынь, яблоню. Сначала они горели плохо; от едкого дыма щипало глаза. Огонь был слабым и неярким. Ничего, они сейчас заиграют.

Элейн развела небольшой костер на песчаной косе. Отсюда она глядела на серые стены замка. Видеть ее люди Малкольма не могли, – по заведенному обычаю до вечера ее здесь оставляли в покое. Так что за ней придут только вечером и можно не волноваться, решила она. Позади нее были бирюзово-синие воды озера. Легкий ветерок обдувал песок, и вокруг озера на воде плясали солнечные зайчики, слепя глаза.

Элейн так часто пыталась сбежать, что, наконец, Малкольм, тяжело вздохнув, привез ее в Лох-Ливен.

– Это ненадолго, пока я буду у короля, – сказал он. – Мне надо ехать в Стерлинг. Но когда я вернусь, ты опять поселишься в Фолкленде. К тому времени, надеюсь, ты научишься меня ценить.

Сначала Элейн даже была довольна, что его нет рядом, что ее тело снова принадлежит только ей, что можно думать, сколько угодно наблюдать, как встает луна над холмами, и строить планы новых побегов. Ей было позволено управлять хозяйством на острове и иметь свою свиту. Но все мужчины и женщины, находившиеся в замке, были преданными слугами Малкольма. Эндрю и Джэнет здесь уже не было: ей сказали, что они давно уехали к своему сыну в Купар. Убежать с острова было невозможно. Ни подкупы, ни лесть, ни слезные мольбы, ни уговоры – ничто не помогало. Тюремщики были учтивы с леди Файф и даже немного подобострастны, но непреклонны – все до одного.

Время шло, и ей казалось, что от пустоты, которую она ощущала, можно сойти ума. Тут не было лошадей, не было любимых собак, не было развлечений, веселых сплетен, не было музыки. Элейн не могла читать книги, ей не давали писать письма. Оставалось только есть, спать и в одиночестве сидеть с рукоделием, оплакивая своих крошек. И вот что-то вдохновило ее снова попробовать разжечь огонь и вызвать из пламени видения.

Она подвинулась ближе к костру и подбросила в него побольше травы и хвороста. Травы еще зеленые, надо было их высушить, подумала она; на это ушло бы много дней и даже недель, а у нее не было времени. Она должна была сделать это сейчас. Ей надо было знать, почему Александр больше не приходил к ней.

У нее начала кружиться голова, но это было даже приятно. Откинувшись назад, она поправила юбки. Как только огонь разгорится, видения появятся.

И вот они пришли.

Сначала ей привиделся всадник. Он слегка натягивал поводья, и лошадь гарцевала под ним. От ее боков, мокрых от дождя, поднимался пар. Элейн заметила, что знамя над всадником развевалось на ветру и руки, державшие поводья, были мокрыми.

«Покажи мне твое лицо, умоляю, покажи мне лицо».

Она ниже склонилась над огнем. Кто он, этот широкоплечий мужчина, и кем он ей приходится? Почему он уже отвернулся и послал лошадь вперед? Поскакал дальше, в туман, в самое пекло пламени, и она уже не видела его.

Она тихо выругалась. «Покажи мне побольше, мое будущее, только мое!»

У нее была тяжелая голова, ее немного мутило, но вещие картинки все появлялись. Там был мужчина – Александр! Ее Александр. С криком она рванулась к нему, и он улыбнулся. Король протянул ей руку, и его пальцы почти коснулись ее пальцев. Но он исчез.

Глаза ее наполнились слезами. Ответ был там все это время, но она сама не желала признаваться в этом. Без заветной подвески она не могла вызвать Александра, а ее феникс, эта драгоценная ниточка, связывавшая ее с любимым, пропал. Она потеряла его, когда горел ее дом в Сакли.

Но тут возникли другие видения. Дети. Она увидела детишек. Малышки играли в песке, по ту сторону огня. Элейн протерла глаза. Там были две маленькие девочки, которые играли у воды. Они собирали камешки, бросали их и смотрели, как расходятся круги на воде. Джоанна? Хавиза? В горле у Элейн встал комок. Она приподнялась и протянула к девочкам руки. Но и они исчезли. На песке никого уже не было. Слезы бежали по ее щекам. Она повернулась в надежде снова увидеть своих детей. Но они убегали, – там было пять мальчиков и две девочки, но не Джоанна и не Хавиза. Они удалялись к деревьям, к лесу, бежали гурьбой вприпрыжку.

«Вернитесь!»

Она попыталась подняться на ноги, но колени у нее подкашивались, и она пошатнулась. Элейн слышала детский смех, и он разносился по лесу. Еще мгновение – и они пропадут из виду. Она опустилась на землю и приблизила лицо к огню. Но костер уже затухал, от него остались лишь тлеющие огоньки.

В тот вечер она спросила у своей служанки:

– Ты не видела детей на острове?

– Детей, миледи? – Эммот смотрела на нее с недоумением.

– Может быть, их привезли сюда?

– Сегодня не было ни одной лодки, миледи, никто не приплывал.

После этого Элейн уже никого не спрашивала о детях. Она ведь не видела их лиц, а голоса, возможно, слышала только в воображении. Может быть, они послышались ей в шелесте листьев, когда на остров налетел ветерок.

Две недели спустя она поняла, что носит ребенка Малкольма.

Глава двадцатая

I

Замок Лох-Ливен. 1253

С каждым разом это давалось все проще.

Элейн уже не надо было разводить огонь. Пасмурный август сменился погожим сентябрем, и в ясные осенние дни она обнаружила, что можно встретить видения даже в самой обыкновенной глиняной миске с водой. Элейн видела Там-Лина – мертвый, он лежал на земле. Сквозь слезы она смотрела на своего коня, понимая, что его смерть, по крайней мере, была быстрой и он не мучился. К этому акту милосердия надо было прибегнуть – конь сломал ногу, когда метался по двору во время пожара. Элейн привиделись ее собаки, резвящиеся на солнце, а когда она шепотом позвала их, ей показалось, что они услышали ее. Иногда с собаками играли ее дочери, Джоанна и Хавиза, но Элейн не знала, живы ли они, да и не могла этого знать.

Вскоре из Данфермлайна с вином и дарами приехал Малкольм. В ту ночь, придя в спальню к Элейн, он вожделел ее так страстно, что отпустил камеристок жены, не позволив им раздеть ее. Дрожащими руками он сам расстегнул ей ворот на шее и, спустив с ее плеч платье, отметил, как налилось ее тело; затем он медленно взял в руки ее груди, словно желая ощутить их тяжесть.

– Ты никогда еще не была так прекрасна! – прошептал он, задохнувшись от восторга.

Проснувшись, Элейн застала его в тот момент, когда он, сидя на краю постели, внимательно рассматривал ее обнаженное тело; рука Малкольма покоилась на ее выпуклом животе.

– Ты носишь моего сына, – с благоговением произнес он. Элейн кивнула, и он, склонившись, стал целовать ее живот. – Я увезу тебя в Фолкленд. Хочу, чтобы ты была со мной.

Малкольм обращался с ней так, словно она была драгоценным сосудом, выточенным из хрусталя. Он не позволял ей ничего делать, окружил ее служанками, задаривал новыми платьями и почти не отходил от нее. Когда же ей захотелось послушать старинные кельтские баллады, из Уэльса был приглашен арфист. Элейн попросила разбить сад под южной стеной замка, и Малкольм тут же приказал вскопать там землю и посадить цветы и деревья. А когда Элейн попросила больше ее не трогать, он смущенно убрал руки и оставил ее в покое наедине с ее снами.

II

Сентябрь

Ронвен еще раз проверила, на месте ли кинжал, спрятанный под платьем. Кинжал никуда не делся, и женщина недобро улыбнулась. Она захватила с собой Энкрет и Лиулфа, и, похоже, обе собаки понимали, зачем они ей понадобились. Она положила руку на голову Лиулфа, как это всегда делала Элейн, и пес тихонько зарычал.

Ронвен огорчало, что убийцей Элейн оказался именно граф Файф. Поначалу, когда до нее дошли слухи о том, что их родовое гнездо разорили люди графа во главе с ним самим, она не хотела этому верить. Он был одним из немногих мужчин, способных вызвать в ней восхищение. И Ронвен долго выжидала, ничего не предпринимая. Однако слухи становились все упорнее; они уже облетели все замки во владениях леди Линкольн. Это убедило Ронвен; теперь она считала, что Элейн погибла в огне. Король повелел отслужить по ее душе заупокойную мессу и начал раздавать ее земли наследникам. Однако никаких обвинений против Малкольма выдвинуто не было. Никто не собирался покарать его за содеянное. Решившись, Ронвен принялась готовить возмездие.

Девочки были живы и здоровы. Ввиду того, что их мать почила, а отец еще не вернулся из Святой земли, они были взяты под опеку короля, и воспитание их было поручено графине Линкольн, которую Ронвен любила и уважала. Кроме того, девочки были вверены заботам преданной Энни.

Однажды ночью Ронвен беспрепятственно покинула замок и пустилась в дальний путь на север, намереваясь осуществить свой зловещий план.

И вот перед ней в тени Ломондских холмов вырос замок Фолкленд. Знамя графа, на котором был изображен конный рыцарь с обнаженным мечом, вяло плескалось на слабом ветерке над Большой башней. Ворота были открыты. Женщина смотрела, как по подъемному мосту проехала нагруженная повозка; зубцы подъемной решетки косыми тенями легли на поклажу, и повозка скрылась за стенами. Картина мира и покоя открылась взгляду Ронвен, когда перед ней вырос замок Фолкленд. Но она хорошо знала, что в тот день граф непременно должен умереть, а возможно, и она вместе с ним. Снова коснувшись рукояти кинжала, она улыбнулась и послала лошадь вперед.

Вооруженный стражник у ворот пропустил ее в крепость, не спросив, кто она такая, – наверно, он запомнил ее лицо, когда она бывала в Фолкленде раньше. Он улыбнулся и помахал рукой, давая понять, что она может проехать.

– Граф здесь? – спросила она охрипшим от усталости го-носом.

– Его нет, но графиня в замке, миледи. Она в Большой башне, в своих покоях.

Ронвен вовсе не хотелось тратить время на неизвестную ей графиню. Она уже решила, что граф должен быть убит, причем в этот самый день.

Страж махал ей рукой, чтобы она быстрее проходила, потому что сзади в ворота катила доверху груженная повозка. Женщина отступила в сторону, чтобы не угодить под огромные колеса, обшитые кованым железом. В это время Лиулф, зарычав, вдруг рванулся вперед и огромными прыжками помчался по двору замка. Энкрет, позабыв про Ронвен, бросилась вслед за ним.

Женщина побежала следом. Их непослушание обескуражило и рассердило ее. Однако вместе с тем у нее появилась слабая надежда. Если они так радостно бросились вперед, то, может быть, все не так уж плохо.

Никто не останавливал Ронвен. Она быстро преодолела ступени, которые вели в нижние покои. Собаки давно исчезли впереди. Ронвен, не чуя под собой ног, бежала вверх по лестнице.

На пороге покоев графа она остановилась, еле переводя дыхание. Внутри, в зале, она увидела Элейн; та, обняв Лиулфа за шею, целовала его в нос. Энкрет вертелась вокруг, стараясь втиснуться между псом и хозяйкой, лизала Элейн руки и ласкалась к ней. Элейн не могла оторваться от любимых животных, но, наконец, подняла полные слез глаза и увидела в дверях свою старую няню. Она выпрямилась и протянула к ней руки:

– Ронвен! А где Джоанна? Где Хавиза?

Потрясение было столь огромным, что Ронвен какое-то время не могла ни пошевелиться, ни ответить. Но потом, увидев ужас на лице Элейн, видимо истолковавшей ее молчание неправильно, она пришла в себя:

– Дети в безопасности, живы и здоровы, радость моя.

Женщины бросились друг к другу в объятия и, припав друг к другу, долго молчали. Камеристки Элейн в изумлении наблюдали эту сцену. Эммот взяла на себя смелость нарушить молчание:

– Миледи, я не уверена, что милорд был бы доволен, узнав, что принимаете неизвестную ему гостью.

Элейн улыбнулась.

– Ронвен – гостья, появление которой вряд ли вызовет его неудовольствие. – Повернувшись к собакам, она стала целовать их мохнатые головы. – О Ронвен, мне просто не верится, что ты здесь, передо мной! Я думала, ты умерла! – Она и смеялась, и плакала.

– А я думала, что ты умерла! – Голос Ронвен уже стал необычайно спокойным. – Что с тобой случилось? Все вокруг считают, что ты умерла. Генрих повелел отслужить по тебе заупокойную мессу, твои земли розданы твоим родственникам, а девочки взяты под опеку короля. – Она опытным глазом оглядела фигуру Элейн. – А ты забыла про нас?

Элейн разразилась рыданиями.

– Я? Забыла? Как ты можешь так говорить! Меня привезли сюда против моей воли и обвенчали насильно. Меня охраняли днем и ночью!

– Но ты же замужем! Как они могли заставить тебя обвенчаться, если у тебя есть муж? – удивилась Ронвен.

– Роберт погиб! – Оттолкнув Ронвен, Элейн стала взволнованно ходить по комнате.

– Погиб? Разве? – Голос Ронвен буквально преследовал ее. – Вот уж не знаю, в Англии об этом ничего не слышно. Напротив, говорят, что он отбыл из Аккры и направляется домой.

Повисло долгое молчание.

– Ты уверена? – упавшим голосом спросила Элейн. Рука невольно легла на живот, где она носила под сердцем дитя Малкольма; ребенок пока еще не шевелился.

– Король назначил леди Линкольн воспитательницей девочек, и, когда я перевезла их из Фозерингея от леди Дерворгиллы к леди Линкольн, та мне сказала, что их отцу уже написали, чтобы он как можно скорее возвращался в Англию.

– Боже милостивый! – Элейн в ужасе смотрела на нее.

– Миледи, это неправда, не слушайте эту женщину, все это ложь! – стала ее уговаривать Энн Дуглас, одна из новых дам ее свиты, которая до этого все с возрастающим волнением слушала то, что говорила Ронвен. – Вы муж и жена перед Богом и законом!

– Неужели? – Элейн словно окаменела. Вся радость от известия, что ее дети живы, прошла. Она начинала понимать страшную истину. План Малкольма удался. Весь мир думает, что ее нет в живых. Дети ее отданы другой женщине, а король поделил ее земли. Ею овладело бешенство, и она стряхнула руку Энн Дуглас со своего плеча, чтобы та не успокаивала ее.

– Но теперь, по крайней мере, я знаю правду. Вот почему никто не ищет меня, никто не присылает за мной. А я не верила ему! Я не думала, что люди сочтут меня погибшей! – помолчала она сказала: – Но насчет Роберта ты ошибаешься. Малкольм не женился бы на мне, если бы знал, что он жив. Он не посмел бы. Это было бы самым страшным грехом в его глазах.

Малкольм и в самом деле не лгал, говоря, что дети живы; он лгал, когда говорил, что Генрих считает ее умершей; и, наверное, то, что он сказал тогда о Роберте, было правдой. Но если окажется, что Роберт жив, то кто она Малкольму и кем будет ему ребенок в ее чреве?

– Но ты ведь притерпелась к лорду Файфу, и он тебе в конце концов понравился, так ведь, милая? – спросила ее Ронвен. Она смотрела прямо в глаза Элейн и думала: «А тот ее призрачный возлюбленный все еще приходит к ней или он тоже позабыт? Она пошарила рукой в сумочке, где лежал завернутый в лоскуток кожи феникс, и тайно потрогала его, но отдавать не стала.

– «Понравился»! – набросилась на нее Элейн. – Это он, который привез меня сюда силой, как пленницу?!

– Но сейчас ты не похожа на пленницу. – И в самом деле, никакой стражи в замке не было; у ворот сидел всего один стражник.

– Потому что все в замке сторожат меня. Вот она – мой сторож. – Элейн размашистым жестом указала на Энн. – И она тоже! – Это относилось к Эммот. – Каждый раз, когда я сбегала, а сбегала я часто, меня возвращали обратно. Все мои письма вскрывали! – В раздражении она мерила шагами зал, и обе собаки следовали за ней по пятам. – А теперь я ношу его ребенка! Что мне делать? Куда мне идти? – В ее голосе звучали обида и вызов.

Ронвен спокойно подошла к креслу и, тяжело вздохнув, села. Вполне возможно, придется прибегнуть к помощи кинжала. Но в тот момент она уже была не в силах выдерживать напряжение, – она изнемогала от усталости.

– Всегда есть Абер, – произнесла Ронвен слабым голосом. – Ты же знаешь, молодой Ливелин тебя любит.

Элейн на миг перестала метаться взад и вперед по залу.

– Неужели мне всю жизнь суждено спасаться бегством в Абер?

– Нет, миледи. – Энн схватила ее за руку. – Умоляю, выслушайте нас. Мы все вас любим, ваш дом теперь в Фолкленде.

Элейн пожала плечами:

– А Малкольм согласится послать за моими дочерьми?

Энн улыбнулась:

– Я думаю, он согласится на все, что угодно, миледи, лишь бы вы были счастливы.

III

Ноябрь

Письма, которые Элейн писала Маргарет, оставались без ответа. В ответ на послания Малкольма королю Генриху, в которых он дипломатично, как бы к слову, осведомлялся о дочерях Элейн, тот коротко сообщал, что, поскольку их мать умерла, они переданы на воспитание кузине, где растут, окруженные любовью и заботой. Короля как будто не насторожило то, что Малкольм интересуется судьбой дочерей Элейн. Более того, он даже не проявил никакого любопытства относительно того, кто такая новая графиня Файф, и ни словом не обмолвился об отце детей.

– Будь терпелива! – говорил ей Малкольм, которого утомила вся эта история. – Скоро у тебя появится еще один ребенок, и тебе будет чем заняться, – увещевал он ее, после чего снова отбыл по делам в Стирлинг.

Но однажды терпение Элейн все-таки лопнуло, и она, вызвав к себе Ронвен, потребовала:

– Отправляйся и привези их! Ты должна привезти их в Фолкленд! Малкольм даст тебе людей. Укради их, похить их, все сделай, но только привези их сюда! Поезжай сейчас же, пока не наступила зима.

В ночь перед отъездом Ронвен вложила в руку Элейн небольшой сверток. Элейн долго, в каком-то оцепенении смотрела на него. Она вновь ощущала присутствие Александра. Он был рядом, где-то в спальне, она даже чувствовала его, – только его скрывала тень. Закрыв глаза, она поднесла сверток к губам.

– Это феникс? – спросила она в изумлении.

Ронвен мрачно кивнула:

– Я нашла его в развалинах, на пепелище.

Элейн развернула лоскут из мягкой кожи, в который была завернута подвеска. С благоговением она держала в руке талисман.

– Он всегда говорил, что мне не надо бояться Малкольма, – прошептала Элейн. Она невольно, только ей понятным жестом прикоснулась к своему плечу. Ронвен, заметив это, улыбнулась.

IV

В начале января пошел снег. На дорогах намело сугробы, и проехать по ним стало невозможно. В замке жарко топились очаги; музыканты и менестрели целыми днями развлекали домочадцев.

По утрам Элейн спала допоздна. Ее тело стало неповоротливым и грузным; она постоянно ощущала усталость. Солонину, зимнюю пищу, она не принимала; не для нее была и неподвижная, тесная жизнь в ограниченном мирке замка. Она соскучилась по езде верхом; ей хотелось, чтобы дочери были рядом. Вокруг нее были камеристки, слуги и прочие домочадцы. Муж каждую ночь спал у нее под боком, обнимая ее живот, как свою собственность, а она постоянно испытывала невыносимую тоску одиночества. Ее возлюбленный не возвращался. Элейн не носила подвеску, – она боялась, что Малкольм увидит ее и обо всем догадается, – но держала ее недалеко. Александр не приходил.

Зато появлялась другая гостья – и в сумерках, и при свете холодного зимнего солнца. Гостья, которую никто, кроме Элейн, не видел, – женщина, что обычно приходила в черном бархатном платье. Но теперь она была в белом, с серебром. Она улыбалась, и Элейн понимала, что в Фолкленде ей хорошо и она счастлива тут. «Кто ты?» – громко спрашивала ее Элейн, но дама бесшумно скользила над заснеженными садами и растворялась в белом сиянии снегов.

Мари…

Возможно, она сама придумала имя для этой женщины-призрака, с которой ее связывали узы крови и судьба. Она была с Элейн повсюду – в Фозерингее, в Фолкленде; делила с ней горькое одиночество в замке Лох-Ливен и в долгие годы невзгод всегда была для нее утешительницей.

Проходили неделя за неделей, но от Ронвен не было никаких известий. Поначалу Элейн ждала, особенно не волнуясь. Ей было чем занять свои дни. Она ходила в конюшню навещать лошадей, застоявшихся в своих стойлах, и следила за хозяйством в замке, впервые за все время приняв на себя хозяйственные обязанности жены Малкольма. А тот на радостях доверил ей ведение всех денежных расчетов в своих владениях. Графство Файф не было ни слишком обширным, ни богатым. Оно являлось одним из семи небольших древних графств, составлявших Шотландское королевство, и было крошечным по сравнению с бывшими владениями Элейн, которыми она правила в качестве графини Честер. Но в Шотландии графы Файф были облечены властью и пользовались огромным влиянием и, что важнее всего, их почитали особо, так как по старинной традиции им было дано право входить в святилище под Священным крестом клана Макдаффа и при пронации возлагать корону на главу нового короля.

Элейн охотно занималась хозяйством, но если ей порой недоставало чего-то, так это уединения. Она ни на минуту не могла остаться одна, чтобы посмотреть в огонь или в чашу с водой там прочесть, что происходит с Ронвен; она не могла вызвать дух Александра. Ночь за ночью она лежала с открытыми глазами, слушая равномерный храп Малкольма у себя над ухом, ворочаясь с боку на бок на пуховой перине, чтобы ее телу не было так тяжко ощущать его собственное бремя. Над замком завывали зимние ветры; они гуляли по равнинам срединных земель Файфа и били в обледеневшие стены крепости.

Та ночь выдалась особенно холодной. Спина у Элейн болела; болели ноги. И болело сердце. Она устроилась повыше на подушках, соображая, не пора ли ей опять посетить уборную. В спальне было холодно. Огонь, разведенный на ночь, давал мало тепла, и ей не хотелось вылезать из-под теплых одеял. Элейн засунула руку под подушку, где был спрятан феникс, завернутый в голубой шелковый платок. Отодвинувшись от мужа поближе к своему краю постели, она закрыла глаза и прижала к губам холодную золотую подвеску.

Элейн проснулась, ощутив на своей груди чью-то руку. Одеяло было отброшено, словно она во сне откинула его сама; груди ее были напряжены. Она рассердилась: до сих пор Малкольм уважал ее просьбу не прикасаться к ней; но тут же услышала храп мужа – он крепко спал. Смутившись, Элейн лежала неподвижно и вдруг снова почувствовала прикосновение к своей груди, словно чьи-то губы ласкали ее в бархатно-нежной темноте ночи. Она не понимала, закрыты или открыты ее глаза. Спит она или это все происходит наяву? И вновь она ощутила легкое прикосновение пальцев к своей груди; пальцы скользнули по ее животу и ниже, и она ощутила поцелуй теплых губ. Элейн узнала его, задрожала от желания и, раскинув руки, упала на подушки. Элейн ощущала тепло его тела, его силу, его страсть; его рот впился в ее губы, и она открылась навстречу любимому. Малкольм все еще крепко спал, когда она, наконец, испустила стон наслаждения в своем дивном сне наяву.

С тех пор Александр приходил каждую ночь. Она никогда не видела его и не пыталась заговорить с ним, но он приносил утешение и радость на это постылое ложе. Но однажды Малкольм проснулся. Какое-то время он лежал тихо, понимая, что жена не спит. Он чувствовал, как напряжено ее тело, как она возбуждена. Малкольм был неприятно поражен: ведь она сама просила его не трогать ее, пока у нее такой огромный живот. Но он понял, что Элейн охвачена желанием, и стал осторожно ласкать ее грудь.