Текст книги "Скай О`Малли"

21

Вскоре после Нового года граф и графиня Линмут переехали из Девона в Лондон, чтобы выступить в роли хозяев на любимом празднике Джеффри – Двенадцатой ночи. Как и в прошлом году, приглашения оказались на вес золота, и лондонские портные были завалены заказами: каждый хотел сшить себе оригинальный костюм. Пухлый кошелек графини Линмут позволил ей заранее узнать, во что задумали одеться ее гости.

Скай весьма удивило, что некоторые дамы воспользовались ее прошлогодней идеей – костюмом «Ночь». Некоторые из них сообразили поменяться ролями, и теперь предполагалось увидеть с полдюжины «Дней» и четыре «Вечера». Много было также «Зим», «Весен», «Лета» и «Осени». Королева собиралась нарядиться «Солнцем», но этот секрет тщательно скрывался. С тремя дамами, которым срочно пришлось менять идею костюмов, случились припадки. «Луна» и «Урожай» также стали популярными мотивами, но никто, кроме Скай, не догадался сшить себе костюм «Драгоценного камня». А она решила на этот раз облачиться «Рубином». Костюм изготовляла мать Дейзи в Девоне, и поэтому никто не сумел раскрыть его тайну. Джеффри должен был сыграть роль «Изумруда» и предстать перед гостями в зеленом.

Вечером перед маскарадом Скай стояла перед зеркалом и рассматривала свое изображение. Ярко-красное платье было богатым, но не броским. Нижняя шелковая юбка украшена орнаментом из крошечных рубинов и золотого шитья и переливалась при малейшем движении, верхняя юбка – из плотного бархата. Разрезы на рукавах давали возможность видеть блузку, расшитую таким же рисунком из миниатюрных рубинов. Вырез оказался настолько откровенным, что граф не удержался и заметил:

– Не уверен, что одобряю щедрость, с которой ты демонстрируешь двору сладостные драгоценности, принадлежащие мне одному.

– Но подумай, сколько это вызовет зависти, – рассмеялась Скай, и Джеффри расхохотался вместе с ней.

– Ну ты и чертовка! – И внезапно надел ей на шею ожерелье из крупных рубинов. – Подарок к Двенадцатой ночи, дорогая! – И пока жена шумно восхищалась, продел ей в уши такие же серьги.

– О Джеффри! – Рука Скай осторожно прошлась по ожерелью. – Потрясающее. – Она нежно поцеловала мужа. Аромат ее благовоний коснулся его, и Джеффри почувствовал укол желания.

– Помилосердствуй, дорогая! Будешь благодарить меня после. А то я не ручаюсь за твое платье и прическу.

Скай счастливо прыснула, зарделась от удовольствия и возбуждения:

– Как я тебя люблю!

Граф Саутвуд подавил страсть и пробормотал:

– Лучше бы мы остались в Девоне. А теперь пол-Лондона будет меня объедать и пялиться на грудь жены.

Скай рассмеялась, затем присела, чтобы дать возможность Дейзи навести последние штрихи в ее прическе. Придворные дамы часто завивались, но Скай этого не делала. Ее знаменитые темные кудри были собраны на затылке в прическу, украшенную красными шелковыми цветами. Волосы разделили на пробор, с каждой стороны оставив завитки, которые в то время назывались локонами любви.

Довольная Скай поднялась и покружилась перед мужем:

– Ну как, милорд?

– Ничего не могу прибавить к тому, что ты уже знаешь, крошка. – Она улыбнулась, и Джеффри продолжал: – А что ты скажешь обо мне, мадам? Достоин ли я стоять с тобою рядом?

Она игриво оглядела его, как кавалер оглядывает даму своей мечты, и граф удивленно поднял бровь, заметив, как она преобразилась. Потом она обошла его кругом и заметила:

– У тебя самые красивые из всех придворных кавалеров ноги, а изумрудно-зеленый бархат идет к твоим глазам. Дам будет трудно заставить забыть, что ты мой. Но им следует помнить об этом!

Джеффри изящно поклонился, благодаря жену за комплимент. И, смеясь, они рука об руку спустились в бальный зал Линмут-Хауса.

Стали прибывать первые кареты. Скай с Джеффри встречали гостей. Бальный зал быстро наполнялся. Даже королева в сопровождении элегантного лорда Дадли приехала рано.

– Мы намереваемся пробыть допоздна, – сообщила она Скай. – Вы с Джеффри устраиваете лучший праздник в этом году.

– Мы вернулись из Девона, чтобы не разочаровывать ваше величество. Временно, – ответил Джеффри. – Скай еще не совсем оправилась после родов.

– Это не слишком вас обременило, дорогая? – поинтересовалась Елизавета.

– Что вы, мадам! Один вид вашего прелестного лица укрепляет меня, ваше величество.

Глаза королевы блеснули:

– Вы настоящая придворная, дорогая Скай, хорошая пара Джеффри Саутвуду.

Граф поклонился и подал королеве руку. Музыка позвала гостей на первый танец. Лорд Дадли танцевал со Скай. Фаворит королевы ей вовсе не нравился, но он об этом не догадывался. К несчастью, блестящая внешность Скай возбуждала Роберта Дадли. Он был из тех мужчин, которые любят риск, и его привлекала мысль соблазнить эту красивую даму под носом у королевы и ее мужа.

Роберт Дадли полагал, что ему – самому блестящему мужчине при дворе – отказать не смогут. А Скай он считал скромницей. Во время танца глаза вельможи рассматривали ее бархатистую кожу, потом скользнули вниз по декольте и остановились на двух сладостных округлостях, которые она прятала под лифом. Все это было проделано украдкой, потому что Елизавета, хотя и не отдала лорду целиком свое монаршье тело, была женщиной ревнивой.

Скай постаралась не обращать внимания на похотливый взгляд. Но не обращать внимания на замечания Роберта Дадли было нельзя.

– Почему вы недолюбливаете меня, красавица? Вам следует стараться заслужить мою благосклонность.

– Это вовсе не так, – ответила Скай, спокойно глядя на него. Но торжествующая улыбка Дадли погасла, когда она продолжила: – Однако не могу сказать, что и люблю вас.

– Тогда зачем же, черт возьми, вы сделали меня крестным отцом вашего сына?

– Так решил мой муж, – солгала Скай. – Он подумал, сколько бы я вас ни отталкивала, лорд Грубиян, вы не рассердитесь на мальчика. А я, как добрая жена, всегда слушаюсь мужа, – скромно закончила она.

– Боже! Ваша добродетель просто воспламеняет меня!

– Но я вовсе не намеревалась вас воспламенять, сэр!

– Но тем не менее вам это удалось, мадам. – Он бросил быстрый взгляд в сторону Елизаветы, но та была занята. Застав врасплох Скай, лорд вывел ее из танца и повел в уединенный альков. Прежде чем она смогла оправиться от шока, руки Роберта Дадли крепко обхватили ее.

Скай была вне себя и яростно сопротивлялась:

– Сейчас же отпустите меня, сэр!

Его низкий смех прозвучал почти как рычание:

– Нет, моя славная Скай, не отпущу. Довольно скромничать, мадам! Я хочу попробовать ваши спелые губки, – он склонил голову к декольте, – и вот эти сладкие плоды.

Скай старалась освободить руки. Когда ей это удалось, она попыталась оттолкнуть лорда Дадли, но он еще сильнее прижал ее к себе. Тщетно она старалась увернуться от его губ, мокрый рот вельможи настиг ее губы, стараясь пробудить страсть там, где ее не было. Скай не решалась кричать, потому что влюбленная королева могла подумать, что это она завлекает ее кавалера. И Роберт Дадли, конечно, об этом знал. Его язык проник к ней в рот с недвусмысленной целью. Она почувствовала, как его опытные руки задирают ей юбки, и поняла, что сейчас над ней хладнокровно надругаются. Она ударила коленом, стараясь попасть в уязвимое место. Наградой ей было моментальное освобождение и гримаса боли на лице Роберта Дадли.

Не проронив ни слова, Скай с пылающими щеками выскользнула из алькова. Ей повезло, что Дадли выбрал для свидания такое уединенное место: никто не заметил, как они вошли туда и как она поспешно выскочила оттуда. Схватив с подноса проходящего лакея бокал вина, она заставила себя выпить его до дна. Скай остановилась у зеркала, поставила бокал и дрожащими руками поправила прическу и платье.

Похотливый самовлюбленный сукин сын! Как посмел Дадли напасть на нее? Она сделала все, чтобы охладить его пыл, но от него оказалось не так просто избавиться. Королеве жаловаться нельзя – она влюблена в него и не потерпит жалоб на своего обожаемого Роберта. «Мне даже не хочется возвращаться ко двору, – безнадежно думала Скай. – Может быть, удастся отпроситься весной, а к осени королева найдет себе новых любимцев. Тогда мы сможем остаться в Девоне и спокойно растить детей». При воспоминании о Девоне она немного успокоилась и, взяв бокал, присоединилась к остальным гостям.

А в алькове, который она так поспешно покинула, все еще оставался Роберт Дадли. Несколько минут на него накатывали волны боли, но постепенно ему становилось легче. Маленькая чертовка, думал он, злясь и проникаясь к Скай интересом. Он с сожалением потер ушибленное место, все еще не в силах поверить, что она оттолкнула его. Женщины никогда не отвергали Роберта. Она еще об этом пожалеет. Однажды он овладеет ею, и она будет просить его об этом одолжении. Одернув камзол, он вышел из алькова.

Весь остаток вечера Скай ухитрялась избегать Роберта Дадли, но чувствительный к ее настроениям Джеффри понял – что-то не так. Незаметно он отвел ее в сторону.

– Что-нибудь случилось, дорогая?

– Дадли меня пытался взять силой, – сердито ответила она.

– Что?

– Потише, Джеффри. – Она предупреждающе взяла его за руку. – Он и раньше надоедал мне своим вниманием. Но ты лучше меня знаешь, что королева не поверит, если я ей пожалуюсь. Он на это и рассчитывает.

– Но он…

– Нет. Я заехала ему коленом в пах. Вряд ли сегодня он сможет танцевать.

Джеффри вздрогнул, но в сердце не испытал ни малейшего сочувствия к Дадли.

– Как посмотришь на то, чтобы сразу после маскарада уехать в Девон, дорогая?

– Конечно! – Ее лицо осветилось радостью.

– Задержимся, чтобы переодеться во что-нибудь более теплое и удобное, и на рассвете уедем. По дороге я знаю прелестный постоялый двор, где мы сможем провести завтрашнюю ночь. – И он поцеловал жену в нос.

– Как тот, «Утка и селезень»?

– Лучше, – улыбнулся он. – Не возражаешь, если мы останемся в Девоне и плюнем на двор и на Лондон?

– Нет. Это меня только обрадует. Боюсь, что в глубине души я деревенская мышка. Это тебя не слишком обескураживает?

Джеффри заключил жену в теплые любящие объятия.

– Вот что, дорогая женушка, я не хочу делить тебя ни с кем, разве что с нашими детьми.

– Разве что? – ухмыльнулась она.

– По правде сказать, я не хочу делить тебя и с ними. А теперь вернемся к гостям, которые без нас скучают.

Во время полуночной трапезы де Гренвилл и недавно вышедшая замуж Летиция Ноллис нашли миниатюрные коронки в своих кусках праздничного пирога и стали королем и королевой Двенадцатой ночи. Весь остаток ночи де Гренвилл веселил гостей, взыскивая с них шутливые фанты. Даже бедная Летиция не избежала этой участи: Дикон распорядился сперва завязать ей глаза, а потом приказал девушке поцеловать выбранных им шестерых мужчин.

– Один из них ваш муж Уолтер, дорогая! Вы должны попытаться определить его.

Бедняга Летиция оказалась в весьма щекотливом положении, потому что Уолтер был не из самых пылких любовников. Ослепшая от повязки, она стала внимательно прислушиваться и за хихиканьем различила приближающиеся шаги. Выставив губы, она получила шесть поцелуев – один легкий, шутливый, два дружеских, два мокрых противных и один страстный, заставивший ее поежиться.

Девушка притворилась, будто размышляет. На самом деле ей было ясно, что среди этих мужчин Уолтера не оказалось. Но ей хотелось узнать имя незнакомца, повергшего ее в трепет своим поцелуем.

– Последний джентльмен и есть Уолтер, – твердо заявила она. – Я в этом совершенно уверена.

Ее утверждение было встречено громким смехом, и, когда с нее сняли повязку, Летиция обнаружила, что стоит перед лордом Дадли.

– О! – вскричала она в милом смущении. – Но он целуется точно так же, как это делает Уолтер.

– Среди них не было Уолтера, – хохотал де Гренвилл.

– Как же так, Дикон! – явно рассерженная Летиция топнула ногой, чем вызвала еще больший смех окружающих.

Обнимая королеву, Роберт Дадли улыбнулся про себя. Летиция Ноллис оказалась прелестной кокеткой. Когда он ее целовал, то почувствовал у себя во рту ее язычок. Из-под полуприкрытых век он вдруг заметил, что она потихоньку, но также откровенно смотрит на него. Так-так, подумал вельможа, вот неплохая партнерша для ночных игр, когда Бесс только раззадорит и прогонит прочь.

Праздник шел своим чередом. В зале становилось все веселее и веселее. Наконец королева с приближенными отбыла, а за ней последовали и другие усталые и перепившиеся гости. Помахав в последний раз рукой, граф и графиня Линмут бросились наверх в свои покои, где их поджидали слуги.

– Ваша ночная сорочка готова, миледи, – улыбнулась Дейзи.

– Не надо! – ответила Скай. – Мы с графом передумали. Мы едем в Девон! Пусть горничные упакуют платья и благовония, а мне приготовят темно-синий дорожный костюм с собольей оторочкой.

– Но, миледи, – запротестовала Дейзи, – мы совершенно не готовы к отъезду.

– Ты с остальными можешь выехать завтра или послезавтра, а мы с господином хотим покинуть Лондон немедленно.

– Хорошо, миледи.

В своей спальне Джеффри отдавал такие же указания.

– Подайте большую дорожную карету, – приказывал он мажордому. – Госпожа во время пути подремлет. Вышлите гонца на постоялый двор «Королевская голова». Пусть сообщит, что мы прибудем туда к вечеру. Я хочу лучшую спальню, отдельную столовую и помещение для моих людей и экипажа.

– Будет исполнено, милорд.

Уже через час большая дорожная карета с гербом Саутвудов на дверце прогрохотала по Стрэнду. Кучер и лакей сидели наверху. Сзади ехал верхом конюх, ведя в поводу двух лошадей. За ним скакали шесть вооруженных людей. Другие шестеро были впереди, чтобы карета не стала легкой добычей для дорожных разбойников. В четыре часа утра на морозном январском небосклоне мерцали звезды.

В экипаже дремали два пассажира, укрывшись лисьим одеялом и согревая ноги горячими кирпичами, завернутыми во фланель. Одной рукой Джеффри Саутвуд обнимал жену, другой ласкал ее груди. Лениво водил губами по шее, покусывал мочку уха.

– А помнишь, что мы делали год назад? – вдруг пробормотал он.

Скай счастливо рассмеялась:

– Что-то в этом роде, если память не изменяет мне, дорогой. Но не в карете на ходу.

– А мы никогда не пробовали любить друг друга в карете, – задумчиво заметил он.

– Джеффри! – От смущения ее голос прозвучал хрипло.

Он усмехнулся:

– Ничего не поделаешь, крошка. Такая уж ты соблазнительная. И я хочу поглубже зарыться в тебя.

Скай почувствовала, как слабеет от желания. Что за способность у Джеффри возбуждать ее словами! Она ощутила, как изголодалась по нему, но раздумывала, правильно ли поступает. И в порыве добродетели воскликнула:

– Это нехорошо, милорд!

– Ты права, дорогая. Я как-то пробовал заниматься любовью в карете – это и в самом деле очень неудобно. Подождем до постоялого двора. Но там, мадам, пощады не жди! – Он перестал ласкать уже пылавшую Скай, и его глаза блеснули в предвкушении остановки в «Королевской голове».

Карета с грохотом неслась по замерзшим полям. Голые деревья чернели на фоне золотисто-пламенной зари. Где-то из ворот фермы выскочила собака и погналась за экипажем, пытаясь ухватить зубами вращающиеся колеса. А внутри кареты засыпали и просыпались граф и графиня Линмут, убаюкиваемые мерным движением.

Через несколько часов лошадей сменили, что дало возможность всей кавалькаде ехать быстрее. Карета с гербом, ее пассажиры и свита произвели глубокое впечатление на хозяина постоялого двора, и он тут же предложил лучшие покои. Почти сразу же явились двое слуг с подносами, на которых дымился горячий суп, громоздились тарелки с ветчиной, яблоками в меду, только что выпеченным хлебом и маслом. Хозяин сам принес два кувшина с ледяным темным октябрьским пивом и нежным яблочным сидром.

Запах еды пробудил Скай. И под терпеливым и изумленным взглядом мужа она набросилась на еду. Суп согрел ее и вернул краску лицу. Скай попробовала хлеб с маслом и солоноватой ветчиной, и он ей настолько понравился, что она съела и второй бутерброд, добавив еще к мясу кусочек сыра. После чего, удовлетворенно вздохнув, откинулась назад. Джеффри усмехнулся:

– Иногда я сомневаюсь, что ты уже достаточно взрослая, чтобы быть моей женой.

– Я проголодалась, – просто ответила Скай.

– Я прикажу хозяину гостиницы упаковать нам в корзину еду на случай, если на следующей остановке мы не найдем такой приличной пищи. И как ты помнишь, там мы будем заниматься совсем другими вещами, а здесь остановились сменить лошадей. Придумай, что ты хочешь еще?

– Вареных яиц и моченых груш, – сказала она и, когда муж испытующе посмотрел на нее, добавила: – Нет, Джеффри, я еще не беременна… пока. – Она потерлась о его щеку. – Но я так тебя люблю, что хочу нарожать полный дом сыновей.

Найл Бурк что угодно отдал бы, чтобы только услышать эти слова. На Мальорке он чувствовал себя, точно цыпленок в лисьей норе. У доктора Хамила на острове жил двоюродный брат, тоже врач. Хотя Испанию уже очистили от мусульман-мавров, здесь, на полпути из Европы в Африку нравы были терпимее, отчасти из-за того, что столетиями практиковались смешанные браки.

Анна была в восторге от встречи с госпожой и вернулась на службу, чтобы вместе с Полли ухаживать за ней. Найл не сомневался, что на Мальорке жена не посмеет вести себя так, как в Англии. И поэтому не было причин разлучать Констанцу со старой служанкой. Он купил маленький домик на горе над городом, что позволяло им вести уединенную жизнь.

Увидев дочь, Конд сердито набросился на Найла:

– Что вы с ней сделали?

Лорд Бурк вздохнул и вывел тестя из спальни во внутренний дворик:

– В своей болезни она виновата сама. Я говорю это вам, Франсиско, не чтобы обидеть, а для того, чтобы вы ее лучше поняли. Не переставайте ее любить. Вероятнее всего, она не сможет поправиться, и потому что она может умереть, я и привез ее сюда, несмотря на ее предательство.

– Что она сделала?

– Констанца – женщина, которой не хватает любви одного мужчины.

Сначала до Конда не дошел смысл сказанного, но, когда он понял, что сообщил ему зять, то сначала покраснел, а потом побелел от гнева:

– Поясните, что вы хотите сказать, милорд!

– Констанца – шлюха.

– Лжешь!

– С какой целью, Франсиско? Да и Анна может подтвердить все сказанное мной. Я отослал ее домой, потому что она не могла уследить за Констанцей. При английском дворе ваша дочь произвела такой скандал, что навсегда выслана из Англии. Я думал взять ее в Ирландию, но она тяжело больна, не может рожать и, по-видимому, скоро умрет. Я мог бы потребовать развода, но это вам бы сильно повредило, Франсиско. Вы ведь все еще губернатор короля Филиппа на островах?

– Неудивительно, что распутный английский двор развратил мою дочь. Стоит только взглянуть на их королеву, дочь шлюхи. Будь проклята и Англия, и ее двор!

– Как ирландец, я бы и рад с вами согласиться, Франсиско, но не могу. Елизавета молода, но я ощущаю в ней величие. Она будет хорошо править страной. У нее изящный, образованный двор, блестящий и остроумный. И не особенно распутный, Франсиско. Есть, конечно, там любители непристойных игр, но если уж говорить о непристойностях, то французский двор далеко опередил английский. Да и любой другой в Европе.

Лицо старика исказилось.

– Кого теперь винить? Неужели во всем виноват я, Найл? Вот о чем я теперь думаю. Где я не уследил за Констанцей?

– Вашей вины нет, Франсиско. Потребуется время, чтобы вы, как и я, осознали это. Причина в самой Констанце, в ее природе, болезнь поедает ее, словно личинка фрукт. Снаружи он красив, свеж, с яркой крепкой кожурой, а внутри сгнил и испортился. Нельзя винить и саму Констанцу.

Внезапно Конд заплакал:

– Пресвятая Дева Мария, что сделалось с моей бедной девочкой, с моей дочкой!

– Франсиско, Констанца умирает, и у вас больше нет детей. О женитьбе теперь уже поздно думать. Почему вы не подумали об этом раньше? Но все же еще можно попытаться. Вы еще не старик. Это единственный шанс, чтобы ваш род не угас, посеять ваше семя.

Конд удивленно посмотрел на Найла.

– Удивительно, что вы заговорили об этом. После смерти матери Констанцы свахи оставили меня в покое. Я полагал, что мне давали время оплакать жену. Но вскоре я вовсе удалился от общества и крайне редко появлялся на людях. А когда вы с Констанцей поженились и уехали с Мальорки, мне сделалось одиноко, и я снова стал бывать в обществе. И совсем недавно получил предложение жениться на осиротевшей внучке старого друга, живущей на острове. Я не могу решиться на это – ведь девушке всего четырнадцать лет.

– А вы сможете стать с ней счастливым? Она вам хорошая пара?

– Да. Луиза – симпатичная благочестивая девушка. И она дала понять, что будет со мной счастлива.

– Тогда, ради всего святого, женитесь на ней и родите себе наследников.

Констанца умерла только через два года. За это время ее мачеха принесла Конду двух сыновей и была беременна третьим ребенком. Женщины не выносили друг друга. Луиза недолюбливала Констанцу, потому что ее дети должны были когда-нибудь разделить с ней наследство Конда. И она никак не могла поверить, что леди Бурк умирает.

Констанца считала, что Луиза наговаривает на нее, особенно после того, как менее чем через девять месяцев после свадьбы у той родился первенец. Через одиннадцать месяцев родился второй сын, а еще через три месяца Луиза объявила, что беременна снова.

– Ее плодовитость служит мне упреком, – жаловалась Констанца Найлу Бурку. – Она из кожи вон лезет, чтобы показать всему острову, какая она образцовая жена. И все видят, что я вовсе не такая. Она может то, что не могли ни я, ни моя мать – рожать сыновей. Бог свидетель, как я ее ненавижу!

Хотя Луиза и была образцовой женой своему мужу, для молодой леди она казалась скучной и неинтересной. Она не обладала красотой своей падчерицы, хотя была привлекательна: с молочно-белой, точно лепестки гардении, кожей, которую тщательно оберегала от солнца, с иссиня-черными волосами, которые аккуратно зачесывала на затылок, с темно-карими глазами, вполне обворожительными, если бы в них чувствовалась хоть какая-нибудь жизнь.

Найл делал все возможное, чтобы мачеха и его жена виделись как можно реже. Он так и не мог решить, была ли Луиза сознательно жестокой или вела себя так невольно. Скандал разразился, когда она что-то сказала Констанце – Найл Бурк так и не узнал, что именно. Констанца вскочила с кровати с криком:

– Убирайся из моего дома, стельная корова!

Анна бросилась к госпоже, а выскочившая из комнаты Полли схватила Луизу.

– Руки прочь! – закричала та, пытаясь освободиться.

– Потише, госпожа. А то как бы я не сделала что-нибудь с твоим неродившимся сынком, – Полли так посмотрела на Луизу, что не приходилось сомневаться в ее намерении.

Луиза вывернулась и, перекрестившись, кинулась к экипажу.

Несколько часов Констанца оставалась без сознания. Вызвали доктора Мемхета. Тот посмотрел на больную и покачал головой:

– Господин, она не протянет до утра. Ваше бдение близится к концу.

Послали за священником, чтобы причастить умирающую. Ее исповедь привела в трепет молоденького святого отца. Никогда он еще не слышал таких отвратительных вещей. Упав на колени, он жарко молился, надеясь, что его молитвы хоть немного помогут заблудшей. Прибыл Конд, благоразумно оставив жену дома. Все сели в ожидании, когда смерть пожнет свою жатву. Анна горестно плакала, Полли утирала лоб госпожи, покрытый каплями холодного пота. А Найл задумчиво сидел у кровати жены, в который раз размышляя над тем, не было бы ли все по-другому, если бы он отвез Констанцу прямо в Ирландию, а не выставлял напоказ в Лондоне.

Часы на камине отсчитывали долгие минуты, их колокольчик весело звонил, что так не соответствовало мрачному настроению собравшихся на бдение. Наконец в самый темный и сокровенный час ночи – между двумя и тремя – Констанца открыла свои васильковые глаза, обвела всех взглядом. Все трое тут же подошли к ней.

С неимоверным трудом Констанца протянула руку и вытерла мокрую щеку старой дуэньи. Анна подавила стон, готовый было вырваться наружу. Потом умирающая посмотрела на Конда и слегка улыбнулась. Франсиско внезапно почувствовал себя старым и одиноким. С уходом Констанцы обрывалась связь с ее матерью, с его земной любовью. Он ощущал себя так, будто умирала частица его самого.

Наконец леди Констанца повернула голову к Найлу:

– Мне очень жаль, что все так получилось. Я ведь тебя по-настоящему любила, – пыталась успокоить она мужа. – Это все болезнь.

– Я знаю, Констанца. Ты не виновата.

Она вздохнула с облегчением, как будто у нее с души свалился камень.

– Так ты меня прощаешь?

– Прощаю. – Он наклонился и поцеловал ее в губы. Она еще раз вздохнула и замерла. Мгновение Найл смотрел на нее, вспоминая девочку с изящным золотистым телом и такими же золотистыми волосами, которая отдала ему свою невинность на цветочном лугу. Что же с ней случилось? Последний раз он поцеловал ее веки и, повернувшись, вышел из комнаты.

За спиной он слышал, как Анна изливала в рыданиях горе. Он постоял в передней покоев жены, не зная толком, что делать дальше. Решение пришло внезапно:

– Франсиско, я отдаю вам все владения Констанцы на Мальорке. Все, кроме маленького домика и винокурни. Их, я думаю, заслужила Анна. Кроме того, она будет получать ежегодно двенадцать золотых монет. Нужны стряпчие, чтобы все это оформить. Полли хочет вернуться в Англию. Я даю ей десять золотых, оплачиваю проезд и дарю вот это жемчужное ожерелье Констанцы. Себе я оставляю только дом в Лондоне, остальное все ваше.

– Помилосердствуйте, Найл! Тело Констанцы еще не остыло, а вы говорите о дележе ее имущества, как те солдаты у подножия Иисусова креста.

– Франсиско, я два года жил точно в аду. Я выполню свой последний долг по отношению к Констанце, но потом хочу уехать домой. Сразу же. Вы можете, как это водится, оплакивать дочь целый год. Но рядом с вами жена и сыновья. У меня нет ни жены, ни сыновей, и на соблюдение испанских традиций не осталось времени. Я все хочу решить сегодня же и отплыть домой как можно быстрее.

Найл Бурк сдержал слово. Тело Констанцы перенесли в дом отца, где она пролежала два дня. Потом ее обрядили в свадебное платье, а гроб украсили белой гарденией с блестящими зелеными листьями. В головах и ногах поместили восковые свечи. Утром на третий день в соборе, где Констанца выходила замуж, по ней отслужили заупокойную мессу. Ее похоронили без пышности на холме. И в тот же день из Пальмы в Лондон отплыл корабль. На его борту находились лорд Бурк и Полли Фландерс. На Мальорке, где их знали очень немногие, как будто и не существовало Найла Бурка и его жены Констанцы Марии Алькудии Гидаделы.

Через несколько недель, благополучно высадившись на берег, Полли устроилась горничной в хорошую семью, поместив золото у надежного банкира. Найл хотел было навестить Скай, но, посидев со старинными друзьями, решил, что будет непрошеным гостем. От знакомых он узнал, что Саутвуды не вернулись ко двору, предпочитая жить в деревне. Только раз в году они приезжали в Лондон, чтобы провести праздник Двенадцатой ночи. Прекрасная графиня подарила мужу второго сына, Джона Майкла, лорда Линтона, и они были счастливы.

Найл Бурк отправился из Лондона на западное побережье Англии и отплыл оттуда домой в Ирландию. В восторге от приезда сына, желая устроить его счастье, старый Макуилльям показал ему всех знакомых женщин от двенадцати до двадцати пяти лет. Все они были отвергнуты.

– Ты должен жениться, – убеждал сына старик. – Не хочешь думать о себе, так подумай обо мне. Мне нужен наследник!

– Так женись снова сам! – закричал Найл. – Я был дважды женат, и оба раза неудачно. Теперь я возьму жену только по любви, и ни по какой другой причине.

– Ты рассуждаешь как ребенок, – не отставал от него отец. – Любовь! Нам нужен наследник, даже несмотря на то, что Скай О’Малли вышла замуж за своего изысканного английского лорда.

– Иди к дьяволу, старик! – завопил Найл и выскочил из комнаты, а потом, стараясь вымотаться, носился по округе с головокружительной скоростью на своем огромном рыжем жеребце. Дав передохнуть взмыленному животному, он остановил его на берегу моря и стал вглядываться в голубую даль. Он понимал, что отец прав. Но так это или нет, он не женится больше без любви. А пока существует Скай, он не сможет полюбить никакую другую женщину и уложить ее в постель. Однажды он уже попытался себя обмануть и в результате загубил невинную девушку. Бедная Констанца просила у него прощения на смертном одре.

– Я должен был просить у тебя прощения, – произнес Найл вслух. Потом вскочил на жеребца, поехал в трактир и напился, чтобы грезить о женщине с темными, как ночь, волосами и голубыми, как воды у побережья Керри, глазами.

А Скай жила как в кошмаре. За солнечным теплым мартом последовал холодный сырой апрель. В Линмуте разразилась болезнь – в горле появлялись белые налеты. Особенно ей были подвержены дети. Болезнь была очень заразная. Прежде чем детей заперли в замке, заболели Мурроу О’Флахерти и Джон Саутвуд.

Скай поместила обоих в отдельную комнату – так было легче за ними ухаживать. Она поняла, что болезнь эта детская, и не боялась возиться с сыновьями, но никого другого к ним не подпускала. Джеффри и других детей поместили в удаленной части замка. Дейзи вызвалась помогать госпоже.

– У меня никогда не было белого горла, – сказала она. – Но я помогала матери ухаживать за больными. И к ней тоже не приставала эта зараза.

– У нее природный иммунитет, – объяснила Скай мужу.

– А что это такое?

– Мавританские врачи полагают, что некоторые люди от рождения не подвержены определенным болезням, а другие, переболев, не заражаются ими снова. Они называют это иммунитетом. У Дейзи и ее матери, безусловно, он есть, потому что они никогда не болели белым горлом.

– А ты не заражаешься, потому что переболела им! – догадался муж.

– Да, – ответила Скай. – Поэтому мы с Дейзи и будем ухаживать за Мурроу и Джоном.

– Тебе что-нибудь потребуется?

– Много воды, салфеток и камфарное масло.

– Я позабочусь об этом, дорогая.

– А сколько уже умерло в нашей деревне?

– Пока девять.

– Упокой Господь их бедные души, – произнесла она.

Болезнь не хотела отступать, но, к счастью, приступы были не слишком сильными. Дети ослабли, их лихорадило, они стали капризными. Сначала налеты появились на гландах, потом распространились на все горло, и хотя дети еще и беспрерывно кашляли, налеты были самым худшим. Скай и Дейзи совершенно измотались, но, ухаживая за детьми, не щадили себя. Кризис наступил через двадцать часов, в течение которых обе женщины неустанно меняли камфарные компрессы на груди и горле маленьких пациентов. Наконец лихорадка ослабла, кашель стих, белесые налеты стали пропадать. Женщины еще один день наблюдали за детьми, прежде чем решили, что победили болезнь.