Текст книги "Антарктида: Четвертый рейх"

28.

Октябрь 1943 года. Германия. Замок Вебельсберг в окрестностях Падерборна, земля Северный Рейн-Вестфалия.

Первое, что сделал Скорцени, как только вернулся в замок Вебельсберг, это позвонил Герингу. Он прекрасно понимал, что нарушает субординацию: ни по чину своему, ни по должности звонить рейхсмаршалу он, конечно же, не должен был бы. Но в то же время он понимал, что ни Гиммлер, у которого давно натянутые отношения с шефом люфтваффе ни тем более Шелленберг звонить ему по «делу Скорцени» не станет.

Расчет его был прост: только недавно, вручая ему свой личный Золотой почетный знак летчика, Геринг навязывал дружбу и приглашал проведать его на вилле «Каринхалле», названной так по имени его первой жены. И потом, когда Геринг узнает, по какому вопросу он его беспокоит, то неминуемо будет поражен. Он уже привык к тому, что все, что делает Скорцени, он делает с благословения фюрера или, по крайне мере, с его молчаливого согласия. А значит, с благословения и при поддержке Гиммлера.

И если уж фюрер и рейхсфюрер СС решили воздействовать на него через первого диверсанта рейха, человека, который, получив приказ, не остановится ни перед чем, – то это уже «черная метка».

Трубку поднял сам Геринг. Странно, конечно, было осознавать, что в этот невоскресный день он находился не в штабе люфтваффе, а у себя на загородной вилле. Но и в штабе командования военно-воздушных сил, и в ставке фюрера с этим уже давно смирились.

– Господин рейхсмаршал, здесь Отто Скорцени…

– Скорцени, вы?! – отреагировал Геринг именно так, как и должен был бы отреагировать.

– Мне нужно поговорить с вами по очень важному, государственной важности, вопросу. – Все же Скорцени немножко волновался, но это был страх не перед Герингом, еще недавно вторым человеком в рейхе, а боязнь быть униженным резкой реакцией рейхсмаршала, его попыткой поставить зарвавшегося штурмбаннфюрера на место.

На том конце провода послышалось нечто такое, что Скорцени вполне мог истолковать как ироническое хмыканье.

– Ну, если вы, Скорцени, решили, что это действительно очень важно…

– Я могу говорить?

– Сможете. У вас будет несколько минут. Где находится вилла «Каринхалле» – вы знаете.

– Но я не в Берлине.

– Предполагаю, что в Вебельсберге. И предполагаю, что разговор ваш будет связан с темой завтрашнего совещания в Рыцарском зале замка. Вы ведь прибыли туда на самолете люфтваффе?

– У отдела диверсий РСХА своей эскадрильи пока что нет.

– Что является одним из его недостатков. Но об этом мы тоже поговорим. Ровно через пятнадцать минут один из моих самолетов возьмет курс на Падерборн.

Возражений рейхсмаршал ждать не стал. Положив трубку, он отрезал Скорцени путь к отступлению. А ведь штурмбаннфюрер всего лишь хотел предложить Герингу вернуть те страницы отчета, которые он изъял для ознакомления из папки «Базы-211», или же попытаться выяснить, где они находятся. Ну и, естественно, отдать в подчинение РСХА свой институт Германа Геринга. Это было бы всего лишь дружеское предложение, скорее совет, и для этого ему не обязательно было возвращаться в Берлин, а оттуда тащиться в «Каринхалле».

«Но коль уж Геринг настаивает, – сказал себе Скорцени, – окажем ему любезность. Визит – так визит».

В Берлине, у трапа самолета, его уже ждала машина Геринга. Один из порученцев рейхсмаршала, майор люфтваффе, первым отдал Скорцени честь, представился: «Бывший командир эскадрильи дальних бомбардировщиков майор Инген, открывая дверцу машины, доверительно сказал:

– Рейхсмаршал рад, что вы решили навестить его в «Каринхалле».

– Надо же было когда-то.

– Именно вы, Скорцени. Он рад именно вам. Вы ведь знаете, что на вилле рейхсмаршал предпочитает видеть только тех людей, которых он предпочитает видеть только у себя на вилле.

– Опять вы говорите загадками, майор. Каждое ваше слово – как бомба с ночного бомбардировщика. – Скорцени вспомнил рассказы о том, что Геринг любит принимать у себя на вилле, облачаясь в тогу римского патриция, однако и тогда, и сейчас не поверил, что такое возможно. Ему попросту трудно было поверить в подобное шутовство. Особенно когда речь шла о подобном приеме Герингом офицеров СС. – Но… продолжайте.

– Что касается меня, майора Ингена, то я поражен операцией по освобождению Муссолини. На примере этой операции, можно готовить подразделения парашютных войск. – И, вальяжно усевшись на заднем сиденье, добавил: – Я даже предложил рейхсмаршалу назначить вас командующим специальным корпусом парашютных диверсионных войск, который был бы включен в состав люфтваффе. Батальоны этого корпуса можно было бы тайно, на планерах, высаживать в тылу русских, парализуя все фронтовые тылы.

– Сами вы когда-нибудь пробовали высаживаться с планеров? – довольно сухо поинтересовался Скорцени.

– Что касается меня, майора Ингена, то с планеров высаживаться мне не приходилось. Но я видел тот фильм, который был снят вашими операторами во время штурма отеля «Кампо Императоре». Это было впечатляюще. Именно тогда я и предложил рейхсмаршалу…

– И как же он это воспринял?

– Любую идею, которую предложил не он, Геринг воспринимает критически. Но уверен, что сегодня он изложит ее вам, как свою, естественно, по-маршальски осмыслив.

Миновав северную окраину Берлина, несколько строений которой уже было разрушено союзнической авиацией, водитель уверенно повел свою машину к небольшому, заброшенному между безлесными холмами, селу. Скорцени не мог бы сказать, что местность ему нравилась, зато увенчанная мраморными колоннами двухэтажная вилла с входной, и тоже из белого мрамора, лестницей сразу же настраивала на удаленность от мирской суеты, самодовольствие и помпезную роскошь.

Гостиная, в которую привел его майор Инген, напоминала зал средневекового замка – массивные дубовые балки, старинного образца дубовая мебель, неестественно огромный, а потому сразу же кажущийся сугубо декоративным камин и толстый персидский ковер, укрывавший от глаз гостя лишь у самой двери видневшийся паркет.

Пока адъютант докладывал неизвестно где обитавшему в этих хоромах рейхсмаршалу, Скорцени сосредоточенно разглядывал линии облаченного в белый мрамор тела спартанского воина – в шлеме и при полном вооружении. Перемещенный в иную страну, иную эпоху и иную военно-философскую культуру, этот грозный, в восприятии древних эллинов, воин, прикрывавшийся небольшим круглым щитом и приготовивший к бою свой немыслимо короткий меч, – Скорцени всегда поражался тому, как можно было вооружать армию такими короткими мечами, а главное, как этими мечами можно было побеждать, – казался растерянным и беспомощным.

Но самое удивительное, что таким же растерянным и беспомощным предстал перед ним и рейхсмаршал Геринг: тесноватый пиджак, мешковатые брюки, серовато-бесцветная рубашка, которая даже не предполагала наличия какого бы то ни было галстука…

– Вы, конечно же, ожидали увидеть меня в маршальском мундире, увешанном орденами, – уловил его слишком пристальный и слегка разочарованный взгляд Геринг.

– В тоге римского патриция, сандалиях, с лавровым венком на голове и маршальским жезлом в руке, – жестко обрисовал свое собственное видение «явления Геринга народу» Скорцени, при этом глаза его были преисполнены презрения, а на губах играла высокомерная ухмылка.

– Но вы не могли видеть меня… – начал было Геринг, но неожиданно запнулся на полуслове.

– Не мог. Да и вы, наверное, не решились бы появиться передо мной в таком наряде.

– Я привык именно к такой жизни, Скорцени, – довольно миролюбиво объяснил рейхсмаршал. – Это мой стиль. Очевидно, мне нужно было родиться где-нибудь между Римом и Венецией, причем во времена Нерона. Один из аннербистов даже пытался убедить меня, что в прошлой жизни я, наверное, был римским патрицием. И похоронен был в тоге.

– Можете оставаться им, но без маршальского жезла германских военно-воздушных сил.

– Лучше признайтесь, что рисовали вы мой портрет со слов бригадефюрера СС Шелленберга[67]67
  Исторический факт. Именно в таком одеянии и с маршальским жезлом в руке и встретил Геринг начальника внешней разведки РСХА Вальтера Шелленберга, когда тот явился, чтобы провести с ним официальные переговоры о передаче научно-исследовательского института Германа Геринга в ведение VI управления РСХА.


[Закрыть], умудрившегося сразу же настроить вас против старины Геринга.

– И не только с его слов, – невозмутимо подтвердил обер-диверсант рейха.

– Иногда я действительно появляюсь в таком одеянии перед теми, кого изредка приглашаю сюда.

– Перед всеми?

– Простите? – уперся руками в боковины своего не по-офицерски отвисшего живота обладатель виллы «Каринхалле».

– Не могу понять, почему для меня вы сделали исключение, явившись в нормальном бюргерском костюме.

– Не хотел вас слишком удивлять.

– Разочаровывать.

– Что?! – мгновенно побагровел рейхсмаршал, и краем глаза Скорцени заметил, как, то ли нервно, то ли предупредительно закашлявшись, адъютант его конвульсивно ухватился рукой за кобуру.

– Вы уже должны были понять, что это не вызывало бы моего удивления, если бы, выходя к гостям в тоге и сандалиях римского патриция, вы при этом не держали в руке маршальский жезл.

– Вас это шокирует? – не ожидал такой прямолинейности главком Кригсмарине.

– Просто до сих пор у меня было совершенно иное представление о достоинстве всякого маршала, а тем более – рейхсмаршала Германии. Совершенно иное, господин Геринг. – Сейчас в нем заговорил офицер СС, который требовал, чтобы к нему относились именно так, как и следует относиться к сотруднику службы безопасности рейха.

– Вы странно ведете себя, Скорцени.

– Я всегда веду себя, исходя из обстановки.

По логике, рейхсмаршал должен был бы возмутиться, взорваться и выставить его из виллы. Но, конечно же, не решился. Очевидно, прав был Шелленберг, когда сказал, что «фюрер все больше отдаляет от себя Геринга, и окончательный разрыв между ними неминуем. Дал бы Бог, чтобы обошлось при этом без арестов и ненужного кровопролития»[68]68
  В своих послевоенных мемуарах «Лабиринт», анализируя отношения между фюрером и Герингом той поры, Шелленберг писал: «Геринг больше не пользовался авторитетом; его звезда закатилась после провала авиационного наступления на Англию. С той поры он, по-видимому, вообще потерял всякий интерес к военным делам. Одни приписывали это тому, что он все чаще прибегал к морфию, другие – его губительному увлечению роскошной жизнью».


[Закрыть].

Картина действительно получалась странная. Вместо того чтобы яростно отбивать натиск первого диверсанта рейха, Геринг, в глазах многих его подчиненных генералов все еще казавшийся таким всесильным, теперь лишь удрученно пристыдил его:

– Я слишком уважаю вас, Скорцени, за то, что вы сделали для фюрера, рейха и дуче, чтобы высказывать вам свое недоумение. Хотя вы вполне заслуживаете негодования.

– Прошу прощения, рейхсмаршал, однако я прилетел сюда из Вебельсберга не для того, чтобы выяснять наши отношения, а тем более – обсуждать ваши загородные наряды, разговор о которых вы же сами и завели. Разве не так? – ничуть не смутившись его обидами, продолжил разговор Скорцени.

Но в то же время слова «Прошу прощения» вроде бы прозвучали, а значит, какое-то подобие вежливости и чинопочитания все же было соблюдено.

– Тогда какого черта?.. – начал было Геринг, однако Скорцени как можно вежливее прервал его:

– Не забывайте, партайгеноссе Геринг, что я прибыл по вашему личному приглашению. Так что где, с вашего позволения, партайгеноссе Геринг, мы могли бы присесть, чтобы обсудить несколько принципиальных вопросов?

Пораженный его натиском, главком люфтваффе удивленно оглянулся на стоявшего чуть позади и справа от него адъютанта, как бы спрашивая у него: «Ты-то хоть что-нибудь понимаешь во всем том, что здесь сейчас происходит?» – однако, не получив от майора никакого вещего знака, с трудом открыл перед штурмбаннфюрером тяжелую дубовую дверь.

– О важных делах рейха я привык беседовать в своем домашнем кабинете.

29.

Октябрь 1943 года. Германия. Замок Викингбург на побережье Северного моря.

Как только гросс-адмирал спустился в свой кабинет, ожил телефон и в трубке послышался прерывистый командно-рявкающий голос личного адъютанта фюрера обергруппенфюрера Шауба[69]69
  Обергруппенфюрер (генерал-полковник) Шауб являлся личным адъютантом Гитлера и одним из наиболее доверенных его лиц. Исключительная приближенность к фюреру объяснялась не столько его должностью, сколько тем, что, как участник нацистского путча 1923 года, он вместе с Гитлером сидел в Ландсбергской тюрьме. Известно, что в апреле 1945 года, исходя из секретного задания фюрера, Шауб вылетел в Мюнхен и лично уничтожил весь секретный архив, в частности стенографические отчеты проводимых Гитлером военно-политических совещаний, которые хранились в Мюнхене с 1942 года. Автор предполагает, что именно в этих архивах были похоронены и сведения, касавшиеся сов местной сверхсекретной операции люфтваффе, Кригсмарине, СС и Главного управления имперской безопасности по созданию германской подземной колонии в Антарктиде, которую предпочитает автор называть Рейх-Атлантидой.


[Закрыть].

– Фюрера интересует, вернулся ли из похода в Антарктиду «Фюрер-конвой»? – как обычно, в своей манере, не прибегая ни к каким вступлениям и объяснениям, произнес он.

– Десять субмарин. Два отряда. Без потерь. Только что, – отчеканил Дениц.

– А сколько всего должно прибыть? – удивленно поинтересовался личный адъютант фюрера.

– Еще столько же.

– Так и доложить? – неуверенно уточнил Шауб, побаиваясь, как бы Дениц не предался одной из своих портово-кабачных шуточек.

– Если, конечно, им удастся пройти сквозь заградительные отряды противника без потерь.

– Что, действительно двадцать субмарин? – не скрыл своего удивления Шауб. – Это же целая эскадра!

– Еще десять подлодок остаются у берегов Новой Швабии, посменно осуществляя охрану ее морских границ и рейдируя на подступах к ним, – решил окончательно поразить его главком Кригсмарине.

– Так вот почему в последние дни фюрер так подолгу принимает у себя этих хиромантов из гиммлеровского института «Аненербе» и так подолгу застаивается над картой Антарктиды, которую прячет всякий раз, когда кто-либо… Впрочем, извините, гросс-адмирал, сейчас это не столь существенно, – неожиданно спохватился Шауб, понимая, что слишком увлекся, раскрывая секреты «фюрер-двора».

– Мы с вами оба понимаем, обергруппенфюрер, что вождь, очевидно, пребывает накануне какого-то очень важного решения, от которого, возможно, будет зависеть судьба германской нации, – вовремя пришел ему на помощь Дениц.

– Вы правы, господин Дениц, вы, как всегда, правы. Фюрер думает и решает за всех нас, за всю нацию.

«К сожалению, это действительно так. Он пытается думать за всех, и в этом трагедия и его как руководителя нации и верховного главнокомандующего, и всех нас», – мысленно ответил ему главком Кригсмарине, сожалея, что не может произнести эти слова вслух. Поэтому вслух он произнес только то, что важно было сейчас не столько для Шауба, сколько для фюрера:

– Главное, что нас с вами должно радовать сейчас, обергруппенфюрер, – что, несмотря ни на что, «Фюрер-конвой» в Германию все же прибыл.

– Об этом я и доложу фюреру, гросс-адмирал. Я доложу ему об этом! – почему-то все больше возбуждался Шауб, словно стал свидетелем какого-то сенсационного события. – Находи́тесь у аппарата.

Он уже давно положил трубку, а Дениц все пытался разгадать причину столь странного возбуждения адъютанта фюрера: то ли вождь Великогерманского рейха по каким-то причинам действительно очень ждал возвращения этой «волчьей стаи», то ли в последнее время Шаубу так редко приходилось радовать его приятными новостями, что рад осчастливить хотя бы этой?

В ожидании звонка фюрера гросс-адмирал подошел к окну и, скрестив руки на груди, какое-то время созерцал открывавшуюся ему часть бухты и западную сторону пронизанной штольнями подземной базы.

Предаваясь колдовскому ритму черных волн, размеренно ударяющихся в поросший густым кустарником пологий склон скалы[70]70
  В подобных штольнях, проложенных в скальном грунте в Балаклавской бухте Севастополя, находили укрытие советские подводные лодки.


[Закрыть], несведущему человеку трудно было предположить, что где-то в глубинах ее, в уходящих далеко под материк капонирах, притаилось два десятка субмарин; и что сотни военнопленных трудятся сейчас в этом подскалье, чтобы, углубив и расширив его, позволить лодкам заходить в штольни-доки, не всплывая, а значит, никоим образом не выявляя своего присутствия.

Дениц уже дал указание вызвать к себе для доклада командира экспедиции коммодора Вилли Штауфа и теперь нервно посматривал на часы. Ему очень хотелось, чтобы в момент разговора с фюрером коммодор уже находился в его кабинете, хотя и понимал, что рассчитывать на столь спешное прибытие Штауфа почти нереально. Как понимал и то, что коммодору, несколько недель проведшему в чреве субмарины, сейчас не до походов к главнокомандующему Кригсмарине. Ему бы ощутить под ногами землю, надышаться свежим морским воздухом, полюбоваться видениями родной земли и, конечно же, ощутить рядом с собой тело какой-нибудь истосковавшейся по крепким мужским объятиям соблазнительной германки.

Закрыв глаза, Дениц блаженно вздохнул по тем временам, когда и сам он вот так же возвращался в порт Киля или Гамбурга, в любой другой порт мира. Какие это были прекрасные часы ощущения земной тверди и своей собственной молодости! Но как же чертовски давно выходил он последний раз в море! Может, плюнуть на все, что здесь происходит, и тоже повести одну из «стай» к Новой Швабии? А что, пятьдесят два года… Всего лишь. Для настоящего «морского краба» это даже не возраст. Хотя какой смысл в подобных походах сейчас, когда идет война, и все порты Европы, в которые ты раньше мечтал зайти, давно превратились в порты врагов рейха?

«Просто в душе ты все еще остаешься просто моряком, – сказал себе Дениц, все еще стоя у окна-бойницы с закрытыми глазами. Ему казалось, что так – у окна, но не открывая глаз, – он лучше видит море, глубже ощущает и более контрастно воспринимает его. – Забывая, что моряк ты все же военный, а это не одно и то же. Тогда, в 1910-м, ты поступил в Имперское военно-морское училище в Киле, не особо придавая значения тому факту, что оно хоть и морское, но все же военное. А через два года тебя перевели в училище в Мюрвике, но тоже военно-морское. Тебе еще повезло тебе пришлось побывать во многих портах и странах, не в пример многим твоим сверстникам, так все жизнь проведших на каком-нибудь минном тральщике, не выходившем дальше германских территориальных вод».

Усевшись в кресло у камина, Дениц с удовольствием откинулся на его кожаную спинку и положил ноги на журнальный столик. Это была его любимая поза, которую он редко мог позволить себе в рабочем кабинете в Берлине, но в которой с удовольствием благоденствовал здесь, в своей северной резиденции. Конечно же, здесь «растленно» действовал на него этот старинный, прекрасно реставрированный голландскими мастерами-узниками камин, усаживаясь возле которого, Дениц начинал чувствовать себя устранившимся от каких-либо дел аристократом. И это он, сын скромного инженера-оптика из фирмы Карла Цейсса!

Впрочем, аристократизм Карл Дениц всегда воспринимал, не как наследственный дар, а как внутреннее состояние духа. А что касается Викингбурга… Существовало несколько серьезных мотивов, которыми он мог объяснить свою приверженность к этому замку на берегу Северного моря. Но даже самому себе гросс-адмирал слишком неохотно признавался, что на самом деле устремляется сюда не для того, чтобы быть поближе к морю и базе «Конвоя фюрера», а чтобы отдалиться от всего того, что происходило сейчас в высших эшелонах власти в Берлине. Решительно отдалиться, якорь им всем в брюхо!

Еще до окончания учебы в Мюрвике его назначили вахтенным офицером легкого крейсера «Бреслау» и осенью того же 1913 года возвели в чин лейтенанта. Господи, а ведь это же было ровно тридцать лет назад! Отметить бы с теми, с кем уходил в свой первый поход. Вот только много ли их осталось?

В Первую мировую, в середине лета 1915-го, крейсер «Бреслау», который поддерживал тогда союзнический турецкий флот, подорвался на русской мине неподалеку от Босфора. Тогда Дениц чуть было не распрощался с морем. Нет, его не ранило, и со службы его никто не списывал, однако получилось так, что пока крейсер ремонтировали, Дениц вынужден был переквалифицироваться на пилота-наблюдателя и вести воздушную разведку в районе боевых действий в Галлиполи.

«А ведь первой миной, на которую ты как моряк нарвался, все же была русской! – вдруг открыл для себя глубинный, провидческий смысл этого давнего происшествия гросс-адмирал. – Хорошо, что тогда ты так и не воспринял это событие как вещий знак. Он мог бы тяготеть над всей твоей службой».

– Господин гросс-адмирал, – вырвал его из водоворота времени и ностальгических воспоминаний суховато-армейский голос адъютанта Наубе, – командир объединенной «стаи» «Конвоя фюрера» коммодор Штауф ждет вашего приглашения.

Дениц взглянул на капитан-лейтенанта, как на ворвавшегося в его тихую обитель варвара, тем не менее поднялся и медленно направился к столу. Однако не успел он опуститься в кресло, как в то же мгновение ожил телефон имперской связи и на том конце провода вновь послышался голос личного адъютанта фюрера:

– С вами, гросс-адмирал, будет говорить фюрер.

– Коммодора – сюда! – тотчас же приказал Дениц, прикрыв ладонью трубку. – Быстро!

По просторному кабинету Вилли Штауф проходил, как по палубе только что всплывшей подводной лодки. Приземистый, худощавый и по-кавалеристски кривоногий, он мог служить наглядным пособием того, каким не бывает и быть не должен даже самый захудалый из истинных арийцев. К тому же это его лицо – помесь венгерского цыгана с внебрачным потомком какого-то, как выяснилось, «литовского татарина»… Не зря на флоте за ним закрепилась кличка Азиат, к которой, кстати, он относился как ко вполне приемлемой и соответствующей.

Зато подводником этот восточный пруссак был отменным: сдержанным, расчетливым и коварно безжалостным. Каким и должен быть ученик вице-адмирала фон Готта. Уж кем-кем, а своим Азиатом комендант Рейх-Атлантиды может гордиться.

Впрочем, Дениц и не скрывал, что специально назначает командирами конвойных «стай» учеников и соратников вице-адмирала, чтобы хоть таким образом морально поддержать старика.