Текст книги "Антарктида: Четвертый рейх"

41.

Февраль 1939 года. Перу. Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

Понадобилось еще несколько минут молчания, прежде чем Микейросу удалось овладеть собой и он сумел достаточно непринужденно улыбнуться.

– Во-первых, мне и в голову не приходило, что вас может интересовать моя вилла и вы даже готовы приобрести ее.

– Зато теперь вы можете относиться ко мне и госпоже Менц с большим доверием. Разве не так?

– Совершенно справедливо. По крайней мере, теперь мне понятна истинная цель вашего визита.

– Не заблуждайтесь, доктор. Истинную цель мы назвали сразу же – фильм и книга. Но вчера вечером мы с госпожой Гертой Менц посоветовались и пришли к выводу, что в данном случае следует идти дальше. А она – человек состоятельный.

– Предложение заманчивое, однако я не готов обсуждать его прямо сейчас.

– Я на это и не рассчитывал. Достаточно того, что вы назвали мое предложения заманчивым, что уже свидетельствует о том, что вы – человек деловой и предприимчивый. Мы пробудем здесь еще как минимум двое суток, так что у вас будет время для раздумий. А пока что вернемся к плитам. Как вы уже поняли, меня интересует абсолютно все, что с ними связано. Если мы с Гертой верно поняли, пока что вам и вашим коллегам удалось расшифровать не более четверти плит этого собрания?

– Но безусловным является тот факт, что плиты эти – вернее, значительная их часть – были обнаружены в культовых центрах и охранялись инками как послания к людям конца ХХ, а возможно, и XXI столетия. И напоминаю: в моей коллекции около трех тысяч плит.

– Вы называете реальную цифру? – заинтригованно подался к нему Полярный Барон.

– В данном случае ввести кого-либо в заблуждение почти невозможно. Сосчитать их может каждый, кому придет в голову засомневаться в правдивости моих слов. На плато за домом выставлена лишь незначительная часть коллекции. Собственно, наибольшие по размеру плиты. Но довольно много их, более мелких, находится в комнатах, а также в двух пристроенных к вилле мастерских и в подвале. Кроме того, более трех сотен плит ждут своего часа в моем городском доме. И все же боюсь, что мне не удалось стать обладателем даже трети всей оставленной нам каменной библиотеки, которая по богатству сведений не уступает легендарной Александрийской.

– Значит, речь идет о целом состоянии.

– Как видите, я живу довольно скромно. Если же оценивать мою коллекцию как состояние, то им владеет вся страна, а точнее – все человечество. Я всего лишь сторож, да еще, в меру своих знаний и способностей, исследователь.

– Что тоже немаловажно. – Кодар поднялся и, задумчиво покачавшись на носках, словно балерина на пуантах, по-рысьи прошелся перед хозяином «Андского Гнездовья», посматривая при этом в окно, словно боялся прозевать чье-то появление.

– Не скрою, многие ученые считают меня чудаком и крайне скептически относятся к моей теории происхождения этих плит. Правительство тоже не спешит с созданием специальной комиссии из ученых, которая, используя наиновейшие методы и средства исследования, а также привлекая специалистов из-за рубежа, могла бы серьезно взяться за изучение этой каменной летописи… Тем не менее летопись существует. Уверен: рано или поздно она все же дождется своего звездного часа.

– Именно «звездного», – охотно согласился Кодар, имея в виду совершенно не то, о чем думал сейчас обладатель «Андского Гнездовья», поскольку сейчас ему вспомнились Посланник Шамбалы, фюрер, институт «Аненербе»… – Отдавая эти плиты нам, причем за немалые деньги, вы можете быть спокойны за них. Мы организуем все: правительственные и международные научные комиссии, симпозиумы, лучших шифровальщиков Европы и Азии, широчайшую прессу. И у всех на устах будет имя доктора Микейроса, который, как мы станет утверждать, бесплатно передал эти плиты мировому сообществу ученых.

– Это уже соблазн, – признал Микейрос.

– Не скрою, соблазн. Но вы не торопитесь, думайте. Кстати, хотя бы в общих словах, что существенного сообщают нам ученые погибшей цивилизации? Если, конечно, это не государственная, или ваша, сугубо научная, тайна?

42.

Февраль 1939 года. Перу. Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

Несколько минут обладатель «Андского Гнездовья» напряженно молчал, затем, грустно вздохнув, поднялся из-за стола и подошел к камину. В нем уже лежали поленья, однако разводить огонь Микейрос не спешил. Даже после ливня в комнате было достаточно тепло. Но он любил посидеть у камина, этого изобретения англичан, которому был обязан беседами у огня со многими интереснейшими людьми. Преданность огню оставалась у него еще от альпинистских походов, от костров, что согревали, а нередко и спасали ему жизнь там, высоко в горах, на перевалах, в ущельях да по горным лугам. Нет, уж кто-кто, а он знал цену костру.

Так и не разведя в камине огня, Микейрос устало опустился в стоявшее возле него кресло. В ту же минуту Кодар выскользнул из-за стола и тоже чинно уселся в стоявшее напротив низенькое кресло-качалку.

– Давайте-ка вместе поразмышляем, – задумчиво произнес Микейрос. – Вам, очевидно, не хуже, чем мне, известно, чего достигла наша цивилизация в развитии культуры, техники, естествознания. Но, достигая всего этого, мы одновременно все ближе подходим к той грани, когда, увлекшись одним из военных конфликтов, можем уничтожить если не всю планету, то, по крайней мере, ту часть человечества, которая обеспечивает научно-технический прогресс общества.

– Гипотетически – да, такой исход возможен, – без всякого энтузиазма согласился Кодар.

– И поскольку такая угроза существует вполне реально, то позаботились ли мы о том, чтобы в случае какой-либо грандиозной катастрофы оставить после себя сведения о наших достижениях, словом передать что-либо в наследство тем, кто останется на планете после нас и, возможно, будет вновь, уже в который раз, начинать с каменного топора? А такое не исключено.

– Гипотетически – да, – с тем же вальяжным меланхолизмом признал гость.

– Тогда зададимся вопросом: в чем, каким образом сохраняются все наши знания, закодированные нами в теоремы, формулы, схемы, теории, достижения? И вспомним, что хранилищами всей этой информации пока что являются книги, фильмы, бумага да магнитофонные ленты. Однако нетрудно предположить, что во время любой из глобальных катастроф все это погибнет вместе с нами. И нетрудно представить себе состояние того незначительного количества людей, которые, будем надеяться, каким-то образом уцелеют, но останутся без библиотек, без всех прочих информационных источников. Чего мы стоим без них? Что сумеет создать, изобрести или внедрить каждый из нас, если вдруг погибнет сей коллективный мозг цивилизации?

– Гипотетически вы правы. Гипотетически…

Микейрос болезненно поморщился. Этим своим «гипотетически» Кодар явно выводил его из равновесия.

– Исходя из этих, в общем-то, элементарных соображений, я допускаю, что когда-то здесь, на нашем континенте или на земле, прилегающей к Южной Америке, – возможно, это и была та, легендарная Атлантида, – человечество достигло довольно высокого уровня цивилизации. Что позволило ему предусмотреть и свою гибель, и гибель всего континента. И вот тогда земляне задумались: как сохранить приобретенные знания? Как передать их цивилизации, которая возродится после них? На чем описать свое наследство? На бумаге, пергаменте, глиняных дощечках? Вот тогда и был найден единственно верный выход: закодировать наиболее важную часть знаний в пиктограммах, на каменных плитах. Только камень, решили они, сумеет уцелеть во время любых катастроф, пережить века и донести до грядущих поколений все, что на нем закодировано.

– То есть, по вашей версии, авторы этих посланий погибли?

– Не совсем так. Я склонен считать, что значительная группа ведущих ученых все-таки сумела спастись с помощью кораблей, стартовавших с космодрома на плато Небраска.

– Но ведь пока что никто не способен доказать, что это был именно космодром, а не своеобразная астрофизическая обсерватория, жертвенник или что-то в этом роде.

– Согласен, никто. Но я глубоко убежден в этом. Предвидя гибель Атлантиды, условно будем ее называть так, эти ученые, вместе с тысячами своих земляков, заблаговременно переселились сюда, на американский континент, где тогда еще обитали полудикие племена, и построили здесь космодром. А в самое трагическое время их корабли отправились к одной из планет, которая уже была им известна и на которой успели побывать их астронавты.

– Чем же им не понравился этот континент? Условия для жизни вполне приемлемы. К тому же, на своей планете.

С ответом Микейрос не спешил. Кодар знал, куда наносить удар: мотивация этого решения творцов плит по-прежнему оставалась самым слабым звеном теории Хранителя Плит.

– Версий может быть несколько. Одна из них, наиболее вероятная, – пришельцы опасались местных воинственных племен, которые истребили бы их или поглотили и растворили в своей массе. А на планете, к которой они устремились, уже господствовала их община. У космодрома пылали костры их соплеменников.

– Но, прежде чем попрощаться с Землей, ученые силой или убеждением заставили своих собратьев день за днем высекать на каменных плитах рисунки, схемы и всяческие изображения, смысла которых эти резчики, возможно, и не понимали, – развил его мысль Кодар-Готт.

– Многое поняли бы каменотесы нашего времени, если бы ученые вдруг предложили им зашифровать на подобных плитах современные достижения науки?

– Логично, доктор Микейрос.

– Таким образом, резчики исписали пиктограммами пять, шесть, а может быть, и десять тысяч плит, разбросав их по континенту, что вновь-таки увеличивало гарантию их сохранности. Иного толкования сути этих плит просто не существует.

– Но ведь можно предположить, что на нашей планете остались носители высших знаний.

– Вот только где они?

– Думаю, что вскоре они заявят о себе.

– Но и это тоже из области предположений.

– В таком случае вы почти убедили меня, сеньор Микейрос, – с великосветской снисходительностью улыбнулся гость. – Почти. Ибо возникает вопрос: а не могла ли техническая элита какой-то цивилизации, высадившейся в Андах, специально скрыть от аборигенов, то есть от американских индейцев, определенную научно-техническую информацию, чтобы направить их развитие на естественное сосуществование с природой, проявление собственных биологических возможностей? Вам никогда не приходило такое в голову, сеньор Микейрос?

– Скрыть? – переспросил хозяин «Андского Гнездовья». – Вы допускаете даже такую возможность?

– А что претит существованию этой, совершенно безобидной, гипотезы?

– Да, собственно, ничего. Честно говоря, иногда мне тоже приходило в голову нечто подобное. Но считал, что лучше на подобной версии не настаивать. Знаете, есть в ней что-то такое… Что-то антигуманное. Это все равно, как если бы развитые страны вдруг решили изолировать африканский континент или страны Океании от технического прогресса, заставив их и впредь оставаться где-то там, на уровне каменного века. Разве в этом просматривается здравый смысл? Подобное решение имело бы какое-то оправдание в глазах человечества?

– Тут я с вами не согласен. Конечно же, имело бы, – убежденно возразил Кодар. – То, что человечество пошло по пути сугубо технического прогресса, а не по пути собственного физического и духовного самоусовершенствования, является, на наш взгляд, фатальной ошибкой.

– «Наш»? – вновь переспросил доктор Микейрос. – То есть вы все же не одиноки? Вы кого-то представляете? Что это за организация? Ну говорите уже, говорите…

– Конечно, представляю, – пожал плечами Кодар. – И вообще, пора открывать карты. В любом случае наша беседа и наши отношения будут складываться таким образом, что я вынужден буду говорить правду. Ясное дело, я представляю здесь международную организацию, товарищество, или называйте ее, как хотите… Но об этом чуть позже.

43.

Октябрь 1943 года. Германия. Замок Вебельсберг, в окрестностях Падерборна, земля Северный Рейн-Вестфалия.

Тот, кто был «готов принять» фюрера, ждал его в Арийском зале. Устланный старинным персидским ковром и украшенный богемскими гобеленами с изображениями рыцарских поединков, зал этот формировался вокруг огромного, окаймленного белым мрамором камина, выложенного на полукруглом выступе стены. Поддаваясь очертаниям этого каминного выступа, сам зал тоже казался полукруглым, и это создавало иллюзию дополнительного, уже, скорее, семейного, тепла и уюта, таких несвойственных этим холодным нордическим стенам.

Еще на подходе к залу, Скорцени успел вполголоса спросить коменданта Вебельсберга, кто это там не любит, когда, направляясь к нему, фюрер задерживается; однако штандартенфюрер СС Визнер лишь вяло шевельнул круглыми плечами и с трудом повел жирной шеей в сторону шедшего чуть впереди фюрера. Что означало: «Только с его согласия!»

– Я и сам не знаю, кто он на самом деле, – неожиданно отреагировал Гитлер, еще раз натолкнув Отто на мысль, что ведет он себя как-то слишком уж непривычно, не по-фюрерски.

– Но тогда, может быть, я пойду первым и основательно поговорю с ним, – рванулся было Скорцени пытаясь обойти вождя в узком переходе к южному крылу «монастыря ордена СС».

– Нет! – рыкнул на него фюрер.

– Но ведь…

– Я сказал: нет! – еще жестче прорычал Гитлер, и в рыке этом отчетливо просматривался непререкаемый приказ хозяина, требовавшего оставаться «у ноги».

– Этот человек сейчас очень важен для нас, – попытался смягчить жесткость его «поводка» Визнер. – Не сказал бы, что он с большой охотой прибыл сюда. Дважды уточнял, не лучше ли было бы встретиться в Берхтесгадене.

– Человек гор, – обронил фюрер. – Предпочитает Баварские Альпы. И потом, ему понравилась моя ставка «Бергхоф»[89]89
  Речь идет о ставке фюрера, располагавшейся в Баварских Альпах, в 160 км от Мюнхена, недалеко от австрийской границы, на окраине курортного местечка Берхтесгаден. В 1925 году Гитлер снял там для себя небольшой загородный дом, а уже в 1933-м, по его приказу, на окраине Берхтесгадена был возведен укрепленный замок, вошедший в историю как одна из ставок фюрера – «Бергхоф», или, как ее еще называли, «Орлиное гнездо».


[Закрыть]. Впрочем, она нравится очень многим. Единственное доброе дело, которое сумел сделать для нашего движения Борман, – так это возвести замок Бергхоф[90]90
  В начале тридцатых годов ставка «Бергхоф» действительно тайно возводилась под руководством рейхслейтера Мартина Бормана. В признательность за это фюрер появлялся в «Бергхофе», как правило, в его сопровождении, что было предметом особой гордости заместителя фюрера по партии, который также считался и его личным секретарем.


[Закрыть]. Там он действительно постарался.

– А что будет, если этому пришельцу понравится ваш Коричневый дом?[91]91
  Помпезный особняк, возведенный по приказу Гитлера в Мюнхене в середине тридцатых годов. Фасад этого выкрашенного в коричневый цвет особняка украшала огромная свастика. В Коричневом доме располагался рабочий кабинет фюрера, так называемая Сенатская комната, в которой вокруг огромного стола стояли 24 кресла, обитые пурпурной кожей, а также рабочий секретариат вождя рейха.


[Закрыть] – не одобрил его благодушия Отто Скорцени.

– Мне и самому еще далеко не все известно, Скорцени, – почти сквозь сжатые зубы процедил Гитлер. – Даже мне они говорят не все. Хотя и пытаются убеждать меня в своей искренности. Чего-то они недоговаривают… – сокрушенно покачал головой Гитлер. – Даже в беседах со мной. Но мы не можем не учитывать ту силу и ту власть, которые представляет здесь этот Посланник Шамбалы и этот, как его, – пощелкал пальцами Гитлер, апеллируя к Визнеру.

– Консул, – подсказал тот. – Точнее, Консул Внутреннего Мира.

– Внутреннего Мира, – едва заметно развел руками фюрер, – о котором мы почти ничего не знаем. Ни я, ни адмирал Канарис с толпой своих бездельников из разведки Верховного командования. Почему так происходит: мир, этот самый, Внутренний, существует, а мы с вами о нем абсолютно ничего не знаем? Так не должно быть, Скорцени! Чего мы тогда в этом своем внешнем мире стоим как империя?

– Вы правы, фюрер: так быть не должно.

Однако все эти имперские стенания уже остались в коридорах и мрачных переходах замка Вебельсберг, и теперь фюрер и Скорцени (Визнеру опять приказано было – «Когда вы понадобитесь, вас позовут!» – оставаться за дверью) предстали перед Посланником Шамбалы. Это был рослый, за два метра, плотно скроенный, широкоплечий мужчина лет сорока пяти, в элегантном, военного покроя, костюме из темно-зеленого сукна, который вполне можно было бы принять за мундир, если бы на нем обнаруживались хоть какие-то знаки различия.

– Приветствую вас, фюрер, – неспешно поднялся со своего глубокого прикаминного кресла Консул и, едва заметно склонив голову, тотчас же вскинул ее и проницательно взглянул на Скорцени – именно на Скорцени, а не на фюрера – с высоты своего роста и таинственности своего положения.

– И я приветствую вас, Консул, – проговорил Гитлер.

– Наши общие друзья из «Черного солнца» неоднократно сообщали, что вы хотите встретиться со мной, – все еще не сводил он взгляда со Скорцени, заставляя при этом нервно подергиваться самого Гитлера, пытавшегося привлечь его внимание к своей особе. – Как видите, я здесь, в вашем благословенном Богом Вебельсберге, и готов выслушать вас. Присаживайтесь.

Скорцени обратил внимание, что у камина стояло три кресла, словно бы Консул догадывался, что фюрер прихватит с собой еще и его, своего личного агента.

– Я не представил вам, – проговорил Гитлер, прежде чем опуститься в среднее кресло, так чтобы быть между Посланником Шамбалы и первым диверсантом рейха. – Это – Скорцени, начальник отдела диверсий Главного управления…

– Простите, господин Гитлер, но все, что можно знать об Отто Скорцени, я уже знаю.

– От кого? – мгновенно отреагировал фюрер, и оба разведчика понимающе ухмыльнулись. Такие вопросы в таком обществе не задают. – Впрочем, и так понятно, – попробовал исправить свою оплошность Гитлер. И тоже попробовал улыбнуться, однако и Скорцени, и Посланник Шамбалы обратили внимание, что, уже усевшись в кресло, фюрер еще долго и безуспешно пытался справиться с дрожью в руках, а главное, пытался как-то поудобнее пристроить сами руки.

– Только что я назначил Скорцени начальником службы безопасности всей операции «База-211», – неуверенно произнес фюрер и вопросительно взглянул на Консула, то ли испрашивая у него разрешения, то ли пытаясь уколоть его: «Уж этого ты знать никак не мог!»

– Вполне прогнозируемое и логичное решение.

– Поэтому при нем вы можете быть откровенным.

– Абсолютно откровенным я не бываю никогда и ни с кем, – бесцеремонно заявил Посланник Шамбалы, по-прежнему чувствуя себя хозяином положения. – Что касается господина Скорцени, то он может присутствовать при нашей встрече только при условии, что он примет обет вечного молчания. Сейчас, в нашем присутствии. Вы готовы поклясться хранить тайну нашей встречи и принять обет вечного молчания, штурмбаннфюрер?

– Вы готовы, Скорцени? – с надеждой спросил Гитлер.

Первый диверсант внимательно всмотрелся в глаза сначала фюрера, затем Посланника Шамбалы. Он никогда и никому не давал повода усомниться в верности фюреру и верности клятвы офицера СС. Но в то же время он пытался понять, в чем суть того спектакля, который здесь разыгрывается. А главное – понять, зачем он понадобился здесь фюреру. Для моральной поддержки? Для гарантии личной безопасности? Для психологического воздействия на Посланника Шамбалы?

– В вашем присутствии, господа, я принимаю обет вечного молчания. Если так нужно фюреру и Германии.

– Нужно, – безмятежно заверил его Посланник Шамбалы. – Германия вошла в полосу очень трудных решений и очень трудных потерь.

Скорцени выжидающе взглянул на фюрера: «О чем это он?!» Конечно, германская армия потерпела несколько серьезных поражений и понесла немало потерь, но неужели это уже начало краха?!

– Это так, Скорцени. В нашем узком кругу я могу это признать.

Скорцени вежливо промолчал – это все, чем он мог помочь сейчас своему фюреру.

Казалось бы, все формальности были пройдены, однако Гитлер все оттягивал начало серьезного разговора то ли не знал: с чего начать, то ли Посланник Шамбалы умудрился выбить его из седла еще до того, как он принял решение броситься в атаку.

– Однако еще не все потеряно, – наконец заговорил фюрер, и голос его звучал глухо и неуверенно. – Верховное командование делает сейчас перегруппировку сил. Идет формирование новых воинских частей, в том числе танковых и авиационных. На Восточный фронт, который является для нас стратегически более важным, будет подброшено несколько свежих танковых и пехотных армий, а к весне наши подводный флот и авиация сумеют окончательно взять под свой контроль пути доставки коммунистам их союзниками техники и прочих грузов. Я отдал приказ, – неожиданно сорвался он на крик, – увеличить количество дивизий СС за счет призыва в них добровольцев из близких нам по крови прибалтийских народов! Мы объявим тотальную мобилизацию на всей территории Германии, а также потребуем тотальной мобилизации сил наших союзников! Уже сейчас наши конструкторы испытывают новые ракеты Фау, которые позволят нам обстреливать английскую столицу с баз на германском побережье. Это будет битва, которая…

– …Которую вы, господин Шикльгрубер, а также ваша партия и ваша армия уже проиграли, – спокойно, но очень твердо прервал его монолог Посланник Шамбалы. Церемониться с фюрером он явно не собирался. – Вы ее проиграли, – повторил Посланник почти по складам, демонстрируя свой странноватый восточный акцент. И Скорцени вдруг понял: для этого человека Гитлер уже «господин Никто». И сейчас этот шамбалист не бравировал – он действительно смотрел на фюрера, как хозяин на работника, в услугах которого в этом доме уже никто не нуждается.

– Я с такой оценкой решительно не согласен, господин Консул! – потряс сжатыми кулаками у своего подбородка – жест, которого с вожделением и страхом ожидали во время выступления Гитлера перед собранием народа все без исключения германцы – и фанатичные поклонники его, и столь же фанатично настроенные враги. – И вы там, у себя, господин Посланник и Консул… Ну, в общем, у себя, – замялся Гитлер, не зная, как именно обозначить то место на планете, откуда Консул прибыл, и ту страну и силу, которые он представляет, – должны знать, что у германского народа еще достаточно сил, чтобы переломить не только ход этой войны, но и ход истории европейской цивилизации.

– Таких сил у вас, господин Шикльгрубер, уже нет.

– Но это неправда. Вас, очевидно, неверно информируют ваши люди из «Черного солнца», «Туле», «Вриля» или еще откуда-то. И с этим еще нужно разобраться, – спасительно взглянул он на своего личного агента, будучи уверенным, что достаточно отдать приказ – и спустя несколько дней от всех этих тайных обществ останутся одни воспоминания, причем названия их в Германии будут произносить только шепотом.

– С этим действительно следует разобраться, – пророкотал своим камнедробильным басом Скорцени, однако Консул даже не взглянул на него. Он напряженно всматривался в зев камина, словно в эти мгновения ему являлись оттуда видения грядущих событий.

В зале воцарилось какое-то странное молчание, при котором все трое вели себя так, словно потеряли всякий интерес к дальнейшей встрече. В подобной ситуации гость должен был покинуть замок, вот только Посланник Шамбалы гостем себя не чувствовал.

«Ведет он себя, конечно, нагло, – мрачно пережевывал свои явно заторможенные мысли первый диверсант рейха. – Однако дело не в нем, а в фюрере, который эту наглость терпит. И вопрос: почему он это терпит? Разве что предложить фюреру оставить меня наедине с этим мерзавцем шамбалистом? Впрочем, пристрелить я его могу и в присутствии фюрера. Было бы согласие вождя».

– Его, этого согласия, не последует, Скорцени, – ворвался в эти размышления Консул, заставив первого диверсанта рейха вздрогнуть. – Вы неплохой солдат, штурмбаннфюрер, – я знаю, как вы вели себя на вершине Абруццо. Однако то, что мы сейчас обсуждаем, выходит за пределы видения из-за окопного бруствера. И на всякий случай запомните: то, что вы произносите мысленно, мне так же понятно, как и то, что вы произносите вслух. – И, не давая Отто опомниться, тотчас же обратился к фюреру: – Я слушаю вас, господин Шикльгрубер, слушаю. У нас мало времени.

– Вы обещали помочь нам секретным сверхоружием.

«Так вот откуда фюрер черпал веру в то, что у Германии вот-вот появится какое-то сверхмощное оружие, способное сокрушить не только Англию, но и Россию и даже США! – познавал всю горечь этой сокрушительной разгадки Отто Скорцени. – Когда фюрер развязывал войну против России, то был уверен, что в самый трудный момент ему это оружие предоставят. Его подвели. Нет, его предали! Предали и отвернулись от него – вот что происходит сейчас на твоих глазах, штурмбаннфюрер!»

И Скорцени было совершенно безразлично, проникает ли в эти минуты в его сознание Посланник Шамбалы или нет. На его глазах творилось предательство. И он прекрасно понимал, что крах фюрера – это крах СС, крах вермахта, крах прекрасной идеи – создания империи арийской нации.

– Мы обещали оказать вам помощь в создании такого оружия, – невозмутимо уточнил Посланник Шамбалы. – И мы уже подсказали вам некоторые секреты создания летающего диска.

– Но лишь некоторые. И слишком поздно, – фюрер опять попытался взвинтить себя и уже поднес было худые дрожавшие кулачки свои к подбородку, но, натолкнувшись на преисполненный холодного аристократического презрения взгляд Посланника Шамбалы, остановился, замер, медленно опустил кулачки на точно так же дрожавшие коленки, и лишь вцепившись в них костлявыми пальцами, совершенно изнеможенно проговорил: – Дайте нам свои летающие диски. Дайте их нам. Мы подготовим своих пилотов. Штурмбаннфюрер Скорцени уже набрал добровольцев, готовых пожертвовать своими жизнями во имя Великой Германии.

Я слышал об этой диверсионной школе, созданной на секретной вилле «Эмилия», принадлежащей князю Боргезе. В ней обучаются ваши камикадзе, или, как вы их еще называете, любимцы смерти, завербованные Отто Скорцени[92]92
  Исторический факт. Такая школа действительно существовала; подробнее о ней вы можете узнать из романа автора «Ветер богов».


[Закрыть]. Люди-бомбы, люди-торпеды, диверсанты из «отряда акул», гибнущие вместе с вражеским кораблем… В свое время я очень внимательно изучал организационные и философские основы специального отряда летчиков-смертников, сформированного японским командованием на авиабазе острова Формоза. Там все определяется формулой, доступной в своем глубинном понимании только японцам: «Жизнь человеческая легка, как перо, а долг перед императором тяжелее горы». Однако вам тоже удалось разработать достаточно влиятельную философско-пропагандистскую основу подготовки смертников.

– Именно так я и оцениваю усилия Скорцени и его подчиненных по созданию наших германских камикадзе, – попытался Гитлер вернуть Посланника Шамбалы в первичное русло их разговора. – Но у нас нет летающих дисков. Передайте нам хотя бы три-четыре таких машины, и мы морально подавим психику противника, уничтожим его военно-воздушные и военно-морские силы, установим господство в небе и в океане…

– Но силы, которые я представляю, не желают этого, – прервал его Посланник Шамбалы.

– Что?!

– Они больше не желают видеть вас властелином Европы, а тем более – властелином мира.

– Но почему?

– По нескольким причинам, излагать которые я не уполномочен. По крайней мере, сегодня.

– Но ведь когда я начинал…

– Ставку сделали на вас – это несомненно. Вам дали возможность, вам позволили, дали шанс. Вы им не воспользовались. Но вам хорошо известно, что многое из того, что ваши конструкторы под командованием группенфюрера Ганса Каммлера проектируют сейчас, исходя из плана группы «Дора»[93]93
  Речь идет об особой команде «Дора», возглавляемой личным особым уполномоченным фюрера группенфюрером (генерал-лейтенантом) СС Гансом Каммлером, которая занималась разработкой ракет Фау, а также создавала первые образцы летающих дисков.


[Закрыть], мы позволили вам позаимствовать из техники и технологии вашего, земного будущего.

– Но Фау нам уже не помогут. К тому же наши конструкторы не могут овладеть некоторыми секретами создания и запуска ракет, способных поражать цели за сотни километров.

– На одной из ваших секретных баз уже готовится к пробному запуску первый летающий диск.

– Но конструкторы не уверены, что он взлетит.

– Можете передать им, что тот образец, который они изготовили, – не взлетит.

– Да, вам это уже известно?! – вновь вспылил Гитлер. – Почему же вы не вмешаетесь?

– Я не являюсь конструктором летающих дисков.

– Речь не о вас. У вас ведь есть свои конструкторы.

– У вас тоже появились неплохие конструкторы.

– Но они заявляют, что понадобится еще хотя бы два года, чтобы эти диски стали хорошо пилотируемыми и прекрасно вооруженными летательными машинами люфтваффе.

– Они правы, фюрер.

– Вот только правота их погибельна: у нас нет столько времени. Мы запаздываем с нашими разработками. Вы ведь видите: против нас восстал почти весь мир…

– Он действительно восстал против вас. Вот только странно, что вас это не удручает. В то время как адепты Внутреннего Мира и Шамбалы не желают делать ставку на вождя, против которого восстает весь земной мир. В том числе готовятся восстать и его собственные генералы. И в этом одна из причин того краха, к которому идете и вы лично, и Третий рейх.

– Мои генералы?! – мгновенно отреагировал Гитлер. – Они не собираются восставать. Мои генералы верны мне.

– Восстанут, причем очень скоро.

Фюрер мгновенно перевел взгляд на Скорцени.

– Но Скорцени все еще не генерал, – насмешливо уточнил Консул, приходя на помощь штурмбаннфюреру. – И не начальник службы безопасности СС.

– Я знаю, кто таков Скорцени, – вновь совершенно неожиданно для первого диверсанта рейха сник Гитлер. Отто не переставал удивляться этой его способности совершенно непрогнозированно возгораться и столь же пылко впадать в депрессию. – Однако я хорошо знаю и своих генералов.

– Мы не будем продолжать обсуждение этой темы. А что касается будущего заговора генералитета… Естественно, мы попытаемся спасти вас, однако у нас уже есть адепты, которые считают, что в земном, материальном, мире вы свою роль и свои силы исчерпали. Вы прекрасно понимаете, что речь идет о том, чего вы так панически боитесь – о земной, материальной смерти. Кажется, я ответил на все ваши вопросы, фюрер?

– К сожалению, вы не ответили ни на один из тех вопросов, на которые я и мой народ мучительно ищем сейчас ответы. И напомню вам, что даже те секреты движущей силы летающих дисков, которые мы в конце концов заполучили, пришлось добывать с помощью медиумов и контактеров из института «Аненербе». И нам стоило больших трудов, чтобы расшифровать их видения, равно как и разглагольствования слышимых ими «голосов». То есть вы к этому не имели никакого отношения.

Посланник Шамбалы поднялся и легкой пружинистой походкой прошелся по комнате. Лицо его оставалось похожим на индейскую боевую маску – со вздернутым подбородком и воинственно-мечтательным взглядом, устремленным в никуда.

Подойдя к узкому, бойничного типа окну, он остановился у него спиной к своим собеседникам и несколько секунд покачивался на носках.

– А ведь Мария Отте[94]94
  Мария Отте была одним из талантливейших контактеров института «Аненербе». Благодаря ей, согласно существующей версии, германским конструкторам удалось получить по одному из космических каналов данные о техническом строении летающих дисков и принципах работы их двигателей.


[Закрыть], Людвиг Шванк, Ганс Краузер и другие медиумы и контактеры сообщали вам, что сведения они получают благодаря магическим знаниям древних жителей Атлантиды, прародины арийской расы.

– Возможно. И что из этого следует?

– А то, что на самом деле они получали их от адептов уже известного вам Внутреннего Мира, населенного в недрах Антарктиды потомками древних атлантов, а значит и потомками древних арийцев, сохранивших, к слову, чистоту арийской расы.

– Так это они давали нам сведения? – удивленно переспросил Гитлер.

– Они.

– Но ведь там, в районе «Базы-211», они крайне редко выходят на контакты с нашими людьми!

– Вы правы: крайне редко.

– Почему, черт побери?!

– На более тесные контакты они пойдут тогда, когда им будет позволено, – ответил Посланник Шамбалы, все еще заслоняя своими могучими плечами окно-бойницу.