Текст книги "Антарктида: Четвертый рейх"

39.

Февраль 1939 года. Перу. Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

Со второго этажа доктор Кодар спустился с закатом солнца, получив приглашение сеньоры Оливейры отужинать вместе с ней и доктором Микейросом. Она пригласила также и госпожу Менц, но та решительно отказалась.

Собиратель Священных Плит заметил гостя еще на лестнице. Он только что заходил к Оранди, интересовался, как тот себя чувствует, и остался доволен тем, что его добровольное заточение скитальца, как Микейрос называл его про себя, пока что не угнетает. Вот только от ужина он тоже решительно отказался.

– Благодарен вам, доктор, за приют, – хриплым мужественным голосом проговорил Кодар, – и за возможность чудесно отдохнуть.

– Думаю, вечер тоже пройдет для вас не хуже, – вежливо ответил хозяин, и, войдя вместе с ним в гостиную, предложил одно из кресел. – Если вам действительно понравилась моя горная обитель, можете оставаться, сколько позволяет ваше время.

При этом хозяин «Андского Гнездовья» успел заметить, что лицо гостя кажется еще более уставшим, чем тогда, когда он поднимался в отведенную ему комнату. Сейчас у Кодара был вид человека, не знавшего сна, по крайней мере, трое-четверо суток. И Микейрос не был уверен, что он не уснет прямо за столом, с ножом и вилкой в руках. А ведь одно это уже должно было показаться подозрительным, даже столь не склонному к подозрительности человеку, как он.

– Обитель понравилась, однако оставаться еще на сутки я уже вряд ли смогу.

– Выглядите вы не лучшим образом. Поспать не удалось? Очевидно, какое-то время мешал ливень? – осторожно поинтересовался он. – Лично я в ливень уснуть не в состоянии.

– У меня – наоборот, – неохотно возразил Кодар. – Во время дождя мне всегда хорошо спится. Правда, гром несколько раз заставлял просыпаться, но это не в счет. И потом, впереди ведь целая ночь. К тому же – ночь в горах.

– Да, ночь в горах… – мечтательно согласился Микейрос, понимая, что каждый из них вкладывает в эти слова только ему понятный смысл.

Доктору было за сорок. Во всяком случае, об этом свидетельствовали седоватые, гладко зачесанные волосы и короткая, тоже с легкой проседью, шкиперская бородка. Но она же оставалась и единственным признаком зрелости доктора, потому что тело его – мощное, мускулистое, как у хорошо тренированного борца, могло принадлежать и человеку не старше тридцати, и даже юноше. Тем более, что лицо его лишь едва-едва покрылось первыми, почти незаметными морщинками.

– Простите, сеньор Микейрос, что задаю подобный вопрос… – вежливо, почти вкрадчиво заговорил Кодар, дождавшись, пока Оливейра поставит на стол перед ним тарелки с жареной рыбой и рисовым гарниром и выйдет. – Эта сеньора – действительно ваша супруга?

«Ну вот, оказывается, и этому тоже кое-что известно, – усмехнулся про себя Микейрос. – Как и Оранди».

– Большей частью она живет в моем городском доме. Но и там, и здесь исполняет обязанности личного секретаря.

– Секретаря – я верно понял?

– Не пытайтесь казаться бестактным. Иногда она еще и выступает соавтором моих работ. Кстати, по образованию она историк. Кроме того, по собственной инициативе она взяла на себя обязанности горничной и кухарки, однако пошла на этот шаг только потому, что не желает, чтобы в доме находилась еще хотя бы одна женщина…

Услыхав это, Кодар понимающе кивнул, и на лице его вырисовалось нечто похожее на улыбку.

– Не скрою, что как женщина она достаточно привлекательна, – доктор Микейрос сказал эти слова исключительно из самолюбия. Он еще помнил свой разговор с Оранди, который не очень-то радовал его своим присутствием. – К тому же, она была матерью моей дочери. Хотя законной женой так и не стала. Не пытайтесь выяснить, почему. Этого-то я и сам не знаю.

Из вежливости Кодар никак не отреагировал на объяснение хозяина, и несколько минут они просидели молча. Хозяйка поставила перед мужчинами по чашечке кофе, поинтересовалась, не требуется ли еще чего-нибудь и, слегка прикоснувшись к плечу Микейроса, – Кодар уже обратил внимание, что таким образом она прикасалась к нему при малейшей возможности, – вышла.

Казалось бы, вечер должен был завершиться без возобновления разговора, однако, допив свой кофе, Кодар неожиданно вскинул голову и, четко выговаривая каждое слово, произнес:

– Нам с госпожой Менц необходимо пробыть в вашем пристанище еще двое суток. Она хотела бы сделать снимки некоторых плит, чтобы заинтриговать ими своих читателей и зрителей. У вас есть веские причины отказать нам в столь длительном приюте? Само собой разумеется, что мы свое пребывание оплатим.

– Никаких причин нет. Мы с Оливейрой рады любому гостю, который удостаивает нас подобной чести. Что ни говорите, а в горах довольно одиноко. Это ощущаем даже мы, люди, привыкшие к горному одиночеству.

– Охотно верю, поскольку тоже немало лет пришлось прожить в горах. К тому же, я давний и прирожденный альпинист. Как, очевидно, и вы?

– В молодости, – заметил Микейрос. – Вы сказали: «Прирожденный альпинист»… В этом есть нечто философское.

– Странно, мне казалось, что вы до сих пор не отреклись от альпинизма. И даже знаю, какие обстоятельства способствовали этому, – там, на секретной германской базе в Пунта-дель-Эсте, Готт-Кодар получил основательную справку о жизни владельца «Андского Гнездовья», и это еще раз убедило его, что к операции «Священные письмена» Посланник Шамбалы и фюрер готовились давно; во всяком случае, уругвайские агенты абвера успели основательно потрудиться.

– Все относительно, – помрачнел Микейрос, не желая, чтобы Кодар напоминал ему об этих обстоятельствах. – Кстати, откуда такие сведения?

– Вам уже пора привыкнуть к своей популярности и к тому, что со временем некоторыми страницами вашей жизни будет интересоваться все большее число абсолютно незнакомых вам людей.

– Совершенно упустил это из виду. Да, в общем-то, и не задумывался.

– Задумывались, но не придавали особого значения, – безапелляционно уточнил доктор Кодар. – И коль уж завязался такой разговор… Что удерживает вас на плато? Всего лишь давнишнее увлечение горами? Или что-то другое?

– Вам прекрасно известно, – проворчал Микейрос, – что самое важное для меня сейчас – плиты, священные андские плиты.

– Но ведь их в любое время можно перевезти в городишко, за ограду вашего уютного особняка. Мало того, вам уже не раз предлагали перебраться в столицу, где вы смогли бы организовать уникальный музей, который сразу же приобретет огромную популярность. Для вас, с вашим финансовым положением, это не проблема.

– Мне нравится логика ваших размышлений. Но в жизни всё значительно сложнее.

– Пугают расходы на перевозку экспонатов и оборудование столичного музея? – Микейрос с удивлением отметил, что гость спросил об этом абсолютно серьезно. Как человек, которому хотелось бы знать сумму расходов, и он даже готов поразмышлять над ней.

– Дело не только в финансовой стороне вопроса. Уверен, что плиты по-прежнему должны оставаться здесь, на плато Эндано. Ибо только здесь, в своей стихии, они приобретают естественный смысл, здесь они взывают: «Прочтите нас, проникните в смысл того, что закодировано в наших криптограммах и пиктограммах людьми иной цивилизации, сумевшими накопить огромные, порой неведомые вам знания».

Доктор Кодар демонстративно поморщился. Микейрос, конечно, был прав, однако гостю не нравилось, как – с пафосом школьного учителя – он излагал свою позицию.

– Знающие люди сообщили, что собирать эти камни начали не вы. И что горный музей священных плит под открытым небом – тоже не ваша идея. Не знаю, правда ли это.

Микейрос молча поиграл желваками. Ему не нравилось, что их беседа начала приобретать форму допроса. Мало того, он начал понимать, что сеньора Менц специально отказалась от ужина, чтобы не мешать их разговору. Однако отступать было поздно. А грубить гостю он не мог из прирожденной деликатности.

– В какой-то степени да. Собирать начал не я. Известно, что эту виллу построил сеньор Альфредо Команес. Об этом человеке вам может рассказать любой старожил города. К сожалению, лично мне не представилась возможность сколько-нибудь близко познакомиться с этим сеньором. Знаю только, что по происхождению своему отец его был тибетцем.

– Вот как? – живо отреагировал Кодар. – Вам это тоже известно?

– А мать принадлежала к одному из местных индейских племен.

– Верно.

– Сам Альфредо начинал свою карьеру моряком на венесуэльских кораблях, поскольку судьба каким-то образом забросила его именно в эту страну, но затем вернулся сюда, на родину, увлекся альпинизмом и долгое время зарабатывал себе на жизнь тем, что сопровождал в Анды богатых туристов, возомнивших себя покорителями вершин. Вот, собственно, и все, что мне удалось узнать о первом владельце «Андского Гнездовья».

– Но ходят слухи, – напомнил барон фон Готт, – что у Команеса не все так просто складывалось…

Микейрос оживил погасшую было трубку и угрюмо взглянул на Кодара-Готта. Пересказывать слухи ему не хотелось, но в то же время он понимал, что гость его затеял весь этот разговор не случайно. И владельцу «Андского Гнездовья» важно было понять, какой интерес движет этим человеком.

– Действительно, многие задавались вопросом: откуда у Команеса появилось столько денег, что их хватило на строительство такой роскошной виллы.

– А действительно, откуда?

– Существуют разные версии. Одни считают, что он попросту убил нескольких богатых американцев с Севера, подстроив все так, будто бы они погибли в горах во время обвала, и завладел их деньгами и драгоценностями. Другие уверяют, что деньги эти он частью заработал, частью получил в наследство. Меня это, собственно, не интересует. Достаточно того достоверного факта, что Команес сумел-таки построить виллу «Андское Гнездовье» и завезти на нее около двух сотен каменных плит, которые к тому времени уже сумел собрать.

– Кажется, вы были одним из первых ученых, заинтересовавшихся его плитами?

– На лавры первооткрывателя не претендую, но факт есть факт.

– И очень обрадовались, когда сеньор Команес согласился уступить вам за сравнительно небольшую сумму и виллу, и коллекцию?

– Вот видите: все, что только можно знать обо мне, вы уже знаете, – сказав это, Микейрос припомнил, что часа два назад нечто подобное он уже вынужден был сказать другому неожиданному гостю, который отсиживается сейчас в угловой комнатке десять шагов отсюда. Доктор сразу же почувствовал себя как-то неуютно: с чего вдруг такая вспышка интереса? А еще у него вдруг возникло желание признаться, что в доме появился еще один гость, который кажется ему очень подозрительным.

– Я всего лишь высказал предположение, с которым вы любезно согласились. – Микейрос не сомневался, что он говорит неправду. Просто Кодару не хочется, чтобы хозяин подозревал его в стремлении во что бы то ни стало залезть ему в душу. – До сих пор ученым и путешественникам удавалось находить довольно много всяких наскальных рисунков и пиктограмм. Сцены охоты, изображения животных и растений… Однако ни кто и никогда не придавал им такого значения и не выдвигал таких теорий, как вы, а теперь уже – и ваши последователи. Хотя последователей у вас пока еще не так уж и много, как бы вам хотелось.

– Справедливо, – пробормотал Микейрос. – Их совсем немного. Но все же есть.

– Но чем объясняется столь преувеличенное внимание именно к этим изображениям? Мне интересно знать вашу личную точку зрения.

– Простите, она интересует именно вас, и только вас, или же за вами стоит какая-то организация или хотя бы какой-то человек с огромными возможностями, которому действительно небезразлично, как будут истолкованы тексты моих плит? Я имею в виду профессиональное небезразличие.

На какое-то мгновение они встретились взглядами, и Микейрос почувствовал, что, возможно, впервые за весь вечер он допустил ошибку, причем довольно серьезную. Ему не следовало задавать этот вопрос. Не следовало…

– Все, о чем я спрашиваю, представляет интерес только лично для меня.

– Вы меня в этом не убедили.

– …Даже если бы при этом оно интересовало еще кого-либо, – не резко, но довольно твердо объяснил Кодар. – Если вам что-то не нравится в моем вопросе, можете не отвечать. Но почему бы двум ученым, которых судьба столь провидчески свела под одной крышей в этих святых горах, не поговорить откровенно о том, что давно входит в круг их интересов?

– Если это действительно входит в круг ваших интересов, – проворчал Грэг Микейрос.

– Тем более что мы с госпожой Менц намерены купить у вас эту виллу, вместе с коллекцией плит, за очень приличную сумму.

– Купить мою виллу?! – буквально опешил Микейрос. – Так на самом деле вы прибыли сюда, чтобы купить у меня виллу?!

– Причем никто, даже нотариус, который будет оформлять нашу сделку, никогда не узнает, какую именно сумму денег вы получили в действительности. И еще одна немаловажная для вас деталь…

– Какая? – явно оживился Микейрос.

– Во всех публикациях, которые будут когда-либо и где-либо появляться, мы обязательно будет указывать ваше имя – как имя собирателя и бывшего владельца плит. А также будем ссылаться на ваши изыскания и расшифровки. Согласитесь, что для вас как ученого это имеет принципиальное значение.

40.

Октябрь 1943 года. Германия. Замок Вебельсберг в окрестностях Падерборна, земля Северный Рейн-Вестфалия.

Гитлер вернулся к своему троноподобному креслу, однако опускаться в него не стал, а оперся рукой в его подлокотник и всем телом навалился на высокую, обтянутую малиновым бархатом спинку. Пока он собирался с мыслями, присутствующие должны были проникаться важностью момента и исключительной глубиной того, что им предстоит услышать.

– Завтра же я отдам приказ о строительстве восьми субмарин нового типа, которые по своим объемам будут в три раза больше, нежели обычные подлодки. Эти субмарины, наряду с уже действующими подлодками, будут заниматься переброской людей, оружия, техники и продовольствия в Антарктиду. Вы, Шелленберг…

– Слушаю, мой фюрер, – медлительно и почти вальяжно поднялся шеф службы внешней разведки РСХА.

– Ваша задача – позаботиться о создании наших баз-поселений в Южной Африке, берега которой ближе всего подходят к берегам Новой Швабии, а также баз в южных районах Аргентины, Чили и Уругвая. Впрочем, возможно, и в некоторых других странах, власти которых то ли с пониманием будут относиться к нашим идеям, то ли полностью окажутся под нашим контролем. В частности, это может быть одна из карибских стран или стран Океании. Причем это должны быть вполне легальные поселения, готовые легально или нелегально принимать тех наших людей, которым придется оставить Германию в случае неудачного для нас исхода войны. Да-да, – не дал опомниться присутствующим Гитлер, – теперь мы с вами вынуждены предусматривать и такое завершение этой всемирной драмы. Но главное заключается в том, что наиболее доверенные обитатели этих поселений станут нашими надежными связными между Внутренним Миром и миром внешним, а еще через эти базы мы сможем наладить тайные закупки и поставки всего того, что нам понадобится в первые послевоенные годы, пока не добьемся полного автономного существования Рейх-Атлантиды. Через них мы будем поставлять и свежий людской материал, необходимый нам для обновления генофонда, а равно как и для обновления рабочей силы.

– Я сегодня же начну изучать наши возможности в названных вами странах и регионах, используя уже действующую там агентуру.

– Да уж, потрудитесь! – не скрывая своей иронии, молвил фюрер. – И как можно старательнее.

– Будет выполнено.

Ни для кого не оставалось тайной, что Гитлер всегда с мягкой иронией относился к этому красивому тридцатидвухлетнему выскочке из Главного управления имперской безопасности, который волей совершенно непонятного, даже самому фюреру, случая сумел оказаться во главе иностранной политической разведки РСХА. Как не оставалось тайной и то, что в отсутствие Шелленберга фюрер даже позволял себе называть его недоученным медиком и переучившимся юристом[85]85
  Гитлер действительно не раз демонстрировал ироничность своего отношения к Шелленбергу, однако она никогда не приводила к серьезным конфликтам между ними. К моменту прихода в 1933 году к власти национал-социалистов Шелленберг был безработным недоученным студентом, который проучился в Боннском университете всего три года, сменив при этом медицинский факультет на юридический, но и его тоже не окончил. Карьеру он сделал благодаря тому, что, в свои 22 года, вступил сначала в нацистскую партию, а затем и в СС.


[Закрыть].Однако дальше иронии он не заходил.

– Я слышал, что в последнее время вы, Гиммлер, нередко посещали один из наших Лебенсборнов.

– Вы попросили меня проинспектировать их, – попытался оправдаться рейхсфюрер, но к тому моменту генерал Хауссер уже успел едва слышно, однако вполне «сочувственно» прокомментировать:

– Инспектировать Лебенсборн? Ответственнейшее военное задание!

Услышав это, Шелленберг взглянул на Хауссера, как на самоубийцу: иронизировать над самим рейхсфюрером СС?! Зато Кальтенбруннер воспринял эту поддевку с явным удовлетворением и приготовился наблюдать за дальнейшим противостоянием этих людей, как за боем быков. Однако ему не повезло – «быки» оказались в неравных условиях: Гиммлер не имел права отвлекаться сейчас на ответный удар Хауссеру, поскольку фюрер терпеть не мог любого проявления невнимательности к себе и своим словам.

Скорцени знал, что Хауссер считает Гиммлера человеком, в военных вопросах совершенно безграмотным и бездарным. И даже не пытался скрывать это, выражая недоумение по поводу того, что войсками СС, по существу – отдельной, отборной армией командует человек, не имеющий ни военного образования, ни достаточного армейского опыта: «Мы-то с вами, Скорцени, знаем, – доверительно заявил он как-то, комментируя очередной военный провал войск СС, – что некомпетентность Гиммлера в военном деле общеизвестна»[86]86
  Во время Нюрнбергского процесса Хауссер, в то время уже генерал-полковник войск СС, заявил: «Все знали, что Гиммлер служил в армии рядовым всего год и ничего не понимал в военных вопросах. Он недооценивал важность задач, стоявших перед военнослужащими. Он любил строить из себя человека с твердой рукой, подчеркивая свое превосходство и преувеличивая свои заслуги».


[Закрыть].

– Да это хорошо, что вы зачастили туда, Гиммлер, – благодушно, но тоже не без ехидства похвалил его фюрер. – Нет, действительно, на какое-то время мы упустили Лебенсборны из вид, а следовательно, забыли о святой обязанности каждого эсэсовца позаботиться об истинно арийском потомстве в облике белокурых детей рейха. И потом, все мы должны помнить о специальном приказе рейхсфюрера Гиммлера, который распространяется на всех без исключения членов СС, – «О внебрачных половых связях эсэсовцев-фронтовиков ради продолжения рода» – так, кажется, он назывался?[87]87
  Имеется в виду приказ рейхсфюрера СС Гиммлера от 28 октября 1939 года, который прямо обязывал молодых эсэсовцев позаботиться о наследниках путем внебрачных половых связей, в том числе и в лебенсборнах, куда, после надлежащего медицинского освидетельствования, направляли на два-три дня многих молодых эсэсовцев-фронтовиков, находившихся в отпусках.


[Закрыть] Так что не тушуйтесь, Гиммлер, не тушуйтесь.

– Я всего лишь строго выполнял ваш приказ, – более жестко, и явно не скрывая своей обиды, произнес рейхсфюрер СС.

– Кстати, сколько у нас теперь Лебенсборнов, Гиммлер? – явно проигнорировал его душевное состояние вождь рейха.

– Три, – едва слышно ответил тот.

– В том числе и лебенсборн «Святилище арийцев» во главе с Эльзой Аленберн, – вновь продемонстрировал свои познания фюрер. – Этого мало.

– Мы увеличим их количество, – поспешил заверить его Гиммлер, вновь обретая деловой тон. – Создадим столько, сколько понадобится.

– Этого мало, – сделал фюрер вид, что не расслышал его, – поскольку ариек как минимум двоих лебенсборнов нам понадобится переправить в Рейх-Атлантиду. Пусть рожают там, пусть закладывают основы новой расы в подземельях Антарктиды. Подумайте, как бы переправить их, не перегружая столь нежными прелестями наши субмарины.

– Мы сможет сделать это, – сдавленным голосом проговорил Эрнст Кальтенбруннер: в присутствии фюрера у него всегда пересыхало в горле, – используя свои каналы в Южной Африке, где у нас уже есть надежная база и надежные люди. Туда мы сможем доставить наших ариек с помощью самолетов или кораблей других стран, а оттуда перебросить в Новую Швабию на подводных лодках «Фюрер-конвоя» и таким образом строго засекретить всю операцию.

– Продумайте ее до мелочей, Кальтенбруннер, до мельчайших деталей.

– Я продумаю, мой фюрер, – как-то не очень уверенно ответил начальник РСХА.

– Отбирая женский материал, особое внимание обратите на то, чтобы у девушек или вообще не было родственников, или же они уже находятся в концлагерях. Но при этом строжайше проследите, чтобы ни у кого, ни у одной из них, не было ни капли еврейской, цыганской и даже славянской крови.

– Этой капли не будет.

– И еще… Каждая из них вновь должна будет пройти через чистилище СС санитатетсхауптамта»[88]88
  СС санитатетсхауптамт – Главное медицинское управление СС, от медико-психологических заключений которого во многих случаях зависело назначение того или иного члена СС на более высокую должность.


[Закрыть].

– Они начнут проходить его завтра же.

– Кстати, отдельный набор девушек следует провести среди молодых врачей и санитарок. Будет хорошо, если и наши лебенсборянки тоже получат хотя бы начальную медицинскую подготовку.

– И они получат ее, мой фюрер.

– И, наконец, последнее, – начал было Гитлер, но вдруг умолк и удивленно уставился на дверь.

Скорцени тоже повернул голову и метнул взгляд в сторону двери: там стоял комендант Вебельсберга штандартенфюрер Визнер – невысокого роста и ужасно располневший, он напоминал сейчас застывшего перед нападением борова.

Даже после того, как фюрер обратил на него самое пристальное внимание, «боров» еще несколько мгновений стоял молча, словно начинающий актер, потерявший дар речи перед своей первой, но уже роковой фразой на сцене: «Кушать подано!»

И его: «Он здесь, мой фюрер! Он готов принять вас!» – прозвучало, как слова папы римского, произнесенные на площади Святого Петра. Услышав их, Скорцени вздрогнул:

«Кто посмел?! – вот то первое, что пронизало его сознание. – Это кто там, дьявол меня расстреляй, “готов принять”… самого фюрера?!»

Если бы готов был принимать кого-либо фюрер – это выглядело бы естественно; однако боров Визнер вещает о чем-то совершенно ином. Так почему же фюрер не поставит его на место, почему не взорвется, почему прямо здесь же, на пороге ритуального зала, не пристрелит?! И тоже – вполне ритуально:

Но фюрер не просто молчал. Он растерянно осмотрел всех присутствующих, словно прощался с ними перед вызовом из тюремной камеры, за которым, возможно, последует расстрел, и совершенно растерянно пробормотал:

– Он здесь? И готов принять? Это очень важно.

– Тогда надо бы поторопиться, – уже совершенно обнаглел Визнер, – он ждать не любит. К тому же у него слишком мало времени.

При всем этом комендант Вебельсберга, которого Скорцени хоть сейчас готов был вздернуть прямо здесь, в зале, вряд ли осознавал, что обращенные к фюреру – к самому фюреру Великогерманского рейха! – слова: «Он готов принять вас», а тем более – «Он ждать не любит», – прозвучали в этом ритуальном СС-зале, в присутствии всей СС-элиты не только вызывающе неестественно, но в какой-то степени и кощунственно.

Но каково же было удивление Скорцени, когда, вместо того чтобы и в самом деле взъяриться на коменданта, Гитлер, доселе все еще стоявший у своего кресла, как-то слишком уж суетливо заторопился к выходу, забыв закрыть совещание или хотя бы просто попрощаться. И удалялся он какой-то шаркающей походкой, нервно подергивая при ходьбе худенькими опущенными плечиками…

«А ведь так – дьявол меня расстреляй – может торопиться только запуганный розгами раб, прекрасно знающий нрав своего грозного хозяина!»

Только достигнув двери, Гитлер вдруг словно бы опомнился, медленно оглянулся и, растерянно пожав плечами, так же растерянно произнес:

– Вы слышали: он здесь! – поднял он вверх руку с устремленным в поднебесье указательным пальцем, словно сообщал о явлении Христа. – И он готов принять меня.

Все присутствующие, поняв, о ком идет речь, молча поднялись и, склонив головы, готовы были проводить его так, словно провожали в последний путь. И вся эта сцена так и вошла бы в их память – ритуально загадочной и потусторонне торжественной, если бы фюрер не испортил ее совершенно неуместной рейхсканцелярской фразой:

– Вам, Скорцени, следует пойти со мной. Вы, как никто иной, должны видеть и слышать его.

– Да я-то, дьявол меня расстреляй, готов, – воинственно молвил штурмбаннфюрер, воспринимая это приглашение как приказ фюрера выступить в роли его телохранителя.