Текст книги "Антарктида: Четвертый рейх"

56.

Октябрь 1943 года. Германия. В окрестностях Падерборна.

Гиммлер вздохнул и на какое-то время вновь уткнулся лбом в боковое стекло.

Скорцени тоже готов был уткнуться в стекло со своей стороны. Встреча с гостем рейха оставила на его душе отвратительнейший отпечаток. Ничего, кроме безысходности. Которая обычно вызывает у него не страх, а ярость.

– Наверное, потому, что все плохо именно настолько, – сказал он, не отрываясь от стекла, – насколько нам с вами это уже прекрасно видится.

– Или еще хуже.

– У них там, судя по всему, неплохие контактеры и предсказатели. Консул Внутреннего Мира наверняка делился какими-то прогнозами?

– Весна сорок пятого.

– Он так и сказал: «Весна сорок пятого»?

– Дал понять, что времени у нас осталось в лучшем случае до весны сорок пятого.

Гиммлер остервенело покачал головой, словно пытался вырваться из полупьяных-полусонных бредней. Он не мог, он попросту отказывался верить в подобные предсказания.

– Это ужасно, Скорцени. Столько лет борьбы, столько усилий и крови, столько растраченных иллюзий и похороненных надежд. Но нам хотя бы удастся заключить с русскими и англичанами мир? Рубежи Германии отстоять нам удастся?

– Нет.

– Хотя бы те, прежние?

– Нет.

– Неужели?.. То есть вы хотите сказать, что?.. – То, что должно было последовать за этими недомолвками, казалось Гиммлеру настолько страшным, что он так и не решился облачить его хоть в какую-то словесную формулу.

– Я так понял, что последние из нас будут покидать осажденный Берлин уже тогда, когда русские танки ворвутся на Александр-плац.

Гиммлер сцепил пальцы рук и долго, с нескрываемым наслаждением, хрустел ими в какой-то безумной круговерти кистей. «И у него тоже нервы сдают», – констатировал Скорцени, не ощущая при этом сладостного чувства мести.

– Но фюрер хотя бы пытался договориться с этим гостем Рейха?

– Безуспешно.

– …Сказать ему, что на самом деле эти его Высшие Неизвестные уже известны нам как закоренелые сволочи?

– У них там совершенно иная логика мышления, иной способ мышления, другие взгляды на происходящее в наши дни в Германии, в России, на нашей планете.

– Потому что они способны предвидеть будущее, а мы – нет.

– Они считают, что то будущее, которое мы себе подготовили зимой сорок первого под Москвой, бросая сотни тысяч своих солдат в сорокаградусные морозы в легких шинельках и хромовых сапогах, – предвидеть было не так уж и трудно. И открыто заявляют об этом фюреру.

– Но ведь фюрер действовал, исходя из их наставлений и благословений.

– Которых никогда не получал. Думаю, что на этом нам следует остановиться, господин рейхсфюрер.

– Боитесь, что завтра нас обоих арестуют как заговорщиков?

– А я – диверсант и предпочитаю действовать в глубоком тылу врага, а не в глубоком тылу рейха.

– Вы – настоящий солдат, Скорцени. Вам не в чем упрекать себя. Тем более, что оба мы принадлежим к черным СС[105]105
  То есть принадлежат к командной верхушке, к «высшим посвященным» СС; в отличие от зеленых СС, к которым принадлежали бойцы полевых дивизий СС, а также бойцы из охраны концлагерей.


[Закрыть], и нам нечего скрывать друг от друга.

– Понимаю, – обронил Скорцени, делая вид, что с трудом отступает от своего намерения прекратить этот опасный разговор, все больше смахивающий на сговор. Хотя на самом деле все самое тайное уже было сказано.

– Простите за назойливость, Скорцени, однако нам предстоит прояснить еще один очень важный момент. Чтобы потом уже к этой теме не возвращаться. Несмотря на все сказанное вами, Скорцени, мне показалось, что Гитлер все еще верит, что Высшие Неизвестные спасут нас, вручат нам оружие возмездия, что они защитят нас своим библейско-космогоническим покровом.

– Уже не верит.

– Этот вывод может быть поспешным.

– Гость рейха самым жестоким образом лишил его каких-либо иллюзий.

– Значит, все то, что происходило в Рыцарском зале после его беседы с Консулом Внутреннего Мира, тоже было очередным спектаклем, со все теми же вариациями на темы видений имперского медиума?

– Я этих слов не произносил, но по существу…

– А спасать нас, хотя бы правящую верхушку рейха, они собираются?

– То есть позволят ли укрыться в Рейх-Атлантиде?

– Вы все правильно поняли.

– Вряд ли. Уже хотя бы исходя из своей маниакальной конспирации. В Стране атлантов прекрасно понимают: если союзники узнают, где скрывается высшее руководство рейха, они бросятся атаковать их подземелья. Всей имеющейся в США и в Европе военной мощью. Поэтому руководство Внутреннего Мира окажется перед выбором: то ли пожертвовать верхушкой рейха, бросив ее победителям на растерзание, то ли заменить их здесь, в рейхе, на двойников и в этих ипостасях умертвить, а трупы сжечь.

– «Приятную» же перспективу вы обрисовали, Скорцени!

– Но вполне прогнозируемую.

Прежде чем как-то отреагировать на его слова, Гиммлер несколько раз подряд пожал плечами, и, как показалось первому диверсанту рейха, всякий раз этим пожиманием завершалась неудачная попытка заговорить о том, что более всего волновало рейхсфюрера в эти минуты.

– Но кто же тогда будет править Рейх-Атлантидой, если учесть, что основным населением ее станут подданные фюрера и что прежде всего она – рейх, а уж затем – Атлантида?

– Ради этого я, собственно, и отправляюсь в Рейх-Атлантиду.

– Но уже сейчас появились какие-то версии, которые кажутся вам вполне приемлемыми…

Скорцени добродушно улыбнулся.

– Что вас рассмешило? – не осталась незамеченной его реакция.

– Приятно удивило. Ваше умение провоцировать на откровенность.

– Не провоцировать, а побуждать. И этого у меня не отнимешь.

– Согласен.

– Хотя я знаю, о чем вы, сталкиваясь со мной, думаете: «Почему ни известный журналист из “Фелькишер беобахтер” Йозеф Берхтольд, ни опытный полицейский агент Рихард Хайден удержаться во главе СС не сумели, а бывший владелец птицефабрики Генрих Гиммлер не только удержался на этой должности, но и сумел сотворить СС такой мощной и грозной, каковыми они сейчас являются?»[106]106
  Первым руководителем охранных команд (Sturmstaffeln – SS) действительно был сотрудник купленной в свое время Гитлером и постоянно опекаемой Геббельсом газеты «Фелькишер беобахтер», которая со временем стала ведущим партийным изданием НСДАП. А сменил его на этом посту полицейский агент. В романе даны их настоящие имена. Гиммлер же в это время был владельцем небольшой и не очень прибыльной птицефабрики и за свою казавшуюся странной в верхушке партии и СС, привязанность к деревенскому способу жизни получил прозвище Гиммлер-навоз.


[Закрыть].

«Не хватало только, чтобы он вспомнил всем известное прозвище, которое до сих пор гуляет коридорами высшей власти рейха: «Гиммлер-навоз», и которое вызывает в нем приступы мстительной обиды. Вспомнил и потребовал выказать свое отношение к нему».

– Все мы до прихода в НСДАП и СС имели какие-то гражданские специальности и привязанности, – уклончиво ответил Скорцени, благоразумно обходя расставленные ловушки.

– А с другой стороны, как бы я смог руководить целой плеядой таких же дотошных и скрытных подчиненных, как вы? Так что вы хотели поведать?

Слева от шоссе появились старинные особняки падернборнского пригорода. Война их пока что не коснулась, если не считать светомаскировки на окнах да каких-то руин, открывавшихся где-то вдалеке, в створе между двумя лесистыми холмами.

– Мне показалось, – вновь заговорил Скорцени, – что арий-атланты действительно намерены сотворять двойников: двойник Гитлера, двойник Геринга…

– Гиммлера.

– И, конечно же, Геббельса, без которого германцы в своей Рейх-Атлантиде сразу же затоскуют.

– С двойником Геббельса им особенно придется потрудиться, – язвительно заметил Гиммлер, никогда не скрывавший своего легкомысленного отношения к наклонностям и занятиям министра пропаганды. – Как считаете, они сами будут создавать их или станут полагаться на наших, доморощенных?

– Им будет очень трудно создавать двойников, в которых бы поверило наше поколение германцев. А создавать их следует прежде всего для нашего. У молодого поколения появятся свои собственные герои. Причем сложнее всего будет с фюрером. Я знакомился с секретной папкой «Базы-211». Там нет основательного отчета капитана авианосца «Швабенланд» Альфреда фон Риттера. Именно того отчета, в котором речь шла о посещении им Внутреннего Мира. А ведь не следует забывать, что он был первым и, по-моему, пока что единственным из германцев, кто получил туда доступ и кто, как мне представляется, встречался с Правителем Страны атлантов.

– А что мешает допросить этого, как его, фон Риттера?

– Он возглавляет службу идеологии и внутренней охраны «Базы-211» и возвращению в рейх не подлежит. Остается загадкой, кто именно изъял этот отчет. Скорее всего, Геринг. Но знает ли об этом фюрер? Я, конечно, воспользуюсь встречей с фон Риттером на самой «Базе». Но было бы хорошо, если бы нам удалось ознакомиться с этим сверхсекретным отчетом до моей экспедиции в Рейх-Атлантиду.

– Опять этот чертов Геринг. Вы знаете, как он ведет себя в вопросе об институте Геринга.

– Я встречался с ним на его вилле «Каринхалле» и ультимативно потребовал, чтобы этот непонятно чем занимающийся институт был передан в ведение института «Аненербе», а следовательно, под ваше личное руководство.

– Я этого не знал, почему сразу не доложили?

– Не представлялось возможным. Да и происходило это только вчера, когда я неожиданно был приглашен рейхсмаршалом на его виллу.

– Как он вел себя?

– Поначалу очень агрессивно, а потом вспомнил, как я похищал из горного прекрасно охраняемого отеля «Кампо Императоре» великого дуче Италии, и решил не рисковать.

– Я поручу своим людям выяснить, у кого находится этот отчет. Если только его удастся выудить, вы получите возможность ознакомиться с ним самым подробным образом. Кроме того, в Антарктиду вы отправитесь, имея документ, наделяющий вас практически неограниченными полномочиями, вплоть до замены высшего руководства.

– А как быть с двойниками?

– Если у них и культивируется какой-то двойник, то это двойник фюрера. Только вряд ли им удастся использовать его в Рейх-Атлантиде. Там знают, что фюрер нужен Германии и останется с ней до конца.

– …Дьявол меня расстреляй! – в свойственном ему духе подтвердил эту мысль Скорцени.

– Впрочем, если вам удастся встретить там двойника Гиммлера, передайте ему привет от оригинала, но при этом выскажите ему все, что думаете о настоящем Гиммлере. Но если говорить серьезно, то попытайтесь выяснить, что они намерены делать со своими двойниками, их реальные намерения, а также степень подготовленности этих эрзац-вождей.

– Я так понимаю, что вопрос, прежде всего, заключается, том, где именно эти двойники будут править: в Германии или в Рейх-Атлантиде.

– …Поскольку, Скорцени, от этого будет зависеть очень многое: и в судьбе нынешнего руководства рейха, и в судьбе нынешней Германии.

– Я понимаю это, как, очевидно, понимает и господин оберст-фюрер Шутцштаффель Гитлер[107]107
  Мало кому из историков Второй мировой, а тем более писателей известно, что самый высокий чин в войсках СС имел Гитлер. Он был оберст-фюрером СС (дер оберст фюрер дер Шутцштаффель). Но поскольку все обращались к нему – «мой фюрер», а официально он именовался фюрером Великогерманского рейха, то о его эсэсовском чине, как правило, никто никогда не вспоминал. Мало того, в литературе можно встретить много утверждений о том, что носителем высшего титула СС являлся Гиммлер.


[Закрыть].

Услышав из уст Скорцени этот давно всеми призабытый чин Гитлера в войсках СС, Гиммлер замер от удивления. Уж от кого-кого, а от Скорцени, известного своим скептическим отношением к чинопочитанию, услышать этот чин фюрера он не ожидал. Заметив это его замешательство, Скорцени ухмыльнулся про себя, сохранив при этом мертвенно-невозмутимое выражение лица. Он знал, что Гиммлер не любил, когда кто-либо из старой гвардии СС вспоминал о том, что в этой организации существует более высокое должностное лицо, чем сам он, Гиммлер.

К тому же, Скорцени еще хорошо помнил реакцию самого Гитлера на упоминание его чина. Она была почти такой же, как и у Гиммлера. В свое время Гитлеру действительно был присвоен этот самый высокий чин СС, однако он не мог припомнить, чтобы кто-либо когда-нибудь обращался к нему с его упоминанием. Мало того, постепенно утвердилось мнение, что носителем самого высокого чина в СС является рейхсфюрер Гиммлер. И фюрера приятно удивило, что первый диверсант рейха знает и помнит о том, кто именно находится на вершине иерархической лестницы в СС. Это имело принципиальное значение именно сейчас, когда его отношения с Гиммлером становились все более прохладными.

– Что же касается вашей миссии, Скорцени, – продолжил тем временем Гиммлер, но уже более жестким, официальным голосом, – то надеюсь, что разоблаченных разведчиков казнить у них не принято, – озарил он свое лицо въедливой ухмылкой. – А если и казнят, то без средневековых пыток. Когда-нибудь германские историки так и будут говорить: «А вот во времена великого гуманиста Генриха Гиммлера…»

– Не позволь нам, Господь, услышать, что о нас, «великих гуманистах», будут говорить когда-то историки, – покаянно взмолился самый страшный человек Европы.

– Но ведь что-то же они вынуждены будут говорить.

– Причем самое страшное для нас, что, говоря все то, что они думают о нашем времени, они уже не станут опасаться ни гестапо, ни концлагерей.

– Но вы-то их все еще опасаетесь, а, Скорцени? Или уже нет? Может, я уже что-то упускаю из виду?

57.

Февраль 1939 года. Перу. Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

Страшный крик этот, похожий на вопль предсмертного ужаса, Грэг Микейрос услышал как бы в полусне, но даже в этом состоянии сразу же узнал голос Оливейры. Уже окончательно проснувшись, он какое-то время все еще лежал с закрытыми глазами, считая, что это ему почудилось. Грэг лежал и ждал, что крик повторится или же он вновь, и теперь уже на самом деле, проснется и поймет, что это ему приснилось.

И крик действительно повторился. Однако в этот раз кричала не Оливейра. Со двора, откуда-то от ущелья, через открытое окно до него донесся короткий, хриплый крик, очень похожий на рычание смертельно раненного зверя.

Вскочив, Микейрос бросился к окну, но, поскольку из него открывалась лишь незначительная часть обрамленной крутыми берегами-скалами долины, разглядеть что-либо он так и не смог.

– Эй, кто там?! – крикнул он, однако, не дожидаясь ответа, сорвал со стены еще с вечера заряженную винтовку и, не одеваясь, бросился по ступенькам на первый этаж.

В доме было тихо. Резким ударом он открыл дверь и уже с крыльца огляделся: два каменных идола – у деревянной арки ворот, орел с широко распахнутыми крыльями – над скалой, с которой ниспадает водопад… Наверное, захотелось пить, но крик вспугнул его. Ага, вот… Неподалеку от водопада, над обрывом – фигуры двух мужчин, с остервенением, хотя и молча, набрасывающихся друг на друга – в попытке сбить с ног, рассечь, затоптать. Что это за люди, почему дерутся, и в кого он должен был целиться из винтовки, которую воинственно сжимает в руках – ничего этого Микейрос пока не знал.

Не отводя взгляда от этих двоих, он сошел с крыльца и осторожно, пригибаясь, словно охотник, подкрадывающийся к занятому добычей, а потому потерявшему бдительность зверю, начал приближаться к ним. Однако дерущиеся действительно не замечали или попросту не желали замечать хозяина этого двора, пусть даже вооруженного. Похоже, они так увлеклись своими убийственными приемами, что никакое оружие впечатления на них не производило.

– Кто вы? – крикнул Микейрос, но в то же мгновение заметил неподалеку от дерущихся, рядом с водопадом, Оливейру. Она лежала вниз лицом, резко подогнув ногу, будто споткнулась, упала и теперь собиралась подняться. Вот только почему-то медлила.

Мгновенно забыв о бойцах, Микейрос бросился к жене, перевернул вверх лицом, припал к груди и, уже поняв, что произошло, дрожащей ладонью вытер ее запыленное лицо, на котором смерть еще даже не успела оставить своей страшной печати; еще даже тень ее не легла на это удивительно красивое лицо сорокалетней женщины, красота которой каждый день возрождалась ледяной прохладой горного водопада.

– Оливейра!.. – испуганно прошептал он, осматривая ее плечи, грудь, пытаясь найти рану или что-то такое, что послужило причиной ее гибели. – Как это случилось, Оливейра?! – шептал Микейрос, сотрясая ее за плечи, хотя понимал, что она уже ушла от него, ушла навсегда.

Рядом, в каком-то шаге от тела жены, лежал разбитый кувшин, и из-под его черепков еще струилась тоненькая струйка воды. Грэг дотянулся до одного из этих черепков, поднял голову Оливейры и попробовал влить в рот остатки воды. Сейчас он не смог бы объяснить, зачем делает это. Чисто инстинктивное желание спасать, во что бы то ни стало спасать! И только тогда заметил, как неестественно посинела шея жены возле сонной артерии. Опухла и посинела, словно кто-то рубанул ее тупой стороной сабли.

– Стреляйте, Микейрос! – вдруг донесся до него голос Кодара. – Стреляйте!

Микейрос опустил голову Оливейры и резко оглянулся. Теперь он увидел рыцаря ордена космических братьей в одном из тех двоих, что все еще продолжали схватку. Кодар стоял полусогнувшись около самого края обрыва и, наверное, не мог опомниться после удара ногой, нанесенного ему противником, который, тоже обессилев во время боя, все же опять по-кошачьи приближался к Кодару, готовясь к решительному прыжку.

Не отводя от него взгляда, Микейрос нащупал винтовку и так, не вставая, выстрелил. Наверное, заряд догнал нападающего уже в момент прыжка, потому что он как-то слишком уж высоко подлетел и упал на спину, как гимнаст, которому не удалось хорошо отработанное им упражнение: переворот назад, через себя.

58.

Январь 1939 года. Германия. Ставка фюрера «Бергхоф» в окрестностях Берхтесгадена, в Баварских Альпах.

Последние километры, отделяющие его от ставки фюрера в окрестностях Берхтесгадена, генерал-адмиралу Эриху Редеру пришлось пробиваться, сидя в машине, которая медленно, «похоронно», продвигалась вслед за бульдозером. И по тому, что ему первому пришлось прокладывать путь к ставке «Бергхоф», главком флота без труда мог определить, что ни командующего Верховного командования вооруженных сил Кейтеля, ни начальника Штаба оперативного командования вермахта Йодля, который неофициально считался начальником личного армейского штаба фюрера, – в зимней ставке Гитлера еще не было.

Как не было, очевидно, и начальника партийной канцелярии рейхслейтера Бормана, если только он не прибыл в «Бергхоф» еще вчера, поскольку был единственным из верхушки рейха, кому позволено оставаться в ставке на ночь. Это право он добыл себе тем, что в свое время был ответственным за строительство «Бергхофа», или, как его попросту называли, Горы.

Кстати, вилла самого Бормана находилась лишь в нескольких километрах отсюда. Однако, прибывая на совещание из Берлина, рейхслейтер редко заезжал в свое, как он теперь считал, родовое поместье, дабы фюрер не думал, что в столь ответственное для страны и партии время руководитель парт-канцелярии отдыхает у себя на вилле. Зато ужин с фюрером!.. Сколько раз Редеру приходилось слышать, как с волнительным придыханием Борман произносил это свое: «А вот во время недавнего ужина с фюрером на Горе…», или «Недельку назад фюрер пригласил меня отужинать вместе с ним в “Бергхофе”…».

Может, это и к лучшему, что их не будет, – размышлял генерал-адмирал, меланхолично наблюдая за тем, как машина медленно приближалась к вершинам одного из заснеженных хребтов Баварских Альп. – Кейтелю, конечно же, нужны деньги на вооружение вермахта; Геринг вообще уверен, что армия должна состоять из авиации и нескольких дивизий пехоты, которые бы пожинали плоды работы его асов. Даже Гиммлер, и тот вдруг решил превратить свои войска в самостоятельную армию и амбициозно планирует сформировать несколько дивизий, причем некоторые из них могли бы состоять даже из легионеров-иностранцев. А тут еще он, Редер, со своим флотом…

Однако у Редера была своя аргументация. Ему нетрудно будет убедить фюрера, что и захват Чехословакии, и особенно нападение на Польшу вызовут болезненную реакцию Англии, Франции и даже США. Не говоря уже о России. И пытаться противостоять этим государствам, не обладая могучим, в том числе и подводным, флотом – стратегическое безумие.

«Именно так я и назову это в присутствии руководства, – обрадовался Редер удачно найденной словесной формуле – стратегическое безумие. Остальное же пусть они прочтут в его книгах «Война на море», «Крейсерская война в зарубежных водах» и «Деятельность легких крейсеров “Эмден” и “Карлсруэ”», благодаря которым он давно признан ведущим специалистом в области крейсерских операций флота.

Причем он является не только голым теоретиком этих операций, как это пытается представить кое-кто из современных генералов вермахта и СС, которые сами пока что и за километр от фронта не побывали. Он, Редер, никому не позволит забыть, что является участником сражения времен Первой мировой при Доггер-банке, и что именно он отличился в Ютландском сражении, что это ему принадлежат разработки операций по минированию прибрежных вод Англии и обстрелу флотской артиллерией ее берегов.

Не далее как в ноябре прошлого года на совещании у фюрера Редер так прямо и заявил: «Если война начнется в течение двух лет, то флот к ней будет не готов». Да, кое у кого из генералов это вызвало недовольство: они-то пытались убедить фюрера, что морской флот, как и вермахт, хоть сейчас готовы пройти Европу от океана до океана. Особенно старался Кейтель, который, из-за угодничества своего, уже справедливо прозван его же подчиненными Лакейтелем.

Теперь, после разговора с начальником Главного управления имперской безопасности Гейдрихом, главком флота Эрих Редер окончательно убедился: фюрер все-таки пойдет на захват Чехословакии! И произойдет это, скорее всего, в марте. Если операция удастся, в конце лета или в начале осени войска рейха войдут в Польшу.

Мало того, теперь генерал-адмирал Редер точно знал, что операцию поглощения Чехословакии фюрер намеревался осуществить по австрийскому образцу, то есть заставив созданное после отторжения от Чехии Судетской области прогерманское правительство президента Гахи подписать договор о добровольном вхождении Чехии в состав рейха. К тому же, прилагались усилия для того, чтобы, поддержав словацких сепаратистов, расчленить Чехословакию.

Редер специально встречался по этому поводу с Герингом, который, по поручению фюрера, проводил у себя на вилле «Каринхалле» переговоры с представителями доктора Тисо, некими Дурчански и Махом. И рейхсмаршал сказал ему то же самое, что уже успел сказать фюреру: «Стремление Словакии отделиться надо всячески приветствовать. Чехия без Словакии будет отдана нам на милость. Для того чтобы Чехия вошла в состав Германии, нам не понадобится ни одной дивизии; воевать будут только дипломаты, которым мы предоставим полную свободу действий».

Ясное дело, рассчитывать на то, что Гитлеру вновь удастся созвать руководителей ведущих западных стран на мюнхенскую конференцию[108]108
  Имеется в виду международная конференция, проходившая 29–30 сентября 1938 года в Мюнхене, в результате которой руководители четырех государств – Германии, Англии, Италии и Франции (Гитлер, Чемберлен, Муссолини и Даладье) подписали соглашение о передаче Германии Судетской области Чехословакии.


[Закрыть], и подписать соглашение о присоединении Чехии к рейху, как это было сделано при решении «су-детского вопроса», – не приходилось. Но все же при осуществлении операции по захвату Чехословакии, предусмотренного «Зеленым планом»[109]109
  Первый вариант «Зеленого плана» предусматривал захват Чехословакии еще к 1 октября 1938 года.


[Закрыть], фюрер решил использовать опыт австрийского аншлюсса, операцию по проведению которого Гитлер разрабатывал лично и назвал довольно странно – «Случай Отто».

Главком ВМС прекрасно понимал, что ни при каком из трех предусмотренных «Зеленым планом», вариантов развития событий флот его задействован не будет. Осознав это, любой другой адмирал сказал бы себе, что это не его праздник жизни. Но только не Редер. В конце 1938 года он подготовил подробный план возрождения германского флота, который получил название «План зет», и теперь, затаившись с ним, ждал удобного случая, чтобы предстать перед фюрером.

Однако затаился он лишь по отношению к фюреру; что же касается всех остальных сильных рейха, то, наоборот, генерал-адмирал старался как можно основательнее ознакомить их с основными положениями этого плана, дабы заручиться поддержкой. И не зря он начал с разговора с начальником РСХА Гейдрихом, которого в 1931 году, будучи тогда начальником военно-морского командования, лично изгнал из флота «за моральное разложение».

Ясное дело, Редеру тогда и в голову не могло прийти, что по истечении какого-то времени офицер, изгнанный из флота как моральный разложенец, окажется во главе политической полиции рейха! Он не раз намекал фюреру, что Гейдрих – не тот человек, на которого можно возлагать подобную миссию, но фюрер, кажется, приветствовал то, что между его ближайшими подчиненными существуют серьезные разногласия, исходя из принципа: «Если не мирятся, значит, не сговорятся!»

Еще больше накалились их отношения после того, как шеф гестапо Мюллер пожаловался своему руководителю Гейдриху, что главком флота противится проникновению во флот партийных структур, – он и сам, дескать, стал членом НСДАП только в 1937 году, да и то под нажимом Гитлера и Бормана, причем членство его оставалось сугубо почетным. Но самое жуткое – что Редер под любым предлогом изгоняет из флота всякого, кто заподозрен в сотрудничестве с гестапо, заявляя, что флот – это каста, и в его рядах не место агентам тайной полиции и прочим доносчикам. А в последнее время дошел до того, что запрещал выдворять из флота священников и даже умудрился отстоять по службе нескольких специалистов-евреев, хотя приказ об очистке от них Кригсмарине был жестким и исключений не предполагал.

Все это время Редер демонстративно подчеркивал, что натянутость отношений с самым страшным человеком рейха его не страшит. Но теперь он решил хоть в какой-то степени нормализовать свои отношения с Гейдрихом, не скрывая, что делает это во имя развития флота. Кажется, ему это удалось. Во всяком случае, Гейдриху явно льстило, что, прежде чем направляться к фюреру, упрямый адмирал решил посоветоваться с ним.

– Так что там происходит в Антарктике? – озабоченно поинтересовался фюрер, как только Редер вошел в гостиную, где Гитлер сидел в глубоком кресле у дышащей теплом кафельной печи. Обычно гости сидели здесь на скамьях возле стен, поскольку в комнате не было ни одного кресла или стула, кроме того неохватного венского кресла, в котором восседал сам фюрер. Однако на сей раз по другую сторону печи стояло еще одно кресло, которое хозяин ставки вальяжным движением руки предложил генерал-адмиралу.

– А что… там? – опешил главком флота, напряженно вглядываясь в посеревшее, с запавшими щеками, лицо фюрера.

– Почему вы не докладываете, как проходит экспедиция.

– Три дня назад я передал в канцелярию…

– Я говорю не о тех бумажках, которые вы передаете в канцелярию, – прервал его фюрер. Он вел себя так, словно специально вызвал главкома флота для доклада о ходе секретной антарктической экспедиции.

– Только вчера фон Риттер радировал, что операция подходит к завершению и что он намерен возвращать «Швабенланд» в территориальные воды Германии.

– Возвращать… с чем? – откинулся Гитлер на спинку кресла, и только теперь Редер заметил, что ноги вождя старательно укрыты теплым меховым пледом, на котором лежала обложкой вверх недочитанная книга.

Редер не брался угадывать, что это была за книга, но не сомневался, что за пледом просматривалась заботливая рука светловолосой баварки Евы Браун, которая, заняв место хозяйничавшей здесь ранее сестры Адольфа, быстро прибрала к рукам весь персонал виллы и научилась обставлять быт фюрера, вплоть до мелочей. Ни для кого не было секретом, что по-настоящему Ева чувствовала себя хозяйкой только здесь, в «Бергхофе», и что именно из-за нее фюрер предпочитает значительную часть своего времени проводить на Горе. Причем все чаще именно здесь он проводил всевозможные совещания и переговоры.

– Барон фон Риттер представит подробнейший отчет о своей экспедиции сразу же, как только войдет в Гамбургский порт, – заверил фюрера генерал-адмирал, краем глаза посматривая на дверь, из-за которой вот-вот должна была бы появиться с чашечками кофе сама Ева.

– То есть он не сообщал ни о чем таком, что бы его смущало или вызвало какой-то особый интерес?

– Сказано было только, что у него имеются очень важные сведения. Но, как я понимаю, сведения эти все-таки имеются.

– Правильно сказано, – признал фюрер. – С докладом фон Риттер и командир команды гидропилотов сразу же обязаны явиться ко мне. Немедленно ко мне! Никто иной, кроме меня, их подробнейшего отчета видеть не должен. И никакой утечки информации. Под угрозой виселицы – никакой информации!

– Я прикажу фон Риттеру завершить работу над отчетом еще во время возвращения корабля в Германию. И представить его лично вам. Вместе с пилотом, гауптштурмфюрером Крозеттом.

– Кстати, я смотрел ваши донесения по поводу экспедиции «Швабенланда». Там утверждается, что пилоты обследовали и застолбили вымпелами более пятисот тысяч квадратных километров. Сегодня же предупредите командира «Швабенланда», что пилоты и барон фон Риттер обязаны доложить мне о шестистах тысячах километров. Я хочу, чтобы это была территория, значительно превышающая площадь Франции, на которой бы свободно смогли разместиться три метрополийные Великобритании, – хищно оскалился фюрер. – Я хочу, чтобы, узнав о наших претензиях на эту территорию, руководители Англии, Франции и США буквально взбесились.

– Кстати, ее надо бы как-то назвать, – подбросил ему идею Редер.

– Назвать? Да, действительно. А как мы с вами можем назвать ее? Новой Германией? Нет, тогда получится, что новая территория – некое самостоятельное государство, в то время как она должна быть неотъемлемой частью рейха.

– Тогда, может быть, по названию авианосца, взлетая с которого, германские летчики обследовали берега Антарктиды?

– Швабия? – загорелся фюрер. – Швабенланд? Швабия – одна из тех территорий, на которых зарождались германская государственность и германский дух. Поэтому, в память о наших предках, отныне эту территорию мы будем называть Новой Швабией.

– Сегодня же прикажу, мой фюрер, чтобы в своих донесениях он избегал упоминаний о Земле Принцессы Астрид и Земле Принцессы Марты и употреблял только название Новая Швабия. Это тем более важно, что на данную территорию открыто претендует Норвегия.

– Мы посоветуем Норвегии хорошенько подумать над тем, как сохранить хотя бы ту территорию, которой она все еще, по чистому недоразумению, владеет, – подался вперед фюрер, неловким движением руки сбивая с колен книжку.

– Вы абсолютно правы, мой фюрер, – быстро дотянулся до нее Редер. Прежде чем подать ее фюреру, адмирал мельком взглянул на обложку, однако прочесть заглавия не сумел: вождь вы рвал книжку из рук и, поспешно закрыв, положил на стоявший слева от него столик.

– Извините, мой фюрер, – пробормотал Редер, почувствовав себя настолько неловко, словно пытался заглянуть в чужое письмо.

– Не надо извиняться, – вдруг тоже застеснялся Гитлер. – Как вы уже поняли, это книга о Наполеоне.

– Да? Признаюсь, что названия не заметил.

Однако фюрер уже не слышал его. Застывшим взглядом он всматривался в покрытое изморозью окно, из которого в более теплое время года открывалась седловина горного перевала, и мысленно был далеко от этой комнаты, от «Бергхофа», от той проблемы, которую они с главкомом флота только что обсуждали.

– … Но я хотел бы, чтобы вы, Редер, помнили: когда Наполеон уходил из Москвы, мороз достигал двадцати пяти градусов. Двадцать пять градусов мороза – вот о чем мы должны думать, готовя наших солдат к великой войне.

– Я думаю об этом – как никто иной из ваших генералов и адмиралов, мой фюрер.

– Правда? – оживился фюрер, и в глазах его промелькнул огонек признательности. – Вы тоже думаете об этом?