Текст книги "На Сибири мы сибиряки"

Очерк восьмой
Материальный мир сибиряка

Выработанная в ходе эволюции народа система представлений о правилах и способах взаимодействия с окружающей средой является важным компонентом культурных традиций, своеобразной программой «освоения условий существования и воспроизводства условий жизнедеятельности». На «новозанятых» сибирских землях опирались на предыдущие знания, навыки и достижения культуры[321]321
  Любавский М. К. Историческая география России в связи с колонизаций. СПб.: Лань, 2000. С. 15, 240–241.


[Закрыть]. Конкретное содержание данных представлений о «способах» воздействия на враждебную среду «заранее предусматривали большую часть ситуаций, могущих возникнуть перед человеком в повседневной практике». Культурные традиции подсознательно влияли на формирование материально-хозяйственной инфраструктуры в ходе освоения Сибири в XVII–XVIII вв. Вывод историка Н. А. Миненко гласит: «В хозяйственной деятельности сибирский крестьянин ориентировался на тот комплекс традиций земледелия, который был выработан предшествующими поколениями»[322]322
  Миненко Н. А. Экологические знания и опыт природопользования русских крестьян Сибири в XVIII – первой половине XIX в. Новосибирск, 1991. С. 64.


[Закрыть]. Исследования доказали, что уже в течение первого столетия в Сибири русскими переселенцами была разработана новая технология пашенного земледелия, новые трудовые навыки и правила трудовой этики[323]323
  Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982; Миненко Н. А. Экологические знания и опыт природопользования русских крестьян Сибири в XVIII – первой половине XIX в. Новосибирск, 1991; Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 26–38 и др.


[Закрыть]. Однако сибирское экстенсивное земледелие в советской истории постоянно было объектом критики. Здесь трудно, на наш взгляд, судить, что более современно, а что архаично в технологиях землепашества и хозяйствования. Для нас важно формирование такой системы хозяйства, которая полностью соответствовала ответам на вызовы окружающих факторов в их взаимной согласованности.

В подтверждение нашей позиции необходимо рассмотреть проблему глазами современников. Авторы прагматичных оценок свидетельствовали: «Плохо ведет большая часть сибирских старожилов свое хозяйство – по старинке, и все же оно приспособлено (выделено нами. – Б. А.) к местным условиям[324]324
  Переселение за Урал. СПб., 1908. С. 51.


[Закрыть]. Этнограф С. П. Капустин подчеркивал: «При обсуждении хозяйства в Сибири надобно всегда обращать внимание на условия… страны. …Те мерки, которыми мы привыкли мерить в Западной Европе или в России, здесь неприемлемы. Из многого того, что разумно и пригодно там, будет нерационально и вредно здесь»[325]325
  Литературный сборник / Издание ред. «Восточного обозрения». СПб., 1885. С. 98.


[Закрыть]. В течение XVII–XIX вв. старожилы «почти все оставили посевы ржи и сеют яровицу» (то есть яровую пшеницу) из-за климатических условий, отказываясь от прежних «российских» традиций в земледелии[326]326
  Цит. по: История Сибири… Т. 2. С. 365.


[Закрыть]. Приобретенный опыт в виде инноваций в каждом новом поколении закреплялся в виде традиций для детей и внуков, которые следовали принципам «…строго придерживаться правила, завещанного дедами и отцами»[327]327
  Пейзын Г. Минусинский округ Енисейской губернии в сельскохозяйственном отношении // Записки Сибирского отдела РГО. 1858. Кн. 1. С. 170.


[Закрыть].

Енисейской губернатор А. П. Степанов отмечал в первой половине XIX в. высокую результативность земледелия: «В Ачинском и Минусинском округах средний урожай был сам-10, высший – сам-15» (то есть возрастание количества зерна в процессе роста от засеянного к размеру выращенного урожая. – Б. А.)[328]328
  Степанов А. П. Енисейская губерния. Ч. 1. СПб., 1835. С. 226–227.


[Закрыть]. Исследования историков подтверждают, что устойчивая средняя урожайность в Енисейской губернии в 1823–1860 гг. не опускалась ниже сам-4,6[329]329
  Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982. С. 197.


[Закрыть]. Данные по Центральной России на данный период свидетельствуют об устойчивости показателя сам-2,7[330]330
  Милов Л. В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы истории. 1992. № 4–5. С. 39.


[Закрыть]. И далее во всем приобретенные опытным путем «завещанные отцами» правила-традиции служили мерилом «правильного хозяйствования».

Земледелие, животноводство, ремесло в традиционном обществе были основой жизнеобеспечения человека, поэтому «чем более значима сфера поведения, тем более она регламентирована, тем сильнее был контроль общества над соблюдением стандартов и образцов», завещанных предками[331]331
  Садохин А. П., Грушевицкая Т. Г. Этнология… С. 193.


[Закрыть]. К проверенным гарантам устойчивой стабильности крестьянского хозяйства относились древнейшие правила «должных» обрядов и ритуалов. Согласно положениям этнологии, все объекты хозяйства и действия в сфере материальной культуры были двоичны: служили практичному применению и одновременно имели духовное предназначение. Материальное производство и обыденная жизнь были «насыщены символикой, истинное значение которой лежит в области „верований“. Например прялка не только станок для скручивания нитей из шерсти и льна, но и в мифологии служит прядению „нити судьбы человека“»[332]332
  Юдин А. В. Русская традиционная народная духовность. М., 1994. С. 33.


[Закрыть].

Еще с XVII в. в сибирских селениях освящались традицией основные хозяйственные действия: право «первой борозды», «первого закоса» на пашне и покосе, «первой затеси» на охотничьем «ухожье»[333]333
  В ходе этнографических исследований установлено по данным старожилов-информаторов, что «право первого закоса», «первой затеси» и т. д. продолжало сохраняться в селениях Курагинского района вплоть до второй половины ХХ в. (Алешечкин Л. С., Баландин Б. Д., Патрушев С. Е., Зыков И. Ф., Рыбаков С. И. и др.). Автор исследования лично принимал участие в аналогичном разрешении спора из-за покосной земли согласно бытовавшей традиции в с. Имисском Курагинского района в 1972 г. (!)


[Закрыть]. Процесс обоснования захвата земли путем опахивания по периметру поля, затесывания отметок на деревьях, которые собираются срубить, назывался в Сибири «чертежом». Чертеж – это намерение присвоения и знак собственности. На основе применения права «чертежа» крестьянин мог всегда «найти нужную для хозяйствования свободную землю; …закреплял за собой пашни и „заимки“ и первое время пахал там „наездом“. Постепенно такие „заимки“, основанные по „захватному“ принципу, обживались земледельцами и превращались в деревни. При очерчивании границ „заимочной пашни“ приобреталось на него право собственности с обязательным „освоением“ личным трудом»[334]334
  Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск, 1982. С. 59.


[Закрыть].

Демографические изменения в народонаселении сибирского края могли создавать спорные ситуации, когда деды разрабатывали пашенные угодья, а внуки-правнуки могли спорить о правах на землю. Иногда, по невнимательности или сознательно, новый хозяин мог проигнорировать имевшийся «чертеж», или борозда нового «чертежа» проводилась по заброшенному на много лет участку. При возникновении мирских разбирательств первый прецедент ее разрешения впоследствии включался в число традиций, по которым и далее разбирали сходные ситуации. Так, в споре крестьян д. Зайцевой Богучанской волости Енисейского округа о покосной земле волостной суд особо отметил на основании опроса свидетелей, что «расчищал землю истец, но сначала небольшая часть земли была расчищена ответчиком». Поэтому, по праву первого «чертежа», ответчик получил половину, то есть ⅛ десятины покосной земли. Истцу была определена компенсации за труд, «как исстари велось» – в размере 10 копен сена за счет ответчика[335]335
  ГАКК. Ф. 793. Оп. 1. Д. 2. Л. 27; ГАКК. Ф. 793. Оп. 1. Д. 20. Л. 35, 130; Ф. 793. Оп. 1. Д. 2. Л. 11, 49 и др.


[Закрыть].

Нельзя не признать, что объяснение описанных земледельческих традиций уходит в древнейшие представления славян, сложившиеся в период освоения пространств Восточно-Европейской равнины. Известно, что в соответствии с древними представлениями, «чтобы присвоить мир, сделать его своим… сознание должно расчленить, разделить мир», противопоставив «общему» неосвоенному пространству «мою» пашню[336]336
  Садохин А. П., Грушевицкая Т. Г. Этнология… С. 224.


[Закрыть]. Отсюда, «чертеж» выделял будущее окультуриваемое пространство в целях дальнейшего «о-свое-ния» его трудом человека. В Енисейской губернии понятие «чертеж» применялось для выделения личной земли, а «грань» – для земельных владений общины. То есть на «ограненном» пространстве располагались «очерченные» крестьянские пашни[337]337
  Вариант объяснения понятий «грань» и «черта» был дан в ходе полевых этнографических исследований в 1982 г. старожилом с. Имисское Курагинского района Алешечкиным Л. С. (1927–1989 гг.) со слов своего отца.


[Закрыть].

Заимка Курбатова за Караульной речкой в Красноярске. 1924 г.

Фотограф А. Я. Тугаринов. КККМ НЕГ 6696. ГК № 21142596

Мы находим, что в действиях по преобразованию осваиваемого пространства «хаоса» в освоенный «порядок» важную сакральную роль играл огонь, обладающий «очищающим» действием и «животворящей силой». После «очерчивания» пространства «опаливание» земли (палы) огнем не только уничтожало сорняки и вредителей урожая, но и сжигало на пашне «нечистую силу», способную погубить будущий урожай. Власти запрещали палы на весенних полях, но крестьяне делали это, оправдываясь, что «опаливание давало тройной положительный эффект: уничтожались сорняки, личинки саранчи… и удобрялась земля». Однако в частных разговорах говорили о дедовских правилах борьбы с «чертовой нечистью», верой в магическое действие огня.

В мотивации ритуально-обрядовых действий земледельца традиционного общества первоначально должны быть обряды «как деды велели», а уже затем можно пахать, сеять, убирать урожай. Аксиомой было то, что в сознании человека того времени ритуал порождал технологию труда[338]338
  Садохин А. П., Грушевицкая Т. Г. Этнология… С. 226.


[Закрыть]. Поэтому правомерно говорить не о сопровождении обрядовыми действиями процесса земледелия, а о предварительном обеспечении успешного урожая особыми ритуалами. В круге работ процессы пахоты и сева мыслились процессами «зарождения новой жизни». Поэтому енисейские и иркутские крестьяне-старожилы считали, что после 21 мая (по старому стилю) «земля беременна». «Землю нельзя бить, так как она, матушка, тапери брюхата»[339]339
  Виноградов Г. С. Материалы для народного календаря русского старожильческого населения Сибири. Иркутск, 1918. С. 16–17.


[Закрыть].

Пахарь-крестьянин Максим Павлович Житлов из деревни Ковригиной Сухобузимского района. Июль 1928 г.

Фотограф Б. И. Шангин. КККМ НЕГ 8638. ГК № 21662204

И в Европейской России, и в Сибири старинные традиции предписывали землепашцу обязательное действо: накануне выезда на пашню «помыться в бане и надеть чистую рубаху». Всю ночь в избе на столе под иконой должно было простоять решето с посевным зерном и установленной в ней незажженной пасхальной свечой. На следующий день с утра «посевщики» страстно молились, поставив «Богу пасхальну воскову свечу, и получали благословение». Далее следовал ряд древних обычаев: уезжавшим на пашню нельзя было переходить дорогу – «не взойдет семя»; в первую борозду следовало обязательно «запахивать» ломоть хлеба[340]340
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь в этнографическом отношении. СПб., 1913. С. 98.


[Закрыть]. Согласно требованиям архаичной установки на хороший урожай, только женщины имели право производить посадку овощей в огороде. Во время сева земледелец неизменно действовал с молитвой: «Зароди, Господь, на дом Божий (бросалась 1-я горсть семян), на попов (2-я горсть), на пищу братию (3-я горсть) и птицу небесную (4-я горсть семян)»[341]341
  Тульцева Л. А. Социально-нравственные аспекты земледельческой обрядности // Русские народные традиции и современность. М.: Наука, 1995. С. 289.


[Закрыть].

Можно даже предположить, что именно на основе древнего ритуала родилась технология земледелия. Не случайно пахота и посев ассоциировались в картине мира с процессами зарождения новой жизни. Требованиям древних ритуалов отвечали обычаи, сохранившиеся вплоть до начала XX в. и сопровождавшие ручной сев хлебов. Во время проведения полевых исследований в селениях Курагинского и Козульского районов наши информаторы-старожилы особо отмечали необходимость сева со строго определенным инвентарем (ни в коем случае не применять металлические емкости под зерно, а только холщовые сумки или лыковые торбы), со строго регламентированными движениями рук и положениями пальцев (иначе урожай «будет никудышним»).

На основе первенства архаичных установок традиционной обрядности в хозяйственной жизни старожилов Сибири можно восстановить представления об орудиях труда в картине мира. Наиболее распространенными к середине XIX в. становятся тяжелые колесные сохи. В различных районах они назывались по-разному: «аранка», «сабан», «сабань», «колесуха», «колесянка».

В Енисейской губернии под понятием «сабан» подразумевали двухколесную пароконную соху, «сабань» – одноколесную пароконную соху для пахоты на горных склонах. Но в любом случае устройство «сабана» или «колесухи» более напоминало деревянный плуг. Технология пахоты при этом не походила на пахоту ни с помощью сохи, ни с помощью плуга. На примере «сабана» рассмотрим мудрое отношение сибиряков к земле и их изобретательность.

Конская упряжь включала в себя хомут, седелку с подпругой, чересседельник, шлею, подбрюшник, вожжи и узду с удилами. Хомут – основная деталь упряжи – собирался из двух деревянных половинок (клещевин) и соломенного «калача», обшитых кожей. С двух сторон к хомуту крепились гужи, специальные петли, в которые вкладывались оглобли и дуга. Клещевины внизу стягивались сыромятным кожаным ремешком – супонью. Бывало, что на хомуте соскочила (развязалась) супонь, то лошадь на ходу распрягалась. (Ныне выражение «рассупониться» употребляется в случае, если человека настигла непредвиденная ситуация.) К упряжи относились также седло и дуга. Обычно сибиряк-старожил имел для всех лошадей и рабочую упряжь, и праздничную – для «выезда», богато украшенную отделкой из кожи и металла, колокольцами. Крайне необходимы были в суровых сибирских условиях попоны и покрывала для «убереженья» лошади. Конский инвентарь, телеги, повозки, сани и упряжь хранили в завозне. Используемая упряжь висела у конского стойла, а новая – в амбаре или «казенке». В хозяйстве был инвентарь для ухода за лошадьми и инструменты. Определенных расходов требовала ежегодная перековка их в кузнице.

Земледельческое орудие «колесуха», село Богучанское Пинчугской волости Енисейского уезда. 1911 г.

Фотограф А. П. Ермолаев. КККМ НЕГ 4693. ГК № 38007764

Как и большинство сибирских орудий труда, сабан изготавливался из дерева, с отдельными металлическими деталями. Основой сабана была «разсоха», то есть часть ствола длиной около 45–50 см с толстой веткой, «ножкой рассохи». На конце ствол раздваивали, на концы их надевались сошники. Ветка березы отходила от ствола под углом 135–140 градусов. Диаметр ее составлял 12–14 см, а длина около 1 м. К верхнему концу разсохи крепился поперечный брусок-рогаль, служивший ручками пахарю. Сквозь ветку-разсоху сверлилось отверстие для полутора-двухметровой стрелы – деревянного бруса диаметром 8–10 см. Стрела служила корпусом и одновременно тягой для разсохи с сошниками. Она прочно закреплялась в отверстии разсохи, а другим концом связывалась ременным «гужиком» с осью, на концы которой надевались деревянные колеса от телеги без металлических шин. Общая длина оси достигала 40 см. Вместо чек колеса закреплялись стоявшими вертикально деревянными прутьями, верхние концы которых скреплялись горизонтальным поперечным прутом. На него укладывались во время пахоты вожжи.

Правая оглобля надевалась на конец оси между колесом и чекой, а левая крепилась посередине между колесом и местом скрепления оси со стрелой. На раздвоенную ножку разсохи надевались железные сошники, иногда с наваренными в кузнице стальными лезвиями по краям. Сошник имел форму прямоугольного треугольника. Насаженные рядом лезвия имели длину около 45–50 см, а длина сошников по высоте треугольника достигала 40 см. Длина трубок сошников равнялась 12 см. Правый сошник сибиряки называли «женкой»: он был плоским. Левое перо сошника, называвшееся «мужичком», было несколько загнуто кверху и служило отрезом, заменявшим плужный нож. Сошники устанавливали строго в одной плоскости. На ножке разсохи слева от левого пера сошника под углом 130–140 укреплялся деревянный отвал – «шабала» – из плоской доски длиной до аршина (аршин – 71,12 см).

МАСТЕРА СВОЕГО ДЕЛА В СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНЕ

Кузнецы

Они были практически в каждой старожильческой деревне или селе. Во многих крупных селах встречалось 2–3 кузницы. Кузница располагалась чаще всего за деревней. Это было довольно просторное рубленое здание с черными от копоти стенами. В кузнице размещались сложенный из кирпича или камня горн, толстый чурбан с наковальней, чан с водой для закалки поковок, кожаные мехи для нагнетания воздуха, емкость для древесного угля, небольшой столик и топчан. Здесь же аккуратно развешивались-вкладывались инструменты: клещи, ручники, кувалда, зубилья, молотки разных размеров, кочерга, железная лопатка и др.

Главное для кузнеца – чтобы было из чего ковать: в те далекие времена абсолютно невозможно было встретить валяющийся на дороге гвоздь или «железку» – все подбиралось и шло в дело. Кузнечное ремесло было окружено многими тайными секретами и чаще всего передавалось от отца к сыну. Впрочем, исследователи отмечали, что во многих селениях кузнецами были ссыльные поселенцы, переселенцы из-за Урала. Получая за труд чаще всего натуральные продукты крестьянского хозяйства, кузнецы чинили оружие, наваривали сошники, делали к боронам зубья, ковали ножи, серпы, ухваты, светцы, дверные пробои, гвозди и многое другое. Хороший кузнец мог выковать топор, долото, деталь для ружья не хуже заводского. Однако у кузнеца было и более существенное дело – он подковывал лошадей. Для этого около кузницы обязательно делали станок: четыре столба с боковыми перекладинами и засовами.

Кузнец также «надевал» на колеса телег железные шины, «насекал» серпы (нарезал насечку). Круглый год не прекращался стук-перестук молота в кузнице, но особенно горячая пора наступала весной: задолго до сева и сенокоса крестьянин приводил в порядок орудия труда и инвентарь. По данным Н. М. Ядринцева, в среднем крестьянская семья расходовала на оплату тех или иных кузнечных работ до 10 руб. в год в денежном выражении.

Печник

Был одним из самых нужных и уважаемых мастеров старой деревни, ибо без печи нет избы, без печи нет жизни в доме. Первоначально печи «били», то есть на деревянный опечек устанавливали короб по периметру (современное слово – «опалубка»), частично плотно набивали густой, хорошо промешанной глиной, а затем устанавливали деревянный разборный свод – «свинью», вокруг и поверх которого также утрамбовывали глину: для прочности в нее добавляли при замеске соль. Затем выводили трубу – короб на чердаке. Вынимали по частям «свинью», затем, просушив печь, ее слегка начинали подтапливать слабым огнем, чтобы она не потрескалась. Печи получались монолитными, очень прочными. Рассказывают, что, бывало, в старину разбирали ветхий дом, а затем строили новый вокруг печи.

В XIX в. печи начали класть из кирпича. Тогда и появились настоящие, творчески работающие печники, потому что в каждой избе они по-своему складывали печь. Печь должна была соответствовать площади дома, ее высота зависела от роста хозяйки, вход в избу и планировка определяли ее местоположение и т. д. Хорошая печь не дымила в избу, «тяга» должна быть такой, чтобы выходил дым и в то же время не выдувало все тепло. Печь не должна быть угарной, но должна быть жаркой и в то же время «экономной» в отношении дров. Кроме того, на печи делалась достаточно обширная лежанка для стариков и детей. И, конечно, хороший мастер клал красивую печь: чтобы была аккуратна, украшена «печурками», карнизами, с гладкой обмазкой. Сибирские печи повсеместно дважды в неделю подбеливали, иногда расписывали узорами и орнаментом.

Хороший печник работал неторопливо, степенно, аккуратно. Основными инструментами были мастерок и кельма. У такого мастера руки во время работы были чистыми. Хозяин от души кормил печника, оплату производил по договоренности. Конечно, в каждой деревне мог быть не один печник, но хороший мастер обычно славился на всю волость.

Гончар

Обычно снабжал своей посудой волость или целую округу. Для работы ему требовалась хорошая глина и печь для обжига посуды. Технология изготовления глиняных изделий хорошо известна, но каждый мастер по-особому лепил горшок или кринку. Посуда могла быть «обливной» или «необливной», с узорами или без них. Изготовив достаточно большую партию товара, гончар развозил его по деревням. Оплата производилась зерном или деньгами. Из глины делали корчаги, большие сосуды с узким горлышком, кринки, горшки разных размеров для варки пищи, кубышки, ставцы, поставцы, рыльники, ладки. Гончары лепили из глины также игрушки, свистульки.

Шорники

По характеру ремесла были сродни скорнякам и сапожникам, но изготавливали они конскую упряжь: хомуты, седелки, уздечки, шлеи, вожжи. Шорник должен был обладать художественными способностями, так как упряжь часто украшалась тиснением, кожаными кистями, медными бляшками и прочими «атрибутами».

Мельники

В сибирских деревнях были одними из самых зажиточных людей. Их мастерство и общественная необходимость оплачивались соответственно. Мельницы строились водяные, а в степной и лесостепной зонах – ветряные. Последних было меньше. Водяные мельницы, в свою очередь, подразделялись на верхнебойные («наливные») и нижнебойные («пихающие»), колесные и мутовчатые. К началу XX в. на речках у деревень стояло по 10–20 мельниц. Наряду с частными много было артельных, коллективных мельниц.

Под постоянное, мерное шуршание жерновов мельник вел такие же неторопливые беседы с хозяином зерна. Но он одновременно внимательно следил за процессом помола. Одного его взгляда или ощущения ладони, подставленной под теплую мучную струю, было достаточно, чтобы определить качество муки. Мельники – философы по натуре, люди, тесно связанные с природой, – были, по воспоминаниям стариков, предсказателями погоды, знатоками примет. В 80–90-е годы XIX в. за помол 500 пудов зерна в год крестьянская семья платила мельнику от 8 до 10 руб. или деньгами, или зерном.

Скорняки и сапожники

Жили практически в каждой деревне. Десятки изделий из кожи были необходимы крестьянской семье в повседневной жизни: обувь повседневная, рабочая и праздничная, сбруя для лошади, зимняя, теплая одежда из выделанных и обработанных кож и шкур. Скорняжное (кожевенное) дело – очень сложное и трудоемкое. Ему сопутствуют тяжелый неприятный запах, грязные условия работы, разлагающиеся отходы. Многое в этом ремесле – качество выделки кожи, внешний вид, прочность и долговечность будущего изделия – зависело от секретов мастерства. Если кожа плохо выделана, то и сапоги из нее будут ссыхаться, тереть ноги, поэтому хороший сапожник, прежде чем взять у заказчика материал, придирчиво изучал качество работы скорняка. Как и многие другие ремесла, сапожное – очень сложное, кропотливое. Спешка в работе могла испортить кожу, внешний вид изделия или доставлять постоянный дискомфорт человеку: небрежно выполненный шов или складка будут причинами потертостей и мозолей.

Для шитья обуви требовалось 2–3 вида кожи, специальные инструменты: шилья, шпандырь, набор сапожных ножей, клещи, плоскогубцы сапожные, молотки, разгонки, рашпили. Заранее готовилась дратва; для этого через крюк в стене протягивались четыре или шесть нитей, попарно сучились, а затем скручивались вместе. Нить натиралась «варом» и с усилием заглаживалась куском кожи. Сапожники в старину не пользовались металлическими иглами, а всегда в концы нити вкручивали свиные щетинки. Низкий складной стул и кожаный передник дополняли оснащение рабочего места сапожника. Конечно, сапоги шили в основном долгими зимними вечерами, но в Сибири встречались и профессиональные сапожники, ходившие из деревни в деревню и шившие обувь на дому заказчика. Деревенская молодежь считала особым шиком сапоги «со скрипом», для этого в подошву между слоями кожи сапожник вшивал пару пластинок бересты. В конце XIX в. деревенские мастера оценивали сапоги в 3 рубля, выделка одной овчины стоила 10 копеек, кожи крупного рогатого скота – от 50 копеек до 1 рубля. Шитье полушубка портными обходилось в 2–3 рубля.

Для регулирования глубины вспашки через ножку разсохи и стрелу проходил железный стержень до аршина длиной. Глубину вспашки регулировали специальной гайкой с наваренной ручкой: чем круче сошники, тем глубже вспашка, и наоборот. В некоторых местах употреблялся для пахоты сабан с одним сошником, более массивным и широким.

При пахоте сабаном корни трав вырывались, при бороньбе эти корни сгребались, таким образом, пашня постоянно очищалась. Плуг же не вырывал корни, а только подрезал их, оставляя в земле. Поэтому понятна мудрость сибирских крестьян-старожилов, так долго сопротивлявшихся «нововведению» – железному плугу. Важнейшие особенности пахоты состояли в том, что соха рыхлит землю, плуг переворачивает полностью, закапывая стерню, а сабан наполовину переворачивал пласт, «ставил» на ребро, поэтому при пахоте стерня и корни не только выдирались сошниками, а и остатки их сгребались бороной.

Посеянное зерно легко попадало в промежутки между полувертикальными пластами и при прохождении бороны 1–2 раза засыпалось землей. Оно хорошо прорастало во влажной почве на необходимой глубине и не выклевывалось птицами. Сабаном («сабанью») в сибирских селениях пахали землю вплоть до колхозных времен, пока личный интерес крестьянина не уступил место администрированию.

Сошники были чаще всего покупные. Особо ценились уральские сошники, менее – Абаканского железоделательного завода. Средняя цена покупного сошника составляла 1,5 рубля, сабан же можно было купить за 7,5–8,5 рубля.

В кузнице хутора Июс. 1930-е гг.

Фотограф И. М. Сокуров. КККМ НЕГ 12593. ГК № 26275671

Обычно в «сабан», «колесуху», «сабань» впрягали по две лошади: одну в оглобли, другую в пристяжку. Если сабан тщательно отрегулирован и сделан по правилам, то конь-коренник шел легко и не уставал, а пахота была посильна даже 14-летнему подростку.

В конце XIX в. сибиряки по-прежнему использовали соху-рукопашку и для пахоты, и для посадки и окучивания картофеля. Кое-где пахали «лемехом», то есть тяжелым передковым украинским деревянным плугом. На рубеже XIX–XX вв. «сабан» перемещается в состав «завещанных» традиционных орудий, а в круг вводимых «новаций» входит железный плуг.

Данные историка В. А. Степынина подтверждают, что в начале XX в. железный плуг в Енисейской губернии в основном использовался в хозяйстве переселенца[342]342
  Степынин В. А. Колонизация Енисейской губернии в эпоху капитализма. Красноярск, 1962. С. 472–473; История Сибири… Т. 3. С. 200.


[Закрыть]. Старожилы в основном покупали дорогостоящие орудия и машины по «уборке и обработке урожая», но пашню по-прежнему старались пахать «колесухами». Статистические материалы об обеспеченности различными механизмами крестьян Енисейской губернии свидетельствуют, что одна жатвенная машина или молотилка приходились на 5 дворов, но одна сеялка – на 202 двора. Конечно, данное различие можно рационально объяснить и высокой стоимостью сеялок (140–180 рублей). Однако стоимость жатвенной машины была выше (200–250 рублей), что не мешало ее массовому применению в крестьянских хозяйства[343]343
  Липинская В. А. Местные особенности традиционных поселений, жилища, хозяйственных строений // Русские народные традиции и современность. М.: Наука, 1995. С. 174.


[Закрыть]. Именно мотивами древних архаичных установок на «ручной посев хлебов» мы объясняем причины негативного отношения старожилов к машинному севу вплоть до 1920-х годов.

Жатва. 1920-е гг.

Фотограф А. В. Кудрявцев. КККМ НЕГ 8770. ГК № 21662494

Если рассмотреть процесс проведения уборочных работ, то и здесь мы видим господство ручного труда в старожильческих хозяйствах. Рожь, пшеницу, ячмень жали серпом или косой-литовкой с приделанными к ним специальными граблями. В некоторых глухих местах еще в начале XX в. сохранялась древнейшая разновидность косы – коса-горбуша. Ею можно было косить как в одну, так и в другую сторону. В Енисейской губернии особо ценились привозные серпы, называвшиеся здесь «аглицкими». Они стоили до 1,5 руб. Серпы местного производства стоили до 60 копеек. Цена «литовки» колебалась от 70 копеек до 2 рублей. Коса-литовка насаживалась на ручку с помощью кольца и клина.

Высушенные снопы молотили в основном вручную. Кстати, посевное зерно старались смолотить без просушки в овине, «сыромолотом». Молотили снопы цепами: к длинной (до 1,5 м) ручке через специальное воронкообразное отверстие продевали и привязывали сыромятным ремешком короткий обрубок жерди, около 0,5 м.

Однако во второй половине XIX в. в Сибири появились специальные орудия труда для молотьбы – «молотяги». Устроены они были следующим образом: внутри деревянной рамы вращался массивный деревянный вал, изготовленный из толстого ствола дерева. На вал набивались выступы-«кулачки». В постромки молотяги впрягали лошадь. Чтобы молотягу постоянно не разворачивать, на раме сверху дугообразно крепилась гибкая жердь. По данной жерди перемещалось железное кольцо, за которое и крепился кожаный ремень. Снопы расстилались ровной дорожкой, колосьями внутрь, друг на друга. По колосьям конь вез молотягу: вал с кулачками при этом обмолачивал зерно. Молотягой за день можно было обмолотить до 200–300 снопов. Более производительны были тяжелые двухвалковые молотяги. В них впрягали двух лошадей.

В начале ХХ в. сибирские крестьяне, всегда отличавшиеся расчетливостью, любознательностью и практической хваткой, начали широко применять в хозяйствах различные машины и механизмы на конной тяге и даже с паровыми двигателями, локомобили. К 1910 г. уровень технической обеспеченности сельского хозяйства Сибири превзошел общероссийский. Сравним, сколько крестьянских хозяйств приходилось на одну машину.

Из всех губерний Сибири наиболее высоким уровнем применения машин отличались Енисейская и Амурская. На одно сибирское хозяйство приходилось в среднем в два раза больше различных земледельческих орудий, чем в Европейской России. Особо ценились здесь немецкие плуги, жнейки и сеялки из США, английские локомобили. Охотно приобретались сложные машины – паровые молотилки, жнейки-сноповязалки, жнейки-самосбросы, сепараторы для переработки молока и т. д.

Жатва и молотьба были особо трудоемки и выполнялись в кратчайшие сроки машинами. Механизация необходима была и для сенокошения. Данные подтверждают, что приобретению сеялок не придавалось особого значения.

В ходе выполнения всего цикла работ крестьянин пользовался, прежде всего, тягловой силой лошади: пахал, сеял, окучивал, косил, сгребал сено, впрягая лошадь в различные орудия труда. Как основное средство передвижения лошадь была незаменима на бескрайних просторах сибирского края.

В зимнее время основной повозкой были дровни. На них перевозили грузы: сено, дрова, строевой лес, снопы из кладей, навоз для удобрения пашни и многое другое. Дровни – это широкие, устойчивые, вместительные и грузоподъемные сани. При перевозке бревен на дровни клались специальные колодки, а под вершинки бревен – сани-подсанки, соединенные с дровнями веревками.

Вязка снопов в совхозе «Северный пахарь», село Ярцево. Первая половина ХХ в.

Фотограф И. И. Балуев. КККМ НЕГ 3982. ГК № 15094444

Молотьба хлеба в деревне Воронинской. 1914 г.

Фотограф Ермолаев. КККМ НЕГ 6292. ГК № 20232361

Пашни деревни Кускун Манского района. 1931 г.

Фотограф А. С. Сыромятников. КККМ НЕГ 2820. ГК № 17803235

Для перевозки более легкого груза и для езды использовались сани-розвальни. Изготавливались они таким образом. Из ровной, срубленной на возвышенности весной березы вытесывали брусья, отесывали с трех сторон, тщательно распаривали и выгибали на специальном приспособлении полозья. После высыхания в полозья врубались стойки-копылья и подкопыльники. Затем установленные параллельно полозья стягивались через копылья сырыми березовыми жердочками-вязками. Концы вязков стягивались ивовым прутом. На копылья и подкопыльники сверху врубалась нахлестка. Так же вязками стягивались передние выгнутые концы полозьев. С боков к саням крепились слегка согнутые «отводины». Завершала процесс изготовления саней-розвальней установка оглоблей и высокой спинки на задке саней.

Возок или выездные сани часто делали с облучком, с расписными спинками. Из тонких ивовых прутьев сплетали кошеву (кошевку). Непременным атрибутом саней и возков были «даха» («доха») и «полость» – специальный мешок из медвежьих или волчьих шкур для ног седока.

Летом коня запрягали в телегу. Одноколая телега – это двухколесная повозка, а двуколая – четырехколесная. У многих сибирских крестьян были дроги и тарантасы. Для перевозки летом длинных жердей и слег использовали передки телег или специальные «волоки». Копны на покосе свозили к «зароду» на волокушах или прямо по земле обвязанными веревками.

Традиционные установки картины мира обусловливали и правила формирования хозяйственно-жилой инфраструктуры крестьянского селения, усадьбы и жилища. «Материальные формы народной культуры, в частности поселения, жилые и хозяйственные постройки, в народном менталитете имеют существенное значение», – отмечает сибирский этнограф В. А. Липинская[344]344
  Липинская В. А. Местные особенности традиционных поселений, жилища, хозяйственных строений // Русские народные традиции и современность. М.: Наука, 1995. С. 174.


[Закрыть]. Поселение крестьян-старожилов Приенисейского края, усадьба, дом формировались как материальное воплощение отдельных сфер единого «освоенного» пространства. Все сферы имели четко выраженные границы. Так, селения по всему периметру огораживали «поскотиной». «Поскотина» в представлениях прагматичных сибиряков служила для предохранения посевов от потрав скота, но граница ее, как и «черта», продолжает фигурировать во многих обрядовых действиях[345]345
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 34.


[Закрыть]. Однако «охранительной» границей «истинно освоенного» пространства является граница усадьбы – высокий «заплот» с крепкими высокими воротами. «Заплот» – прочный забор из горизонтально уложенных бревен, забранных концами в столбы, – не только выполнял функцию защиты «микромира», но и выделял границу «своего» пространства. Во многих случаях над воротами дополнительно прикреплялась икона-оберег. В особых случаях по внешнему периметру усадьбы протягивалась охранительная нить от савана «упокойника»[346]346
  Этнография русского крестьянства Сибири: XVII – сер. ХIХ в. М., 1981. С. 116.


[Закрыть].