Текст книги "На Сибири мы сибиряки"

В картине мира крестьян православная охранительная магия служила и условием благополучия домашнего скота. Весной после Пасхи, выгоняя скот на волю, требовалось выполнить ряд действий. Старший член семьи выходил во двор и там обмазывал смолой наподобие креста двери хлевов, стаек и ворот, произнося при этом молитву. Вдоль ворот, через которые выпускались коровы, с молитвой и полупоклонами на земле расстилался поясок, снимаемый с себя. Затем, став перед воротами, хозяин «три раз» перегородит (перекрестит) их… все коровы [идут] одна за другой, переступая поясок, который расстилается для того, чтоб они знали свой дом, свои ворота. А хозяин вслед за уходящими коровами шепчет: «Христос с вами, Христос с вами!» – и крестит одну за другой[403]403
  Савельев А. А. Записи примет, обычаев, поверий, ритуалов крестьян-старожилов Пинчугской волости. С. 45–46.


[Закрыть]. «Отпускаю скотиночку, спасает ее, сохраняет ее матушка Пресвята Богородица, идет провожатой…» Выражения «как месяц полный», «как железо крепко», «как матушка печка стоит», обязательно присутствующие в молитвах при обращении к Спасителю или Богородице, явно приняты из древних языческих заговоров[404]404
  Виноградов Г. Поверья и обряды крестьян-сибиряков // Сибирский архив. Иркутск, 1915. Кн. 3. С. 120.


[Закрыть].

Одновременно с «оязычиванием» знаковых символов православия отмечается наличие возрожденных обрядовых действий дохристианского периода. Например, по этнографическим опросам алтайских крестьян, «кержаки выдалбливали домовину (гроб) из пихты или ели». Покойника обмывали «мокрыми пучками льна», «волосы расчесывали щепкой. Потом все это бросали в воду». Отмечалось наличие «древнего обычая связывать ноги покойнику, чтобы он не мог выйти из могилы и увести с собой» кого-либо из живых[405]405
  Явнова Л. А. Взаимосвязь календарной и семейной обрядности старожилов Алтая (на примере похоронной обрядности) // Этнография Алтая и сопредельных территорий: Материалы научно-практической конференции. Вып. 4. Барнаул, БГПУ, 2001. С. 130–131. Употребление ритуального термина «домовина» зафиксировано на всей территории Сибири. Так, слово «гроб» не применялось во многих селениях Минусинского уезда. Подобная архаизация ритуальных объектов свидетельствует о возвращении представлений и символики языческого времени о «жизни» мертвых в нижнем мире. (Кержаки – старожилы-старообрядцы, выходцы из селений по р. Керженец. – Б. А.).


[Закрыть]. Однако мертвого нужно «уважить», чтобы не беспокоил живых. Следует постелить в гроб «кудель, а иногда даже чистое льняное волокно, чтоб ему помягче лежалось в земле»[406]406
  Савельев А. А. Записи примет, обычаев, поверий, ритуалов крестьян-старожилов Пинчугской волости… С. 45–46.


[Закрыть]. Все элементы приведенных обычаев доказывают возвращение древнейших архаических представлений славян о ритуальных сакральных предметах природного происхождения и «опасности мертвеца». Термин «голбец», означавший в VIII–XII вв. домик-надстройку над могилой на кладбище, в Приенисейском крае применялся для наименования короба с крышкой для спуска в подполье[407]407
  См.: Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М.: Наука, 1984. С. 108–109; Этнография русского крестьянства Сибири… С. 76.


[Закрыть]. Архаичный образ «нижнего мира» совместился с представлениями о подполье[408]408
  Вплоть до XX в. у крестьян Минусинского уезда бытовал обычай класть в подполье на специальную полочку половой балки или в выдолбленную нишу по праздникам для «богатства и благополучия» печенье домовому и «волоснику» («Велесу»? – Б. А.). Свидетельство старожила с. Имисского Курагинского района Бехтерева И. Д. (1898–1987 гг.).


[Закрыть].

Это касалось и представлений о пожертвованиях субъектам «народной веры». Женщины ангарских селений выходили на берег с началом ледохода и «бросали в реку куски хлеба, чтобы ее, матушку-Ангару, пронесло бы лехко». Неслучайно поэтому после вскрытия реки ангарчане спешили умыться свежей водой – считали, что река здоровья прибави[409]409
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 47; Савельев А. А. Записи примет, обычаев, поверий, ритуалов крестьян-старожилов Пинчугской волости… С. 45–46.


[Закрыть]. Подтверждаются факты подношений и на примере выстраивания сибиряками договорных отношений с «домовым», именуемым по-сибирски «хозяином»[410]410
  В Минусинском уезде существовал обычай «договора». Например, гость, прежде чем заночевать в чужом доме, должен был обязательно обратиться к домовому этого дома со словами: «Хозяин-хозяюшка, пустите ночь заночевать – не век вековать. Я к вам с добром, и вы также» (Полевые исследования автора 1979 г.; информатор Рыбакова М. П. (1905–1985 гг.).


[Закрыть]. Развернутое описание особенностей этих «взаимовыгодных» отношений оставил иркутский этнограф Г. Виноградов[411]411
  Виноградов Г. Поверья и обряды крестьян-сибиряков // Сибирский архив. Иркутск, 1915. Кн. 3. С. 111–122.


[Закрыть]. Крестьяне-старожилы Восточной Сибири, чтобы «получить расположение Хозяина, оказывали ему почести, делились с ним хлебом-солью». Домового «кормили» первыми хлебцами нового урожая, приговаривая: «Хозяин и хозяюшка, вот вам хлеб и соль. Я вас люблю, и вы меня любите… И скота моего любите… попойте, покормите, по шерсточке погладьте, почешите…»[412]412
  ККМ. ОФ 7886/112. Л. 54.


[Закрыть] Обычай угощения домового передавался по наследству в минусинских селениях вплоть до 30-х гг. XX в.[413]413
  Полевые исследования автора 1983 г., информаторы Рыбакова М. П. (1905–1985 гг.), Баландина М. Д. (1906–1991 гг.) и др. (с. Имисское Курагинского района).


[Закрыть]

Праздники и полупраздники Енисейской губернии мотивировались в сознании их участников ярко выраженными языческими установками: православная обрядовость во многом замещалась массовыми полуязыческими «гулеваниями», сопровождавшимися обращением к сакральным объектам – солнцу, огню, воде. Праздник в сознании крестьян был малым «циклом», вмещавшим в содержание «большой цикл мирозданья». Любой праздник обязательно начинался накануне с закатом солнца и заканчивался также с закатом солнца. Архетипные элементы традиционной духовности наиболее полно воплощались в обрядовом содержании сибирских праздников, что возвращало праздникам первоначальный смысл. Российский историк И. И. Костомаров отмечал в 1850-х гг., что «в старину существовал обычай христосоваться с мертвыми» в день Святой Пасхи.

Курорт на озере Шира. Старик – юродивый, крестьянин из деревни Потехиной Минусинского уезда. 1913 г.

Фотограф Ермолаев. КККМ ОФ 10426/181. ГК № 9282120

«Ходили на могилы родителей и восклицали: „Христос воскрес!“ И бросали яйцо на могилу»[414]414
  Костомаров Н. И., Забелин И. Е. О жизни, быте и нравах русского народа. М.: Просвещение, 1996. С. 120; Юдин А. В. Русская традиционная народная духовность. М., 1994. С. 167.


[Закрыть]. Идентичные обычаи сохранились в Приенисейском крае в XIX в. Например, в Приангарье в XIX – начале XX в. общерусский день поминовения предков – Радоница – назывался «Ихна родительска Паска». В этот день, посещая могилы родителей, первым делом «извещали умерших родителей – Христос воскрес!» и оставляли на могиле крашеные яйца и «стряпушки»[415]415
  Цит. по: Волошина Т. А., Астапов С. Н. Языческая мифология славян. Ростов-на-Дону, 1996. С. 234.


[Закрыть]. Подобное «возвращение» связано с особенностью празднования православного праздника Троицы на сибирской земле. Еще в XIII–XIV вв. на Руси исчезает обычай посещения в этот день могил умерших предков[416]416
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 172–173.


[Закрыть]. Однако мы имеем наглядный пример возрождения в XVIII–XIX вв. обычая в Сибири и сохранения его по сей день с ритуалами Родительского дня.

«Проигрывание древнего сценария» в Сибири подтверждается в воскресении древнеславянского характера празднеств, подобно осуждаемым Стоглавом ХVI в. «Русальи о Иванове дни и в вечернии Рождества Христова и в навечерии Богоявления Господня. Сходятся народи – мужи и жены и девици на нощное плещевание и бесчинный говор, на бесовские песни и плясания и на богомерзкие дела. И бывает отрокам осквернение и девкам разтление»[417]417
  Поэтому представляется бесполезной ежегодная борьба властей и милиции в городах и селениях современного Красноярского края с обычаем всеобщего обливания «очистительной» водой 7 июля, в день Ивана Купалы. Одновременно нас возмущает стремление властей предержащих вытравить из сознания одно из самых естественно традиционных и немногих из сохранившихся в крае проявлений духовной культуры старожильческой Сибири.


[Закрыть]. В Сибири возродились и сохранялись в XIX в. рождественские «бесовские плясания и творения», массовые «ряжения», «ночные плещевания и богомерзкие дела с растлениями» в «свальную ночь» на Ивана Купалу. Возвратная эволюция к архаичным обрядам в праздновании Ивана Купалы в условиях Сибири проявляется и в том, что возродился содержательный элемент очистительной магии – летнее «водосвятие» (всеобщее обливание водой)[418]418
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 172–173.


[Закрыть].

В период от Рождества до Крещенья, в «Страшные дни», наиболее характерным проявлением языческого начала в мировоззрении сибирских старожилов было обращение к гаданиям и «машкарованиям». Древние представления о временном торжестве сил «Хаоса», «нечистой силы» воплотились в массовые сценки в масках и «вечерки с игришшами»[419]419
  Там же. С. 26–34.


[Закрыть]. «Машкарованные в трескучий мороз бегают из избы в избу, где их принимают, и, изменяя голос, и походку, и манеры, стараются насмешить хозяев и остаться неузнанными, хотя последнее удается редко», – отмечает Н. А. Миненк[420]420
  Миненко Н. А. Экологические знания и опыт природопользования… С. 135.


[Закрыть]. Среди стереотипных обрядовых действий выделялись хождения со звездой и пение «Виноградья», детские «посевания», занятия ворожбой, конские бега на «бегунцах», принятие мер против «шишкунов», массовые «машкарования» с «бесовскими игришшами»[421]421
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 34–36, 131–134.


[Закрыть]. Но данные обряды можно интерпретировать как форму сознательного допущения в мир «злых» сил и проигрывание борьбы с ними. Данные архаичные обряды закрепляли психологическую уверенность победы человека в случае реального покушения «нечистой силы» на созданный в Сибири миропорядок. Однако согласование язычества с православием в картине мира заставляло верующих умываться освященной водой в день Крещенья и купаться в проруби – «Ярдани», чтобы смыть «грехи» язычества.

Рождественские, «святочные» вечера в установках сознания воспринимались как самое веселое время по окончании трудового года. В связи с этим в традиционной картине мира сибиряков происходило переструктурирование ценностной иерархичности праздников. Если в Европейской России православное население первостепенно чтило Пасху, то в Сибири «Пасха отмечалась в большинстве районов довольно скромно». Напротив, Рождество и Святки воспринимались старожилами как самые «разгульные» и почитаемые праздники православного календаря. В середине XIX в. М. Ф. Кривошапкин констатировал, что в Енисейской губернии «в Рождество даже древние старушки выскребались с печи и веселились вместе со всеми»[422]422
  Кривошапкин М. Ф. Енисейский округ и его жизнь… Т. 1. С. 40–45.


[Закрыть]. «К этому времени старожил заканчивал молотьбу и успевал распорядиться своим хлебом: частично продавал его, покупал необходимые товары и уплачивал подати за вторую половину года. Словом, к Святкам крестьянин успел закончить свои важные дела; теперь ему можно немножко отдохнуть от трудов, можно повеселиться», – подчеркивал Н. А. Костров. Он оставил наиболее красочное описание «святочных» вечеров в Минусинском округе Енисейской губернии[423]423
  Костров Н. Святки в Минусинском округе Енисейской губернии // Записки Сибирского отдела РГО. СПб., 1858. Кн. 5. С. 26–33.


[Закрыть].

Церковно-археологический отдел Красноярского краеведческого музея. 1913 г.

Фотограф В. П. Ермолаев. КККМ НЕГ 5351. ГК № 19797284

Особую роль в новогодние дни приобретала вера в приметы: «На Новый год надеть хорошую одежду – будешь хорошо одеваться круглый год»; «Если приготовить много перемен вкусных еств, то сытно будешь есть весь год»; «Деньги в Новый год нельзя в долг давать – недостаток будет». Наряду с традиционными русскими гаданиями девушек на «суженого-ряженого» в Енисейской губернии были распространены гадания на «жизнь и смерть» накануне Крещенья (Богоявленья). Вторично в течение года гадания на «жизнь и судьбу» девушки устраивали на Семик и Троицу, опуская березовые венки на воду. В качестве распространенных гаданий М. Ф. Кривошапкин приводит пример взвешивания первых трех куриных яиц для определения сроков сева крестьянами Енисейского округ[424]424
  Кривошапкин М. Ф. Енисейский округ и его жизнь… Т. 1. С. 37.


[Закрыть].

Христианским святым предписывалось параллельно исполнение функций языческих божеств (например: Велес – Власий, Перун – Георгий Победоносец и др.). Архаичные представления о «злых» духах отразились в образе Касьяна (день Касьяна – високосный день, 29 февраля. – Б. А.): «На что Касьян взглянет, то и вянет. Хорошо, что Касьян бывает в Высокос, а то от него и житья бы не было никому на свете…»[425]425
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 21.


[Закрыть]

В верованиях старожилов немаловажное место занимали различные типы ворожб, заговоров, колдовства. О серьезном влиянии магии на людей и скот в представлениях крестьян Приангарья свидетельствуют ряд документов. Это обращения в волостные суды с исками по поводу «порчи» жителей-старожилов со стороны «чужих» или даже «колдунов и ворожей односельчан». По этим данным наиболее подверженными «порче» были женщины, дети (особенно новорожденные) и домашний скот. Выборные суды из крестьян после разбирательств в традициях «обычного права» чаще всего признали отказать в иске с сомнениями в достоверности «за неимением доказательства» и принуждением замирения, иногда с рекомендацией взаимного «сурьезного разговра и объяснения»[426]426
  ГАКК. Ф. 793. Оп. 1. Д. 2. Л. 47.


[Закрыть]. Лишь единственное устное свидетельство наших полевых исследований дает нам вариант жесткого решения. По воспоминаниям, были даны «доказательства» смерти младенца от «заговренного настоя трав», вследствие чего одинокую травницу-знахарку общественный суд потребовал выселить за пределы своей Балахтонской волости Ачинского уезда. При этом информатор-«старожилка» добавила, что «колдунья» была из переселенок «соломенного края» в нашем старожильческом селении[427]427
  Со слов Ф. И. Первушиной, старожила с. Балахтон Козульского района. Полевые исследования 1984 г.


[Закрыть].

В период Великого поста, на «страстной неделе» в Великий четверг, проделывалась целая череда священнодействий выраженного языческого характера. На стол в переднем углу выкладывали ковригу хлеба и соль, а под стол бросали смолу и пепел. На лавке размещали ружье, «чтобы метко стреляло»; игральные карты – «чтобы выигрывали». В печи готовили важнейшее магическое и лечебное средство – «четвергову соль»[428]428
  Виноградов Г. Поверья и обряды крестьян-сибиряков // Сибирский архив. Иркутск, 1915. Кн. 3. С. 120.


[Закрыть].

Стретенская церковь в селе Иланском Канского уезда. 1905 г.

Фотограф Г. М. Ковтунов. КККМ НЕГ 4534. ГК № 38007532

Наиболее выраженное восприятие мира как арены борьбы добра и зла нашло отражение в образе праздника «Масленки». Сибирские крестьяне воспринимали его как конец годичного цикла. Следовательно, в конце цикла – года был реален приход «конца мира». Сюжет проигрывался с вторжением в миропорядок сил Хаоса в виде «Масленки в лохмотьях» в сопровождении эскорта из «чертей и шишкунов», многочисленных ряженых. Знаковый для сибиряков обычай взятия снежного городка мы также интерпретируем в контексте проигрывания «архаичного сценария». Образ снежной крепости, по многим свидетельствам приенисейских старожилов, позитивен. Защитникам следовало не только удержать крепость, но и защитить некий символ в виде древка с флагом, бунчука. Осаждающая сторона представляла собой конных (одновременно как память о конных киргизах, осаждавших остроги), налетавших с криками, со свистом и пр.

В представлениях субъективной картины мира ежегодно на «Масленку» «проигрывался сценарий умирания-воскресания всего сущего». Массовые катания с горок-«катушек» на коровьих шкурах были одним из главных обрядов Масленицы. Многократное повторение скатывания из верхнего мира на шкуре (корова, шкура – знаковые элементы Велеса) в мир Велеса (нижний мир) – это фактор моральной подготовки к смерти[429]429
  Юдин А. В. Русская традиционная духовность. С. 147; Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 47.


[Закрыть]. Не менее знаковыми для моральной подготовки к концу мира были взаимные посещения родственников («тещины» блины, «золовкины» посиделки и пр.). Обрядовые действия еще не были полной гарантией сохранения мира. Современники отмечали, что в последний день праздника, в «Прощеное воскресенье, плач и рыдания стоят на сибирской земле; все просят прощения и прощаются, – словно конец света грядет»[430]430
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 48; Кривошапкин М. Ф. Енисейский округ. Т. 1. С. 49.


[Закрыть]. Наряду с «прощаниями» с живыми было общепринято посещать «могилки», чтобы «попрощаться с родителями»[431]431
  Явнова Л. А. Взаимосвязь календарной и семейной обрядности старожилов Алтая (на примере похоронной обрядности) // Этнография Алтая и сопредельных территорий: Мат. науч-практич. конф. Вып. 4. Барнаул: БГПУ, 2001. С. 132.


[Закрыть].

В языческих сценариях мировосприятия знаковым являлся образ и установки празднования Ивана Купалы. Как и во всей России, здесь было принято жечь костры, прыгать через огонь, устраивать коллективные купанья, искать цветок папоротника. В Енисейской губернии накануне праздника Ивана Купалы была распространено выполнение архаичного славянского ритуала «добывания нового огня древними способами» и сохранения его в течение года[432]432
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… С. 63.


[Закрыть]. Подобные утрачиваемые к XVIII–XIX вв. архетипы Б. А. Рыбаков относил к древнейшему культу «Сварожьего огня»[433]433
  Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981. С. 32–34.


[Закрыть]. В «Иванову ночь» в селениях жгли очистительные костры и вращали животворящие «огненные колеса». Наутро в «Иванов день» целебной росой промывали глаза, одновременно ее собирали для лечения болезней в специальную посуду[434]434
  Явнова Л. А. Взаимосвязь календарной и семейной обрядности старожилов Алтая… С. 63.


[Закрыть].

Этнограф А. А. Макаренко в начале XX в. представил праздники, обычаи и обряды ангарских старожилов в развернутом описании сибирского народного календаря[435]435
  Макаренко А. А. Сибирский народный календарь… СПб., 1913.


[Закрыть]. Систематизация приведенных данных позволила составить таблицу, раскрывающую взаимосвязь православных, языческих и «досуговых» элементов в оценке праздничных дней народного календаря.

Согласно данным А. А. Макаренко, из 130 «гулевых», праздничных дней 41 считались настоящими праздниками. В то же время только 7 из них были в Сибири «великими», нерабочими, со всеми обрядово-ритуальными атрибутами православия (17 %). Полупраздниками считались относительно соблюдаемые местные сельские праздники. Съезжие праздники, будучи «храмовыми», выполняли функцию общения и «разгульного веселья». Более всего в Приангарье сохранялось праздников с языческими обрядами (от 12 до 41 %). Все приведенные данные свидетельствуют о выраженном языческо-православном содержании «центральной зоны» модели мира крестьян-старожилов.

Город Туруханск, собор Спаса Преображения, колокольня и Благовещенская церковь. Начало ХХ в.

Фотограф Попов. КККМ НЕГ 4592. ГК № 38007565

Выводы Б. А. Рыбакова свидетельствуют, что в русской духовной истории X–XIII вв. шел процесс «не смены устаревшего новым», «а наслаиванье нового на трансформируемое старое». Произошло наслаивание нового, православного, на старое, языческое мировоззрение[436]436
  Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М.: Наука, 1987. С. 754–756.


[Закрыть].

Проведя анализ представлений и установок «центральной зоны» ментальности приенисейских старожилов, отмечаем, что архаичные верования в традициях народной культуры не исчезли. В XVII–XIX вв. происходил обратный процесс переструктурирования ценностей «центральной зоны» картины мира. Следовательно, взаиморасположение двух «слоев старых и новых» верований было не в пользу последних.

В качестве условий успешной психологической адаптации архаичное, языческое наслоилось на трансформирующиеся православные воззрения. Следовательно, в системе основных ценностей православное перемещалось в разряд элементов «частично старого». Во время общения и бесед пожилые старожилы с. Имисского Курагинского района Красноярского края постоянно обращали наше внимание на необходимость почитания обыденных элементов «общепринятого» поведения. Это были стереотипы – свойства как откровенно языческого типа, так и абсолютно рациональные, но те и другие – необходимые, строго последовательные и поэлементно «должно предписанные». Исследователи религиозных верований старожилов констатировали, что «сибиряки в массе своей не видели разницы между заговором и молитвой. И то и другое для них было одинаково „святые слова“»[437]437
  Цит. по: Миненко Н. А. Культура русских крестьян Зауралья. XVIII – первая половина XIX в. М.: Наука, 1991. С. 187.


[Закрыть]. «Веди себя как положено, и все будет у тебя ладиться, и достаток будет, и никакой черт не страшен [будет]»[438]438
  К наиболее строгим правилам относились такие: нельзя ни в коем случае столб вкапывать в землю и доску на забор прибивать «вверх ногами», хлеб нельзя на стол класть вниз «горбушкой», зачерпывать воду ковшом следует «на себя», одиноко стоящее дерево следует обходить справа, также справа следует садиться на телегу, при зевании – перекрестить рот и пр.


[Закрыть], – советовала А. И. Пружинина (то есть выполняй все «заветно»).

В процессе адаптации и взаимодействия с «нестандартными» факторами среды в качестве «условий» борьбы с «хаосом» («злом») древние поверья, обряды, ритуалы, заговоры служили целям «о-свое-ния» Сибири. Следовательно, психологическая адаптация – это результат адекватного согласования целей дохристианского «архаичного сценария создания мира» и формирования «своего» миропорядка на новых территориях.

В воззрениях крестьян-сибиряков проявились древнейшие мифологические сюжеты, замена содержания православных символов веры на языческие, переплетение языческо-православных ритуальных действий. Это позволяет сделать вывод о формировании целостной системы двухкомпонентной «народной веры» с иным соотношением языческих и христианских образов и символов и их влиянием на миропонимание. Новый миропорядок, созданный в процессе преобразования мира Хаоса, требовал проигрывания защитных ритуалов в целях психологического закрепления преобразований сибиряков.

Таким образом, нам было необходимо выяснить степень религиозности сознания русских сибиряков. Выяснить, различались ли представления о материальных и иррациональных объектах мира? Как действовал старожил при взаимодействии с субъектами иррационального мира? Как адаптация в Сибири привела к востребованности архаичного восприятия мира с его наслаиванием на содержание символов православной веры? Но это не было хаотическим смешением иррационального и рационального. Адекватное взаимодействие с окружающим миром происходило на уровне последовательного или совмещенного обращения к древней магии и к православным обрядам. Даже если в обрядовых действиях происходило наложение языческих и православных представлений, последовательные переходы от одной «веры» к другой происходили динамично в зависимости от конкретных потребностей. Единство, взаимосвязь чувственного и рационального определяло, помимо всего прочего, динамику мотивации поведения личности, выступало своеобразным «компасом» социальной направленности человека, непрерывной адаптации к изменениям в мире.

Воскресенский собор в Красноярске. 9 июля 1907 г.

Фотограф Л. Ю. Вонаго. КККМ. ОФ 6980/1037/19

Очерк тринадцатый
Говор и фольклор русских старожилов Cибири

«Чалдонская речь»

И звестного ученого, исследователя сибирского края П. А. Ровинского спросил однажды забайкальский старожил: «Чево это такое. Вы не знаете самых обыкновенных русских слов, адали иностранец?» «Чалдон» поразился, что «человек из России» не знает «самых обыкновенных русских слов». Итогом исследований П. А. Ровинского стали «Замечания и словарь сибирского наречия», опубликованные в Известиях Сибирского отделения РГО в 1873 г. О сибирском говоре сказано следующее: «Сибирское наречие произошло от северорусского, но двухсотлетняя разъединенность, совершенно иные условия исторические… дали направление оригинальное. Говор Восточной Сибири имеет особую фонетику, много своеобразных грамматических форм. Словарь насчитывает более 3 000 местных слов, не известных в общем русском языке».

Но еще в первой половине XIX в. А. П. Степанов, первый енисейский губернатор, писал о старожилах, что «выговор их нежнее, и в разговорах более учтивости… Крестьянка говорит своей подруге „Вы“. Обращаются: „Здравствуй, часом братан!“» На вежливость в обращении и особенность говора сибиряков обращали внимание и другие исследователи, например, после чихания в сторону сибиряки-забайкальцы говорят: «Салфет вашей милости!» Чихавший благодарит: «Красота вашей милости!»

Необходимо подчеркнуть, что единого говора для всей Сибири не существовало, в каждой местности бытовали свои особенности. Однако сибиряк сибиряка понимал легко, ведь многие слова и целые выражения служили для общения «своих». Слова местного происхождения обозначали большинство орудий труда и предметов быта, пород скота и объектов крестьянского подворья, дней прошедших и предстоящих. Многие изначально «великорусские» слова видоизменялись. Приенисейские сибиряки часто заменяли одни буквы другими, «выбрасывали» отдельные звуки при произношении. Например: восподин – господин, гумага – бумага, знат – знает, играм – играем, гулям – гуляем; или «щ» на «шш» – чашша, шшавель, шшиколда.

Многие слова употреблялись с окончанием – чи: помогчи, легчи, волокчи, пекчи, секчи, берегчи; и с добавлением – ка: на-ка, возми-ка, нету-ка, выйди-ка, найди-ка и др. Отбрасывались окончания: проста, высоко дерево, ровна дорожка, бела шуба и др. Многие слова появились в прошлом вследствие «грубого», сурового образа жизни: реветь – кричать; зобать, хлебать – есть; зубатить – грубить; чубурыхнуть – упасть и пр. В условиях выраженного индивидуализма и высмеивания пороков были естественны слова хайлать – бестолково кричать; хаять – оговаривать; хнюкать – плакать; чмутить – сплетничать и пр. Особую роль в словообразовании старожильческого говора сыграли слова, словосочетания и произношение жителей северных губерний Европейской России.