Текст книги "На Сибири мы сибиряки"

В первой половине XIX в. в письмах декабристов широко применялся идентифицирующий и собирательный термин «сибиряки». Во второй половине XIX в. публицист Н. М. Ядринцев называл потомственных сибиряков «природными сибирско-русскими старожилами». Н. М. Ядринцев писал, что «сибиряк не задумывается и не подозревает своего кровного родства с коренным русским человеком». Здесь «природному сибирско-русскому старожилу противостоит, как говорят в Сибири, „российский человек“. В качестве „российского человека“ сибирский крестьянин выделял, прежде всего, „великоросского“ ссыльного поселенца или переселенца[224]224
  Ядринцев Н. М. Сибирь как колония… СПб., 1892. С. 103, 105.


[Закрыть]. «Сибиряки Европейскую Россию и русских принимают за чужеземщину или иностранцев. Говоря „вы российский“… этим он… хочет обозначить противоположность себе как сибиряку»[225]225
  Там же. С. 108.


[Закрыть]. «Путешественника сибирское население поражает своим безучастием к тому, что делается за Уралом» (то есть в Европейской России. – Б. А.)[226]226
  Там же. С. 106.


[Закрыть]. Замечания Н. М. Ядринцева явно страдают абсолютизацией в стремлении доказать наличие этнической идентификации у русских старожилов Сибири. Но мы обращаемся к данным наблюдениям в контексте оппозиции «таксономическое – этническое» в их идентификации («природно-русские» и «российские»).

Неудивительно, что психологическая грань «мы – они» была выражена значительно острее в сознании старожилов в местностях, удаленных от губернского центра. Наводит на определенные выводы самоназвание «русаки», бытовавшее у приангарских старожилов во второй половине ХIХ в. Специфическую идентификацию в ХIХ в. имело старожильческое население Туруханского края, именуя себя «смешицы» («смешанные» с аборигенами? – Б. А.). В ответ на приглашение переселиться в Минусинский уезд жители Туруханского края отвечали: «Мало ли чего у вас там, в Руси, не по-нашему лучше. Нет, душе неохота, сердцу неугода». Как видим, даже Южную Сибирь старожилы-«смешицы» называли «вашей Русью». Вполне естественно, что в условиях выраженной локальной замкнутости принятие новосела в среду старожилов с. Туруханское затягивалось на многие десятилетия[227]227
  Щапов А. П. Собрание сочинений. Дополнительный том… С. 108.


[Закрыть].

На основе выводов о специфике установок ментальности крестьян-старожилов на выстраивание взаимоотношений с представителями внешнего мира, и прежде всего с «российскими людьми», мы можем смело говорить об «этноцентрическом типе» таксономической идентичности старожилов[228]228
  Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. М., 1999. С. 159–160, 272–274.


[Закрыть].

Во многих свидетельствах отмечается взаимное неприятие «российских людей» и сибирских старожилов. Например, некий автор, скрывавшийся под псевдонимом Amicis Veritas, в петербургской газете «Гражданин» от 20 марта 1891 года высказался с высокомерием: «…каждый сибиряк дорожит своей глупой самобытностью». Не менее негативно высказывание одного из чиновников железнодорожного ведомства о людях, «назвавших себя „сибиряками“ и готовых забыть, что они русские»[229]229
  Волошинов Н. А. Сибирская железная дорога. СПб., 1890. С. 17.


[Закрыть]. В условиях выраженной полярной идентичности не была редкостью и «встречная» демонстративная установка крестьянина-старожила. В споре с курским переселенцем о том, «чья страна лучше, Россия или Сибирь?», сибиряк высказался достаточно самолюбиво: «Да наша сибирская собака не станет есть российского хлеба!»[230]230
  Турбин С. И. Старожил. Страна изгнанья и исчезнувшие люди. Сибирские очерки. СПб., 1872. С. 78.


[Закрыть]

Психологические границы самосознания членов таксономической группы определялись конфигурацией идентификации «свои – чужие» как в границах своего этноса, так и по отношению к другой этносоциальной группе[231]231
  Шелепов Г. Н. Общность происхождения – признак этнической общности // Советская этнография, 1967, № 2. С. 13–26.


[Закрыть].

Крестьяне-старожилы села Бирюса Нижне-Удинского уезда Иркутской губернии. 1911 г.

Фотограф В. П. Ермолаев. КККМ НЕГ 9591. ГК № 24951732

Особую область хозяйственной и общественной жизни сибирской общины представляет процесс взаимодействия мира старожилов и мира переселенцев. Напомним, что это взаимодействие «мы – они» происходило и фронтально, здесь и сейчас, и в динамике времени «осибирячивания» бывших переселенцев. Попадая в мир старожилов, переселенцы расставались со своими «российскими» традициями, привычками, растворялись в условиях новых отношений, новой системы хозяйствования, технологии земледелия. Вплоть до первых десятилетий ХХ в. они, растворяясь в старожильческом сообществе, никоим образом не пытались даже навязать российские культурные традиции адаптированной сибирской старожильческой культуре. Это было невозможно по причине подселений переселенцев отдельными семьями или малыми группами в села старожилов. Но в связи с массовыми потоками «столыпинского» движения на восток идут процессы размывания, поглощения и даже замещения в единичных малых деревнях традиций, морали, стереотипов поведения старожилов традициями модернизированной российской деревни начала ХХ в. Неслучайно именно в это время появилась поговорка «Русь навалила, весь наш край задавила».

На первых этапах переселенческого движения выходцы из государственных крестьян составляли подавляющую массу новых «засельщиков», середняков по своему социальному положению. Исследователь переселенческого движения И. А. Гурвич писал в 80-х гг. XIX в.: «Преобладающим элементом в современном переселенческом движении следует считать крестьян среднего достатка».

Крестьяне деревни Яркино Пинчугской волости Енисейского уезда. 1911 г.

Фотограф А. П. Ермолаев. КККМ НЕГ 4673. ГК № 38007724

Как крестьяне определяли район переселения? Исследования показали, что 61 % крестьян засылали в Сибирь ходоков, которые выбирали место будущего заселения. По письмам определяли район переселения 19 %, по рассказам – 17 % крестьян. И лишь 3 % переселенцев шли «наобум»: это говорит о том, что не так-то просто было решиться в то время на далекую дорогу в суровый край, сорвавшись с обжитого места.

Путь до Енисейской губернии пешком занимал от 3 до 7 месяцев. Иногда шли с остановками на зиму, чтобы подзаработать и двигаться дальше. Для семьи из 6 человек требовалось на дорогу около 200 рублей. Деньги набирали как за счет тайной продажи «своей» земли, дома, части скота и пр., так и за счет сбережений. Конечно, и подрабатывали, и «шли Христовым именем от города к городу». Только с 1893 г. правительство стало выдавать на обзаведение хозяйством ссуды до 100 рублей. Но этого было явно недостаточно: только на подъем одной десятины пашни в лесостепи требовалось от 100 до 300 рублей.

Переселенцы шли в сутки по 35–40 верст. Крупными партиями по 60– 100 семей двигались до намеченной губернии, далее по уездам, затем расходились отдельными семьями по селениям.

Новопоселенцы старались устроиться на жительство в старожильческих селениях. Здесь можно было до обзаведения домом найти квартиру у старожила, купить лошадь и инвентарь, выгодно продать свою рабочую силу. Работая на сезонной или постоянной работе, можно было заработать от одного до полутора пудов зерна в день. Годовому работнику (работнику «в строку») в Енисейской губернии оплата деньгами и в натуральном исчислении составляла, в зависимости от уезда, от 70 до 160 рублей. Через 2–3 года переселенец мог обзавестись собственным хозяйством. В конце XIX в. для собственного домохозяйства требовалось:

Продовольствие в течение 2 лет – 100–150 руб.

Возведение или покупка дома и построек – 110–150 руб.

Покупка

2 лошадей – 80–100 руб.

1 коровы – 17–30 руб.

2 саней и телеги – 40–50 руб.

упряжи на пару лошадей – 20 руб.

деревянного или железного плуга – 10–37 руб.

двух борон – 3–5 руб.

Стоимость утвари и хозяйственных принадлежностей – 30–40 руб.

Для причисления крестьянского хозяйства к «обществу» требовалось еще 30–50 рублей. Значительно облегчало положение переселенца освобождение от государственных повинностей в первые три года проживания в Сибири и сокращение на 50 % еще на три года. Однако мирские повинности они обязаны были выполнять полностью[232]232
  Гурвич И. А. Переселения крестьян в Сибирь. М., 1888. С. 56–67.


[Закрыть].

И. А. Гурвич приводит в качестве обычного примера историю одного крестьянина, переселившегося во второй половине XIX в. в Назаровскую волость Ачинского уезда. В Сибирь он пришел «Христовым именем» с семьей. Работал у старожила за 1 пуд ржи и ½ пуда пшеницы в день. За зиму купил лошадь, «ячменя и хлеба». Весной засеял десятину ячменем. Выращенный ячмень продал в городе и купил корову и небольшую избушку, за которую заплатил 11 рублей. Через 17 лет у него было 16 десятин пашни, дом-пятистенок, 4 лошади, жеребенок, 7 коров, овцы. Все эти годы он постоянно продавал хлеб на рынке в городе[233]233
  Там же. С. 71.


[Закрыть].

Но не следует забывать, что данная история была типичной для трудолюбивого, усердного крестьянина. Именно такие крестьяне быстро входили в старожильческий мир и через 25 лет числились старожилами.

В последней четверти XIX в. старожильческий мир начинает ограничивать прием переселенцев в «общества». Так, в 1894 г. по Ачинскому округу в Покровской волости из 8 обществ отказали переселенцам 7, в Балахтинской – из 10 отказали 8, в Тюльковской – из 10 все 10 сельских обществ. Основной причиной стала, во-первых, наметившаяся тенденция к «утеснению» земельных владений общин; возникла угроза уменьшения наделов сыновьям старожилов, достигшим 17 лет. Во-вторых, во второй половине XIX в. около 59 % всех «самоходов» составляли бывшие помещичьи крестьяне, резко отличающиеся по миропониманию от государственных крестьян северных губерний и сибиряков.

Из жалобы крестьян-старожилов с. Ершовского: «Переселенцы участка Казанского нашей Назаровской волости самовольно захватили 20 десятин подготовленной нами для посева земли. Переселенческий участок несет нам значительные убытки в отношении распаханных полей; и не особенно нам приятно…»

Переселенцы д. Казанской: «Просим прекратить самовольное владение не принадлежащих им земельных угодий… мы оказались обижены ершовскими крестьянами…» Из общественного приговора соединенного схода, 1891 г.: «Оба общества пришли к единому согласию по отношению к пользованию земельными угодьями до точного определения границ, повинуясь закону».

На рубеже XIX–XX вв. идет резкое нарастание конфликтности «мы – они» между старожилами и новыми переселенцами. Старожилы справедливо отказывались делиться землями, разработанными их предками. Они возмущались жалобами переселенцев, что якобы «старожилы захватили лучшие близлежащие около селений земли и не желают передела их». В данном случае земли эти явно не были захвачены насильственно и, по сибирским правилам, не переделивались, но психология бывших помещичьих крестьян воспринимала происходящее по-своему. Большая часть переселенцев была вынуждена основывать новые селения в подтаежной зоне – степи, и лесостепные области были практически освоены. Старая технология земледелия начинала изживать себя. Урожайность стала падать; наступил период перехода к интенсивному земледелию. Многие селения возникали на месте бывших заимок, заброшенных росчистей, но большинство переселенцев были вынуждены втрое больше затрачивать сил, денег, времени на обустройство. Деревни новоселов стали существенно отличаться от старожильческих[234]234
  История Сибири. Т. 3. Л., 1968. С. 21–24.


[Закрыть].

Еще более обострились отношения старожилов и переселенцев в первом десятилетии XX в. «Столыпинские» реформы насильственно разрушали общины Европейской России и предусматривали массовое переселение обезземеленных крестьян в Сибирь, на окраины страны. Во многом у этих переселенцев имелись негативные черты: лень и нежелание трудиться, отсутствие старательности, пьянство, низкие нравственные качества. И называли их в Сибири уже переселенцами-лапотниками, лапотошниками. Нередки были случаи «проживания» ссуд, преступлений, поиска случайных заработков, отходничества. Многие новоселы, с огромным трудом разработав в тайге 1–2 десятины земли, едва сводили концы с концами. Вот описания жилищ, сделанные в конце XIX в.: «У старожилов дома большие и крепкие. У новоселов – слабые и серые. Постройки низкие. Крыши земляные и соломенные, пропитанные глиной. Много изб покривившихся, непокрытых, причем окна едва видны из-за наваленного для теплоты навоза».

Крестьяне-переселенцы у землянки в Ачинском уезде. Начало ХХ века. КККМ ОФ 12842/13. ГК № 8544598

Быт переселенцев начала XX в. разительно отличался от быта старожилов. Приведем выдержку из отчета за 1911 г. о состоянии сельского хозяйства в Енисейском уезде, из главы о положении переселенцев: «Приходится констатировать, что хозяйства их (новоселов) производят впечатление какого-то развала, грязи (резко бьющей в глаза при сопоставлении с чистотой и порядком в доме и дворе сибиряка), нищеты, соседнего раздора и влияния водки». Отчеты начала века приводят многочисленные примеры голодовок в селениях переселенцев, сырости и холода в их жилищах, крайне бедной и ветхой одежды, тяжелых эпидемических заболеваний. Крайне высока была смертность новоприбывших, особенно среди детей. «Прибыль населения переселенческих поселков почти соответствует убыли», – писали енисейскому губернатору из Ачинского уезда в 1899 г.[235]235
  Степынин В. А. Колонизация Енисейской губернии в эпоху капитализма. Красноярск, 1962. С. 67; История Сибири. Т. 3. Л., 1968. С. 24.


[Закрыть]

Освоение неудобиц сопровождалось и такими картинами: «многие поселки находятся в обширной болотистой равнине, покрытой местами чахлым березовым лесом. Сообщение из-за топкой почвы плохое, а весной в эти Богом забытые места уже невозможно попасть… Загрязненность поселков огромная. В стенах домов видны щели. Отапливаются жилища железными печками, вследствие чего резко меняется температура, жара сменяется холодом. В домах полы земляные, много грязи и насекомых. Питается население хлебом, картофелем и капустой, изредка молоком и мясом». «Летом почти все, а зимой очень многие, ходят в лыковых или из сырой кожи лаптях; белье из грубого холста. Верхнее зимнее пальто есть далеко не у всех, не раз приходилось наблюдать, как вся семья ходит в одной и той же рваной шубе». «Молодежь в свободное время, заломив шапки набекрень, шляется по улицам, пьет, после чего скандалит и дерется».

Но все же, несмотря на вышеописанные недостатки, большинство переселенцев прибывали сюда для обустройства, чтобы начать новую жизнь. Сотни тысяч крестьян-переселенцев увеличили на несколько миллионов десятин площади посевов. Они привезли улучшенные навыки огородничества, трехполья, удобрения земель, льноводства, пчеловодства, новые ремесла. Особую роль «столыпинские» переселенцы сыграли в развитии животноводства в Сибири. Старожилы перенимали опыт содержания скота в теплых хлевах, в стайках стали заводить ясли для сена. Выросла продуктивность молочного животноводства, начало развиваться маслоделие.

Новосел, откуда бы он ни был, сразу же мог наблюдать разницу между «Рассейским краем» и Сибирью. Но различия преодолевались, как тонко было подмечено в конце XIX в., следующим способом: «Новосел подвергается непрерывной критике и иронии, сопровождаемой и положительными советами, как поступать на сибирской земле, как пахать землю, какие сделать уступки ея, насколько и когда быть благосклонным к бродягам, а когда жестоким, и, наконец, даже советами, как говорить, не возбуждая смеха. Под гнетом этих насмешек и советов, подтвержденных собственным опытом, новые колонисты быстро уступают местным обычаям, а не далее как следующее поколение считает себя уже коренными сибиряками и на новоселов смотрит с усмешкою и иронией»[236]236
  Ядринцев Н. М. Сочинения. T. 1. Сибирь как колония: Современное положение Сибири. Ее нужды и потребности. Ее прошлое и будущее. Тюмень: Издательство Ю. Мандрики, 2000. С. 161–172.


[Закрыть].

Несмотря на то что от 10 до 18 % переселенцев «столыпинского» периода вернулись обратно в Европейскую Россию, большинство положительно восприняли преимущества новой жизни. Чтобы проанализировать положение тех, кто переселился после 1906 г., обратимся к выводам статистических обследований переселенцев, проведенных в 1911–1912 гг. «В Сибири положение переселенцев во всех отношениях улучшилось, и благосостояние их поднялось вдвое, втрое и даже в 6–7 раз». Только в Енисейской губернии в 1906–1916 гг. было введено в строй 30 млн десятин угодий. Если старожилы занимали до 60 % посевных площадей, то переселенцы быстро освоили 30 % земель (остальные 6 % пашен принадлежали казакам и 4 % – нерусским народностям Сибири, занимавшимся сельским хозяйством). Переселенческое движение дало мощный импульс не только сельскому хозяйству, но и промышленному развитию Сибири. Многие новоселы и часть молодежи старожильческих селений пополнили ряды рабочего класса. Деревня более активно участвует в начале ХХ в. в развитии кооперативного движения, втягивается в торговлю, освоение новых месторождений полезных ископаемых и развитие лесной отрасли промышленности.

Избушка в кемчугской тайге, близ нее расположились табором вновь приехавшие переселенцы. 1903–1904 гг.

Фотограф А. А. Яковлев. КККМ НЕГ 4444. ГК № 36117379

Наряду с вольным переселением тех, кто стремился обрести в Сибири «землю и волю», значительное место занимали ссылка и каторга осужденных за различные преступления в городах и селениях Европейской России. Большинство из них отправлялись на жительство в специальные поселения ссыльных, многих размещали в старожильческих селениях.

Водворение на жительство лиц, принудительным образом высланных в Сибирь, формировало в сознании сибиряков несколько типов оценочных суждений о различных категориях ссыльных. По общей оценке современников, в первой половине ХIХ в. термин «несчастные» («нещастные») относился к общей массе ссыльных. Но от самого человека зависело, пойдет ли он здесь по пути нравственному или преступному. Наиболее наглядно и правдиво охарактеризовал данный выбор декабрист Н. В. Басаргин: «Сибирь снисходительно принимала всех… Когда ссыльный вступал в ее границы, его не спрашивали… какое он сделал преступление… „несчастный“… звали сосланных. От него требовалось только» быть положительной личностью. «В таком случае… его ждало довольство, но даже богатство и уважение людей».

Позднее, в 1871 г., об этом же писал публицист С. И. Турбин: «В Сибири существует повсеместно прекрасный обычай – не обращать внимания на прошлое… Будь ты хорош здесь, а что ты делал там (в России) – твое дело, а не наше… Но для нравственного перерождения личности преступника требовалось проживание в среде старожилов». Множество ссыльных из числа приписанных к старожильческим сибирским селениям «превращались в добропорядочных граждан». Повсеместно бытовала поговорка «Быль молодцу не укор». Милосердие сибиряков выражалось в развитой практике «подаяний» идущих партиями ссыльным, в оставлении на ночь продуктов питания для бродяг и нищих на специальных полочках у ворот.

Крестьяне старожильческих селений, вынужденные принимать на жительство ссыльных, старались положительно воздействовать на них своим примером, традициями и нормами «обычного права». Однако не всегда ссыльные, размещенные на поселение в старожильческих селениях, стремились жить праведно. Дела о хищениях и разбойных нападениях подтверждают стремление многих поселенцев к продолжению «порочной» жизни в условиях сибирской ссылки. Например, поселенец Иван Егоров, проживавший в д. Шадрино Подсосенской волости, в «сговоре с себе подобными» (всего 7 чел.) собрал у крестьян ряда селений «для выделки овчинные шкуры» на крупную сумму и перепродал их. В результате расследования виновные были найдены и наказаны, но и далее Егоров продолжал «заниматься хищениями и мошенничеством».

Поселенцы с. Седельниково Сухобузимской волости, выбрав 1 октября 1862 г. на «будущий» 1863 г. «из среды себя поселенцев Семена Кочегарова, причисленного в 1851 году, и Степана Михайлова, причисленного в 1849 году, для несения службы» «десяцкими над поселенцами», вскоре вынуждены были переизбрать С. Кочегарова. Причиной послужило распоряжение волостного старшины от 10 ноября того же года: «Дать знать седельниковскому старшине, что Кочегаров за явку к нему в пьяном виде и здавание грубостей выдержан при волостном правлении под арестом в течение трех суток… Предложить обществу пересмотреть приговор… кому по очереди следует как ранее поступивших на причисление…» Поселенец с. Сухобузимского Красноярского округа Щелкунов, переночевав в с. Казачинском Енисейского округа у крестьянки Х. Чигаревой, «выкрал во время сна из чулана 4 новые мужские рубахи, новую поддевку, плисовые шаровары, беличьих шкур 10 штук, меховой воротник» и другие вещи на общую сумму 48 руб. 75 коп.

В целях возврата похищенного имущества крестьян сразу объявлялся розыск пропавших вещей по всем селениям волости. Пропавшие у крестьянина д. Большебалчугской Сухобузимской волости М. Першина «две уздечки кожаных из пригона, снятые с лошадей… ночью» вскоре были найдены. Той же ночью на основании признания «тех уздечек» свидетелями ночными сельскими сторожами был задержан поселенец Д. Ларионов, пытавшийся заложить уздечки «в кабаке под вино».

В ментальности крестьян кража, плохое поведение воспринимались как покушение на имущество, нажитое своим трудом, угроза миропорядку: «Преступное не может быть нравственным, нравственное не может быть преступным». Естественно, порочное поведение поселенцев неизбежно сохраняло грань в отношениях старожилов и ссыльных.

Таким образом, в «картине мира» обязательно присутствует бинарная оппозиция объектов идентификации противоположной выраженности. Наличие двоичных противопоставлений в ценностной иерархии окружающего мира позволяло:

1) оценивать, прежде всего, «своих» в противопоставлении с «чужими»; 2) выявлять ориентиры в нравственно-этическом поведении человека; 3) формировать оправданные установки стереотипов поведения.

Выводы о самосознании старожилов согласуются с высказыванием историка Б. Ф. Поршнева: «Всякое противопоставление объединяет, всякое объединение противопоставляет, мера противопоставления есть мера объединения»[237]237
  Поршнев Б. Ф. Противопоставление как компонент этнического самосознания. М., 1973. С. 14.


[Закрыть]. Два идентификационных процесса в ментальности и социальном поведении «сибиряков» и «российских людей» в реальности были неотделимы друг от друга, так как являлись частью традиционной русской культуры и процессов непрерывной адаптации мира старожилов Сибири.

Переселенческий поселок. Выезжий лог. 1913 г.

Фотограф А. Я. Тугаринов. КККМ НЕГ 7148. ГК № 39177299