Текст книги "Паткуль. Неистовый лифляндец"

Плохо же знал маркиз короля Августа! Некоторое время спустя в том же кабинете, в котором он улыбался маркизу, и за тем же столом, за которым он его принимал, Август с той же благосклонно-коварной улыбкой подписал с Петром наступательный союз против Швеции.

Из Биржей все участники переговоров двинулись на Митаву, оттуда – в Ораниенбаум и Аугустенбург, где царь под грохот пушечных залпов почтил память павшего здесь генерала и дипломата Г.К.Карловича.

Биржи стали своеобразным апогеем в карьере Паткуля при дрезденском дворе. Его звезда на дрезденском небосводе сияла так ярко, как никогда. Военная партия при его активном содействии победила, дни канцлера Байхлингена были сочтены и, казалось, что ничто уже не могло мешать Паткулю продолжать беспрепятственно играть роль ближайшего помощника и советника Августа. Правда, определённые неприятности Августу и Паткулю доставляли поляки – всё ещё бунтовала шляхта, не желавшая признавать своим королём Августа «Сильного».

После встречи в Биржах в Варшаве собрался Сейм, который, обычно неспособный добиться единства ни по одному вопросу, на сей раз проявил удивительное единодушие по вопросу войны со шведами. Сейм потребовал от Августа немедленно прекратить военные действия в Лифляндии и обнародовать результаты переговоров в Биржах. Августа назвали зачинщиков всякой смуты в республике, и открыто заявляли, что «более не считали себя связанными обязательствами с разбойником» из Саксонии. Воистину быть королём Польши в то время не было синекурой!

«Разбойник» неуклюже защищался, напоминая полякам, что в Лифляндии когда-то господствовала римско-католическая церковь, и принять её в лоно Польши – святая обязанность польской церкви. Слышали бы это лифляндские дворяне! И как, вероятно, возмущался Паткуль, услышав о такой аргументации короля!

Триумф Паткуля был недолговечен. Небо над горизонтом затягивалось тучами. Противники Паткуля отнюдь не успокоились и продолжали вынашивать планы его устранения. Не последнюю, если вообще не первую, роль в заговоре против ненавистного «выскочки» из Лифляндии играл всё тот же маркиз дю Эрон. Именно Паткуль приложил все усилия к тому, чтобы перечеркнуть планы Версаля в отношении короля Августа, поэтому посол считал его своим личным врагом. Не сидели сложа руки и шведские агенты. То, что не удалось сделать в Бирзене, решили повторить в Лейпциге.

Поскольку Август всё ещё нуждался в Паткуле как необходимом связующем звене с русским царём, свалить лифляндца традиционным методом, то есть, с помощью интриг и сплетен, вряд ли удастся. Но очернить его в глазах короля можно, только надобно было воспользоваться иными средствами. Почему бы не попытаться уничтожить Паткуля при помощи самого Паткуля? Он просто стал невыносим со своей открытой нетерпимостью, неуправляемой вспыльчивостью и гневливостью, безмерной надменностью по отношению к другим.

И если разобраться, то по существу такая оценка личности Паткуля имела под собой все основания – наследственные черты его характера уже давали о себе знать и ранее – недаром всё более отдалялся и охладевал Флемминг, демонстративно игнорировал услуги тайного советника Паткуля новый канцлер Фюрстенберг, а при дворе распускались всякие порочащие имя Паткуля слухи, в частности, называли все его далеко идущие планы химерой, а самого автора – искателем счастья и чинов, прожектёром-неудачником, который, предав шведского короля, может изменить и Августу.

Естественно, Паткуль почувствовал всю эту возню вокруг своей персоны и начал принимать свои контрмеры. Он добивается от Августа выпуска декрета, в котором король просит независимых юристов и экспертов страны оценить личность и поступки Паткуля, так «несправедливо осуждённого в шведском королевстве». Чтобы поддержать свой пошатнувшийся среди своих соплеменников и при европейских дворах авторитет, Паткуль организует публикацию т.н. дедукций, в которых известные юридические авторитеты, в том числе и Кристьян Томазиус, доказывают справедливость поступков бывшего подданного короля Швеции, объясняют его переход на службу к польскому королю и оправдывают борьбу за независимость Лифляндии. Дедукции распространяются по всей Европе и некоторые её экземпляры попадают даже в Швецию.

В брошюре «Основательная, но скромная дедукция невиновности Й.Р.Паткуля» бывший шведский подданный, оправдывая свой переход на службу от одного государя к другому, развивал революционные и далеко не безопасные для себя взгляды. Он, в частности, утверждал, что если монарх перестаёт заботиться о своём подданном, то подданный может считать себя вполне свободным по отношению к нему от всяких обязательств. Думается, что такой взгляд на вещи вряд ли был по душе королю Августу, и можно быть уверенным в том, что мимо злопамятного монарха этот пассаж не прошёл.

То, что потом произошло весной 1701 года, нам известно со слов самого Паткуля, в частности, из его дружеских писем к посланнику Моро. Противники Паткуля решили «зацепиться» за некоторые, ставшие их достоянием подробности его личной жизни. Заговорщикам стало известно, что Паткуль поддерживает близкие отношения с некоей француженкой – «маленькой конфиденткой», к которой «был не равнодушен и король». Сам Паткуль её имени не называет, а вычислить её из целого сонма наложниц короля Августа историкам пока не под силу. Наложницам самого «сильного» в сексуальном отношении короля, включая и дочерей Галлии, просто несть числа!4242
  Конкубинат был введен в Саксонии официальным актом курфюрста Августа в 1694 году, когда он после смерти старшего брата Йохана Георга IV вступил на престол. Смерть Георга IV сопровождалась жестоким процессом против матери герцогини Рохлитц, его любовницы, обвинённой в колдовстве и «бесовском влиянии» на монарха. Новый курфюрст решил раз и навсегда положить конец средневековым суевериям и недоверию к институту фавориток и поручил трём известным профессорам – Томазиусу, Гундлингу и фон Людевигу – написать в защиту конкубината научный труд, что они добросовестно исполнили. «Неприятие у высоких князей и господ конкубинок должно прекратиться, ибо они не подвержены законам, действующим для обычных людей, а отвечают за свои деяния только перед господом Богом, отчего на конкубинку на основании вышеизложенного нисходит тот же блеск, который окружает её любовника», — написали они в своём «эпохальном» труде.


[Закрыть] Вероятно, Паткуль недаром называл свою подругу конфиденткой – скорее всего он сочетал приятное с полезным и получал через неё нужные сведения о короле и настроениях в его окружении. Августу было известно об ухаживании Паткуля за своей фавориткой, но король проявлял великодушие и даже использовал это обстоятельство для беззлобных шуток и подначиваний над ним.

Мина под Паткуля была заложена в Варшаве в период его отъезда в Лейпциг. Перед самым отъездом он обнаружил, что в его доме объявился новый сосед – некий бравый полковник Сен-Поль, адъютант Августа и французский подданный, за которым, по слухам, тянулся целый шлейф приключений и амурных похождений. Француз состоял какое-то время на датской службе, но был уволен оттуда за убийство на дуэли знатного датского дворянина. Из Дании Сен-Поль отправился в Венецию, но и там по каким-то причинам не ужился и вот теперь поступил на службу в саксонскую гвардию.

По своём прибытии в Варшаву Паткуль обнаружил, что бравый француз во всю начал ухаживать за его «маленькой конфиденткой». Поначалу Паткуль не обращал на это никакого внимания, хотя король ещё накануне его отъезда из Варшавы «дружески» предупредил о необычайной активности нового адъютанта. Но Паткуль настолько был уверен в своей подружке, что соперника в каком-то «адъютантишке» не почувствовал. Друзья Паткуля и в первую очередь граф Штраттман сразу почуяли недоброе и сказали Паткулю, что речь в данном случае идёт не о любовных играх, а о более серьёзных вещах. Всё поведение Сен-Поля свидетельствовало о том, что за его спиной стояли сильные покровители.

Когда Паткуль снова появился в доме, Сен-Поль только демонстративно усилил своё внимание к француженке. Это становилось уже несносным, и Паткуль пожаловался королю на неподобающее поведение его адъютанта. Август отделался шутками, восприняв всю историю как смешной любовный треугольник. Между тем настырные приставания полковника к «маленькой конфидентке» достигли такой степени дерзости, что она была не в силах им противостоять и обратилась за помощью к Паткулю.

Паткуль пришёл в ярость. Он распорядился вызвать обидчика к себе в канцелярию и на повышенных тонах отчитал его по всем правилам дворянского этикета. Как тот посмел выступать в роли соперника и вести себя по отношению к нему, Паткулю, таким неподобающим образом? Как мог он забыться, с кем имеет дело? Неужели полковник Сен-Поль возомнил себя равным ему, министру короля? Разумеется, о дуэли с ним не может быть и речи! Если полковник не прекратит своих домогательств к его знакомой и будет по-прежнему распускать о нём подлые слухи и злую клевету, то он узнает всю меру его гнева.

Темпераментная «проповедь» королевского министра никакого воздействия на полковника Сен-Поля не произвела – ещё одно доказательство того, что тот действовал строго по сценарию и что игра была ещё не закончена. Полковник продолжал вести себя вызывающе. Последняя его выходка состояла в том, что он на улице, во всеуслышание, стал громко издеваться над слугой Паткуля. И тут у королевского министра терпение лопнуло. Хам должен быть наказан!

Он приказал привести Сен-Поля к себе в дом и появился перед ним со шпагой в одной руке и с палкой – в другой. Он снова начал читать полковнику «мораль», постепенно распаляясь и давая волю своему необузданному темпераменту. Обозвав полковника подлецом, он подошёл к нему поближе, схватил его за грудки и начал изо всех сил трясти, так что у Сен-Поля лишь из стороны в сторону моталась голова. Но француз молчал, не выказывая никакого страха, и лишь надменно– вызывающе улыбался. Это уже было выше сил Паткуля: он ударил его несколько раз палкой, потом сбил с ног на пол и стал избивать уже плоской стороной шпаги. Лицо Сен-Поля обагрилось кровью.

Хорошо, что рядом оказался Флемминг. Саксонцу удалось вырвать из рук обезумевшего от гнева Паткуля шпагу, обхватить его обеими руками и бросить на стол. Это сразу привело Паткуля в чувство. Он крикнул избитому, что тот всё это заслужил, и пошёл из комнаты. Не сопротивлявшийся до сих пор Сен-Поль вдруг вскочил на ноги, схватил брошенную на пол шпагу Паткуля и бросился за ним вслед. Если бы опять не вмешался Флемминг, разоруживший француза, дело бы закончилось смертоубийством.

Полковник Сен-Поль отнюдь не был трусом, а по характеру нисколько не походил на флегматика. Оскорбление, нанесённое ему Паткулем, выдержать бы смог не всякий. А Сен-Поль выдержал. Вероятно, это стоило ему неимоверных усилий воли, но надо было до конца выполнять указания режиссёра. И королевский адъютант неплохо справился со своей ролью и ушёл за кулисы. На авансцену вышел то ли один из авторов, то ли дирижёров пьесы – маркиз Шарль дю Эрон собственной персоной! Он начал публично изливать своё возмущение по поводу «грубого обращения» с подданным его величества короля Франции (подданство которого не подтверждалось вот уже 20 лет!), он приказал принести пострадавшего полковника в свой дом и приставить к нему самых лучших врачей, он требовал наказания виновного и писал жалобы в Париж. Он проинформировал об инциденте профранцузскую партию при дворе Августа, которая на все голоса стала кричать: «Жестокость! Засада! Попытка убийства!» Обо всём, не щадя красок, доложили Августу. И только теперь Паткулю стало ясно, что всё было заранее инсценировано его врагами в окружении короля, а осведомлённый граф Штраттман сообщил, что дю Эрон уже выделил деньги для совершения покушения на Паткуля.

Паткуль пытался оправдаться перед королём, утверждая, что не нападал на Сен-Поля из-за угла, а разделался с ним открыто, при свидетелях, что француз имел возможность защищаться, но не воспользовался ею. Всё это подтвердил королю и Флемминг, но просить за Паткуля не стал. Король же дал указание Флеммингу, Паткулю и дю Эрону написать объяснения и передать их специальной комиссии, которая и должна была вынести своё суждение о случившемся.

Как разнились по своему содержанию указанные три отчёта! Паткуль в письме на имя Августа кратко и деловито изложил суть дела и попросил у короля защиты от происков врагов, которые использовали Сен-Поля как инструмент для достижения своих далеко идущих целей. Отчёт Флемминга выдержан в холодных беспристрастных тонах, он никого не осуждает и не оправдывает, а только излагает свою версию эпизода. Он опровергает измышления Сен-Поля, утверждавшего, что в его избиении принимали участие слуги Паткуля, и не забывает упомянуть о вероломном нападении француза на Паткуля в конце сцены, но не больше. Показания Сен-Поля изобилуют явными передержками и лживыми обвинениями. Он называет Паткуля убийцей, заманившего жертву в собственный дом, рассказывает о том, как прибежали слуги Паткуля и избили его до полусмерти и разбежались, оставив его лежать на полу.

Какое решение приняла комиссия, истории не известно: то ли она вынесла устный приговор, то ли письменный вердикт – если он существовал вообще – куда-то запропастился. В архивах МИД Франции сохранился экземпляр победной реляции дю Эрона, в которой посол докладывал Людовику ХIV, что «король Польши этот поступок сильно не одобрил и запретил ему (Паткулю) появляться при дворе. Для пользы вашего величества было бы вполне благоприятно, если бы этот князь (король Август) удалил его от себя вовсе».

Сам Паткуль решение Августа воспринял достаточно спокойно, полагая, что немилость короля скоро пройдёт. Но он ошибся: время шло, он много трудился на дипломатической ниве, по-прежнему держал все бразды правления в своих руках, но дело не двигалось с места. Для принятия решений нужно было согласие Августа, а король всё не вызывал своего тайного советника к себе. В конце концов, всё это стало надоедать Паткулю, и в начале июля он написал Моро, что заниматься политикой у него больше нет желания. Август, упавший с лошади и повредивший себе плечо, военными делами заниматься не хочет, и, вместо того чтобы отправиться в Лифляндию к войскам, поехал на воды лечиться.

Но уйти в отставку Паткуль не смог. В середине июля, поддавшись, наконец, на уговоры друзей, он превозмог своё упрямство и решил в присутствии короля дать полковнику Сен-Полю сатисфакцию. Чтобы пойти на такой шаг, Паткулю несомненно пришлось пережить моменты унижения, но он, во что бы то ни стало, хотел вернуться в политику, к делам правительства.

Дуэль состоялась 20 июля. Поскольку в Саксонии, как и во многих европейских странах, дуэли находились уже под запретом, пришлось выезжать в польскую Силезию. Согласно уговору, противники должны были сначала сойтись на шпагах, а потом, если схватка закончится безрезультатно, использовать пистолеты. Полковник Сен-Поль оказался великолепным рапиристом, к тому же он был намного подвижней, чем огрузневший тайный советник. В результате Паткуль получил одну рану в грудь, а другую – в живот, причём одна из них была настолько тяжёлой, что врачи выражали сомнение в выздоровлении раненого дуэлянта. Шведский комиссар в Данциге и французский посол в Варшаве дю Эрон не замедлили сообщить своим правительствам радостные известия по этому поводу.

Паткуля привезли в Варшаву, и он надолго отключился от всех дел вообще. А когда он выздоровел, то обнаружил, что король в услугах своего тайного советника больше не нуждается, а из окружения короля никто не хотел иметь с ним дела. К кому бы он ни обращался, в ответ демонстративно показывали спину. Враги неплохо поработали всё то время, которое Паткуль провёл в постели, и вполне преуспели в своих планах. Ко всему прочему, из Лифляндии поступили тревожные сведения, согласно которым Карл XII нанёс сокрушительное поражение саксонско-русской армии и занял половину Курляндии.

Пока была зима, шведы мирно пребывали со своим королём в северо-восточной Лифляндии на зимних квартирах. В феврале 1701 года они, вместе со всей Швецией, торжественно и шумно отметили свои блестящие молниеносные победы. Основной праздник проходил в Риге, где после богослужения весь гарнизон крепости выстроился на бастионах, а горожане в три ряда – на куртинах, после чего был дан беглый 12-кратный салют из 420 орудий, как бикфордов шнур пробежавший вокруг города и окутавший все окрестности дымом.

В начале мая Карл XII в сопровождении самых верных драбантов отправился под Дерпт, где произвёл смотр своим полкам. Там его ожидала отдохнувшая и хорошо вооружённая 18-тысячная армия. Ни одного наёмника среди офицеров и солдат в армии не было – все наёмники были востребованы начавшейся испанской войной. В этом и заключался секрет успеха шведской армии: начиная от короля и кончая последним солдатом, все были урождёнными шведами, воодушевлёнными лёгкими победами и уверенными в своём чуть ли не божественном предназначении служить своему храброму королю.

17 июня король со всеми силами двинулся под Ригу, где на южном берегу Двины их поджидала саксонско-русская армия под командованием старого фельдмаршала Адама Хейнриха Штайнау. Фельдмаршал, не имея представления, в каком месте шведы начнут переправу через реку, распылил наличные силы по широкому фронту, а потому не смог оказать им достойного сопротивления.

5 июля Карл XII, далеко оторвавшись от армии, прискакал под Ригу и вместе с генерал-губернатором Эриком Дальбергом и генерал-майором Магнусом Стюартом, руководившим год назад десантом под Копенгагеном, стали изучать диспозицию. Не мудрствуя лукаво, Карл XII 9 июля отдал приказ переправляться на другой берег прямо из-под стен Риги. Одновременно в лодки и на плоты сели около 7 тысяч солдат. Они быстро переправились через реку и стали закрепляться на другом берегу. Штайнау несколько раз контратаковал противника, но безуспешно. После ожесточённого многочасового боя саксонское войско не выдержало и обратилось в бегство, оставив на поле боя всю артиллерию и около 2 тысяч убитыми, ранеными и пленными. Во время боя за Кобронские шканцы, обороняемые русским отрядом, был убит старый соперник Паткуля полковник Магнус фон Хельмерсон.

Король Август снова заёрзал, его военный пыл угас, и «жареный петух» опять стал «клевать» его в самое уязвимое место – честность. Вокруг него снова зашевелились сторонники мирной партии. Мир со Швецией не только ставил крест на амбициях Паткуля, но и представлял угрозу его личной безопасности. Он был всего-навсего лишь бесправным эмигрантом и в любой момент мог быть выдан на расправу шведским властям.

Чтобы «достучаться» до Карла ХII, Август пошёл на беспрецедентный шаг и выпустил на поле боя самое страшное оружие – свою любовницу Аврору фон Кёнигсмарк. Выбор Авроры был неплохим, ко всем её внешним качествам добавлялось ещё одно достоинство – её отец был шведским дворянином, и графиня имела определённое влияние и на шведские дела. Карл ХII не имел никаких формальных поводов, чтобы сердиться на неё или испытывать неприязнь. Когда-то графиня написала даже восторженный панегирик и посвятила его добродетельному шведскому королю:

 
Все боги, рассуждая о его деяньях,
Слагали в его честь чертоги славы.
Лишь Вакх с Венерою молчали.
 

Август и Аврора всё правильно рассчитали, но забыли про последнюю строчку этого панегирика: все Боги любили Карла ХII, и он отвечал им всем взаимностью, за исключением Вакха и Венеры.

Старания графа Пипера добиться для графини фон Кёнигсмарк аудиенции у короля прошли впустую. Карл наотрез отказался её видеть. Тогда графиня пошла на хитрость. Она подстерегла его во время охоты на узкой тропинке в полной уверенности, что тут уж ему от неё не уйти. Увидев короля, она вышла из кареты и бросилась к нему навстречу. Но и тут её постигло жесточайшее разочарование, охота на охотника опять сорвалась. Карл ХII не принадлежал к изящному саксонскому обществу и, завидев длинный пушистый подол графини, резко поклонился, дёрнул поводья и исчез. Вольтер потом напишет, что Карл никого в Европе не боялся, кроме графини фон Кёнигсмарк. Главное оружие Августа дало осечку. Карл отлично знал, каким способом графиня добилась своего положения, и она внушала ему только отвращение. В гневе он даже как-то обозвал её грубым солдатским словом. К женщинам он был равнодушен, а женщин продажных презирал.

После битвы на Двине Карл XII, вопреки имевшимся планам и советам своих министров и генералов, решил идти не на Петра I, а на Августа Сильного. Он решил вторгнуться в Польшу и примерно наказать своего родственника за коварство. У короля Швеции возникла идея свергнуть саксонца с польского трона, посадить на него своего ставленника и только после этого сводить счёты с русским царём. Эта идея оказалась роковой для Швеции и самого короля: ему придётся долго гоняться за Августом по всей Польше, понадобятся неимоверные усилия для того, чтобы нанести поражение польско-саксонской армии, добиться, в конце концов, от Августа отречения от польского престола и сделать польским королём познаньского воеводу Станислава Лещинского. За это время Россия сумеет хорошо подготовиться к противостоянию со шведами и в 1708 году встретит армию Карла XII во всеоружии…

…Колебания короля Августа и обстановка в Польше несомненно не могла не удручать Паткуля. Всё чаще и чаще Паткуль обращал свои взоры на восток, к русскому царю. События развивались таким образом, что Россия могла оказаться единственной державой, достойно противостоявшей Швеции. Раз он перестал быть нужным Августу, то будет несомненно востребован Петром Первым. Царь как раз проводил реформу своей армии, и бывший шведский капитан мог оказаться ему весьма полезным. Он хорошо знал, что с учётом своего опыта и разносторонних способностей мог пригодиться Москве не только в военном деле – именно таких людей царь приглашал в Россию. Не вызывает сомнения, что ещё в Биржах Паткуль стал задумываться над своим будущим и не исключено, что «птенец» царя канцлер Ф. Головин уже тогда положил на него глаз.

Паткуль подал королю прошение об отставке, и Август немедленно его удовлетворил. Похоже, что король был рад избавиться от человека, втянувшего его в лифляндскую авантюру. Паткуль был удобным «мальчиком для битья», и на него можно было свалить все неудачи и ошибки. Прежде чем покинуть Варшаву, Паткуль нанёс визит царскому послу князю Григорию Долгорукову. С послом у него сложились добрые отношения, хотя общаться приходилось через переводчика. Паткуль при встрече с князем не стал сразу предлагать себя на русскую службу, а просто рассказал, что «устал от службы у Августа» и намеревается искать себе другое занятие. Умному этого полунамёка оказалось достаточно – князь Григорий тут же отправил Головину донесение о том, что Паткуль свободен.

Во второй половине сентября Паткуль уехал в Бреслау (Силезия) и на какое-то время затаился в этом городке, ограничив круг своего общения – исключительно заочного – лишь самыми верными и надёжными друзьями. На новом, переломном для себя этапе нужно было подумать и привести свои мысли в порядок. Думается, что это убежище было выбрано не без участия графа Х. Штраттмана – город находился на территории Австрийской империи, и Паткуль мог чувствовать себя там в относительной безопасности. Граф даже обратился к своему венскому начальству с просьбой оказать изгнаннику Паткулю протекцию, но никакой реакции из Вены не последовало. Судя по всему, императору было не до какого-то эмигранта – все его помыслы были связаны войной с Францией. Тогда Паткуль предпринял попытку повлиять на венский двор через влиятельного датского посла в Вене Кристофа Урбиха и попросил своего друга Моро в Копенгагене замолвить о нём – вероятно, у графа Ревентлова – слово. Чувствуется, что Антуан Моро не даром обретался при дворе датского короля, потому что слово было замолвлено, и к Урбиху в Вену поступило указание посодействовать в отношении Паткуля. К. Урбих взялся за дело с присущей ему честностью и обязательностью, и скоро на имя хауптмана города Бреслау из Вены поступило указание взять Йохана Рейнхольда Паткуля под особую защиту. Не нужно было иметь подданство и деньги – добрые друзья заменят и то и другое!

О. Шёгрен и некоторые шведские историки камня на камне не оставляют от личности Паткуля, представляя его как мелкого авантюриста, жалкого карьериста, отпетого негодяя и презренного изменника, преследовавшего только свои собственные интересы. Им явно изменяет чувство объективности. Защищая свою историю, оправдывая действия славного «солдатского» короля, они настолько увлекаются очернительством лифляндца, доставившего действительно много неприятностей их стране, что вызывают у их читателей законное подозрение. Действительно, если Паткуль был таким, как его описывают шведы, то как объяснить, что, находясь в эмиграции, ему удалось приобрести так много друзей и поклонников в самых высоких сферах Саксонии, Польши, Австрии, Дании, Пруссии, России и Голландии? Только ли благодаря своим грандиозным планам по сокрушению Швеции, которых самих по себе было достаточно, чтобы приобрести популярность и положение в некоторых заинтересованных странах? Или это был человек, преданный своей идее, человек, умеющий заразить ею других, то есть человек, обладающий способностью оказывать влияние на других? Ведь сколько людей попали под его непреодолимое обаяние – людей умных, влиятельных, образованных, оригинальных. Неужели ни один из них не распознал в нём авантюриста, пустозвона, жулика и проходимца?

Оставим на совести этих историков их личную неприязнь к Паткулю и отправимся вслед за ним в городок Бреслау. Паткуль сидел и, казалось, чего-то ждал. Он писал и получал многочисленные письма от своих друзей, но это был всего лишь фон для ожиданий чего-то более важного. Но шли дни, недели, и вокруг ничего не происходило. Побаливали раны, полученные на дуэли, нужно было отправиться на лечение в какой-нибудь курорт, но врачи не посоветовали – было уже слишком поздно. И он лечился, как мог, у местного лекаря, превозмогая боль, выходил иногда на прогулки.

И вдруг в один хмурый ноябрьский день из Варшавы пришло письмо от князя Григория! Долгорукий сообщал, что царь зовёт его к себе в Москву. Еле сдерживая охватившую его радость, Паткуль церемонно отвечает князю, что безмерно счастлив услышать о внимании царя к его персоне, и задаёт вопрос, на какое занятие и положение он может рассчитывать в России. Паткуль честолюбив и хотел бы не опускаться ниже того социального уровня, на который он вознёсся на службе у Августа. Г. Долгорукий успокаивает, что положение его будет не менее достойным и почётным, нежели у Августа, после чего переписка прекращается, а Паткуль начинает собираться в дальний путь.

В декабре Паткуль покинул Бреслау и по пути в Россию заехал в Варшаву. Здесь всё было по-старому, если не считать, что у Августа появилась новая «титульная» наложница, супруга польского дворянина Любомирская. Она блистала в обществе новыми ювелирными украшениями, о происхождении которых догадывались многие, и лишь Паткулю было известно, откуда король взял деньги на покупку ожерелий, колец и браслетов – из тех самых русских субсидий, выданных Петром на военные цели. Французские «субсидии» были давно потрачены.

Паткуль ещё не был формально принят на русскую службу, а уже начал работать на царя – он не хотел явиться к нему с пустыми руками. Спрятав гордыню в карман, Паткуль стал добиваться встречи со своим заклятым врагом дю Эроном. Согласно отчёту маркиза в Париж, ему пришлось уступить настойчивой просьбе бывшего советника и министра Августа и согласиться на тайную встречу с ним в нейтральном месте. Возможно, что на конспиративных условиях рандеву с французом настаивал сам Паткуль – обстановка за время его отсутствия в Варшаве изменилась. Проавстрийская партия при дворе короля одержала победу, и Август заключил с императором антифранцузский союз, пообещав предоставить в распоряжение австрийцев целый корпус своих войск. Можно было подумать, что саксонцам этот корпус был не нужен в Курляндии, где шведы наносили им одно поражение за другим и стояли на пороге Польши. Институт фавориток по сравнению с другими государственными институтами в политике Августа стоял на первом месте, и для его поддержания нужны были деньги. Большие деньги. Взять их было неоткуда, вот и продавался Август понарошку и взаправду то одному государству, то другому. Хорош был союзничек у Петра!

Пока Паткуль отсиживался в Бреслау, у него возникла идея подружить Петра с Людовиком ХIV. Он предложил дю Эрону план наказания морских держав – Англии и Голландии – за их попустительскую политику по отношению к Швеции. Для этого нужно было заключить между Россией и Францией торговый договор, способный подорвать всю восточную торговлю англичан и голландцев, которую они вели через Россию. Франция в лице Августа потеряла союзника, зато может приобрести его в лице России. По мнению Паткуля, присоединение Дании и Пруссии к войне против Швеции – вопрос времени. Для заключения франко-российского союза Париж должен будет направить в Москву своего посла. Паткуль намекнул, что со своей стороны он окажет французам всемерную поддержку.

Трудно сказать, насколько реален и полезен для России был этот проект, который будущий помощник царя стал продвигать самостоятельно, без согласования с Москвой. Французы отнеслись к нему довольно скептически, но не потому что он был плох, а потому что заподозрили в этом деле подвох. Ведь им хорошо было известно, что Паткуль до недавнего времени активно поддерживал проавстрийскую партию.

В феврале 1702 года Паткуль выехал в Москву. С этого момента он предоставил в распоряжение царя свой талант, своё перо и шпагу. «Теперь, даже при наличии доброй воли, вряд ли можно рассматривать его как борца за свободу своей родины и привилегии лифляндского дворянства», – пишет Х. Хорнборг, – «Договор, заключённый с королём Августом, утратил своё значение, идея Лифляндского герцогства под скипетром последнего навсегда провалилась, и теперь Паткулем владела лишь одна идея – любыми средствами уничтожить Швецию – не важно, как и с помощью кого».

Мы не собираемся оправдывать или обвинять Паткуля в том, что случилось. Жизнь поставила его перед выбором, и он сделал его в полной уверенности, что другого для него было не дано. После краха идеи, которой он был одержим все эти годы, можно было сдаться, признать своё поражение и уйти в сторону. Но не таков был Паткуль. Сдаваться, подчиняться внешним обстоятельствам было не в его характере – он считал это позором. И он снова сделал свой выбор, чтобы оставаться самим собой.