Текст книги "Паткуль. Неистовый лифляндец"

Ситуация в Европе к этому времени выглядела чрезвычайно запутанной, неясной и чреватой всякими неожиданностями. Две войны – за испанское наследство и на Севере – сплели противоречия между воюющими сторонами в такой гордиев узел, который было невозможно развязать никакими дипломатическими усилиями. Если дёргали за один конец, то он тянул за собой несколько других и ещё больше запутывал существо дела. Король Август войны не хотел, но был заинтересован в получении царских субсидий и в удержании за собой польского трона, а это без продолжения военных действий против шведов достигнуть было нельзя. Королю Дании Фредрику IV хотелось вернуться в лоно антишведского альянса, но на него оказывали давление Гаага и Лондон. Фридрих I Прусский мечтал заполучить Штеттин, Польскую Пруссию и Курляндию, но боялся испортить отношения со Швецией. Царь Пётр не отвергал с порога возможности мира со шведами, но требовал оставить за собой как минимум Нарву и Скт. Петербург. Карл ХII не только выступал против предоставления русским плацдарма на Балтийском море, но и требовал от Москвы компенсации за причинённый ущерб в Прибалтике. За благосклонность Августа, Фридриха и Карла ХII боролись Франция, Австрия и морские державы.

Паткуль находился в центре всех этих хитросплетений и должен был пытаться проводить твёрдую линию на удовлетворение интересов Москвы, не упуская из виду ни одно враждебное поползновение как со стороны союзников, так и противников.

Часть третья Конец

На краю пропасти

Основной головной болью для царского посла оставался Август. От вездесущего Паткуля не могли ускользнуть предательские «вихляния» царского союзника, и он решил во что бы то ни стало разоблачить его «шашни» со шведами. Пленный шведский генерал А. фон Хорн свободно разъезжал по Дрездену и то и дело под честное слово отпускался саксонцами в шведскую штаб-квартиру. Скоро Хюйссен предоставил в распоряжение Паткуля неопровержимые данные о том, что Август вступил в тайный контакт с Карлом. В одной из бесед с королём Паткуль прямо спросил, соответствует ли это действительности. Август бессовестно отпирался, клялся и божился честью, что он чист, как агнец и ни в каких грехах не замешан. Паткуль поверил было королю, но на всякий случай отписал по этому поводу царю реляцию.

В розысках определённую помощь Паткулю оказал прусский министр и друг фон Ильген. Пруссак располагал информацией о тайной связи Августа с Карлом, которую до сведения Берлина довели сами шведы в попытках предостеречь прусского короля от сближения со своими противниками. Ильген предоставил в распоряжение Паткуля копию письма Августа Карлу, но для Паткуля этого было мало – нужно было попытаться заполучить оригинал.

В мае 1705 года он попросил у царя разрешение прибыть в Москву и лично доложить ему о щекотливом деле. Ответ царя пришёл в Дрезден лишь месяц спустя, в нём Пётр, не возражая против поездки Паткуля в Россию, просил всё-таки прежде направить ему подробный письменный отчёт. Паткуль, опасаясь перехвата почты саксонцами, направил в Москву с пакетом специального курьера, русского офицера. В письме Петру он обещал «повлиять на прусский двор таким образом, чтобы Ваше царское Величество сами заполучили оригинал, без которого уличить короля Польши, в случае его отрицания, будет трудно». В случае если подозрения в отношении Августа подтвердятся, Паткуль предлагал царю расторгнуть с ним союз, объявить об этом «всему миру» и уповать в дальнейшем лишь на собственные силы. До окончательного выяснения дела Паткуль обещал царю сделать всё возможное, чтобы ни Август, ни его окружение не заметили бы никаких изменений в поведении своих русских союзников. «Я надеюсь», – писал Паткуль, – «что В. ц. В. распространит на меня своё милосердие и поведёт дело так, чтобы я не попал в опасное положение и немилость на случай, если король Польши прознает о том, что я сделал для В. ц. В.» К отчёту Паткуль прилагал копию письма Августа Карлу (см. примеч.17).

В июле-сентябре 1705 года тяжелая болезнь снова свалила Паткуля в постель – теперь его мучила водянка. В это время Август планировал деблокировать Варшаву и сорвать тем самым коронацию шведского ставленника Станислава Лещинского на польский трон. Генерал О. А.Пайкуль должен был со своей армией выполнить это намерение, но шведы под командованием генерала Нирота нанесли сокрушительное поражение саксонско-польскому корпусу О.А.Пайкуля и взяли в плен самого командующего. Паткуль, узнав об этом, не мог и предположить, что шведы будут обращаться с его другом не как с военнопленным и подданным польского короля, а как с предателем. Дальнейшее развитие событий показало, насколько жестоким и вероломным оказалось отношение шведов и Карла ХII к этому несчастному человеку. Тем не менее, больной Паткуль, хорошо зная характер Карла ХII, предпринял некоторые меры к спасению своего друга. Он написал письмо в Берлин Ильгену с просьбой добиться вмешательства короля Фридриха в судьбу Пайкуля. Царь очень любит генерала Пайкуля, писал Паткуль, и высоко оценит содействие своего прусского брата освобождению пленного.

Позже Паткулю будет не до судьбы своего друга – его собственная окажется в неменьшей опасности. Пленение Пайкуля должно было прозвенеть предупредительным звонком для Паткуля, но он, как посол Петра, обладая дипломатической неприкосновенностью, настолько был уверен в собственной безопасности, что никоим образом не соотнёс его с собственной участью.

Согласно составленным ранее планам, армия Пайкуля должна была соединиться с русскими войсками и вместе теснить шведов в Польше. О.А.Пайкуль выезжал в связи с этим на переговоры с царём, однако из совместных действий ничего не вышло. Август всё больше выходил из доверия, а Россия набирала силы и чувствовала себя всё больше самостоятельной. У царя появилось собственное видение военно-политической обстановки, и Россия сосредоточилась на обеспечении в войне собственных интересов. Русские войска вторглись в Литву в направлении Гродно, а Шереметев с 12-тысячным войском, обеспечивая фланг, отправился в Курляндию, где он в середине июля сошёлся с Левенхауптом. Шведы одержали над русскими сомнительную победу – потери в сражении под Гемойертхофом у них были одинаково тяжёлыми, но это не помешало Шереметеву к сентябрю 1705 года занять всю Курляндию.

Пока Паткуль лечился от водянки, Август отправил в Москву ещё одного посла – В.Х.фон Венедигера – с одним только поручением: очернить Паткуля в глазах царя и добиться его падения. Перехват корреспонденции Паткуля, очевидно, не дал Августу оснований для серьёзных обвинений, поэтому в инструкции Венедигеру, составленной небезызвестным Пфингстеном, основное внимание Петра обращалось на злосчастный меморандум Паткуля от весны 1704 года, в котором де царский посол уничижительно выразился в адрес короля и его правительства, а также перечислялись эпизоды, в которых Паткуль якобы ссорил между собой саксонских министров и генералов. Если же Венедигер выяснит, что Паткуль по-прежнему находится в фаворе у Головина, Меньшикова и царя, то, говорилось в инструкции, ему следовало отделаться лишь общими замечаниями в адрес Паткуля, например, пожаловаться на его скверный характер.

Неизвестно, в каком объёме Венедигер выполнил эти инструкции и выполнил ли он их вообще, но зато хорошо известно, что доверие царя к Паткулю поколеблено не было. «Паткуль пользуется при этом дворе надёжным кредитом», – докладывал в Берлин прусский посол в России Кайзерлинг, – «и все его предложения позитивно воспринимаются царём».

Полковник Х. В.фон Гёртц, между тем перебрался в Берлин и оттуда продолжал обвинять Паткуля не только в поражении под Познанью, но и в измене царю. Если в его утверждениях о том, что Паткуль в познаньском эпизоде допустил определённые ошибки и даже халатность (что было ему совершенно не свойственно), и содержалась доля правды, то обвинения о том, что Паткуль открыто поносил в своих речах царя и Головина, выглядели совершенно бездоказательными и носили характер явной клеветы и лжи. Это заставляет нас в целом посмотреть на выступление Гёрца с большим подозрением. В результате Гёртц добился того, что Пётр для разбирательства этого дела потребовал назначить военный суд. Гёртц, явно не надеясь оправдаться и не доверяя прусским властям, переметнулся под крыло к шведскому генералу Реншёльду, который с радостью его принял и активно использовал в своей антирусской пропаганде. Но перебежчик ликовал недолго: скоро он был обвинен в присвоении казённых денег и отдан под суд. Судов полковник Гёртц тщательно избегал и во время следствия умер от инфаркта.

Но больше всего постепенно выздоравливавшего Паткуля беспокоил потрёпанный в боях русский корпус, который разместился теперь под Люккау, а в действительности находился между небом и землёй. Оставшиеся без денег, не имея крыши над головой, офицеры и солдаты страшно бедствовали и с трудом добывали себе пропитание. В ноябре 1704 года Паткуль докладывал послу Долгорукому о бедственном положении русского корпуса, всё ещё не имевшем крыши над головой и пребывавшем на «свежем» воздухе. Без дров и без хлеба, солдаты разбредались по всей округе, занимались попрошайничеством, а то и грабежами и разбоями. Многие дезертировали. Понятное дело, восторга по отношению к таким иностранцам местное население не испытывало.

Каждый день от холода и голода умирали от 10 до 20 человек. Паткуль обращался к главнокомандующему всех размещённых в Саксонии войск генералу Штайнау, к Шуленбургу и самому Августу с просьбой оказать хоть какую-нибудь помощь русскому корпусу, писал Головину и Арнштедту в Москву, но никто на его призывы не откликался. Князь Д. Голицын, теперь русский военный комиссар в Дрездене, не шевелил и пальцем, чтобы помочь своим соотечественникам. Голицын, по словам Паткуля, доставлял «больше неприятностей и забот, нежели помощи, ибо человек чуть не лопается от зависти и недоброжелательства».

Паткулю с трудом удалось вручить корпус во временное командование польскому генералу Востромирскому. Вот что писал генерал в своих воспоминаниях: «Я увидел московское войско в таком бедственном положении, что пришёл в ужас… Офицеры так дурны… не знают порядка, команды, службы, дисциплины, но при всём том питают удивительную ревность к немецким офицерам… Оружие никуда не годится… жалованье московских офицеров таково, что немецкий лакей не согласится поменяться с ними».

На спасение голодающих Паткуль был вынужден употребить свои личные средства – насколько это позволяли собственный кошелёк и кредит в банках. Побуждающим мотивом был не только страх перед царским наказанием, но и чувство искреннего сочувствия к бедным солдатам и офицерам. Сопереживание и жалость не были типичными чертами личности Паткуля, но, видно, со временем он сильно изменился. К концу декабря по распоряжению Августа русским военным стали выдавать скудный рацион, состоявший из хлеба и овощей, а лошадям – сено и солому. Но это было лишь паллиативной мерой, и корпус уже вторую зиму продолжал оставаться заложником большой политики и наплевательского отношения российских властей к своим подданным за границей. Казалось, все забыли о его существовании. Деньги на содержание из России по-прежнему не поступали, а Паткуль, истратив более 20 тысяч талеров из собственного кармана, был в отчаянии. Положение усугублялось ещё и тем, что два банкира, ответственные за перевод денег из России, умерли, и заниматься финансированием стало некому.

Уже летом 1705 года, во время болезни, Паткуль написал Головину письмо, в котором предлагал единственно возможный выход – предоставить русский корпус в распоряжение какого-либо другого государства. Союзник Август никакого интереса к нему не проявлял. Лучше всего было бы перевести корпус в Данию или Пруссию, но эти страны нужды в иностранных войсках не испытывали. Оставалась лишь Австрия – она была бы рада любому войсковому соединению.

Головин молчал. Отправленное к нему в августе письмо Паткуля было перехвачено шведами, но об этом Паткулю стало известно только в сентябре. Он отправил в Россию дубликат письма, и опять оно было перехвачено и расшифровано шведами. Только третий вариант послания попал в Москву, но это уже случилось в октябре! А Паткуль всё ждал ответа от царя, а ответ всё задерживался…

Его собственное положение при дрезденском дворе становилось невыносимым – и не только из-за надоедливых просьб о русском корпусе. Саксонцам стало известно о содержании его переписки с фон Ильгеном, который осенью 1705 года пригласил Паткуля в Берлин на переговоры. Паткуль, ссылаясь на угрожавшую его жизни опасность, поехать туда отказался, хотя и понимал, что недовольства Петра в связи с этим ему избежать не удастся. Понимали это и враги Паткуля, перехватывавшие его письма к Ильгену. Отчаявшийся и разочарованный в польских делах Паткуль писал Ильгену о своей усталости и желании «заключить собственный мир с королем Швеции». Вся его надежда на будущее, писал он, была связана с Россией, но в России его понимали лишь царь да Головин, и случись что-нибудь с ними, податься ему будет некуда. Далее он благодарил прусского камергера Маршалла фон Биберштайна за его усилия выхлопотать для него у шведов помилование. Всё-таки Паткуль почувствовал шаткость своего положения в Саксонии – царь-то был ой как далеко, а шведы были совсем рядом – и снова послал пробный шар Карлу ХII.

Но и это было не всё – Паткуль в это время стал вести свою собственную политическую игру. Это была опасная игра и в глазах его врагов представляла большой криминал. С Биберштайном Паткуль встретился ещё в Дрездене в феврале 1705 года, когда тот приезжал в Саксонию в качестве специального посланника короля Пруссии. Биберштайн высказал тогда осторожное желание Фридриха установить с Петром дружественные отношения, а Паткуль заверил его, что готов сделать в этом отношении всё от него зависящее. При новой встрече пруссак заявил, что разрыв Пруссии со Швецией в настоящий момент немыслим, на что Паткуль ответил, что Пётр был бы благодарен прусскому королю за посредничество в достижении мирного соглашения со Швецией.

Это была роковая ошибка царского посла – он снова без согласования с Петром дал волю своей излишней самостоятельности и фантазии. В беседе с Биберштайном, несмотря на благородный помысел – сорвать шведско-саксонское сближение, он допустил то же самое, за что он преследовал саксонского курфюрста.

Из двусмысленной ситуации Паткуля «вытащил» Карл ХII – непредсказуемый шведский монарх потребовал от Пруссии стать на сторону Швеции и признать польским королём Станислава Лещинского. А это означало вступление Фридриха в войну против Августа, а значит, он вместо союзника превращался в противника. И тогда шведско-русский мир при посредничестве Пруссии был единственным спасением в неловкой ситуации. И берлинский двор с открытым забралом принялся за реализацию плана Паткуля-Биберштайна. Фридрих по собственной инициативе, без консультации с Петром, заверил шведского посла в Берлине Ю. Росенхане в том, что царь готов пойти шведам на уступки. Вот за этим и вызывал Паткуля в Берлин фон Ильген, с которым он уже договорился о том, что лучшим выходом для царя была бы ставка на Станислава Лещинского и заключение мира с Карлом ХII. Вот почему у Паткуля снова мелькнула искра надежды попутно с помощью Пруссии получить амнистию от Карла ХII. Посол пытался думать за своего суверена и предупредить его желания – тем более что Пётр уже давно «разлюбил» своего непутёвого союзника. Опасное занятие!

О своей берлинской инициативе Паткуль не написал царю ни слова. Только однажды в депеше царю, якобы от имени Пруссии, он спросил его мнение относительно перемирия со шведами, но уже в следующих строках письма усердно уговаривал Петра двинуть русские войска за Вислу. «Непроницаемая темнота окружила эту мистическую мирную инициативу», – сообщает Х. Хорнберг, – «Кто кого обманывал? Пруссия шведов, чтобы потянуть со временем и не ввязываться в военные события, или их самих провёл Паткуль? Были ли его намерения серьёзными или он только хотел парализовать мирные инициативы саксонских министров?» Одно было ясно: в планы Петра мир с Карлом не входил, поэтому он дал указание Паткулю продолжать переговоры с Пруссией о союзе с Россией. Эта пилюля для Паткуля и его прусских друзей оказалась слишком горькой, замечает Х. Хорнберг. Ещё бы: авторитет Паткуля в Берлине подвергся тяжёлому испытанию.

Прусский король для уточнения намерений царя направил к нему в Литву своего посла Кайзерлинга. Пётр сообщил Фридриху, что готов признать Лещинского законным королём Польши, но с условием сохранения за Россией Нарвы. Всё стало на свои места, и Паткуль оказался перед прусским двором совершенно голым. Он переиграл самого себя и остался теперь один, как перст, без всякой поддержки с чьей-либо стороны.

В середине октября Август стал готовиться к поездке в Литву, где он хотел инкогнито встретиться с Петром. Король предполагал, что Паткуль уже проинформировал Москву о том, как он распорядился российскими субсидиями, и теперь надеялся пустить в ход всё своё обаяние, чтобы оправдаться перед царём. Паткуль вначале тоже планировал выехать к царю в Литву (мысль о том, что Август мог «заложить» его перед царём, ему почему-то в голову не приходила), но потом отложил поездку до лучших времён. Для этого у него было достаточно предлогов: опять случился приступ водяной болезни; нужно было довести до конца заочные переговоры с Берлином; нельзя было отлучаться от попавшего в беду русского корпуса – если придёт ответ от Головина, он должен быть на месте; к тому же именно на это время было назначена его официальная помолвка с Анной фон Айнзидель. Но истинная причина заключалась, вероятно, в том, что Паткуль боялся появиться перед царём.

И он остался в Саксонии.

Письмо Головина пришло в конце октября. Оно содержало следующее указание Петра:

«Если после всех усилий пробиться с войсками из Саксонии в Польшу окажется невозможным (отчего Боже сохрани!), то при крайней нужде предоставьте их цесарю на возможно выгодных для них условиях, но с тем чтобы без воли Его Царского Величества они не были удержаны цесарем долее одной компании, а по окончании оной должны быть приведены в целости и сохранности к нашей границе через Венгрию.

В случае если Е. Ц. В. при посредничестве кайзера заключит выгодный мир, то Е. Ц. В. предложит кайзеру ещё более крупный корпус, но об этом предложении Вы должны говорить с ним в случае крайней нужды и не заключать никаких договоров прежде, чем отчитаетесь об этом перед Е. Ц. В. Ваше Превосходительство должно быть озабочено тем, чтобы Е. Ц. В. за указанное предоставление войска по возможности получило субсидии, каковые полагаются и другим державам. Впрочем, Е.Ц.В. предоставляет Вашему Превосходительству действовать согласно известным правилам поведения и обстоятельствам».

Как видит читатель, инструкции царя в изложении Головина (и, вероятно, в переводе на немецкий язык Шафирова) выглядели довольно расплывчато. В частности, не понятно, об окончании какой компании говорил Головин в первой части инструкции – австро-французской или русско-шведской. Далее идёт речь о возможности вторичного предоставления русских войск австрийскому императору, но не ясно, к какому случаю должны быть применены условия царя. Как бы то ни было, Паткуль воспринял письмо Головина как сигнал к действию. Спрашивать о деталях уже не было времени – «крайняя нужда» для измученных солдат и офицеров давно наступила.

Ещё до того как получить письмо Головина, Паткуль начал секретные переговоры с австрийским послом в Дрездене графом Штраттманном. Теперь, имея на руках согласие царя и Головина, он продолжил эти переговоры вполне официально и открыто. Прежде всего Паткуль послал копию письма Головина генералу Штайнау как главнокомандующему всех войск на территории Саксонии и проинформировал коллегию тайных советников (Тайный совет), правившую саксонским курфюршеством в отсутствие Августа. Несмотря на это, никаких мер саксонскими властями по содержанию русского корпуса принято не было.

Обычно автократичный Паткуль созвал в Нидерлаузитце военный совет русских и иностранных офицеров и предложил им на выбор два варианта: переходить с корпусом в Австрию или пробиваться с боями в Россию через занятую шведами польскую территорию. Чтобы избежать обвинений в том, что волеизъявление было не свободным, Паткуль на военном совете не присутствовал. Оба офицерских собрания ответили единодушным «нет» на предложение совершить марш через Польшу и также единодушно выбрали вариант перехода на службу к австрийскому императору Йозефу I (император Леопольд I к тому времени умер и его место на троне занял сын).

Известие о перемещении русского корпуса из Саксонии в Австрию дошло до Августа, гостившего у царя в Литве, под Гродно. И хотя Пётр последнее время саксонца не жаловал, последнему снова удалось обольстить царя и особенно – втереться в доверие к Меньшикову. Прусский посол Кайзерлинг сообщал в Берлин, что польский король «благодаря чрезвычайной фамильярности, усиленному вниманию и многочисленным подаркам» понравился Меньшикову (ещё бы не понравиться – Данилыч подарки любил больше жизни!), а также «воспламенил к себе прежнюю любовь» Петра. Да и что нужно нашим русским «непритязательным» царям? Дружелюбно потрепать по плечу, лихо хлопнуть стакан водки, назвать «другом» – и он твой! «Шармёр» Август умел проделывать такие номера артистично. Перед отъездом из Гродно ему достаточно было удивлённо поднять брови и задать вопрос, действительно ли Его Царское Величество распорядилось вывести из Саксонии свой вспомогательный корпус, чтобы Пётр, не моргнув глазом, тут же дезавуировал своего посла Паткуля.

Возможно, всё так и произошло: своему послу в Гааге Герсдорффу Август позже рассказывал, что во время своего пребывания в Гродно он пожаловался царю на то, что Паткуль собирался вывести из Саксонии русский корпус в Австрию, на что Пётр якобы ответил, что Паткуль действовал вопреки его, царской, воле, и обещал сместить его со всех постов.

И действительно, в декабре в специальном послании к польскому королю царь – чётко и однозначно! – написал: «По вопросу т.н. предоставления вспомогательных частей кайзеру: для подобных угроз никаких приказов никогда не отдавалось, и если господин фон Паткуль вследствие неудовольствия условиями расквартирования и т. п. что-то и предпринял, то мы здесь заверяем, что этого никогда не допустим – на этот счёт Вы можете оставаться спокойны…» Вот так: не было письма Головина, не было никаких указаний Паткулю в случае крайней нужды принять меры по переводу корпуса в Австрию, не было обещаний за хорошие деньги «подкинуть» кайзеру Йозефу ещё русских солдатиков – ничего этого не было! Всё это выдумки Паткуля!

А ведь Петру было доподлинно известно, как обращались с его вспомогательными частями в Саксонии – об этом ему сообщал не только Паткуль, но и сами офицеры корпуса. Не пройдёт и двух лет, и царь, как ни в чём не бывало, сообщит в Вену, что король Август «самым бездарным способом наполовину уморил голодом московское войско в Саксонии, из-за чего генерал Паткуль для спасения указанных частей вёл переговоры с послами кайзера, чтобы предоставить их на Вашу службу…»

Как же всё это понимать? Или в большой политике можно не учитывать судьбы отдельных своих подданных и дозволяется подставлять их ради сиюминутных политических выгод и настроений? К сожалению, ответ на этот вопрос напрашивается утвердительный. К сожалению, у русского начальства водится подлый обычай за счёт «стрелочников» грубо дезавуировать собственные установки типа «не пущать!» или «не давать!» – лишь бы выгодно и благородно выглядеть в глазах какого-нибудь иностранного прыща! Уж не от царя-большевика пошёл этот подлый обычай?

А Петру Август конечно же всё ещё был нужен – он отвлекал основные силы шведов во главе с Карлом XII и давал возможность как можно лучше подготовиться к встрече шведов в России. Чтобы угодить союзнику, не грех было отказаться от собственных слов. (Не для себя же стараюсь, а для отечества, мне вручённого).

К счастью, Паткуль об этом маневре русского самодержца никогда не узнает. Когда переговоры с графом Штраттманном шли уже полным ходом, Паткуль получил из Гродно ноту русского кабинета от 28 ноября, в которой ему предлагалось «продолжить переговоры с Австрией по вопросу предоставления кайзеру русского корпуса в Саксонии». Выходит, левая рука царя не ведала, что делала правая.

После переговоров с австрийским послом Х. Штраттманном Паткуль хотел отпраздновать свою помолвку с Анной фон Айнзидель, а потом уже выехать в Гродно к царю с подробным отчётом обо всех делах. Ему даже стало казаться, что, несмотря на все перипетии и козни врагов, обстановка для него в конечном итоге складывалась не так уж и плохо. Даже неожиданное появление в Дрездене скандалиста Герена не вывело его из равновесия. Герен, француз по национальности, находился на службе в русской армии, потом уволился и стал распространять в Европе пасквили о плохом обращении с иностранцами в России. Паткуль, не долго думая, просто отдал приказ арестовать и посадить француза в крепость Зонненштайн, предоставив его судьбу на милость царя. Между тем, галантный и задиристый француз произвёл впечатление на графиню Штраттманн, и она обратилась к Паткулю с просьбой как-то облегчить участь своего фаворита. Отказать в просьбе супруге человека, от которого зависела судьба несчастного русского корпуса в Саксонии, было никак не возможно. Паткуль без разрешения царя Герена из крепости отпустить не мог, но зато на свои деньги «украсил» его жизнь в крепости настолько, что… потерял в его лице непримиримого врага. В Дрезденском государственном архиве находятся долговые записки Паткуля на содержание Герена в крепости, на обороте которых почерком француза начертаны следующие слова: «В моих жилах нет ни одной капли крови, которую я бы не был готов пролить за интересы Паткуля». Герен клянётся в любой момент отдать свою жизнь за своего благотворителя. Даже если сделать скидку на экспансивный и эмоциональный характер француза, отказать ему в искренности чувства всё же трудно.

Но Паткуль жестоко ошибался: временное затишье свидетельствовало лишь о том, что его враги затаились и тайно готовились к нанесению решительного удара. Слухи о помолвке с вдовой фон Айнзидель ещё больше усугубили страх саксонской придворной камарильи перед «непотопляемым» лифляндцем. Брак с представительницей знатной саксонской фамилией фон Румор, по их мнению, давал ему прекрасный шанс для упрочения положения при правительстве Августа, и они, опираясь теперь на информацию короля о том, что Паткуль якобы попал в немилость к царю, неуверенно, но быстро шли к своей заветной цели.