Текст книги "Паткуль. Неистовый лифляндец"

Карл ХII догадался, о чём графиня шепчется с фельдмаршалом и сделал знак растерявшемуся Августу, чтобы тот удалил графиню прочь. Курфюрст попросил любовницу выйти. Графиня, метнув на мужчин яростный взгляд, подчинилась и вышла из зала, а суверены вышли в город и долго ещё бродили по его окрестностям. Август выступал в роли гида, а в конце прогулки проводил Карла до ворот, а потом ему подали коня, и он проехал со шведами ещё с полмили до Нойдорфа.

Когда Карл ХII соединился, наконец, со своим отрядом, офицеры его пребывали в ужасе:

– Ваше величество, вас же могли арестовать!

– Да ну уж, – улыбнулся Карл, – куда им жалким трусам!

Находившийся рядом с Августом Я. Х.Флемминг посчитал представившуюся возможность благоприятной, чтобы замолвить словечко за Паткуля, и прозондировал на этот счёт мнение бывшего пленника Августа генерала А.Б.Хорна, сопровождавшего Карла в этой поездке. Хорн отсоветовал фельдмаршала от этого «бесполезного шага», но Флемминг не послушался, и по его настойчивому совету Август предпринял робкую попытку уговорить Карла на помилование. Реакция «железной головы» была такой резкой, что разговор прервался на полуслове при одном упоминании имени Паткуля.

Когда шведский король прогуливался по улицам Дрездена, к его ногам с просьбой помиловать своего господина бросился один из слуг Паткуля, но Карл только дёрнул поводья, чтобы не задавить просителя и свернул в сторону.

В Альтранштедте решилась судьба друга Паткуля – генерала О.А.Пайкуля. О.А.Пайкуль был приговорён к смертной казни Верховным судом Швеции ещё в 1702 году, когда он, не чувствуя себя шведским подданным или чем-то обязанным Швеции, не явился с повинной по амнистии шведского короля. После пленения Пайкуля доставили в Стокгольм и держали в тюрьме. В прошении о помиловании на имя Карла ХII он указывал, что уже в 1677 году, будучи мальчиком, поступил на саксонскую службу и что если нужно, он отблагодарит шведскую корону своими услугами алхимика (Пайкуль, действительно страстный алхимик, утверждал, что нашёл секрет изготовления золота и предлагал Карлу ХII столько драгоценного металла, сколько бы ему понадобилось на продолжение войны). Английский посол от имени семьи заключённого предлагал шведским министрам большие деньги, чтобы те воздействовали на своего короля. Но они отказывались даже обсуждать этот вопрос. Они знали, что король Швеции был неумолим – ведь он из принципа никогда не менял своих решений.

К Карлу ХII в Альтранштедт на аудиенцию с большим трудом пробилась жена пленного генерала, умоляя пощадить её мужа. Король выслушал просьбу с каменным лицом, а когда она бросилась к нему в ноги и обняла за грязные ботфорты, он с такой силой выдернул ногу, что поранил шпорой лицо просительницы. Солдатский король и вёл себя по-солдатски.

И 4 февраля 1707 года Пайкулю отрубили голову.

Все понимали, что судьба Паткуля, если он окажется в руках шведов, будет ничуть не лучше судьбы его друга. Его вина, с точки зрения шведов, была куда тяжелее.

В начале марта 1707 года Август созвал своих советников, чтобы решить, наконец, судьбу Паткуля. И опять курфюрст оказался между молотом и наковальней – между Петром I и Карлом XII: выпустить Паткуля – рассердить шведского короля, выдать его шведам – испортить отношения с Москвой. Арест Паткуля загнал всю политику Дрездена в тупик. Хойм, как ни странно, высказывался теперь в пользу организации Паткулю бегства из Кёнигштайна, потому что считал, что шведы будут оставаться в Саксонии не вечно, а дружба с царём была куда важнее. Референт Пфингстен, напротив, убеждал скрупулёзно выполнять условия Альтранштедтского мира. Шуленбург, несмотря на личную антипатию к Паткулю, по всей видимости, поддержал мнение Хойма. Флемминг из Берлина тоже склонялся к тому, что Паткуля нужно передать царю.

Никаких документов и резолюций с этого совещания не сохранилось – скорее всего, их не было. Курфюрст и его министры не хотели оставлять никаких улик для шведов, а потому решение было принято в устной форме. Косвенно об этом свидетельствует письмо Августа к его трём советникам, в которых он пишет следующее: «Вам известно, какое решение после нынешнего утреннего совещания мы будем вынуждены принять по вопросу сохранения нашего государства в связи с личностью Паткуля». О каком решении шла речь, помогает понять продолжение письма: следовало посовещаться с комендантом Кёнигштайна генералом Циглером о том, как лучше всего выполнить задуманное. С Циглера нужно было взять клятву о сохранении тайны, которую ему откроют. О том, какие удобные средства будут найдены Циглером, следовало доложить ему, Августу, который потом сформулирует коменданту окончательные инструкции.

Е. Эрдманн однозначно расценивает это как намерение Августа и его советников с помощью коменданта крепости организовать бегство Паткуля, но таким образом, чтобы шведы ничего не пронюхали и не успели помешать выполнению плана. Для альтернативного решения – для выдачи Паткуля шведам – все эти подготовительные мероприятия, по мнению историка, смысла не имели. В архивах дрезденского двора сохранился документ о принятии майором Круксом упомянутой клятвы с генерала Циглера. Оба офицера торжественно обещали «хранить в тайне всё, что им было сообщено для выполнения известного дела и не посвящать в него никого из посторонних». Клятвоприношение состоялось в 5 часов пополудни 4 марта 1707 года на квартире Хойма в присутствии хозяина и Шуленбурга «при полном сознании и памяти».

Итак, политическое решение, как бы оно трудно для курфюрста ни было, всё-таки состоялось. По всей видимости, слишком горьки оказались плоды сепаратного мира со шведами и слишком очевидны были преимущества сохранения союза с Россией, чтобы нерешительный, лабильный Август и злобные ненавистники Паткуля из его окружения пошли на такой шаг!

А шведы, словно почуяв неладное, предприняли дипломатический демарш: сразу после упомянутого совещания в Дрезден приехал посол Карла Юсиас Седерхъельм и потребовал выдачи Паткуля. Во дворце курфюрста снова начались страдания и гадания – как поступить? В конце марта Август сам сделал первый шаг к подготовке запланированного побега и направил Циглеру приказ предоставить заключённому больше свободы передвижения и право на переписку с внешним миром. Для чего это делалось, сообщили Паткулю устно. Паткулю привезли некоторые личные вещи, хранившиеся до сих пор у его невесты: мундиры, парики, серебро, сундуки и ящики, шпаги, ружья, пистолеты, фонари и т. п. Вряд ли, пишет опять Эрдманн, такая забота свидетельствовала в пользу того, что курфюрст готовил передачу узника в руки Карла. Что касается переписки, то Циглер получил строгое указание все письма Паткуля переправлять губернатору Дрездена Зинцендорфу, а тот должен был показывать их лично Августу.

Сохранилось письмо Паткуля к Августу, написанное именно в этот период. Паткуль в резких тонах протестует по поводу совершённого над ним беззакония и тех страданий, которые ему пришлось пережить: «Подобного нарушения международного права история ещё не знала». Он жалуется также на грубое обращение стражи, на дурное питание и неоправданное ограничение передвижения. Заключённому было бы легче перенести любые страдания, в том числе и не «приличествующий моему статусу позорныйц побег», чем те, которые выпали на его долю в Кёнигштайне. Потом он узнал, что его собираются передать в руки шведам и лишить самой жизни. Поэтому он должен теперь позаботиться о спасении своей души, чтобы из надёжного укрытия защититься от клеветы и наветов. Он не совершил ничего предосудительного, а выполнял лишь долг перед царём, следовательно, он ни перед кем, кроме Бога и царя, отчитываться не намерен. Он вынужден прибегнуть к побегу исключительно из соображений совершённого над ним насилия и произвола.

Создаётся впечатление, пишет Эрдманн, что письмо специально извращает действительное положение вещей, чтобы обеспечить алиби как самому автору, так и коменданту крепости на случай побега Паткуля. И действительно, к письму приложена записка, написанная рукой Паткуля, которая ставит все точки над «i»: «Я специально составил это письмо в таких выражениях, из которых можно было бы сделать вывод, что я вынашиваю планы мести к Вашему Королевскому Величеству и чтобы шведы увидели и поверили, что я не только представлю В. К. В. в положительных тонах царю, но наоборот постараюсь сделать всё, чтобы испортить Вам репутацию. Итак, В.К.В. должны сделать так, чтобы это письмо попало к шведам. Впрочем В. К. В. может быть уверенным в моей верности, подтверждения которой не замедлят проявиться. Но об этом никто не должен знать, а записку следует сжечь. Интересы и благосостояние В. К. В. в данных условиях требуют этой хитрости…»

Всё это похоже на правду. Великому мистификатору выпала возможность снова вспомнить о своём искусстве. Курфюрст и здесь не изменил своему характеру, не позабыв обеспечить алиби и себе, чтобы даже тень подозрения в соучастии при организации побега Паткуля не пала на его голову. Это было частью той договорённости, которая была достигнута между двором, Циглером и Паткулем. Курфюрсту казалось, что достаточно было предъявить шведам это письмо Паткуля, чтобы считать себя непричастным к событиям. А, главное, будет удовлетворён царь. Задумано было замечательно – что и говорить: и овцы целы, и волки сыты!

Вместе с этим письмом в архиве лежит мартовское письмо Паткуля к Анне Айнзидель. Вот несколько слов из него: «Ангел мой, ваше приятное послание от 5 числа обрадовало меня особенно, желаю только успеха в выполнении Ваших уверений. Всё, что для этого осталось сделать, должно прийти оттуда. Здесь всё готово…» Далее следуют заверения в любви и выражения надежды на скорое воссоединение. Из текста письма следует, что со стороны невесты и её отца тоже предпринимались какие-то меры, способствующие побегу узника Кёнигштайна.

Второе письмо – последнее – было вероятно написано в апреле 1707 года. Из него следует, что подготовительные меры семейства фон Руморов где-то не сработали, однако надежда Паткуля на освобождение не угасла, поскольку попытка вызволить его из тюрьмы возобновилась:

«…Надеюсь на Бога, что всё получится. Мой план – прямо отправиться к царю; только бы пробраться к нему и только бы Краков был занят царскими войсками. Итак, мой ангел, ты скоро получишь от меня известие… Как только гости (шведы, Б.Г.) уберутся из страны, я прибуду в удобное местечко, где мы обо всём поговорим… Моими оставшимися вещами можете распорядиться по своему усмотрению, или оставьте их на хранение у коменданта до первого востребования…» Далее Паткуль рекомендует невесте и будущему тестю позаботиться о своей безопасности, потому что шведы, уходя из Саксонии, могут совершить по отношению к семейству какую-нибудь пакость. Напоследок он вспоминает о своём кучере Сервасе, не забывает о своём арестованном секретаре Хайнрихе и просит по возможности принять меры по его освобождению тоже6969
  Многие биографы Паткуля считают, что именно его секретарь Хайнрих, сотрудничая с тайной службой Августа, во многом способствовал его гибели.


[Закрыть].

В последнем абзаце текста Паткуль просит невесту передать отцу, что он написал «жёсткое письмо королю, чтобы оправдать его в глазах шведов, если они заподозрят его в поддержке побега» и уверяет фон Румора в своём расположении к Августу, несмотря на причинённые страдания. Последнее предложение письма посвящено курфюрстине Анне Софии – Паткуль просит фон Руморов передать ей искреннюю благодарность за помощь и пожелания всего наилучшего.

В этом последнем письме Паткуль предстаёт перед своими близкими таким, каким они его знали раньше. Несмотря на колоссальное напряжение, в котором он находился накануне побега, зная, что в случае неудачи ему грозит смерть, он больше пишет не о себе, а посвящает много ласковых и тёплых слов своим близким. «Это – прекрасный человеческий документ, которого от Паткуля последних лет жизни вряд ли можно было ожидать», – пишет Е. Эрдманн.

В архиве хранятся ещё две записки Паткуля. Одна из них, узкая полоска упаковочной бумаги, была предназначена для его сообщников за пределами крепости. В ней Паткуль поставил следующие вопросы:

– Когда он спустится к подножию стены, где ему искать лошадей? Они не должны находиться близко к стене, чтобы их не обнаружила стража.

– Когда на место прибудет офицер? Унтер-офицер?

– Калитка должна быть открыта сзади, чтобы увидеть его, не появляясь на виду у стражи.

Нам здесь не всё ясно – в частности, в последнем указании заключённого о калитке, но адресат, находившийся в контакте с Паткулем, вероятно хорошо понимал, о чём шла речь.

Записка, судя по всему, в руки сообщников не попала – либо её кто-то перехватил, либо она не отсылалась вовсе и была найдена в бумагах Паткуля позже.

Второй документ – памятка по форме, предназначенная, по всей видимости, Циглеру. Вот её дословный текст:

А) Если он уже будет вне крепости, и объявят тревогу, ворота крепости должны быть заперты целый день, чтобы никто снаружи ничего не узнал, а находящиеся поблизости шведы не могли его преследовать.

Б) У решётки не должно быть поста, чтобы часовой солдат потом не проболтался.

В) Курьер, который будет послан в Дрезден с известием о побеге, должен хранить молчание и по пути об этом не говорить, а ждать, пока слухи распространятся сами. Таким образом, я при побеге получу фору.

Судя по всему, Паткуль планировал спуститься из окна камеры на верёвочной лестнице и немедленно уйти из Саксонии через богемскую границу. Кто конкретно помогал Паткулю в организации побега, не известно. В первой записке упоминаются офицер и унтер-офицер, но они вряд ли были саксонцами – Август не стал бы рисковать и привлекать к этому деликатному делу своих подданных. Да и Паткуль вряд ли бы согласился на то, чтобы привлекать к такому ответственному делу саксонских военных. Это могли быть офицеры из русского корпуса, которые после Альтранштедтского мира по требованию Карла XII должны были быть выданы шведам в качестве военнопленных, но вовремя ушли через границу и служили теперь в австрийской армии, как и планировал в своё время Паткуль (в мае 1707 года по требованию царя русский корпус был возвращён в Россию).

Е. Эрдманн даже указывает на возможного сообщника Паткуля, подполковника германского происхождения Шелле, который ещё в конце 1705 года, сразу после ареста Паткуля, выехал в Гродно, чтобы заступиться за своего бывшего командира перед Петром и Августом. Саксонцам подполковник тогда сказал, что его вызвал к себе в Гродно король Август, но на самом деле он ехал по поручению невесты Паткуля и финансировался её отцом фон Румором. Недруги Паткуля прознали про это и предупредили Августа, чтобы тот отослал подполковника обратно. Но Шелле короля не послушался и, убедившись, что царя в Гродно уже не было, выехал вслед за ним. Если ему удалось получить у Петра аудиенцию, то вполне возможно, что царь не возражал против организации бегства своего посла из саксонского плена.

Планам Паткуля и его сообщников не суждено было сбыться. Накануне побега из Дрездена в Кёнигштайн по поручению курфюрста прибыл фон Арнштедт. Он встретился с Циглером, а потом вошёл в камеру к Паткулю и сообщил, что у ворот крепости находится шведский отряд, чтобы забрать Паткуля с собой. Трудно представить то внутреннее смятение и возмущение, которое испытывал фон Арнштедт при выполнении своей миссии – своей рукой воткнуть кинжал в сердце друга! Ещё трудней вообразить, в каком шоке пребывал бедный заключённый, услышав эти роковые слова.

Что же случилось? Шведы прибыли раньше, чем рассчитывали Август и его советники? Или перепуганный последствиями побега Паткуля Август в последний момент передумал и вызвал солдат Карла XII? Шведский посол Седерхъельм уже дважды появлялся в Дрездене и требовал выдачи Паткуля. Почему в самый канун побега произошёл срыв, мы возможно никогда не узнаем. Архивные документы на этот счёт молчат.

О. Шёгрен высказывает версию, согласно которой комендант Циглер потребовал от Паткуля за свои услуги вознаграждение, показавшееся последнему чрезмерным. И пока они торговались, в Кёнигштайн прибыл шведский отряд. Версия эта маловероятна: во-первых, она не нова и уже высказывалась в связи с аналогичным эпизодом, в котором выступал комендант Зонненштайна Корнберг, во-вторых, вряд ли бы в такую минуту Паткуль стал препираться с Циглером о размере вознаграждения – слишком высока была цена жизни, а в-третьих, вряд ли дисциплинированный генерал стал бы требовать от заключённого какие-то деньги, когда побег был санкционирован самим Августом. Одно то, что конвой состоял из 30 человек и для выполнения приказа прибыл в Кёнигштайн глубокой ночью, на которую готовился побег, свидетельствует о том, что шведам было известно о нём заранее. Для конвоирования беспомощного заключённого хватило бы и полудюжины солдат. Напрашивается единственный вывод: Август всё-таки ещё раз предал Паткуля! Сообщники Паткуля в случае столкновения с конвоем никаких шансов на успех не имели.

…Паткулю в этот последний час предоставляют возможность написать письмо. И он пишет это письмо не к невесте, единственному близкому человеку в этот момент, а к царю Петру. Это письмо написано кровью возмущённого и раненого несправедливостью сердца. Оно довольно длинное, и мы постараемся передать здесь основные моменты. В эти минуты Паткуль отбрасывает все условности и называет вещи своими именами – во всём виноват лицемер Август. И царь должен был узнать об этом.

Всему миру курфюрст пытается доказать, что во всём виноваты его министры, но почему же тогда он не отменил их решение и оставил всё как есть? Если он не хотел передать его в руки шведам, так почему же он не отпустил его заблаговременно? – спрашивает Паткуль. Да потому, что царский посол был Августу помехой на пути к сепаратному миру со шведами. У Паткуля нет никаких сомнений в том, что одобренный Августом план побега был просто ловушкой – курфюрст усыпил его бдительность, а когда до побега оставались считанные часы, он вызвал к воротам Кёнигштайна шведский патруль. Первым шагом, который должен был предпринять царь, узнав об аресте своего посла, должен был быть арест и взятие в заложники посла Саксонии, и тогда Паткуля бы сразу отпустили. Он, верный слуга царя, не заслужил к себе такого несправедливого отношения. Если царь поверил клеветническим измышлениям Августа и его министров и оставил своего верного слугу на произвол вероломным союзникам, то пусть тогда его рассудит Бог, с горечью пишет Паткуль.

Пунктуальный чиновник, Паткуль не хочет сойти в могилу обманщиком или проворовавшимся должником и в этом последнем письме к царю даёт подробный отчёт в расходовании казённых денег. Он указывает, что предоставлял кредит Августу из собственных денег и что курфюрст к тому же является его должником! Содержание за три года, не выплаченное царём, Паткуль просит перевести на имя своей невесты. «Такой верный слуга достоин и верного господина», – горько прибавляет Паткуль и просит царя сообщить всем о вероломстве Августа и оправдать своего преданного слугу в глазах всего мира.

Относительно дальнейшей своей судьбы у Паткуля не было никаких иллюзий.

Казнь

Я, нижепописавшийся, удостоверяю, что совместно с генерал-адъютантом Арнштедтом 6 апреля в 12 часов ночи принят арестант Йохан Рейнхольд Паткуль, в чём и подписываюсь.

Крепость Кёнигштайн, 6 апреля 1707 года

Е.ф.Фитингхоф. Отто Рейнхольд Штакельберг

Так выглядит расписка двух «шведских» офицеров, командовавших шведским конвоем, переданная правительству Саксонского курфюршества. Офицеры были лифляндцами, земляками Паткуля, и это совпадение было не случайно: Карл XII специальным приказом выбрал офицеров и солдат Лифляндского полка и поручил им доставить «преступника Паткуля» в шведский лагерь. Король решил показать устрашающий пример для всех других лифляндцев, изменивших Швеции.

Паткуля заковали в кандалы и отконвоировали в близлежащую деревню Диппольдисвальде, где был расквартирован Лифляндский полк. Арестованного привели на квартиру к командиру полка полковнику Мейерфельдту, а тот отдал распоряжение доставить его в цепях на помещичью усадьбу в Рингхардсгримма и охранять до утра.

Весть об аресте Паткуля быстро распространилась по Европе. Узнал об этом и царь Петр. Он весь кипел от злобы на курфюрста и написал возмущённые письма к венскому, копенгагенскому, лондонскому и гаагскому дворам. Паткуля, писал царь английской королеве Анне, «нашего невинного посланника» арестовали самым «неслыханным образом» и выдали его злейшим врагам на погибель. При этом король Август «свято» заверял царя, что никогда и ни при каких обстоятельствах этого не случится. Царь просит королеву попытаться облегчить участь Паткуля и создать ему хотя бы условия, достойные его положения.

Попутно Пётр решил попытаться прозондировать мнение Карла ХII о мире с Россией, благо вся Прибалтика была им уже завоёвана. В апреле 1707 года в Альтранштедт выехал английский герцог Джон Черчилль Марлборо, слывший одним из лучших полководцев и дипломатов Европы. Герцог славился удивительным даром уговаривать людей и непомерным корыстолюбием. За свои услуги он запросил у царя 200 000 ефимков и доход с какого-нибудь русского города, к примеру с Киева или какого-нибудь Владимира. В случае успеха миссии царь обещал также подарить герцогу крупный рубин, «какого на всём свете нет», и наградить орденом Святого Андрея Первозванного. Д.Ч.Марлборо дал согласие выступить в пользу Петра только после упоминания рубина. При этом задание царя было всего лишь сопутствующим – королева Анна поручила Марлборо прежде всего выяснить, не согласится ли Карл ХII в войне за испанское наследство присоединиться к антиавстрийской коалиции, и добиться смягчения шведско-австрийских противоречий.

В Альтранштедте Марлборо в льстивых и «цветастых» выражениях сказал Карлу, что приехал специально изучать его военное искусство. Это сразу не понравился королю, и он в течение всей аудиенции старался не замечать герцога вовсе. Карл демонстративно на шведском языке вёл беседу с английским послом Джоном Робинсоном, а посол переводил кое-что для герцога на английский. Можно было общаться на французском, но Карл принципиально не захотел этого делать.

Герцог, конечно, адекватно оценил обстановку и не торопился выкладывать предложение царя, с удовлетворением отметив, что король с радостью говорит о победе союзников над Францией. При одном имени царя глаза Карла зажигались злобной воинственностью. К тому же Марлборо заметил на столе у короля карту России и понял, что слов тратить не надо: шведы оставят в покое Вену и пойдут на восток. О рубине и царском вознаграждении пришлось забыть. Замолвить слово о Паткуле Марлборо забыл вообще.

Зато Робинсону удалось поговорить о Паткуле с графом Пипером. Англичанин в своём демарше сделал упор на нарушении Саксонией и Швецией международного права. Пипер холодно ответил, что вины Швеции никакой нет – обвинение в нарушении международного права касается только тех, кто арестовывает послов и выдаёт их властям другого государства. Возразить на это замечание было трудно. Единственная возможность, которая существует для Паткуля, писал Робинсон в Лондон, это обращение к королю Карлу с «компетентным представлением». Наивный Робинсон: он полагал, что для Карла существовали «компетентные заступники»!

Других отзывов на призыв Петра I оказать помощь Паткулю не известно. Вена постоянно находилась в состоянии страха от «дикого тигра» Швеции, остальные, убедившись в тщетности английской попытки, остались в стороне. Никто не хотел ссориться с грозным шведским королём, в войне за испанское наследство никто не рисковал обратить против себя сильную шведскую армию.

Несомненно, что время для решительных шагов по освобождению Паткуля было упущено. Уповать на помилование Паткуля Карлом XII и надеяться теперь на милосердие шведского короля было также бесполезно, как апеллировать к чувствам его знаменитых ботфортов. Ульрика-Элеонора, любимая сестра Карла, побуждаемая вероятно своей прабабкой, попыталась было вступиться за Паткуля и написала брату письмо, но в ответ получила вежливую и холодную отповедь с назиданием не вмешиваться не в своё дело.

Действовать, конечно, надо было тогда, когда Паткуль находился ещё в руках саксонцев. И с горечью и сожалением приходится констатировать, что ни сам царь Пётр, ни канцлер Головин так и не проявили настойчивости и истинной заинтересованности в том, чтобы вырвать Паткуля из рук Августа и его коварных министров. Ф.А.Головин в течение 1705 и 1706 г.г. болел и в марте 1707 года – за месяц до выдачи Паткуля шведам – умер, и это в какой-то мере снимает с него часть вины за преступную бездеятельность по делу Паткуля. Сменивший Головина на внешнеполитическом поприще статс-секретарь Пётр Шафиров явно не был настроен в пользу Паткуля – во всяком случае, его поведение в этом вопросе представляется непоследовательным и, по меньшей мере, безразличным.

Несомненно, царь нёс тяжёлое бремя управления государством и ведения войны со шведами. Он тоже в это время был тяжело болен, сильно нервничал перед шведским вторжением в Россию и находился в постоянных разъездах и хлопотах. Но если он всегда находил время для попоек и развлечений, то при желании мог бы найти время и для того, чтобы как следует заняться делом Паткуля. Тем более что арест царского посла в Дрездене не был уж такой мелочью, о которой можно было бы позабыть. В конце концов, он наносил урон и авторитету царя, и неприятно ущемлял престиж России в Европе. Но царь, вместо того чтобы решительно и твёрдо заявить о своих претензиях, играл в дипломатию, ограничивался робкими напоминаниями и спорадическими просьбами в адрес Августа и оказался не на высоте своего понимания случившегося. Конечно же, хитрый саксонец это видел, а потому и не собирался выпускать Паткуля из своих рук.

В сентябре шведская армия, снова через австрийскую Силезию, вышла из Саксонии и вернулась в Польшу. Паткуль с лифляндским полком Мейерфельдта, закованный в цепи, ехал в закрытом возке, в котором для проникновения свежего воздуха были проделаны дырки. У города Калиша передовой дозорный лифляндцев, когда поил лошадей, подвергся нападению русских кавалеристов и попал в плен. Он был доставлен к командиру отряда, полковнику Шульцу, и добровольно сообщил, что в полковом обозе они везут с собой пленного – бывшего царского посла Паткуля. В распоряжении Шульца находились около 700 драгун и примерно столько же калмыцких всадников – достаточно грозная сила, чтобы попытаться отбить пленного Паткуля, тем более что лифляндцы Мейерфельдта вряд ли стали бы чинить ей какие-то помехи. Пленный лифляндец, вероятно чтобы соблазнить конников Шульца лёгкой победой, на допросе утверждал, что в полку совсем нет пороха (что вряд ли соответствовало действительности, потому что из Саксонии шведская армия вышла при полном боевом комплекте, хорошо оснащённой, никаких боёв не вела и порох не тратила).

Шульц на атаку лифляндского полка не решился – слишком глубоко ещё сидел у русских страх перед непобедимыми шведами. Когда об этом узнал находившийся в Варшаве А. Меньшиков, он с досадой и возмущением воскликнул:

– Дурак Шульц! Такую возможность упустил оказать великую услугу Его царскому величеству!

Царский фаворит обещал назначить расследование и примерно наказать нерасторопного Шульца.

А Паткуль, естественно, ничего про это не ведал. Он чуть не задыхался от нехватки свежего воздуха в тесном возке и вот уже третью неделю отказывался от приёма пищи. Лифляндцы роптали и одновременно боялись: если пленник скончается у них на руках, то им не избежать страшной мести короля. Они сообщили в штаб армии о плачевном состоянии Паткуля, и в полк вскоре приехал королевский врач. Он обследовал пленного и вынес вердикт: жить ему осталось недолго. Длительное голодание и утомительная поездка сделали своё дело.

Такая смерть в планы короля-романтика не входила. Он немедленно собрал сессию военного трибунала во главе с Реншёльдом и объявил ему, что поскольку Паткуль в 1694 году уже был приговорён стокгольмским судом к смертной казни, то в новом суде надобность отпадает. Обвиняемый так сильно навредил Швеции, что он заслуживал самую страшную казнь. Карл ХII составил подробную инструкцию палачу, согласно которой Паткуль должен был сначала получить 16 ударов железной палкой с долгими промежутками между ними (первые же удары должны были переломить ему кости, рёбра, позвоночник). Затем отделению подлежали руки и ноги, и после всего – голова несчастного. То, что могло остаться от Паткуля, король приказал привязать к колесу и выставить на всеобщее обозрение и на съедение воронам. Картина, вполне достойная короля-романтика!

Содержание приговора и способ казни должны были оставаться тайной до его исполнения. Полк Мейерфельдта должен был присутствовать при казни, образуя вокруг эшафота живой круг. Последнее требование переполнило чашу терпения лифляндцев. Полковник Мейерфельдт и несколько офицеров лично обратились к Карлу и попросили их полк заменить шведским. Они храбро сражались вместе с королём и верно ему служили, но от присутствия на казни их соотечественника он должен их уволить. С такими же увещеваниями к Карлу обратились и генералы, и он нехотя отменил свой приказ и назначил обеспечивать казнь Паткуля другой полк – драгунский полк полковника Николая Ельма. 8 октября в 7 часов утра конвой этого полка, состоявший из 30 драгун, забрал Паткуля и доставил его в местечко Казимирж, что неподалёку от Познани.

Полковник Ельм немедленно приступил к исполнению приказа и стал разыскивать палача. Профессия оказалась настолько редкой в округе, что его посланцы были вынуждены вернуться с пустыми руками – крестьяне предпочитали заниматься земледелием, а не рубить преступникам головы. Наконец, шведам удалось уговорить одного крестьянина выступить в роли палача, соблазнив его деньгами. Ладно, сказал поляк, какое-нибудь колесо, а тем более топор в хозяйстве найдётся.

На следующий день, в воскресенье, в полк прибыл военный капеллан Лоренц Хаген и отслужил для солдат службу. По её окончании полковник Ельм отозвал капеллана в сторону и сообщил, что у них содержится государственный преступник, которому на завтра назначена казнь. Он об этом ещё ничего не знает – не мог бы пастор подготовить его к казни? Как зовут несчастного? Имя его Паткуль.

Воображаемое колесо жизни сомкнулось вокруг реального колеса смерти. Пастор Хаген снова встретился с Паткулем, с которым он несколько лет назад случайно столкнулся на московской улице, когда в составе шведского посольства прибыл в Россию. И вот теперь он должен проводить его в последний путь. Воистину неисповедимы пути господни!